Я проснулся от звонка, эта была мама Элис. Она говорила медленно и осторожно, рассказывая, как Элис кричала во сне, звала бабушку, но только мама заходила в комнату, та начинала молчать, но всё ворочалась на кровати. Несколько раз за ночь были слышны крики, но последний резко прервался, как будто кто-то зашёл в комнату и прекратил её кошмар, как получалось у её мамы. Это её насторожило, и она пришла проведать, но Элис уже не дышала. Тут же вызвали скорую помощь, врачи объяснили, что у неё был шок, возможно, во сне она пережила нечто ужасное. Остановка сердца, наступившая не вследствие инфаркта миокарда, а из-за электрической нестабильности миокарда. Дальнейшие слова пролетали мимо ушей, я выронил телефон, упал на колени, и начал скулить как пёс. Бился головой о пол, я чувствовал тёплую кровь, что стекала по лбу, слёзы лились ручьём. Слишком больно писать об этом, я раз за разом, проживаю этот день в мыслях и никак не могу смириться. Я до сих пор жду её, когда она позвонит по приезду, чтобы встретить её в аэропорту. Всегда готовлю обед на двоих, выкладываю столовые приборы и тарелки, в надежде, что у неё сломался телефон, и она не смогла предупредить о её прилёте в страну. И сейчас, появившись на пороге, на неё уже будет накрыто.
До сих пор я не был на её могиле. Ведь если я увижу надгробную плиту, я приму её смерть, а так, во мне остаётся светить этот луч надежды. Я не знаю, как мне быть, из моих рук вырвали последнюю возможность на счастливую жизнь. Каждый раз, думая о том, чтобы всё это закончить, прыгнуть в море, держа на груди бетонную плиту, или напиться до состояния беспамятства и надеяться, что моё пьяное альтер эго обо всём позаботится. Но всегда, закрывая глаза, я вижу её нахмуренное лицо, у неё такая милая мордашка, что я не могу представить её злой, но она всё равно продолжает говорить мне, я сильный, я со всем справлюсь. В такие моменты мне становится легче, я чувствую её присутствие, она всё ещё тут, укрывается моим сердцем, как тёплым одеялом. Заставляет меня вставать, но всё, что я делаю, это дышу воздухом, который она больше не может разделить со мной, и пью, чтобы притуплять чувства. Вечером каждого дня я прихожу на этот причал, сжимая в кулаке кольцо, предназначенное Элис, и подаренный ею блокнот. На его лицевой стороне красивым почерком написано: «Пока ты думаешь, что написать в этом блокноте – я думаю о тебе».
Часть 3. Под маяком всегда темно
Глава 1
Если только дождь может соединить разлучённые небо и землю, то я каждый раз буду выходить из дома, мокнуть до нитки, надеясь хотя бы на одно её прикосновение, отражённое в этих каплях, стекающих по губам, шее и груди, как волна поцелуев Элис. Неужели я когда-нибудь забуду вкус её помады, не вспомню лицо и звонкий смех, то, как она поправляет волосы, как прижимается ко мне ночью. Больше всего я боюсь, что время заберёт воспоминания о ней, картина памяти станет размытой, и все мелкие детали исчезнут, сгорят, как пиксель на мониторе. Лёжа на диване, разглядывал её пометки в книгах – она выделяла карандашом красивые фразы и интересные места. Сотню раз перечитывал, пытался уловить магию слов, найти подсказку в этой игре. Она не выходила у меня из головы, и всё вокруг только напоминало мне о ней. На днях ехал в такси и смотрел, как дворники скользят по лобовому стеклу. Вспомнил, как Элис, в машине сидя на переднем, пыталась их ловить своими длинными тонкими пальцами. Мне так не хватает этих тёплых рук.
Только я слышал, как по окну стучит дождь – тут же выбегал на улицу и сливался с ним. Смотрел на воду отскакивающую от куртки, как она хлюпает о холодный асфальт. Проходил у маяка или порта, вдоль станции, запинаясь о рельсы, по набережной, проводя рукой об ограждения, будто играя на кларнете. Но всегда мой путь заканчивался у причала. Я доставал кольцо и смотрел в него как через призму, под разным углом, любя и ненавидя эту вещь. Любил, потому что она предназначалась для девушки, которая, ворвавшись в мою жизнь, вывернула её наизнанку и навсегда осталась в сердце. Ненавидел, потому что так и не успел надеть его на палец Элис. Словно поймав золотую рыбку, был бесконечно рад, но сорвавшись с крючка, она оставила только кусочек своей плоти и крови в виде кольца. Лишь к нему я мог прикоснуться, на что-то большее не было возможности рассчитывать.
Когда дождь заканчивался, я не спеша брёл домой. Очень устал от такой жизни, пряча за маской свои чувства. Приходил в порт, не с целью подзаработать, а исключительно для того, чтобы выпустить пар и к вечеру мышечная боль уже разбавляла душевную. Я вёл себя как обычно, не подавая вида, и возможно, все привыкли к моему хмурому выражению лица. Так время и шло, а я, казалось, замер на месте минутной стрелкой часов, указывающей на самое дно.
Глава 2
Каждое воскресенье я покупал билет до Олесунна. Мне нравилось думать, смотря в окно на смазанные от скорости пейзажи. В электричке всегда были люди, они могли меня отвлечь от повседневности. Я обращал внимание на книги, которые они читают, прислушивался к разговорам, пытался зацепиться за какой-нибудь момент, способный вырвать меня из реальности.
Как в детстве, когда глядя на игрушки, видел в них не просто синтепон, обтянутый красивой и мягкой тканью, со стеклянными глазами. Я представлял их живыми существами со своей историей. В искусственных зрачках отражалась грусть, и каждый раз, они оставались одни, тосковали о том, что не способны жить, когда ими никто не играет.
Я мог спокойно разговаривать с ними, переживать за них, и даже завидовать, что им не нужно ходить на занятия, кушать по утрам кашу и читать вслух. Мама постоянно пыталась вырвать меня из своего воображаемого островка, напоминая, что это всего лишь игрушки. Время шло, а я всё больше погружался в этот мир иллюзий, мне он нравился больше реального. Дошло до того, что меня начали водить на беседы с детским врачом и психологом. Все пытались избавить от собственных мыслей. Боясь, что суровая реальность будет казаться мне сказкой, что одноклассники начнут дразнить за моё чудаческое поведение.
В начальных классах у меня был небольшой брелок. Сова с маленькой кнопкой на голове, при нажатии на которую горели глаза то красным, то зелёным светодиодом в случайном порядке. Какого-то специального алгоритма при выборе цвета не было. И всякий раз, когда я нуждался в совете, согласиться на что-то или нет, я нажимал эту кнопку. Сова давала подсказку. Красный означал «нет», а зелёный «да». Я слепо подчинялся всем её предсказаниям. Бывало, не делал домашнее задание, объясняя это тем, что сигнал был красного цвета. Воровал из магазина наклейки по просьбе совы. У меня не хватало духу действовать самому, ведь я был очень стеснительным мальчиком. Жизнь зависит от наших решений. В контрольной точке сделав неправильный выбор, можно пустить всё под откос, или подняться на ступень выше. Именно от таких мыслей у меня и не хватало решимости что-то делать. Оставляя всё воле случая, как при споре, в котором каждый по-своему прав, подкидывают монетку, чтобы докопаться до истины, пусть и зависящей целиком и полностью от удачи.
Мама до последнего не рассказывала о моих причудах отцу, знала, что тот не будет церемониться, сразу поставит меня на место. Но в один из вечеров пожаловалась ему на то, что я отказался поступать в музыкальную школу из-за дурацкой игрушки.
Никто не знал, как сблизился я с этой совой. Если опустить все формальности, то брелок был мне как друг, проходил со мной через огонь и воду. Я мог доверять только ему, ведь он всегда выслушает, и не будет осуждать.
Проснувшись утром, я не обнаружил свой брелок, начал переворачивать всё вокруг. Искал под кроватью, в шкафу, на подоконнике, нигде его не было; шарил по карманам, вспоминал, когда последний раз держал игрушку в руке. Точно помню, что перед сном положил его под подушку, но и там пусто. Вскоре в комнату зашла мама и сказала, собирался в школу. Я ей ответил, что никуда не пойду без своего брелка.
– Отец выкинул эту проклятую сову, – крикнула она.
Я помню, как кристально чистые слёзы выступали на глазах. Было так обидно, что единственную вещь, с которой я мог поговорить, спросить совета – забрали у меня.
Я был готов бить в грудь отца кулаками со всей силы, хоть и жутко его боялся. Он всегда очень строг со мной. Выбежав из комнаты, я понял, что папы уже не было дома.
Для меня эта сова живая, пускай только в моем воображении, но всё же её забрали. В ваши мысли же не врывается отряд быстрого реагирования и не крадёт тайны и мечты? Это такое спокойное место с видом на водопад, в которое мы мысленно погружаемся, когда кто-то бесит на работе или дома. Священный остров, у каждого свой, но какого видеть, как к нему причаливает чужой корабль и беспощадно сжигает всё дотла?
Я был шокирован и в истерике наговорил глупостей матери, кричал, что ненавижу отца, уйду из дома. На следующий день меня отвели к психотерапевту и около часа мучали разными вопросами. Когда врач вышла из кабинета, то стала что-то обсуждать с моей мамой, а я наблюдал за ними через дверную щель, пытался прочесть по губам, о чём они говорят. Заметив, что я подглядываю, врач прикрыла дверь, и я сидел один по ту сторону, рассматривающий плакаты на стене. Вместе с мамой они вернулись в кабинет, всё ещё ведя диалог.
– Вы уверены? – спрашивала девушка в белом халате.
– Да, давайте не будем пока ставить никаких диагнозов, но если случай повторится, мы обратимся к вам за помощью.
Мама взяла за руку, и мы вышли. Проходя по длинному коридору, чувствовал, как он душит меня. Тогда я понял, что не хочу больше сюда возвращаться. Это был мой первый приём у психотерапевта, таким я его запомнил.
По громкоговорителю объявили мою остановку. Лёгким движением руки застегнул молнию на куртке, натянув капюшон, вышел на станцию. Брёл сквозь толпу незнакомых мне людей, но чувствовал себя одним целым с ними в этой тесноте. Выйдя в город, я вдохнул полной грудью и неторопливо передвигая ноги, по привычному мне маршруту в ресторан, где работала Элис. Я часто туда прихожу, беру вафли и чай, читаю газету. Персонал всегда смотрит на меня прискорбно, лишний раз стараются не донимать вопросами и не предлагать блюдо дня. А я просто черпал воспоминания, сидя за её любимым столиком.
Глава 3
Мужичка, что рыбачил у причала, с которым мы иногда молча сидели, передавая бутылку друг другу – звали Генри. В один день лёд безмолвия тронулся и я спросил его имя. В тот момент я сидел и думал, какова причина, почему он составляет мне компанию? Почти каждый вечер он, видя моё исхудавшее лицо, подкармливал свежей рыбой, не задавая вопросов, протягивая тарелку в руки.
– Генри, почему ты так добр ко мне? – спрашивал я с дрожащим голосом. Так всегда бывает после долгого молчания.
– Я ничего о тебе не знаю, но по глазам вижу тоску на душе, наверняка скучаешь по дорогому человеку. Прекрасно понимаю эту пустоту во взгляде, у самого такой был, когда от меня ушла жена. Я словно проглотил язык. Он тут же продолжил:
– Юнец, я не прошу тебя рассказывать об этом, давай просто возьмём выпивки, порыбачим, тебе полегчает. Может быть, поделюсь одной из своих баек.
– Хорошо, тогда завтра в это же время.
Я встал и направился к дому. Сильный ветер подгонял меня, дуя в спину, ноги сами волочились в тёплую кровать. Зубами отстукивая ритм, я шёл и оглядывался по сторонам, не хотел, чтобы кто-то услышал этот звук выбивавший мелкую дрожь.
В последнее время у меня не было каких-то планов, а тут я договорился о встрече, даже как-то не по себе стало. Не знаю почему, но я чувствовал какую-то ответственность и не мог опоздать или вовсе не прийти.
Дома я разобрал вещи, достал тёплый свитер и шерстяные носки. В кладовке я нашёл рыбацкий инвентарь, сапоги и дождевик, собрал рюкзак. Взял с собой пару книг на случай, если будет скучно или беседа зайдёт в тупик, и бутылку дешёвого виски, чтобы согреться.
Вечером мы встретились у причала. Генри сказал, что мы пойдём на особое место рядом с маяком, прямо под его тенью. Мне было, в общем-то, всё равно, я кивнул и, забросив рюкзак на плечо, пошёл за ним. За несколько минут добрались до берега и развели небольшой костёр. Закинули удочки, поставив их в рогатку, вкопанную в песок с камнями. Возникло неловкое молчание при подготовке и в ожидании, я открыл книгу и начал бегать глазами по тексту.
– Что читаешь, юнец?
– Моби Дик, – ответил я. Специально взял её, чтобы погрузиться во всё это рыболовное дело с головой. Море, удочка, виски и охота на кита, с подробным описанием деталей, что ещё нужно?
– Читал её раз пятьдесят, хорошая книга. Но неужели тебе интересно? – удивлённо спросил Генри.
– Да, что-то есть необычное в таком повествовании.
Он расхохотался. Говорил, что его отец заставлял её читать, а когда подрос, сам с удовольствием впитывал строки от корки до корки. Мне было интересно послушать, а он заметил, что я весь во внимании. Генри начал рассказывать про своего отца, про свою старую работу, я отложил книгу в сторону, налил нам по стаканчику, опёрся одним локтем о рюкзак и слушал рассказ Генри.
Всю свою жизнь его отец пробатрачил на мебельной фабрике. Ещё пацаном, разгружал фуры с брёвнами. Образования он не имел, поэтому такая работа сейчас устраивала, платили хорошо и своевременно. Однажды его попросили заменить одного рабочего, пока тот был на больничном. Он согласился и стал сортировать доски и заниматься распилом. У него хорошо получалось, и его оставили на этой должности. И так, год за годом, он пробовал что-то новое: лакировал древесину, работал рубанком, успел освоить тонкости деревообработки, постоял на фрезеровочных станках, изготавливая петли и соединительные элементы. И вот, имея за спиной тридцать лет опыта, зная все тонкости процессов, он стал главным мастером. Все его знали и уважали, он решал проблемы по мере их поступления. Нужно кому-то дома заменить крепёж выдвигающегося механизма дверки в шкафу? – Не вопрос. Он тут же шёл к фрезеровщику, давал задание, и тот уже к обеду забирал готовую деталь. Потом он передавал её на следующую операцию, и к вечеру всё было сделано.
Он любил свою работу, выполнял её добросовестно, и со временем занял должность начальника участка по деревообработке. Он всегда об этом мечтал, жил коллективом, работающим точно швейцарские часы. Но время беспощадно. Выйдя на пенсию, ему не разрешалось даже заходить на предприятие, такие правила. Каждый день он жил этой работой и семьёй, но лишившись одного, не смог бы нормально существовать. Что потом и случилось. Он походил на сумасшедшего, приходя к фабрике в семь утра, будучи отработавшим своё. Первое время с ним все здоровались, но спустя год стали сторониться, даже боялись, будто он был одержим. К вечеру, приходя домой, он вёл себя как обычно, разговаривая с детьми и женой, но вот днём он слонялся у забора любимой фабрики. Он вспоминал, как его провожали на пенсию. Не было равнодушного человека, который не пустил бы слезу при прощании с ним. Работники нарисовали плакаты, устроили целый концерт в честь него, обещали заходить в гости и всячески поддерживать общение.
Шли годы и рабочие менялись, многие уволились и переехали в столицу, но не он. Отец устроил Генри, чтобы тот шёл по семейным стопам, но надолго его не хватило. Сыну больно было смотреть на безумие отца, но он понимал, что тот всю свою жизнь находился на этой фабрике, он просто не знал, как существовать по-другому. Что ещё можно делать с семи утра до семи вечера? Ведь автобусы пустые, в магазинах не людно, да и общался он только с коллегами. Даже дома с женой он не мог находиться в это время, казалось, в эти часы они не могли уживаться, и она попросту мозолила ему глаза. Его муки закончились, когда в один день он как обычно обходил кругом фабрику, не торопясь шагал вдоль забора, но вдруг, сорвавшись, побежал к воротам, откуда вывозят древесину. Он увидел, что они открыты. Хотелось хоть одним глазком взглянуть на производственное помещение, где он проработал всю жизнь. По иронии судьбы, он споткнулся о бордюр и упал под колёса фуры, которая даже сперва не заметила, как переехала старика. Лишь в зеркале заднего вида алый след с рисунком от шин на холодном асфальте заставил обратить внимание на происшествие. Генри уволился сразу же после смерти отца, который «жил работой и умер от её же рук». Но надо отдать ему должное, он всё таки смог собрать большинство старых коллег. Правда, на своих же похоронах. После этого случая, начальство пересмотрело права для ветеранов фабрики. Ведь они не знали другой жизни, зачем лишать их возможности хоть иногда проведать родной цех.