– Я же не использую полученную информацию против них… да и вообще никак не использую. Ну разве что для сравнения, чтобы убедиться: мы с тобой ещё цветочки! – Он убрал бинокль обратно.

Однако Лиза рассердилась не на шутку:

– Но это… гадко! А если бы за тобой подглядывали?

– Мне было бы приятно.

Только сейчас она обратила внимание, что на окнах нет штор и даже какой-нибудь жиденькой тюли. Для противоположной части дома, если включить свет, они были бы как на ладони. Единственное, что хоть как-то оберегало личную жизнь обитателей комнаты – разросшаяся герань, но она прикрывала только одно окно, второе предназначалось для курения и «отрешённости».

– Вся фишка в том, – заключил молодой человек, – что эти люди надевают куртки, выходят на улицу и становятся вполне нормальными горожанами; идут на работу и в магазины, сидят в кафе или кино, и никто не заподозрит, что они с прибабахом. Я это к тому, что скрытое внутри не обязательно должно вылезать наружу.

Он её не убедил. Лиза совсем нахмурилась.

– Я ухожу от тебя, – решительно заявила она. Реакции не последовало. – Позволь мне забрать свои вещи.

Костя развёл руками, показывая, что никак ей не воспрепятствует:

– Пожалуйста, всё что найдёшь, можешь даже часть моих взять, на память.

Лиза окинула взглядом поверхности мебели в поисках своих вещей, которые, по правде сказать, если и были здесь, то совсем в незначительном количестве. Второе открытие, которое она сделала за сегодня – у него всегда был порядок. Не идеальный, конечно, иначе бы комната выглядела не жилой; пачка сигарет, пара ручек и карандашей, вазочка с печеньем на столе и несколько каких-то журналов или книг – всё это было, но того количества всевозможных предметов, в некоторых жилищах занимающих все горизонтальные поверхности, она никогда здесь не наблюдала.

Молодой человек прислонился у окна к стене. Он часто так делал, даже обои в том месте были потёрты (он вообще любил к чему-либо прислониться). Видя её смятение (она лихорадочно вспоминала, где могут быть её вещи и какие именно – расчёска, заколка, может, шампунь), он спросил уже вполне серьёзно:

– Чего ты боишься?

– В смысле, чего я боюсь? Я ничего не боюсь!

– А я вот вижу, что ты боишься самой себя. Тех мыслей, что бродят в твоей голове и иногда слишком настойчиво вырываются наружу. Ты подчиняешь их, но иногда контроль ослабевает.

Лиза гневно на него зыркнула:

– Да что ты в этом понимаешь!

– Видимо, побольше тебя. Я вот своим тараканам иногда выползать не мешаю, и знаешь, намного легче потом. Поползают-поползают, да и уберутся обратно. И – всё нормально.

– Мы… говорим о какой-то ерунде, – Лиза в расстройстве опустилась на диван. – В ней нет ничего определённого.

На этот раз Костя приблизился и сел рядом. На лице его, как ни странно, не было ни ухмылки, ни отрешённости – это была редкая минута, когда он всецело принадлежал настоящему.

– Нет, не о ерунде. Мы говорим о том, что наполняет вот эти вот пространства за квадратными проёмами в стенах. О том, что выделяет людей из серой массы в их собственном понимании. О том, что делает невзрачные будни чуть долее яркими, о том, что заставляет с собой бороться – или скрывать это – и тем самым наполняет существование неким тайным, известным только тебе одному, смыслом. Не у всех он есть, согласен: многие и правда пусты, как яйцо из «Киндер-сюрприза», в которое забыли положить игрушку. Смотришь на человека, разгадываешь его – а в нём ничего нет. Хуже нет разочарования, чем разочарование такого рода. Большинство живут так, словно нацепили на голову полиэтиленовый пакет и дышат только тем, что сами же и выдыхают. Радоваться надо, что мы с тобой не такие.

Лиза будто призадумалась. Через несколько минут она произнесла:

– Ты и правда думаешь, что у нас с тобой этого пакета на голове нет? Мы просто тронутые немного, точно в него веселящий газ напустили вместо воздуха, а так… по мне – одно и то же.

– Может, ты и права, – сказала молодой человек, тоже подумав, и погрустнев. – Может… и не пакеты это вовсе, а холщёвые мешки, как у висельников. Слышно через них и воздух проходит, может и видно что-то, но исход всегда один. И ведь с ума сойдёт человек, если мешок-то ему этот снять… если не тьма последует за ним, а, совсем неожиданно – свет. Перспективу тогда он увидит и суть. А это опасно… но сдаётся мне всё же, что нам с тобой, если мешки и не сняли, то всё же дырки-то для глаз проделали.

Начинались сумерки; свет, пробивающийся сквозь плотную снежную завесу, становился совсем слабым и рассеянным; в комнате тут и там малейшая тень превращалась в сплошную черноту, словно из углов сочились чернила, растекаясь и захватывая всё новые элементы мебели. Люстра, здесь – странный элемент потолочного декора, никогда не используемый по назначению, влажно поблёскивала хрустальными прожилками, как огромный кокон внеземного насекомого… его комната – вот где есть гармония.

– Помнишь, как мы познакомились? – Нарушил тишину Костя.

– Помню. Ты курил на набережной, а я попросила у тебя сигарету. Хотя ведь не курю…

– Вот!

– А зачем куришь ты?

– Любое действие всегда отвлекает от мыслей. Если твой разум – опущенное в колодец ведро, то сигарета – верёвка, которая вытащит его обратно. Знаю, многие курят вообще без какого-либо смысла или ради примитивного удовольствия, но это точно не то удовольствие, ради которого я бы стал портить лёгкие.