Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Ведь пока он был только неизвестным солдатом, не имеющим даже права что-то просить у главнокомандующего. Вот и еще один довод для того, чтобы ехать на Корсику и начинать энергично действовать! Наверно, во снах и картинку видел, наивную до предела: приезжает Паоли и спрашивает, а кто это тут так здорово мне почву расчистил? А все кричат – это Наполеоне Буонапарте, твой будущий верный соратник! И они бросаются друг другу в объятья!

Лихорадка его прилично трепала, а в бреду еще и не то может предвидеться (сам знаю – на два дня проваливался в подобное забытье, и не раз). Наполеоне к концу второго этапа настолько ослаб физически (и из-за своих экспериментов с режимов питания, и из-за местного не очень здорового климата, который наградил его реальной, а не придуманной, лихорадкой), что однажды. купаясь в Сене с сослуживцами, чудом не утонул. Уплыл далеко в сторону, начались судороги, боролся из последних сил, но чувствовал – не выплыть. Течение случайно вынесло его на мель на середине реки уже практически в бессознательном состоянии, только от толчка он очнулся и с огромным трудом добрался до берега. Ну и постоянные волнения и переживания делали свое дело. Он же настойчиво продолжал хлопотать по поводу домашних дел, но его попытки добиться прогресса, отправляя письма (и от своего, и от материнского имени), ничего не давали, даже ответов. Ни со школой и саженцами шелковицы ситуация не прояснялась, ни с просьбами о приеме Луи на бесплатное обучение.

А тут еще и гарнизон Оксонна взбунтовался, толпа солдат явилась к полковнику с требованием выдать им полковую казну, а тот подчинился. Солдаты немедленно перепились, забыв о какой-либо дисциплине, а Наполеоне, глядя на эти последствия «равенства и свободы», мучительно думал о народе Корсики. А как он себя поведет? В пьянство точно не погрузится, но вот кинжалы из ножен всенепременно будут вытащены. Против кого?

И уже не получал удовлетворения ни от книг, ни от своих научных занятий по артиллерии. Все потеряло для него смысл, кроме одного – необходимости немедленно ехать домой и начинать действовать, ждать больше нельзя.

И когда он осенью (через два с половиной месяца после взятия Бастилии) опять попросился в отпуск, то неожиданно получил его. Как всегда, объяснений несколько: в том состоянии послереволюционной неопределенности всем было не до него, хотя раньше и грозились вспомнить прежние опоздания, но разрешение выдали; военный министр сначала был против, но согласился на это лишь по особой просьбе инспектора де Мортьера. Я пытался выяснить, кем этот инспектор был мотивирован, но не удалось. Упоминания о нем даже в последнем издании исторического словаря Наполеона нет.

Буонапарте уезжал из страны, в которой старого порядка уже не существовало, а какой будет новый, пока никто не знал. Тут все бурлило, но почему – его это особо и не волновало. Главное было там – на Корсике! Письма брата не сильно вдохновляли, но и не пугали. Похоже, там еще ничего и не начиналось. Может, его ждали? Он твердо верил, что сейчас приедет, и все закрутится. Отсутствие мании величия ему никогда не грозило.

Второй визит на родину. Сентябрь 1789 – февраль 1791 гг.

Отпуск ему дали на полгода. Полагают, что он покинул Оксонн в первых числах сентября, спустился вниз по Роне и в Марселе имел якобы встречу с одним из своих тогдашних кумиров – аббатом Рейналем. Ни за, ни против такого варианта точных данных нет. Главное – добрался домой, ну а там Наполеоне пошел по уже накатанной дорожке и в два этапа продлил свое пребывание до 15 месяцев. Одно из его предположений подтвердилось – Революция, на которую изнутри Франции несколько отстраненно взирал молодой офицер, была с энтузиазмом встречена на Корсике. Однако далеко не сразу. Объяснения простое – новости доходили долго и доводились до народа достаточно выборочно. Вот и Наполеоне, находясь дома вплоть до февраля 1791 г., узнавал обо всех потрясающих Францию событиях в основном лишь по доходящим до Корсики слухам.

Но не будем забегать вперед, вернемся к началу. В этот приезд городское общество Аяччо уже не выглядело таким уж совсем сонным царством. По крайней мере его, как очевидца, сразу засыпали кучей вопросов о революционных переменах во Франции, поскольку почти ничего о них не знали. Он с энтузиазмом рассказывал последние новости: и про «ночь чудес», и про принятие «Декларации прав человека и гражданина». И, в свою очередь, интересовался, как ко всем этим событиям относятся его земляки. Пока ни у кого из них определенного мнения не было, но чувствовалось, что некое напряжение нарастает. И ему стало ясно, что потихоньку, но политические страсти вот-вот начнут разгораться.

Но прежде чем двигаться дальше, хотелось бы остановиться на одном моменте, который повторяется у многих историков, пришедших к странному выводу, что результаты недавних местных выборов в Генеральные штаты Франции (по декрету от 22 мая 1789 г.) якобы явились свидетельством о примерном равенстве сил роялистов и республиканцев на острове. Самым известным из делегатов был бригадный генерал и граф Маттео Буттафоко, глава местного дворянства, который в свое время очень помог французам при завоевании Корсики и действительно был сторонником существующей во Франции королевской власти. Вторым значился аббат Перетти делла Рока, представляющий интересы Церкви. Делегатом от третьего сословия стал юрист Кристофор (Криштоф) Саличетти, который впоследствии окажет очень большое, почти судьбоносное влияние на военную карьеру Наполеоне и действительно станет значимой фигурой среди французских республиканцев. И четвертым стал полковник Колонна Чезари де Рокка – племянник Паоли, и это была некая закулисная клановая договоренность, которая на данном этапе их устроила. Никакой политической борьбы между роялистами и демократами она не отражала, тем более что и понятий таких на Корсике до Революции не было.

И зря Наполеоне решил по итогам первого визита, что за двадцать лет французского владычества историческая память народа практически умерла. Покрытые толстым слоем пепла разочарования, ее угольки тлели, и был нужен только импульс, чтобы разгореться вновь. Корсиканцы по-прежнему оставались разделенными на два лагеря. Паолистов или патриотов (сторонников погибшей республики, просуществовавшей с 1729 по 1769 гг.), которые в глубине своих душ еще хранили надежду на свободу острова, но не видели возможности для ее реализации, потому и молчали (наверно, их биографы и назвали республиканцами). И сторонников существующего порядка, к нему неплохо приспособившихся и активно сотрудничающих с французской администрацией. Последних можно, конечно, считать роялистами просто потому, что французскую власть олицетворял ее король. Среди них была почти вся местная аристократия и духовенство, вот их-то и представляли в Генеральных штатах такие велеречивые ораторы, как Буттафоко и Перетти.

Отзвуки французской Революции, которые начали долетать до острова, пока этот раскол только чуть высветили, но насколько он велик, никто не знал. Для Наполеоне было ясно одно: роялисты, оставаясь сторонниками старого режима, будут опираться на армию и администрацию, а ему придется продолжить поиски патриотов, выступающих за республику, надеясь получить поддержку простого народа.

Жозеф в своих рассказах постоянно подчеркивал, что общественная жизнь пока по-прежнему течет неторопливо, заполненная давними местными дрязгами, старой, не стихающей распрей между патрициями Аяччо и Бастии – двух городов, оспаривавших право на первенство, враждой соперничавших кланов, мелкими кознями, интригами и сплетнями. Прошедшие выборы, как я уже упомянул выше, прошли по старым правилам закулисных решений и никакого волнения в народе вообще не вызвали. Тишина, может быть и обманчивая, но для Наполеоне, только что прибывшего из Франции, где все были взбудоражены Революцией и жизнь просто бурлила от страстей, странная и категорически неприемлемая.

Я представляю его состояние, если в груди у него все кипело от нетерпения еще в Оксонне, то каково же стало его состояние теперь, когда он наконец добрался до дома и понял, что сонное и болотное царство еще не проснулось. Действительно, складывалось впечатление, что в Аяччо именно его и ждали. И ему пора начинать звонить во все колокола, будить дремлющее сознание соотечественников. Роль, о которой он и мечтал.

Он жаждал действий, ему не терпелось поскорее ввязаться в борьбу, но вот ее как-то еще и не было заметно. Зато у него появился новый и очень удобный союзник – старший брат Жозеф, который, оказывается, тоже мечтал о большой политической роли – быть может, о славе Мирабо или о популярности Лафайета. И был совсем не против представлять Корсику в Национальном собрании Франции.

В родном городе Жозеф уже пользовался известным влиянием: он опирался на многочисленный, разветвленный клан семьи Буонапарте с ее клиентурой. Да и несмотря на мнение дядюшки Люсьена, формально был старшим в семье; в патриархальном мире маленького Аяччо это кое-что значило. К тому же, как и его отец, он умел, когда надо, очаровывать, располагать в свою пользу людей. Не обладал талантами младшего брата, но был неглуп, имел практическую сноровку, перераставшую порой в нечто большее. И главное, излишним тщеславием не обладал и общее руководство в предстоящих событиях младшему брату уступил безоговорочно.

И Наполеоне быстро набросал план предстоящих действий: для начала создание Патриотического клуба и городской национальной гвардии (по примеру Франции), вовлечение максимально возможного числа горожан в некие революционные преобразования (в какие конкретно – время покажет, у них же пока почти никакой информации о происходящем вообще нет). Непременное и очень желаемое налаживание взаимодействия со своим кумиром Паоли, появление которого на острове можно было предвидеть (и тогда у него будет отличная возможность встать с ним рядом).

Ну а для этого ему надо сделать себе имя в лагере республиканцев, для чего требовалось немедленное установление союза с единомышленниками, обретенными в прошлый приезд.

Жозеф был согласен со всеми пунктами. Когда Наполеоне встретился с Карло-Андреа Поццо ди Борго, то (как считают биографы) они не могли не заметить происшедшие с ними перемены: былая восторженность улетучилась, оба стали старше и рассудительнее. Но, думаю, тут дело в другом. Честолюбивому и умному Карло не могло понравиться ни появление в их планах еще и Жозефа, претендующего на роль депутата от Корсики, ни Наполеоне, видящего себя во главе их будущего движения, что автоматически отодвигало его на вторые роли. Но пока он вида не показал, логично решив, что ближайшее развитие событий все расставит по местам. Легко договорился о начале совместных действий, так как цели их на данном этапе совпадали. И они уже реально объединили свои силы. Последнее относится и к братьям Арена²⁷. Поскольку все прошлые планы так и остались нереализованными, начинать им пришлось практически с нуля.

В существующем информационном вакууме надо было прежде всего донести до жителей Аяччо новости о великих переменах, совершившихся во Франции. А для начала – сообщить, что абсолютная власть короля закончилась, и уже пора сменить белую кокарду на трехцветную, старые белые знамена на молодое сине-бело-красное знамя революционной и республиканской Франции. То есть им предстояло взять на себя роль провозвестника Революции на Корсике, чем они с огромным энтузиазмом и занялись. Сначала местом их сбора был дом Буонапарте, но 31 октября в церкви Сан-Франческа состоялось первое собрание навербованных сторонников нового порядка.

Чтобы его организовать, Наполеоне не жалел ни сил, ни времени. С утра до вечера мотался по улицам и агитировал – рассказывал о французской Революции, которую называл «борьбой свободы против тирании», обрушивался с упреками на соотечественников: «Почему они до сих пор ничего не предпринимают для достижения народовластия? Разве администрация вас не притесняет? Во Франции уже везде на местах созданы комитеты для защиты интересов народа!» Убеждал организовать в Аяччо национальную гвардию – стать примером для всего острова. Его речи, проникнутые энтузиазмом и искренностью, имели успех. В общем, Наполеоне дорвался до реальных действий, и это приносило плоды – зал церкви был переполнен и их сторонниками и любопытствующими.

Он и выступил с речью и предложил всем присутствовавшим подписать адрес Национальному собранию от имени народа Корсики. В тексте, который он зачитал, собравшиеся гневно осуждали действия назначенного еще королем коменданта острова Баррена, скрывающего всю информацию и от имени народа просили Национальное собрание оказать помощь в восстановлении корсиканцев в правах, которые природа дала их стране. Как и следовало ожидать, их выступление было встречено горячими аплодисментами собравшимися, а обращение подписано почти всеми.

Городская национальная гвардия через некоторое время тоже была организована: ее значение корсиканцы понимали. Правда, для жителей Аяччо было не особенно важно, что она должна контролировать в данный момент и зачем, главное, это будут делать они с собственным оружием в руках. И даже когда ее полковником был выбран Перальди, человек из враждебного Буонапарти клана (искал, искал, но так и не нашел, по какой причине эти кланы так невзлюбили друг друга), Наполеоне отнесся к этому нейтрально, считая, что главное сейчас, чтобы «лед наконец тронулся». С другой стороны, а что ему еще было делать, сил (а еще и средств) бороться за этот пост для кого-то из своих пока явно не хватало (вспомните манеру поведения Наполеоне во время учебы и правило, которого он всегда придерживался: никогда не участвовать в мероприятиях, в которых он не сможет быть в числе первых). Тем более, что генерал Гаффори, ярый роялист первый заместитель командующего французскими силами на острове, быстренько ввел в город войска, и внешний порядок был восстановлен. Но не в головах горожан, которые сразу начали вспоминать, что во времена их республики все способные владеть оружием корсиканцы состояли в рядах национальной гвардии.

А тут 5 ноября в Бастии произошли волнения, в организации которых роль представителей горячей молодежи из Аяччо до сих пор толком не выяснена. Хотя поклонники талантов Бонапарте (всегда готовые найти их проявления во всех его действиях с раннего детства) и приписывают ему инициативу там происшедшего, но по другой версии, более правдоподобной, с моей точки зрения, это была поздняя, задержавшаяся на три с половиной месяца, рефлекторная реакция местных жителей на взятие Бастилии.

Как только эта новость дошла, так сразу столичные мужчины захотели показать, что они не трусливее парижан. Потребовали вернуть им право носить оружие и дать право на создание народной гвардии в Бастии. А для начала просто все высыпали на улицу – достаточно неорганизованно (местного Лафайета не нашлось, а Саличетти был далеко). Комендант Баррен, видя такое скопление народа, сначала приказал полковнику Рюлли вывести на улицу солдат и навести порядок. Эффект оказался прямо противоположным. На Корсике почти любое действие властей вызывает немедленное противодействие. Горожане, сами объявившие себя народной милицией, окружили солдат, в большинстве таких же корсиканцев, с готовностью поменявших старые кокарды на революционные, и в итоге фактически стали хозяевами улиц. Баррен поспешил пойти на уступки: из полковника сделали козла отпущения и отправили во Францию.

А вместе с ним в Париж ушел и адрес, явно составленный не без участия людей Саличетти. Все эти события не остались без последствий и привлекли внимание высшего представительного органа Франции к судьбе маленького острова. 30 ноября 1789 г. Учредительное собрание посвятило свое заседание вопросу о положении на этой, пока что арендованной у Генуи территории. Какую роль в этом сыграл адрес, составленный именно Буонапарте и подписанный гражданами Аяччо, не очень понятно. Для принятия декрета, скорее всего, никакого (но он как лидер республиканских сил в Аяччо впервые обратил на себя внимание Саличетти, и это дорогого стоило). По крайней мере, отрывок из него, как и из обращения жителей Бастии, зачитали перед выступлением этого корсиканского делегата, ставшего голосом всей Корсики. Было ясно, что все подготовлено заранее и идет по задуманному Саличетти плану. Так и случилось. Собрание единодушно приняло декрет, уравнивающий Корсику во всех правах с остальными частями королевства, объявив ее «неотъемлемой частью французского государства», пообещав, что ее население будет жить по законам французской конституции.

Тут Гаффори просто не успел вмешаться вовремя, да и через голову губернатора не мог этого сделать. Другая ветвь власти. А потом было уже поздно, ситуация изменилась кардинально.

Членам патриотического клуба осталось ответить на вопрос: отвечал ли этот декрет насущным интересам населения? (Похоже, что да, если судить по письму, написанному Наполеоне аббату Рейналю: «Отныне у нас общие интересы, общие чаяния, нет больше разделяющего нас моря», и принять априори, что Буонапарти интересы народа выражал, хотя пока его никто не уполномочивал это делать.) А задуматься было, о чем. Общая родина и равные права с французами – это звучит прекрасно. Но, с другой стороны, идея «корсиканской нации» успела пустить глубокие корни на острове, которые оказались живы, да еще как. Спешный отъезд значительного числа французов свидетельствовал о неуверенности и страхе, царящих в их рядах – они тут работали давно и ситуацию чувствовали изнутри.

Но в данном случае Наполеоне оказался прав: когда до Корсики дошел полный текст декрета, в котором провозглашалась амнистия всем, кто сражался в свое время за независимость острова, естественно, начиная с генерала Паскуале Паоли, да еще они узнали, что его пригласили вернуться на родную землю, восторг был полный. Атмосфера недоброжелательного отношения к французам резко поменялась. Это очень характерно для характера корсиканцев – мгновенная смена вектора настроения. Вчера они были готовы обвинять французов во всех своих бедах, сегодня они с воодушевлением их восхваляли. Из заклятых врагов те стали лучшими друзьями. И знаете, в чем состояла главная радость? Надеждой, что после долгих двадцати лет запретов они скоро получат право носить оружие! С ними больше не будут обращаться как с людьми второго сорта. И во всех церквях запели «Te Deum» в благодарность за вновь обретенную свободу. Местные реально восприняли этот декрет как провозглашение их свободы.

Такому перелому содействовало и организованное Саличетти в Бастии заседание Собрания под председательством полковника Петричони. На нем было подтверждено решение о репатриации Паоли, амнистированного Учредительным собранием, и о возобновлении деятельности некоторых учреждений, в том числе Верховного комитета для осуществления основных административных функций нового французского Департамента.

Естественно, что и у молодых республиканцев из Аяччо вместо старого программного требования независимости появилось призвание к единению Корсики и революционной Франции. С этого дня можно вести отсчет идейного перерождения Буонапарте. Он уже не хотел быть «корсиканцем с головы до ног», каким его еще недавно представляли его преподаватели. У него хватило широты взглядов, чтобы сразу понять и принять лозунг единства. В результате Революции Корсика не должна и не может быть противопоставляема Франции.

И уже в этом направлении Наполеоне продолжает активно участвовать в общественной жизни города и вывешивает на доме плакат: «Да здравствует Паоли, Мирабо, Франция» (заметьте – Мирабо, в это время главного краснобая Учредительного собрания, занимающего соглашательскую позицию; Наполеоне пока совсем не разбирается в политических течениях).

Зато активно участвует и в подготовке выборов центральной и местных директорий. Лично для себя он ничего не готовит – просто как офицер не имеет на это право. Его время еще придет – он в это искренне верит. Зато активно пытается протащить везде людей «своей партии», как он ее тогда воспринимал. Что это за партия? По-видимому, она может быть обозначена самым широким понятием – партия сторонников Революции. Это неопределенно, но верно. «Новаторе» – как их называл его умный дядя с усмешкой.

А как же великий борец за независимость острова Паоли? В Бриенне, Париже, Валансе, Оксонне мысли Наполеона всегда были обращены к нему. Я уже не раз отмечал, что в глазах молодого Буонапарте Паоли – это редкое, счастливое сочетание всех совершенств. Паоли мудр, отважен, великодушен, справедлив; он воплощает все лучшие черты античного героя; он не знает страха, он любит свободу, он защищает добро против зла, он истинный отец своего народа. Восхищение им у мальчика, а потом и у юноши было безгранично. Наполеоне не знает меры в восхвалениях и не хочет ее знать: он сравнивает его с Ликургом, Солоном, децемвирами Рима, он превозносит его «проникновенный и плодотворный гений», видит в нем величайшего человека современности.

Конечно, полулегендарный герой, присутствующих на страницах всех сохранившихся черновых записей юного Буонапарте, это плод пылкого воображения, отроческих мечтаний. Но интересно, что и позже, став старше и опытнее, Бонапарт настолько сжился с этим героическим образом, сопутствовавшим ему с детских лет, что ему было уже трудно отделить реальное от выдуманного, действительность от мечтаний. Он мог составить себе представление о его деятельности лишь на основании дневника Босуэлла, нарисовавшего идеализированный портрет Паоли, и рассказов своей матери.

Я уже говорил, что такие «паолисты», выступившие за независимость Корсики, как Руссо и Рейналь, именно поэтому также становятся его кумирами. Зато французская монархия, которая уничтожила созданное Паоли государство, подменив его собственным владычеством, являлась абсолютным злом. Не разделяя настроений «сброда», он видит в трещинах, которыми пошло здание монархизма, реванш за Понте Ново.

И интересно отметить его избирательность. Ту огромную разницу между воображаемой и реальной Корсикой, которую нашел и сразу принял к сведению, Наполеоне на Паоли не распространил и еще долго не хотел в эту аналогию поверить.

Но вернемся к личности генерала. После ноябрьского постановления и объявления амнистии всем борцам за свободу Корсики Паоли, несколько настороженный, прибыл в Париж, но, к своему удивлению, попал в атмосферу всеобщей доброжелательности. Более того, был представлен королю и выступил перед Национальным собранием, в котором удостоился великих почестей. Даже сам был потрясен таким приемом и два месяца провел в столице революции, отказываясь от всех предлагаемых должностей во Франции. Ровно через год с ее начала вступил на землю Корсики. Трудно передать восторг встречающих его масс. Интересно отметить, что с таким же триумфом Паоли встречали в Лионе, Марселе, Тулоне. Почему? Неужели туда к этому времени уже понаехало столько корсиканцев?

Поццо ди Борго и Жозеф Бонапарт, представители партии Революции в Аяччо, выехали в Марсель, чтобы сопровождать бывшего изгнанника и нынешнего главу острова при возвращении на родину (в их планы входило уговорить его вернуться через Аяччо, но не получилось). 17 июля 1790 г. он прибыл в Бастию, где его приветствовали несметные толпы народа, власти, давно готовившиеся к торжественному приему прославленного «отца отечества». Он упал на колени, целуя землю, и воскликнул: «Я оставил тебя в рабстве, Родина, а нашел освобожденным». Надо ли говорить, что вся Корсика тогда впала в «паолизм», а все остальные политические течения отошли очень далеко на задний план. И на фоне абсолютного величия Паоли и его сторонников все прежние заслуги Наполеоне и членов его партии совершенно потерялись и стали незначимы даже в родном городе. Действительность продиктовала свои правила: остров больше не нуждается в партии Революции из Аяччо, поскольку на нем царит партия Паоли. Карло Андреа понял это сразу, а Наполеоне – нет. На фоне Паоли даже Саличетти был вынужден уйти в тень.

Молодой офицер, все юные годы засыпавший с его именем на устах, рвался лично вручить ему приветственный адрес от Аяччо и был крайне взволнован предстоящей встречей с корсиканским вождем. И она вскоре состоялась в Понте Нуово, где он принял Жозефа и Наполеоне Буонапарте. В 1790 г. Паоли было шестьдесят четыре года. Описывают его так: высокий, грузный, с длинными белыми, как у короля Лира, волосами, с неожиданными для корсиканца синими глазами, он казался очень усталым, может быть, даже равнодушным ко всему человеком. Впрочем, это впечатление было обманчивым. Несмотря на кажущуюся дряхлость, старый, многоопытный вождь корсиканцев сохранил живость ума, большую гибкость и ловкость в политических делах. Он был совсем не прост (этот «старый змей», как потом все на той же многострадальной Корсике назвал его лорд Эллиот), как могло показаться с первого взгляда.

Сведения об их встрече в Понте Нуово отрывочны, противоречивы, неполны. Но из того, что известно, явствует, что в целом она оказалась неудачной для Наполеоне. Он, видимо, не сумев преодолеть своего волнения (ведь это была встреча с боготворимым вождем), начал неожиданно обсуждать неправильно выбранную (по его мнению) стратегию этого решающего сражения 1769 г. А так как автором ее был Паоли, это было достаточно бестактно, если не сказать большего. Холодок, который возник у него после слишком восторженного письма Наполеоне, не только не растаял, а наоборот – усилился. Мне кажется, что Наполеоне ему просто не понравился, в отличие от его брата Жозефа, а тем более практичного до мозга костей Поццо де Борго. Такими реально бывают отношения у слишком экзальтированных и надоедливых поклонников со своими кумирами.

После этого случая все настойчивые попытки Наполеоне завоевать расположение вождя и занять место в его ближайшем окружении оказались безуспешными. Но он был упорен и продолжал пробовать и снова надеяться по-прежнему. И люди клана Буонапарте (заметьте – про его партию уже не говорю) на заседаниях департаментской ассамблеи в Орецце (сентябрь 1790 г.) поддерживали прежде всего Паоли, который, впрочем, совершенно в этом не нуждался: он был единодушно избран президентом Директории департамента Корсика и командующим вооруженными силами острова. Фактически генерал снова стал единоличным главой Корсики и тут же заполнил все новые административные органы своими ближайшими сподвижниками, в число которых Наполеоне не попал (как он себе объяснил, ему ничего не предложили, поскольку он был офицером и не имел право куда-либо избираться).

На состоявшемся там же предвыборном заседании Собрания Паоли, вновь возглавивший силы обновления, вознес хвалу великодушной французской нации, обратившись к жителям острова: «Вы были ее товарищами по несчастью в рабстве, ныне она желает, чтобы вы стали ее братьями под общим знаменем свободы». Слово автономия не прозвучало. Генерал призывал корсиканцев «незамедлительно поклясться в верности и безоговорочной поддержке отрадной конституции, объединяющей нас с этой нацией под сенью общего закона и монарха-гражданина». Покровительство революционной Франции казалось ему гарантией безопасности острова, но он не был сторонником его полной ассимиляции. Возможно и скорее всего его устраивал союз на федеративной основе. В его выступлениях Корсика именуется «родиной», тогда как французы – «собратьями», а не «соотечественниками». Эта позиция разделялась, по-видимому, и Наполеоном. Но никаких данных по этому вопросу нет.

На всех последовавших выборах побеждали только паолисты. Жозефу, однако, это не помешало занять пост президента Директории дистрикта Аяччо, что подтверждает мои предположения об отношении вождя народа к братьям.

(По частично сохранившимся письмам Наполеоне к Жозефу видно, что тот и после очередного отъезда по-прежнему жил интересами «своей» партии, с одной стороны, одобряющей все выступления Саличетти в Париже, а с другой, стоящей за Паоли. Он не видел пока в этом никаких противоречий и был полностью удовлетворен тем, что на Корсике политическая жизнь забила ключом, там были действия. «Постарайся, чтобы тебя выбрали депутатом», наставлял он брата в августе 1790 г.)

Поручику Буонапарте давным-давно пора было вернуться в свой полк во Францию. А он продолжал манкировать службой, да при этом еще и вызывать явное недовольство местных административных властей своей активностью. Они пожаловались военному министру: «Было бы гораздо лучше, если бы этот офицер находился в своей части, так как здесь он постоянно вызывает брожение в народе». Но не все его недоброжелатели ограничивались только жалобами, это же была Корсика! Ниже приведу один пример, отражающий местную специфику.

Я уже говорил, что на фоне партии Паоли все остальные движения потеряли силу и значимость, но это совсем не ослабило их вражду, ну а способы ее проявлений им прекрасно были знакомы.

С подачи роялистов и гаффористов, которые никуда не делись после приезда Паоли, по Аяччо разнеслись слухи, что члены Патриотического клуба задумали провокацию против французов и хотят захватить (или уже захватили) цитадель. И тут Наполеоне первый раз увидел, как вспыхивает городская корсиканская чернь. Перед его домом, как по команде, собралась толпа горожан, орущая и жаждущая только смерти и его, и Массериа, президента их клуба. Крики «a morte!» сотрясали воздух. Оба не растерялись и вышли к озлобленной публике. Выступили яростно, вызывая на очную ставку тех, кто их так оклеветал. Не показывая страха – и толпе это понравилось. Ее настроение переменилось и люди стали расходится с криками: «Evviva! (Ура!) Массериа и Наполеоне!». А если бы дрогнули – пришедшие запросто бы растерзали обоих. Такой вот показательный пример специфики поведения проснувшегося корсиканского народа.

Но еще раз повторю: абсолютно вся и законодательная, и исполнительная власть находятся в руках паолистов. И, как я уже тоже заметил, они совершенно не нуждались ни в какой поддержке со стороны остатков Патриотического клуба из Аяччо. Основная его часть просто влилась в их ряды.

А Наполеоне, как будто загипнотизированный прошлым, все продолжал предпринимать попытки найти пути к сближению с генералом. Хотя не мог не видеть и не чувствовать, что тот этому принципиально противится. Особенно убивало молодого человека, уже вроде почувствовавшего себя чуть ли ни вождем родного города, что все им задуманное прекрасно получилось у Поццо ди Борго. Именно его Паоли сразу приблизил к себе и все это время продолжал покровительствовать его выдвижению во властные структуры острова. И совершенно понятно, почему с весны 1790 г. его прежний союзник таковым для него больше не являлся – со своими сторонниками перешел на сторону сильнейшего, а вот для него там места не оказалось. Было ясно, что борьбу за свое будущее на Корсике рядом с Паоли Наполеоне полностью проиграл.