Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Я могу понять русских авторов, которые с удовольствием цитируют этот эпизод. Для них, когда дети берутся что-то строить из снега зимой, это же совершенно естественно. Даже швейцарца Кирхейзена могу понять – для него снег тоже достаточно обычное явление. Но как этот бред копируют французы и прочие теплолюбивые европейцы? Неужели здравый смысл нельзя включить?

И вот так я их ругаю, и вдруг тот самый Десмонд Сьюард, которого я до этого только критиковал, проливает немножко бальзама на мою душу. Именно он оказался одним из немногих авторов, который многочисленные красочные варианты описания этого снежного развлечения отверг и приблизился к истине, написав: «Выпало много снега, началась игра в снежки и неожиданно команда младших учеников, в которой был и Наполеон, победила старших». И все!

Значит, у него (или у того, кого он цитировал), кроме фантазии, иногда еще и здравый смысл просыпался. Потом я объяснение нашел, похоже действительно кого-то из английских авторов цитировал. Согласно Тюлару, первым во Франции эту версию со снежными строительными работами и ранним проявлением гениального командирского и фортификационного мышления Наполеоне изложил Бурьенн. Вполне понятно, зачем – реклама первого консула, у которого он еще работал секретарем, уже начала раскручиваться на всю катушку. И чего бы ему как единственному приятелю по Бриенну в ней не поучаствовать? Вот он и выдал впечатляющие эпизоды и строительства и штурма снежной крепости. А для убедительности даже ссылку на некого англичанина привел. И Тюлар подтверждает, что вроде бы что-то подобное было опубликовано в некой английской брошюрке. Но конкретики не приводит. Возможно, ее не нашел?

Вот я и подумал, а может, Сьюарду повезло больше, он ее разыскал и решил французов ткнуть носом в снег?

Во всяком случае схема развития описываемых событий понятна, у некого англичанина – снежки, Бурьенн их подраздул до снежных валов и баталий, ну а потом пошло соревнование – кто кого в зимних фантазиях переплюнет.

Прямая аналогия превращения слова «муха» в слово «слон». Всего восемь маленьких изменений. Каждый раз, но по одной букве – и вуаля-вуаси! Было мелкое насекомое с хоботком, а теперь – такая махина с хоботом. И даже дуть сильно не надо.

Чтобы не быть голословным и показать, как это делается, сошлюсь еще на один факт из Стендаля. Согласно ему, бедного Наполеоне, который не желал в Бриенне писать латинские диктанты и учить грамматику, наказали следующим образом: «на один-два года (!) оставили в училище в одиночестве». Это цитата и перевод правильный, проверил. В конце этого раздела и другие примеры последуют.

Интересная все-таки наука – история. Найдите в интернете и прочитайте императорские цитаты, в них ее Наполеон достаточно правдиво охарактеризовал и даже методику предложил, как ее творить.

А теперь давайте коротко пробежимся по корсиканским этапам его жизни. Когда я с ними разбирался, то обратил внимание, что очень многие биографы почти все события, происходящие там в это время, связывают с его именем. Только один пример приведу на тему народных волнений, вспыхнувших в Бастии (как написал один из биографов, «запоздалая рефлексия горожан на взятие Бастилии»). Последние, по примеру французов, захотели воссоздать в городе национальную милицию (которая уже функционировала на острове при Паоли), а главное – получить право носить оружие, как и раньше. Последнее – исконное желание корсиканцев, генуэзцы уже пробовали его запрещать – каждый раз нарывались на восстание. А тут при французах – они 20 лет терпели – хватит!

Вроде все понятно и логично. Но, оказывается, все можно интерпретировать, и несколько не так: после репетиции и провала подобной попытки в Аяччо в столицу приехал Наполеоне во главе своей партии (про нее вообще лучше умолчать) и все это и организовал (да задайте себе вопрос – кто в Бастии какого-то юношу из Аяччо слушать станет?) Мало того, еще и всем возмутителям спокойствия (включая солдат, примкнувших к толпе) его люди (какие?) выдали трехцветные республиканские кокарды. У меня и до этого вопросов хватало, но хотя бы на один попробуйте ответить: а где они, эти «его люди», кокарды в таком количестве взяли? Ну и другие события, представленные в подобном духе, даже перечислять их не буду. Ранее упоминал. Но, как всегда, еще от одного все-таки не удержусь. Уже читали ранее и должны хорошо представлять, как Наполеоне должность подполковника батальона волонтеров получил? Так вот, меня такое описание этого процесса потрясло: «У молодого лейтенанта не было достаточно денег и авторитета, но в его глазах горело такое желание, что волонтеры просто не могли за него не проголосовать!»

И я все думал, а что это мне напоминает? И ведь вспомнил. Как-то давно я прочитал биографию товарища Сталина, изданную в совсем еще правильное довоенное советское время. При Хрущеве – уже ставшей раритетом. Там был использован примерно такой же подход для описания всех закавказских революционных заварушек. За кулисами их всегда находился еще молодой, но уже очень мудрый Сталин, который везде успевал, естественно с горящими глазами и холодной головой, ничего не пуская на самотек. Удивительная аналогия. И если советских авторов и создателей этого бессмертного труда я очень хорошо понимаю, то западными то что руководило – безмерная любовь к этому великому (и без их передергиваний) человеку?

Буквально во всех кратких биографиях Бонапарта вы найдете сообщения о том, что два раза он пытался захватить цитадель в Аяччо. И об этом я уже упоминал и с подробностями. Но понять мне не дано: хотя его в этом обвиняли в основном местные политические противники – как эти факты перекочевали в биографическую литературу и теперь считаются достоверными. Даже в последней редакции «Исторического словаря Наполеона» от 2021 г. коротко, но упомянуты.

Повторю еще раз, исключительно для кунсткамеры: первый раз во время городского бунта против его волонтеров он обратился к коменданту цитадели, где был расквартирован местный гарнизон, за поддержкой и в поиске укрытия. Комендант ему отказал, тогда его люди начали агитировать солдат гарнизона к ним присоединиться. Их всех с треском выгнали. Все!

Второй раз они с Саличетти приплыли на корабле из Бастии, чтобы забрать семью Буонапарте и заодно прозондировать настроение жителей Аяччо, насколько оно стало антифранцузским? Быстро убедились, что ловить им тут уже нечего. Забрали с собой всех, кто хотел с ними уплыть, и оставили город паолистам. А в тот момент, когда их корабль заходил в бухту, из цитадели в их сторону было дано несколько предупредительных пушечных выстрелов, показывающих, что там их не ждут. Ну, каким будет ваше мнение – пытался ли он Цитадель захватить?

И еще раз насчет преувеличений (это если мягко выражаться). Ранее я уже упоминал в тексте о существовании вариантов душераздирающего описания его героического перемещения из Аяччо в Бастию. И преследования давних врагов, решивших свести старые счеты, с использованием фраз типа «кровавые убийцы шли по его пятам». И чудесные побеги из тюрьмы, и скитания по лесам-горам. Не буду их тут повторять.

Аналогичных вариантов полно и при описании исхода мамы Летиции с детьми из родного дома. В реальности они просто перебрались (переехали) в свое поместье Милелли, откуда их Наполеон и забрал на корабль. В фантазийных: «Ночью шли по горным тропам, маленькие девочки порвали ботиночки и уже с трудом перебирали окровавленными уставшими ножками. А при первых лучах солнца, к своему ужасу, заметили, как внизу в долинах рыщут отряды их врагов. Вот сейчас они кинут взгляд наверх – и конец! Спасения не будет никому. Но тут в просвете между деревьями они усмотрели Наполеоне, мечущегося по берегу моря в поисках семьи. И корабль, ждущий их вдали. Вот так чудом и спаслись». Думаю, комментарии не нужны.

Ну а чтобы завершить нашу экскурсию по кунсткамере, начатую с приключений папы Карло, я ее и закончу еще одним спорным моментом, непосредственно с ним связанным. У ряда историков, симпатизирующих этой своеобразной личности, приведено обоснование исключительно избирательного и положительного отношения к их семье графа Марбефа (причем никак не связанного с симпатией последнего к Летиции).

Заключается оно в следующем: в начале восьмидесятых на Корсике, в самой верхушке французской администрации власть делили два генерала-функционера (губернатор и его заместитель), люто ненавидящие друг друга. Оба были из знатных семей, со связями. И вот один из них – де Нарбонн Пелле – подготовил для Версаля целый список злоупотреблений графа Марбефа (некоторые реально имели место – например, виллу губернатор себе построил в Кержезе за счет денег, выделенных для укоренения на острове греческих переселенцев), который и был передан прямо в руки королю. Пришлось вовремя предупрежденному губернатору быстро реагировать на донос своего заместителя. И Карло Буонапарте – предводитель местных дворян – отправился в Версаль во главе небольшой делегации в роли независимого обладателя истины в последней инстанции. Что-что, а говорить убедительно и красиво он умел, и король якобы остался удовлетворен приведенными доводами. Отмечают, что особенно ему понравилась искренность выступающего (может, так тонко шутят?)

Марбеф был полностью оправдан, соперник посрамлен и с острова удален. Вот после этого не только сам губернатор, но и его влиятельный племянник якобы, и остались вечно благодарны семье Буонапарте и старались ей помочь, как могли. Такая вот версия имеет место быть и, скорее всего базируется на реальном событии. Вроде как и приемлемая, если не считать выводов, перевернутых с ног на голову. Карло был всем обязан Марбефу еще до поездки, в первую очередь тем, что представлял в Версале корсиканских дворян. И, помогая ему выпутаться из этой межгенеральской склоки, спасал прежде всего себя, иначе полетел бы в тартарары, если бы дело выиграл Нарбонн Пеле.

В качестве заключения этой первой части дополнения к основному тексту наполеониады повторюсь, что получилась она достаточна сумбурной. В порядке извинения могу сослаться только на то, что особой последовательности при обзоре экспонатах во время экскурсии в кунсткамеру и ждать не стоит.

II. Корсиканцы

Многие биографы Наполеона цитировали А. Шюке, написавшего одним из первых, что в дни юности Бонапарт был корсиканцем душой и сердцем, корсиканцем с головы до ног (на авторство этой фразы много претендентов, но для нас это не имеет значения; главное – она во многом отражает реальность). Вот я и предлагаю вам поближе познакомиться с характерными чертами коренных жителями острова.

Для начала давайте посмотрим на них глазами швейцарского биографа Наполеона Фридриха Кирхейзена, ему точно можно верить. Потом ознакомимся с мнения иных авторов и уже затем закончим моими собственными впечатлениями, приобретенными на основании марсельских встреч с представителями этого действительно своеобразного народа (за период научной стажировки в 1978-79 гг.)

Наверняка не многие читали двухтомник швейцарского историка Фридриха Кирхейзена «Наполеон, его жизнь и его время», одного из первых солидных биографов Бонапарта (1-e изд. 1902 г., 2-е, сильно дополненное, 1908 г.). Поэтому я просто процитирую его представления о корсиканцах, отвечающие тем временам.

Автор посвятил немало времени сбору и ознакомлению со всеми материалами, уже имеющимися на эту тему, и был совершенно прав, когда написал: «Изучение этих островитян, из среды которых вышел великий завоеватель мира, во всем их физическом и психическом своеобразии, в их тогдашних привычках представляет собою не только огромный интерес, но и настоятельную необходимость для понимания личности Наполеона». Совершенно с ним согласен, давайте продолжим его цитировать.

«Типичный корсиканец – обычно человек невысокого роста, приземистый, но все же стройный и очень гибкий. Кожа его, как кожа всех южан, смугла, а маленькие, почти всегда темные глаза проницательны и живо сверкают. Волосы, на недостаток которых он не может пожаловаться, почти всегда черны – плешивого корсиканца встретить почти невозможно. В их характере объединяются меланхолия со страстностью темперамента. Корсиканец может воспламеняться внезапно, точно вулкан, а через мгновение он уже печален и сентиментально опускает голову. Вообще же он скуп на слова, молчалив, но не лишен красноречия, если представляется случай поговорить. Он сдержан из осторожности, недоверчиво замкнут в общественной жизни, но откровенен и искренен в дружбе. От природы чрезвычайно восприимчивый, он способен на столь же большие страсти и чувства, как и на большие пороки. В некоторых отношениях чрезвычайно честолюбивый, корсиканец считает величайшим достоинством показать другим свою храбрость или силу, хотя бы и в образе бандита. Он невыразимо страдает, когда видит, что другие подле него превосходят его, и непрестанно стремится уподобиться им или превзойти их. Больше всего он любит оружие, – нет ни одного корсиканца, у которого бы его не было. Он скорее откажется от скота, от земли и от плуга, лишь бы купить себе ружье, кинжал и пистолет. В обращении с оружием корсиканцы были всегда на высоте положения, непрестанная борьба с внутренними и внешними врагами сделала их мужественными и бесстрашными людьми, которых не пугает никакая опасность.

Каждый из них был готов постоянно стать жертвой вендетты. Последняя собирала когда-то кровавую жатву и причинила безграничное горе целому ряду семейств. Корсиканец, решившийся на вендетту, был способен на все: он не боялся ни опасности, ни страданий, ни смерти. Чтобы дать волю своим страстям, приносил в жертву все: жену и детей, дом и землю, репутацию и положение. Семейные распри тянулись иногда в течение нескольких поколений, и сила их страстности нисколько не ослабевала. Когда в такой семейной войне убивали кого-либо из родственников, корсиканец клялся отомстить за кровь убитого и не успокаивался до тех пор, пока не получал удовлетворения. Исполнив свое дело и отмстив, он бежал в горы и вел там жизнь бандита, чтобы не попасть в руки стражникам или полицейским, ибо это считалось величайшим позором. Вендетта была неотвратима и не щадила никого, оставшиеся в живых родственники и друзья мстителя не могли считать свою жизнь вне опасности: они должны были вести непрестанную оборонительную борьбу с врагом. Чувство мести все больше и больше охватывало людей. Уже детям в раннем возрасте внушалась эта неизгладимая ненависть. Корсиканская женщина, у которой убивали мужа, сохраняла до тех пор его окровавленное платье, пока ее дети не подрастали настолько, что могли понять значение вендетты. Тогда она показывала им одежду отца и воодушевляла на месть убийце. Перед детьми стояла альтернатива: либо вести бесчестную и позорную жизнь, либо же стать убийцами, и, преклоняясь перед честью, они обычно выбирали последнее».

Скажем Кирхейзену спасибо. Особенно за красочное описание вендетты, и продолжим тему о корсиканцах³³.

«Насколько страшны корсиканцы в своей ненависти к врагам, настолько же искренне преданы и верны они друзьям. Дружба и гостеприимство – их лучшие добродетели. Последнее для них священно, и горе тому, кто его нарушает! Они нелегко сближаются между собою: тот, кого они называют своим другом, должен сперва это заслужить. В своем доме они очень щедры даже к чужим, но за порогом едва ли не скупы».

«Столь же страстны и пламенны, как в ненависти, они и в любви, которая, несмотря на всю пылкость, таит в себе что-то детско-наивное. Молодая девушка, утратившая свою честь, никогда не найдет мужа, если на ней не женится соблазнитель. И горе ему, если он этого не сделает! Родственники девушки объединяются между собою, чтобы отомстить ему тем или иным способом за позор семьи. А корсиканские женщины редко обманывает мужа: прелюбодеяние весьма редкое явление».

«Местный народ чрезвычайно терпеливо и упрямо переносит всякие страдания и лишения, чему немало способствует его умеренность во всем. В том числе и в употреблении алкоголя. Пьянство считается величайшим позором на острове. Несмотря на то, что корсиканцы благодаря свойствам своей страны должны были бы стать земледельческим, винодельческим или рыболовным народом, они стали в гораздо большей степени военным племенем. К сельскому хозяйству у них нет склонности, а вот в солдатской профессии они видят свой идеал. Мужественный, смелый человек, отважно сражавшийся (и не только за свое отечество), ценился гораздо больше того, кто оказывал значительные услуги науке или искусству. Военные люди пользовались успехом у женщин, мужчины преклонялись перед ними, а юноши брали с них пример».

«В потребностях своих корсиканец прост и непритязателен. Быть может, в этом и заключается разгадка его нелюбви к работе: ему не нужно много трудиться, потому что он не стремится к богатству. Он не знает ни роскоши, ни излишеств, питается и одевается очень просто, – никакой роскоши не допускает, разве только в оружии».

«Когда желание иметь оружие удовлетворено, других потребностей у корсиканцев не возникает, и поэтому они работали лишь столько, сколько нужно было им для пропитания. Вследствие этого денежный капитал – редкое явление на Корсике. Даже теперь многие подати уплачиваются натурою. Корсиканец считал унижением своего достоинства работать за деньги: у него слишком высокое мнение о своем превосходстве над другими. Ввиду этого среди корсиканцев очень мало служащих. Поденщики и прислуга по большей части итальянцы».

«Корсиканцы обладают чрезвычайно сильно развитым семейным чувством. Чем больше детей в семье, чем больше родных, тем большим уважением пользуются они у сограждан. Узы родства связывают корсиканские семьи с самыми отдаленными их членами».

«Женщина даже в знатной корсиканской семье играла довольно второстепенную роль. Наибольшим уважением пользовалась та, которая производила на свет наибольшее количество детей. Она была подчинена мужчине и не знала другого времяпрепровождения, как служить ему, кормить, беречь и воспитывать его детей. Недостаточно развитая и образованная, она была очень хорошей хозяйкой: экономная, она старалась и сама умножить достояние семьи. С дочерями отец был большею частью строг и суров, по отношению же к сыновьям выказывал всегда известную слабость. Тем не менее все дети одинаково любили и уважали его, как главу семейства».

«Как правило, в своем мышлении корсиканец обнаруживает много логики и рассудительности, если только дело не идет об его собственных интересах. Когда же на сцене появляются они, он становится софистом. Любит говорить изысканно; манеры его очень мягки, лжи от других он не терпит, но тем не менее сам не всегда говорит правду».

«Его недоверие ко всему, что означает собою культуру и прогресс, тесно связано с историей его отечества. Вековая ожесточенная борьба с угнетателями не проходила бесследно для нации».

«Местные мужчины, как правило, среднего роста и могучего сложения, одаренные острым зрением, неукротимым мужеством и другими первобытными доблестями, они пользовались репутацией отличных солдат и служили в армиях практически всех южно-европейских государств. Это не умаляло их достоинство: война – это занятие, достойное корсиканца. Гордые и свободолюбивые, они на протяжении многих веков вели ожесточенную борьбу со всем окружающим миром. Бурная история Корсики приучила их никогда чужим не доверять. И никакими своими планами и намерениями с ними не делиться»³⁴.

«Посторонним не дано понять ту сложнейшую паутину, которая и представляет корсиканское общество. Она учитывает одновременно все: родственные и клановые связи, связи между кланами, их изменения во времени, происходящие в силу разных причин, политическую принадлежность, отношения с мафиозными структурами, ну и, конечно, классическую корсиканскую родовую вендетту».

«Новое приобретение Франции представляло собой дикий, скалистый, бесплодный клочок суши с поросшими лесом горами, где гнездились орлы и где не было других дорог, кроме узких, протоптанных козами троп. Был еще жив страх, вбитый в головы корсиканцев пиратами североафриканского побережья и разноплеменными завоевателями, который долго вынуждал местных жителей селиться только в предгорьях, в результате чего поросшие вереском прибрежные равнины по-прежнему кое-где выглядели безлюдными и как будто вымершими. Главным источником существования островитян были овцы, козы, виноградники, оливковые, апельсиновые, лимонные и тутовые рощи, а также каштаны. В деревнях процветал натуральный обмен. Прибрежные городишки легко было пересчитать по пальцам, да и те скорее походили на укрепленные рыбацкие деревушки».

«Сами корсиканцы были сильными, суровыми людьми невысокого роста, чаще с тонкими чертами лица и пронзительными глазами. Жители побережий, равно как и обитатели гор, славились, как это обычно водится у горских народов, щедростью, гостеприимством и верностью в дружбе, а также своей беспощадностью к врагам и несгибаемой храбростью в бою. Притчей во языцех слыли корсиканская вендетта и мстительная жестокость корсиканцев, известная всей Италии. Снисхождение им было неведомо, и простить нанесенную обиду или оскорбление означало выставить себя на всеобщее посмешище. Эти прижимистые и подозрительные островитяне редко смеялись и почти не знали веселья. Зато они славились своей удивительной преданностью семье – когда умирал отец, его место в качестве главы семьи со всей вытекающей отсюда ответственностью автоматически занимал старший сын. На женщин почти не обращали внимания, и им не разрешалось сидеть за столом наравне с мужчинами. Но зато те прекрасно знали, что любой из родственников-мужчин при случае грудью станет на их защиту. Жизнь благородных корсиканских семей была почти неотличима от жизни крестьян, которые обращались к ним исключительно по имени и вели сходный образ жизни. Кем бы они ни были, вождями ли горных кланов или жителями прибрежного городка, влачащими существование на скромную ренту, они неизменно носили домотканую одежду, изготовленную из шерсти собственных овец».

И такая атмосфера этого острова, естественно, отражалась на детских впечатлениях Наполеоне. Ну и гены – куда от них деться. Когда будете вспоминать характеристики маленького еще Наполеоне и его менталитет – сами увидите, как характерные корсиканские черты проявлялись у него уже с детства (хотя их не было ни у его отца, ни у старшего брата).

Традиционно большие семьи одновременно с повседневной бедностью заставляли и продолжают заставлять самых энергичных эмигрировать и искать возможности разбогатеть за пределами родного острова. Во Франции их перевалочной базой стал Марсель, в его интернациональном порту легче было найти работу, а еще лучше заняться всякими темными делишками (одно из них – сутенерство), приносящими гораздо большую прибыль. История марсельского криминала в своей основе связана с возникновением корсиканской эмиграции. Но это такая длинная и интересная тема, если успею – напишу книгу и про это. Весь материал уже собран, но…

Корсиканцы просто боготворят своих героев борьбы за освобождение острова от генуэзцев, наделяя их всеми положительными (с их точки зрения) качествами. И Сампьеро Корсо, и Паскуале Паоло поставлены памятники. Отношение к Наполеону посложнее.

И они очень болезненно относятся к ущемлению своей идентичности и уникальности (в которую все верят). Не вздумайте их назвать итальянцами или французами. На острове между собой они по-прежнему довольно часто говорят на собственном языке, который все остальные обычно считают диалектом итальянского³⁵; все, но только не они.

В свою бытность стажера-химика в Марселе я как-то попытался выяснить этот вопрос у знакомого корсиканца, владельца небольшого бара по соседству. Денег у меня в то время было очень мало, а чтобы посещать подобные заведения, не было совсем, но хозяева этого старого обшарпанного квартала, в котором я снимал маленькую комнату с кухней за 100 франков в месяц, естественно, местные мафиози, представили меня своему земляку с рекомендациями – отнестись гостеприимно и не обижать «совьетико». Продемонстрировали свое местное всевластие.

Чем-то я им глянулся, когда однажды поздно вечером они выловили меня у моих входных дверей и «пригласили» заглянуть к их боссу, живущему почти напротив – представиться и «пройти прописку». Там за накрытым столом уже сидело несколько человек, подвинули стул и мне и, налив бокал красного, начали выяснять, что это я у них в квартале делаю? И как вообще сюда попал? И не «казачок ли засланный»?

Выслушали мой скорбный рассказ о поисках частного жилья (так как я с приездом опоздал и все вакантные блоки в общежитие для стажеров были уже заняты). Как неделю я перебивался в общежитии «Мадагаскар», где европейцев, кроме меня, не было. Как мне мудро посоветовали в принимающей организации (просто чтобы отделаться) читать объявления в газетах и на стендах, выискивая того, кто готов сдавать комнату не дороже 100 франков в месяц. И как мои новые марсельские знакомые помогли мне решить этот практически не разрешаемый вопрос, грамотно распределив все привезенные сувениры среди ответственных дам все в той же организации (приговаривая: «Это Марсель, Игор. Надо уметь здесь жить!»). После чего удалось не только получить подсказку с адресом, но и некоторые льготы – например, абонемент на проезд.

И отвечал на вопросы – почему такой хилый бюджет на жилье мне выделен и вообще – сколько мне платят, раз я так вынужден экономить на всем? А когда они это узнали, были откровенно поражены моей способностью выживать на 500 франков (примерно 100 долларов) в месяц (такая у нас была стипендия). Сразу налили второй бокал и уже пошел разговор об особенностях местной жизни, и я услышал первую «корсиканскую» историю. Начиналась она так: «Нормальный корсиканец в Марселе, увидев на тротуаре банкноту в 100 франков, даже не наклонится за ней». И, помолчав для эффекта, добавили: «А знаешь, почему? Совсем не потому, что нам деньги не нужны, конечно, нужны. Но они к нам сами приходят. Подбирать – западло, да и вообще, ребра у нас расположены не поперек, а вдоль тела, и кланяться не позволяют принципиально».

Я выразил искреннее удивление такому строению корсиканского мужского тела и своеобразным методам добычи денег, когда они приходят сами (о которых мне расплывчато сообщали, показывая мимикой и руками всякие жесты, типа прицеливания или вообще поливания окружающего пространства из автомата). А когда похвалил вино, естественно, корсиканское, атмосфера стала совсем доброжелательная. К шуточной просьбе – как-нибудь прихватить с собой и меня в то место, куда деньги сами приходят, отнеслись очень серьезно. Но отказали сразу – не подхожу, нужны только свои.

В общем, неплохо посидели. Дело было в том, что в этот вечер я возвращался с отмечания какого-то советского добровольно-принудительного праздника в консульстве, на котором, пользуясь редкой возможностью и бутербродами с икрой, наелся и прилично заправился очень неплохим виски.

Поэтому уходил достаточно нетрезвым. Когда меня взяли при попытке открыть дверь ключом, который не слушался, протрезвел в момент. Подумал – ну вот и местная КГБ (DGSI) до меня добралась, не зря, значит, так много в Москве ей пугали. А когда понял, что это принципиально другая организация, – расслабился, и эффект от наложения красного на виски начал сказываться. Разговорная скованность прошла и язык развязался, как-то объяснялся и даже шутил. По-видимому, вел себя достаточно расковано, зажатости и страха точно не было. Может быть, этим и понравился, причем настолько, что к концу беседы получил приглашение заглядывать (даже не один) время от времени в соседний бар, выпить стаканчик пастиса (естественно, за счет великодушного гостеприимства хозяев квартала). По дороге домой еще успел подумать: «Забудут ведь завтра о своем обещании. А жаль». Я отношусь к тому очень редкому типу русских, которым пастис нравится.

Что такое местная «маньяна», я уже узнал, пообщавшись с любезными дамами из принимающей организации, которые до получения сувениров и пальцем не хотели шевельнуть, но вежливо обещали все решить «завтра».

Но оказывается – не забыли. На следующий день около полудня позвонили в дверь двое и дошли со мной до бара, где я был представлен и выпил с ними и хозяином за знакомство по стаканчику (что было очень кстати после вчерашнего). Вот с тех пор таким знакомством иногда и пользовался, стараясь палку не перегибать. Заглядывал, когда, проходя мимо, получал приглашение, чтобы медленно со смаком выцедить стаканчик белой мутной холодной жидкости, очень смахивающей по вкусу на микстуру пертуссина, послушать новости криминальной среды (мильё) Марселя (похоже было, что больше посетителей бара ничего не интересовало и не волновало).

Как правило, кто-то из завсегдатаев показывался в дверях и гостеприимно махал рукой – заходи. Я их совсем не различал, хотя было такое ощущение, что состав присутствующих почти не изменяется. Память на лица у меня плохая, хорошо запомнил только бармена (он же был и хозяином). Долго там не задерживался, все-таки совсем инородным элементом в их среде себя ощущал. Да и они на меня мало внимания обращали, разговаривали о чем-то своем, мало для меня понятном. А когда переходили с марсельского арго на корсиканский, то непонятном совсем (бармен иногда лично для меня коротко комментировал основные вчерашние события на приемлемом французском).

Вот однажды, исключительно сдуру, я у него и спросил:

– Энзо, а ваш язык – это действительно диалект итальянского? Их в нем сколько?

Он мрачно на меня посмотрел и ответил:

– Вот ты об этом у итальяшек и спрашивай. Сколько у них там этих – на букву «д». А я откуда знаю? Наш – это чисто конкретно корсиканский язык.

Мне бы вовремя угомониться, но я продолжил:

– Но вы же итальянский понимаете?

Ответ был категоричен:

– Мы и французский понимаем, и что дальше? Игор, запомни навсегда – корсиканский, это только наш отдельный язык. Понял?

– Да, теперь понял.

– Это хорошо, тогда я буду рад тебя и дальше тут видеть и стаканчиком всегда угостить! Но если ты продолжишь всякие глупости повторять и мне мозги трахать этим словом на букву «д», тебя тут больше не примут! И заметь, я буду в своем праве, и меня поймут те, кому надо. И поддержат!

И он важно поднял кверху указательный палец. И все закивали.

Это я литературно изложил его темпераментный спич. Без употребления марсельского арго, на котором там говорит улица. И в котором, как и в нашем могучем матерном, встречаются фразы, состоящие только из ругательных глаголов и существительных.