Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Подведение итогов корсиканской эпопеи Наполеоне

Чтобы процитировать вкусно пишущего Манфреда, приведу пример того, как свои эмоции и впечатления он практически излагает от имени Наполеоне. Для этого давайте вместе обратимся к главе «Подведение итогов» из уже ставшего классикой труда Альберта Захаровича: «Наполеон Бонапарт». Почему именно к ней?

Во-первых, имеет самое прямое отношение к данному разделу. А во-вторых, ее стиль и содержание очень напоминает тот самый наполеоновский стиль «гранит раскаленный жерлом вулкана», постоянно применяемый им в сочинениях. Впрочем, судите сами, привожу некоторые отрывки.

«Земля его детства и юности, страна мечтаний осталась далеко за морем; там жгут костры и стреляют; она охвачена огнем мятежа, и к ней нет возврата. Пять лет надежд, ожиданий, иллюзий; пять лет борьбы, стараний, усилий, хитроумных планов, математически точных расчетов, пять лет игры на выигрыш закончились полным проигрышем, фиаско. Молодость начиналась с поражения оглушительного, беспощадного в своей неумолимости. Вся корсиканская глава его жизни оказалась напрасной; все било мимо цели; он был разбит наголову, он спасался бегством от преследовавших его противников, он увлек за собой в падении и подставил под удары мать, братьев, сестер, лишившихся крова; он обрек их на нищету, скитания в чужой стране. Пять лет жизни! Лучшие годы молодости были потеряны! Пять лет Великой Революции, неповторимых дней истории прошли мимо, за его спиной. Если бы он не зарылся в эту горячую, сухую корсиканскую землю, если бы он не сузил кругозор до темных окон старых корсиканских домов, перед ним, укорял он себя, открылись бы необозримые просторы». Я с сутью этого отрывка совершенно не согласен. Как и с объяснениями причин тех изменений, которые увидел в нем Манфред.

«В жестоких испытаниях судьбы (напомню, что имеется в виду только корсиканская эпопея) Наполеон стал другим человеком. Он не был больше «обитателем идеального мира, как говорил о нем когда-то Жозеф. Его идеализм, юношеская восторженность, наивные надежды исчезли. Он стал трезв, сух, расчетлив, практичен; он больше никому и ничему не верил на слово; он стал подозрителен, недоверчив к людям. Этот молодой человек к двадцати четырем годам прошел через жестокое душевное потрясение; он во многом разочаровался, он готов был ко всему относиться с сомнением. Обладая сильным характером, он не согнулся от полученных ударов, не стал слабее, мягче, податливее. Напротив, его воля закалилась на сильном огне выпавших на его долю испытаний. Капитан Буонапарте, бежавший от своих преследователей во Францию, был не похож на полного радужных надежд младшего лейтенанта 1789 г., так жаждущего поскорее вдохнуть горячий ветер родного острова. Родился Наполеон каким все его знают: сочетание великолепного специалиста и политического прагматика, чтобы не сказать –циника».

Поясню свою точку зрения: изменения, несомненно, имели место, но я вообще не могу себе представить Наполеоне, оплакивающего какие-либо собственные неудачи и предающегося горестным размышлением о сделанных им ошибках. Тем более – переживающим «жестокое душевное потрясение». Автор совершенно упустил из виду, что Буонапарте уехал на Корсику уже сложившимся бойцом, закаленным 6 годами учебы в таких условиях, выдержать которые смогли бы не многие. У него была только одна проблема – за стенами этих закрытых заведений он был оторван от реальности и совершенно не знал окружающей жизни со всеми ее страстями, пороками и повседневностью. Все его представления о ней базировались на тех книгах, которые он читал, и было бы странно ожидать, чтобы он не был «обитателем идеального мира его кумира Руссо». Но он потрясающе быстро адаптировался к реальности. Я принципиально не согласен с тем, что его характер сложился исключительно под влиянием событий корсиканской эпопеи. Это произошло раньше, а за эти пять лет он просто освободился от всего призрачного, навеянного мечтами, книгами и т. п. (полностью согласен, что «идеализм, юношеская восторженность, наивные надежды исчезли»). И как Манфред правильно пишет: стал другим человеком. Но тот Наполеон, какого он описывает, да и то не всегда верно, не появился в результате жестоких корсиканских испытаний – он во многом таким и был. Просто в ходе своего столкновения с реальной жизнью книжную, да и юношескую наивность потерял, а опыта набрался выше головы. Оболочку отбросил и в своем истинном облике появился. Да, пришлось начинать все с начала, но он не смотрит назад, а отсекает прошлое и настроен только на будущее. Таким он останется и по жизни.

А пока опять вынужден начинать с решения семейных проблем. Жозеф с его одобрения обращается к знакомым корсиканским депутатам Конвента с просьбой о помощи. На этом не останавливается, добирается до Парижа в надежде выхлопотать денежную подъемную компенсацию. Даже получил обещание на выдачу единовременного пособия аж в 600 тысяч франков, из которых, однако, так и не дождался ни единого су. Но опять на помощь приходит Кристоф Саличетти, и Жозеф для начала получает пост интенданта, ответственного за военные поставки в Марсель (очень хлебное, но неспокойное место), но вскоре был пристроен в качестве помощника-секретаря комиссара с жалованьем 6 тысяч франков (ответственность только перед Саличетти, а возможностей погреть руки – масса)³⁰.

Люсьена, который сорвал все его планы, комиссар сплавил подальше, в такую дыру, чтобы больше разоблачитель не путался под ногами. Назначил на скромное место смотрителя военного склада в городке (деревушке) Сен-Максим с жалованьем в 200 франков (сравните с окладом Жозефа), наверняка в наказательно-воспитательных целях. Пусть поголодает и подумает, как и почему он докатился до жизни такой.

Но горбатого только могила исправит. Люсьен, который привык лезть из кожи, демонстрируя всем свое революционное рвение, этакий «Брут Буонапарте», сумел отличиться даже в этой деревне. Назначил себя председателем ее революционного комитета (который и создал) и тут же распорядился посадить в тюрьму два десятка своих соседей по подозрению в «нелюбви к революции». Научился у якобинцев в Тулоне! В 1793 г. его братья, возможно, и не возражали бы против такой линии поведения, он «был в тренде» и судьба соседей их не интересовала. Но в апреле 1794 г. перегнул палку своих демократических принципов сплочения с народом, женившись на некой Екатерине Бойе, то ли на сестре, то ли на дочери трактирщика. Она была на два года старше девятнадцатилетнего Люсьена (который, впрочем, в это время жил по документам Жозефа) и к тому же неграмотна. Но самым большим ее недостатком, по мнению семьи, явилось полное отсутствие приданого – ни гроша за душой. А Люсьен даже не стал спрашивать у семьи ни совета, ни разрешения. Старшие братья сочли такое его поведение непростительным. На некоторое время даже отношения между ними были прерваны. Потом Летиция навела мосты, сделала вид, что благоволит к хорошенькой брюнетке, но Наполеон и Жозеф оставались непреклонными до тех пор, пока политические последствия его оголтелого якобизма не вынудили их спасать брата. После термидорского переворота он был заклеймен как сторонник Робеспьера, арестован и осужден на год тюремного заключения. Пришлось бывшему юристу Жозефу от имени Летиции сочинять обращение в Конвент, в котором она просила за сына, найдя прекрасное обоснование: ведь в Сен-Максиме с жизнью то из-за него никто не расстался, просто посидели в тюрьме. Так как оно было передано в правильные руки, через две недели Люсьена освободили (и двух месяцев в неволе не провел). Но из деревни ему пришлось срочно уехать – много врагов нажил, могли и самосуд устроить.

Братья быстро и уже без всяких возражений с его стороны переквалифицировали молодого мужа в помощника военных комиссаров, такого младшего смотрящим, теперь уже от Директории. Сначала поработал им в Рейнской армии, а потом и настоящим комиссаром в освобожденной от англичан и паолистов Корсике. (Наполеон отправил его туда лично, заодно с Жозефом и мамой. Всю собственность вернули, потери многократно компенсировали. Да и Жозеф заодно свою давнишнюю мечту исполнил, избрался депутатом от Корсики в Совет.) Люсьен потом тоже последовал этому примеру – благодаря известности старшего брата был выбран в Совет пятисот от французского департамента Лиамоньи ( 1798 г.) и даже его возглавил. И в этой роли очень пригодился Наполеону (прямо-таки олицетворил для будущего Императора русскую пословицу: не знаешь, где найдешь, где потеряешь).

Летиция, получив скромное материальное пособие на себя и младших детей, а также половину полученной армейской компенсации от Наполеона, очень вовремя перебралась с ними подальше от Тулона, в Марсель. (В мае 1793 г. в Тулоне вспыхнул роялистский мятеж, во время которого жителям было не позавидовать. На республиканский террор сторонники короля ответили собственным. Город отдался под защиту флота Великобритании. Адмирал Худ был рад такому подарку, включающему все его защитные сооружения, арсенал и 46 французских судов, оказавшихся в гавани. Срочно усилил его гарнизон разноплеменными войсками коалиции, доведя его численность до 25 тыс., и приготовился к отражению осады.)

Наполеон, чтобы оставаться рядом с семьей, выбирает себе должность начальника одной из береговых артиллерийских батарей в Ницце. Заметьте, как опять ему везет. Никаких взысканий за неявку в срок на службу, более того, выплатили три тысячи жалованья за предыдущие месяцы очередного отсутствия!

Биографы связывают это с протекцией командующего артиллерии

итальянской армии, которым как раз в это время оказался генерал Жан дю Тейль³¹, младший брат его учителя и покровителя в Оксонне – барона Жана-Пьера дю Тейля. Новый начальник сразу вспомнил рассказы своего знаменитого брата про молодого талантливого лейтенанта и забрал его к себе адъютантом, одновременно используя как своего порученца по всем вопросам снабжения артиллерии армии, отправляя в командировки в Париж, Марсель и другие города (типа Оксонна и Валанса, где у них оставались связи на местных складах). В одной из них, в гостинице Авиньона, ожидая прояснения военной обстановки, Наполеон, не выносящий безделья, пишет брошюру «Ужин в Бокере», сделавшую ему имя в среде якобинцев. Ее основная идея в значительной степени базируется на его корсиканском опыте и действии отрядов Карно: в настоящий исторический момент любые оппозиционеры, какими бы благородными целями они ни прикрывались и как бы ни называли себя (жирондисты, паолисты и т. д.), неизбежно превращаются во врагов Революции. И место им – понятно где.

Сначала он издает этот труд на свои средства (то есть на полученные командировочные), а потом якобинское правительство с удовольствием тиражирует ее как образцово-разъяснительное агитационное пособие.

И вот в это переходное время, когда Бонапарт мотается по командировкам (тяготясь рутиной возлагаемых на него поручений и не видя для себя никакой перспективы) и шлет письма военному министру Бушотту, предлагая свои услуги Рейнской армии, на его жизненном пути вновь возник Кристоф Саличетти. В компании с Огюстеном Робеспьером, Гаспареном и Рикором они в роли высокопоставленных комиссаров Комитета присматривали за всеми действиями армий Юга. И, конечно, хорошо представляли проблемы отряда генерала Карто, перед которым была поставлена задача освободить захваченный англичанами Тулон, но он пока даже не представлял, как ее решить. (Про подробности этой осады писать не хочу, они изложены везде и большинство биографий Наполеона именно с этого момента начинают свои повествования, как пишут, «с его звездного часа». Теперь считается, что эта история была сильно раздута впоследствии не без участия и самого главного исполнителя. Один из эпизодов войны превращен в легенду. В то же время почти все подчеркивают его удачливость – это же надо, случайно проезжал мимо, вот и попался на глаза комиссарам. Прямо по классике: оказался в нужное время в нужном месте.)

На самом деле все было, конечно, не так. После тяжелого ранения начальника артиллерии этой армии капитана Кузена де Деммартена и отказа Жана дю Тейля занять его место комиссар Саличетти вспомнил про своего правильного земляка и артиллериста Буонапарти и вместе с Гаспареном отправился на его поиски. Нашли через брата Жозефа и предложили занять освободившееся место. Тот колебался, понимая, что найти общий язык с генералом Карто (бывшим до Революции то ли художником, то ли маляром) ему будет трудно, не зря от такого сотрудничества уклонился дю Тейль. Но получив от всемогущих комиссаров обещание полной поддержки, согласился. И почитайте, как это было доложено Комитету общественного спасения: «Капитана Деммартена ранило, и наша артиллерия осталась без командира. Однако тут нас ждала редкостная удача: мы отыскали гражданина Буонапарте (квалифицированного капитана артиллерии армии Юга) и приказали ему занять место Деммартена». Не правда ли, красиво Саличетти излагает.

Вот таким образом в 16.09.1793 г. Наполеон возглавил осадную артиллерию и приступил к воплощению в жизнь своего плана взятия города. Не без ожидаемых проблем, поскольку в начале был встречен «по чину» и послан генералом Карто «учить географию».

Но Карто переоценил свои возможности, и сменивший Дюппэ, а потом (по решению Конвента) профессиональный военный дивизионный генерал Дюгомье принял план действий, предложенный Наполеоне, и 28.10 даже назначил его командиром батальона 2-го артиллерийского полка.

В итоге 17.12 Тулон был взят штурмом, причем Бонапарт, хотя это от него и не требовалось, принимал непосредственное участие в ключевой рукопашной схватке за форт Мюльгрейв и получил неприятное штыковое ранение в бедро. Его профессионализм, хладнокровие и уверенность в себе произвели очень большое впечатление на Огюстена Робеспьера и заставили обратить на себя внимание и другого посетившего их комиссара – Поля де Барраса (хотя в то время последнего, кроме возможности пограбить Тулон после взятия, больше особо ничего не интересовало). Интересно отметить, что написал в Комитет общественного спасения (опять же по просьбе Саличетти) Дюгомье: «Наградите и выдвиньте этого молодого человека, потому что, если по отношению к нему будут неблагодарны, он выдвинет сам себя». Видно, во время осады успел обратить внимание на некоторые черты его характера.

Ну а дальше начался первый стремительный рост карьеры: 22 декабря с подачи младшего Робеспьера (тот лично присутствовал при взятии города, и описывая событие в докладе, посланном в Париж, особо выделил решающую роль капитана Бонапарта) комиссары Конвента произвели (то есть номинировали) Наполеона в бригадные генералы. А 26.12 он сам себе «выхлопотал» должность инспектора береговых укреплений побережья от Тулона до Ментона. Он уже тогда начал думать об Итальянском походе – смотрел только вперед, а было ему в этот момент всего 24 года.

Утвердили его стремительно (06.02.1794), я думаю, зря он волновался по поводу послужного списка, который надо было отправить в Министерство. Да, при его составлении он весьма вольно обошелся с фактами, добавил себе год службы, написал, что при взятии Маддалены командовал батальоном, промолчал про все свои отлучки из полка, а в конце добавил, что никогда не считал себя дворянином. Вот папе Карло было бы обидно это узнать: он столько трудился, герб и фамильное древо рисовал. А тут бац – и сын от всего отказался. Но времена изменились, и так же, как в свое время его отец, он сумел извлечь из этого свою выгоду.

Ну а что же вы хотите, чтобы он правду написал: капитаном артиллерии стал, даже пороха не понюхав и не послужив толком? А всего в полку числился номинально 8 лет и три месяца, из которых 4 года и десять месяцев был в отпусках? И что военную службу реально начал только под Тулоном? В общем, грамотно воспользовался сложившейся ситуацией в своих целях (потом вообще пришел к выводу, что в революциях все люди делятся на две категории: одни ее совершают, а вторые – используют), но на фоне таких генералов, как Карто (который ничего не понимал ни в фортификации, ни в осадных работах) выглядел действительно очень профессионально.

В его утверждении никто не сомневался, и уже 18 января 1794 г. бригадный генерал Бонапарт получил в Итальянской армии еще и место командующего артиллерией.

Баррас потом писал в своих мемуарах, что в то время Наполеон выглядел жестким республиканцем, уверявшим всех, что «Марат и Робеспьер – вот кто для меня святые». Ну а вспоминая его памфлет, добавлял: «Невозможно представить по духу нечто более якобинское, нежели положения этого дьявольского трактата». Все это соответствует истине, но извлечение пользы из любой ситуации уже стало его коньком. И уж не Баррасу было его за такое поведение критиковать.

А как он мог себя вести по-другому? Это был период полного владычества монтаньяров в Конвенте, время колоссального влияния Якобинского клуба в столице и провинции, разгара революционной диктатуры, победоносно и беспощадно боровшейся против внешних и внутренних врагов, против восстаний, поджигаемых роялистами, жирондистами, не присягнувшими священниками и вообще недовольным народом. Так что мнение Барраса, который тогда прекрасно играл роль истинного республиканца, но на первых ролях не числился, его интересовало мало. Зато, пользуясь поддержкой комиссаров Конвента и покровительством О. Робеспьера (очень высоко оценившего способности молодого бригадного генерала, обладающего, по его мнению, «трансцендентальным талантом»), он рассчитывал занять в армии ведущие позиции не только в артиллерии и сразу занялся серьезной проработкой плана будущего Итальянского похода. Эта его идея нашла полное одобрение у младшего Робеспьера, и чтобы поддержать ее лично перед своим братом и получить одобрение от Комитета общественного спасения, Огюстен отправился в Париж.

Бонапарт в это время находился в Ницце, куда он вернулся из Генуи, выполнив секретное поручение, данное ему в связи с предполагаемым походом. Огюстен приглашал его поехать в Париж вместе, но Наполеон отказался (биографы пишут – с присущей ему проницательностью, но на самом деле истины не знает никто, хотя, как всегда, версий хватает).

И тут вдруг из Парижа грянуло известие, которого не ждала не только далекая южная провинция, но и сама столица: пришла весть об аресте в день 9 термидора (27 июля) непосредственно на заседании Конвента Максимилиана Робеспьера, Леба, Сен-Жюста, Кутона и некоторых других – в общем, всей якобинской верхушки. Затем, попозже, под стражу взяли их близких приверженцев. А на другой же день без суда и следствия всех арестованных казнили, объявив гражданами «вне закона». Огюстен добровольно решил разделить участь брата, но уверен, его бы все равно не пощадили. Это был хорошо подготовленный заговор, во главе которого стоял триумвират: Баррас, Тальен и Фрерон (я думаю, что фраза биографов «которого не ждали» является справедливой только для верхушки якобинцев). И народ, и остальные члены Конвента (не только «болото», из которого вылезла эта троица, но и часть якобинцев, не входящих в Комитет общественного спасения) смертельно устали от террора. Уже год, как непрерывно рубили головы, и никто не мог чувствовать себя в безопасности. 50 тысяч казненных – это, конечно, мизер по сравнению с нашими белым и красным террорами, но делегатам хватило, чтобы опомниться и решиться на мятеж.

Да, во главе Революции стояли люди честные, пассионарии, искренне верящие в то, что строят новое справедливое будущее, новый мир. Но другого метода борьбы с врагами (включая вчерашних соратников, по их мнению, отклонившихся от правильной линии, так и хочется добавить – партии), кроме террора и гильотины, они не знали, да и знать не хотели. Заговор оказался успешным, так как все члены Конвента пребывали в страхе за собственную жизнь. Никто не знал, не окажется ли он следующим.

И немедленно по всей Франции начались аресты лиц, близких или казавшихся близкими к главным деятелям павшего правительства. Вот и новоиспеченный генерал Бонапарт сразу оказался под ударом. 10 августа он был арестован и препровожден под конвоем в форт г. Антиба. Все его бумаги были конфискованы, особенно дознаватели интересовались, зачем его Огюстен посылал в Геную. Ему реально грозила смертная казнь. Почему ее не привели в исполнение – осталось не ясно. По общепринятой версии, генерал Дюгомье, ранее так поддержавший его под Тулоном, убедил следствие, что Франции непозволительно терять такого одаренного воина, и Наполеон был помилован. Ему временно было разрешено даже сохранить за собой командование. (Я в нее не слишком верю, в такой момент повального террора мало кто о пользе государства думает. Если только он сделал это опять с подачи мастера интриг корсиканца Саличетти, убедившего генерала, что ниточка может протянуться и к нему. Начнут разбираться, чью рекомендацию он поддержал и т. д. Но его роль в этом деле полностью осталась в тени, кроме неясных намеков некоторых биографов, что, возможно, и Наполеона посадили с его помощью. Кристоф Саличетти спасал себя: он гораздо ближе был к якобинцам, чем Наполеон. Читал версию о его доносе на Наполеоне с такими обвинениями: будто бы тот с подачи обоих Робеспьеров хотел предать Республику ее врагам, генуэзцам, а заодно и восстановить разрушенные оборонительные укрепления Марселя, чтобы гнездо контрреволюции за ними чувствовало себя в безопасности. Сначала решил – какой полный бред! А потом подумал – а может, Саличетти сознательно такое обвинение написал, которое должно развалиться при нормальном разбирательстве? В общем, у историков данных о том, как сам Саличетти выкрутился, нет, аналогично ничего не известно, помог ли потом земляку и своему протеже выбраться из тюрьмы.)

Я полностью согласен с историком О. В. Соколовым, так прокомментировавшим этот исторический момент: «Французскую буржуазную революцию сильно занесло влево от ее первоначальных идей. Ведь большинство делегатов Генеральных штатов, а потом и Учредительного собрания в основном хотело, чтобы власть от паразитирующей аристократии перешла (и причем постепенно) в руки тех людей, у которых есть средства производство, есть торговля. И чтобы король под ногами у них не путался. И все стало бы ну почти как в Англии».

Но стечение целого ряда обстоятельств, включающих глупость и непоследовательность действий короля, результаты новых выборов и т. д., привело к тому, что состав депутатов следующих созывов сильно радикализировался. А когда к власти путем устранения «жирондистов» пришли монтаньяры-якобинцы, то про требования буржуазии никто уже и не вспоминал. Они задумали создание нового мира торжества разума. С новым календарем и без старой религии. И были готовы ради этого сражаться, казнить других и самим идти на смерть. Их лидеры искренне верили именно в такое предназначение Революции, а она своих детей пожрала. (Эти пророческие слова приписывают Жоржу Дантону, якобы он перед казнью своим палачам-якобинцам такую судьбу и предсказал. Много раз его авторство оспаривали, но кто сказал это первым – Дантон, Демулен или Верньо – не важно. Все они головы сложили – тоже были детьми, пожранными рожденным ими чудовищем.)

Почему я повторяю эти факты? Я думаю, посыл от общества был понятен – все хотели, чтобы власть перешла в руки не фанатичных, а прагматичных людей. Вот она и перешла, а что верхушка заговорщиков оказалась из того материала, который всегда всплывает наверх после всяких турбуленций, так сначала это же было непонятно.

Но давайте пока от политики отойдем (ведь вообще не хотел касаться, а пришлось чуть взглянуть сверху и еще один раз придется), а к освобожденному генералу Наполеону вернемся. Доверием нового руководства Конвента он, естественно, не пользовался. Вспоминайте приведенный выше отрывок из мемуаров Барраса, я там не добавил, что лично ему Наполеон очень не понравился, а ведь от него теперь все и зависело. И понятно, почему окружение генерального директора относилось к генералу очень подозрительно. Взятие Тулона, пышно отмеченное как национальный праздник, большой военной репутации ему создать не успело. Его подвиг (а так его и можно реально назвать) уже был почти забыт (хорошо, что не абсолютно всеми). Да и вообще, кто он был такой для новых властей? Якобинский прихлебатель и прихвостень, вот и должен радоваться, что гильотины избежал, и смирнехонько ждать указаний свыше.

И пришлось ему отправляться в Париж за новым назначением, так как командования артиллерией Итальянской армии его лишили очень быстро (как и должности инспектора береговых укреплений). А в столице его сюрприз ждал, и очень неприятный: приказ ехать в Вандею на усмирение мятежников, да еще в должности командира пехотной бригады.

Но тут, наверно, опять ему внутренний голос правильный совет дал, и он отказался (я про этот голос лучше помолчу, пусть другие разные причины отказа приводят). Их не так и много: якобы опыта службы в пехоте у него не было (а потом, чтобы армией командовать, он у Наполеона вдруг взял и появился?), обиделся за честь всех артиллеристов, бригада была совершенно не обучена и т. п. Думаю, что-то другое заставило его упереться насмерть (может, узнал, что там идет жуткая гражданская война без правил со всей ее жестокостью с обеих сторон, жертвой которой в итоге станут от 200 до 250 тыс. человек). До сих пор не понимаю, как, находясь в опале, он мог вообще ослушаться приказа и как ему это с рук сошло?

Ведь генерал армии дю Тейль, артиллерист более высокого положения, не смог или не рискнул этого сделать, приказали – и как миленький поехал. А тут произошло, видите ли, запальчивое объяснение между ним и членом комитета Обри, и Бонапарт подал в отставку. Никто с ним церемониться и уговаривать еще подумать, естественно, не стал. Подал в отставку – значит, из армии уволен. Это-то понятно. Но неужели обиженный Обри рапорт наверх не подал? (Но ведь, может быть, и не подал или рапорт затерялся – опять повезло?) В итоге все ограничилось тем, что оказался Наполеон в Париже безработным генералом в 26 лет.

Вот это удар! Покруче, чем все крушения корсиканских надежд. В 24,5 года генерал, а в 26 лет уже генерал в отставке.

И опять наступил для Наполеона тяжелый период материальной нужды. Без средств (кроме поддержки от семьи Жозефа, вовремя тот себе богатую супругу нашел) просуществовал в Париже трудную зиму 1794/95 гг. и еще более трудную и голодную весну. У некоторых биографов написано, что привезенные с собой деньги, а они у него точно должны были быть после Тулона, он истратил на неудачные спекуляции. В это могу поверить – у них с Бурьеном подобные планы быстрого обогащения еще в 92 г. в головах бродили. Хорошо хоть, жилье успел снять, хоть и убогое, но крыша над головой была. А вот присылаемых братских денег ему явно не хватало, сам потом вспоминал, что, пообедав, оставлял деньги за еду, завернутые в листок бумаги, чтобы другие не видели, какой это был мизер.

По мемуарным отзывам одной из его знакомых (все из того же семейства Пермон), он был тогда таким худым, что казался больным. А его потертый мундир вид имел очень жалкий. Оживал только во время воспоминаний о Тулоне.

Наполеон был больше не в состоянии содержать Луи, которому до этого сумел выхлопотать место в артиллерийской школе в Шалоне, и тот вернулся в семью. И во второй раз в своей жизни серьезно решил податься на заграничную службу, на этот раз к туркам. И уже почти договорившись с их представителем, налетел на бюрократическое препятствие в виде своего исключения из армии (а то бы со своим практицизмом принял мусульманство, и получила бы Россия на свою голову такого гениального противника во главе реформированной им османской армии).

Только в августе 1795 г. удалось ему пристроиться (но был все-таки зачислен как генерал артиллерии, хоть и на небольшую ставку) в топографическое отделение Комитета общественного спасения. Это был прообраз генерального штаба, созданный Карно, фактически главнокомандующего армиями. В нем он составляет «инструкции» (директивы) для Итальянской армии, которая воевала в Пьемонте. Для него это было удобно – одновременно продолжал составлять свой план военных действий в Италии. Верил в свою звезду фанатично.

И опять я хочу подчеркнуть тот факт, что чем хуже становились условия его существования, тем непреклоннее была не только его воля, но и стремление все время заставлять свой мозг трудиться. Прямо как по расейскому армейскому слогану: «Нас е.ут, а мы крепчаем!»

Он все эти месяцы полуголодного существования не переставал читать и учиться, посещал знаменитый парижский Ботанический сад, а еще чаще обсерваторию, слушая там выступления известного астронома, академика де Лаланда, одновременно работая над его трехтомным трактатом. Биографы считают, что он взялся за эту науку после того, как ему отказали в участии в экспедиции Лаперуза. В Париже летом 92 г. начал с ней знакомиться, находясь примерно в таких же бедственных условиях, и увлекся. А сейчас очень серьезно продолжил. Жозефу писал, что просто в нее влюбился. Кстати, «о любви»: не понимаю, почему бы ему на это время не отправиться в Марсель, где его ждала возлюбленная – Дезире Клари, очень симпатичная молодая сестра жены брата. Вместо того, чтобы ей свой медальон из Парижа пересылать и приветы в письмах.

Ему что, надо было отмечаться на бирже труда безработных генералов? Или честолюбие и гордыня не позволяли: возвращаться – так только со щитом! (Первое, наверно, зря написал, похоже, что пороги сильных того мира обивал регулярно. К Баррасу точно несколько раз являлся, но бесполезно. Не нравился он ему.)

Так и жил, перебиваясь с хлеба на воду и питаясь в основном знаниями, а вокруг шумел Париж, да еще как жизнерадостно шумел. Сам Наполеон потом писал: «В июле 1795 г. в столице в изобилии имелось все то, что делает жизнь приятной и восхитительной. Вокруг было так много веселого и шумного народа. Повсюду дамы – в театрах, в каретах, в библиотеках». И он в таком затрапезном виде, что даже показаться в приличном обществе не прилично. Для окружающей его беззаботной жизни, естественно, нужны были большие деньги, которыми у него совсем не пахло. Зато у правящей верхушки было их в изобилии.

А ниже опять придется вернуться к политике. Падение Робеспьера привело к возникновению нового общества, управляемого Директорией – вульгарного, алчного, склонного к показной роскоши. Заправляли в нем продажные политики, беспринципные банкиры, спекулянты и игроки, шлюхи и содержательницы борделей. В этом упадническом мире деньги значили все и вся.