Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Но факт налицо – опираясь на поддержку Саличетти, он, явно вопреки желаниям Паоли, добился своего избрания подполковником батальона волонтеров. Для него это был очень большой успех, позволивший уволиться из Гренобльского 4-го артиллерийского полка, куда (и, естественно, в министерство) подполковник Буонапарте и отправил соответствующее прошение²⁹. Самая большая радость была у мамы Летиции. Любимый сын рядом, стал подполковником и, главное, в доме можно навести порядок и прекратить выбрасывание денег. Но на Корсике предсказывать развитие событий – дело неблагодарное; оказалось, что радоваться рано.

В городе на Пасху вспыхнули беспорядки. Про ситуацию, связанную с религиозными проблемами, я уже говорил. В Аяччо атмосфера была напряжена не меньше, чем перед бунтом в Бастии.

Но в истинных причинах начавшихся волнений я так и не смог разобраться. Версии приводятся самые разные: то ли действительно по причине религиозных разногласий, то ли вследствие тайных козней его противников, потерпевших поражение, но с 8 по 12 апреля волонтеры Бонапарта и Квенца, даже не успев получить полного обмундирования, оказались вовлеченными в вооруженное столкновение с горожанами и крестьянами. Самое интересное объяснение выглядит так: в стихийно начавшуюся драку между местными молодыми игроками в кегли и подгулявшими матросами по просьбе окружающих вмешались волонтеры – «кепи» (как их стали называть в городе). Их было не много, и скоро они попали под раздачу обеих сторон, в первую очередь, матросов, у которых с ними уже успели появиться свои счеты. В ход были быстро пущены кинжалы и кортики и пошло-поехало. Один сразу был сильно ранен, и товарищи рванули в казармы за помощью и оружием. Хорошо еще, что Квенца случайно там оказался и смог предотвратить развитие событий, связанное с массовым побоищем и стрельбой. Как ни странно, я думаю, что так и могло быть – в наэлектризованной толпе корсиканцев достаточно даже беспричинной драки, чтобы бунт, бессмысленный, но беспощадный, мгновенно вспыхнул, и приехавшие на пасху крестьяне, да и местные отмороженные жители потянулись не только за своими кинжалами, но и за обрезами – «лупарами».

Были жертвы среди обеих сторон, один из лейтенантов-волонтеров был убит, когда Наполеоне, застигнутый дома врасплох, пробирался закоулками к своим. Военные, расквартированные в цитадели, к просьбе Наполеоне дать его людям возможность в ней укрыться отнеслись крайне негативно. И он был выставлен из нее с угрозой применения силы (это и была его первая попытка «захвата цитадели», которую ему приписывают почти все биографы). И его отряд несколько дней отбивался в квартале, примыкающем к монастырю, пока не удалось договориться о перемирии.

В итоге второй батальон был признан ненадежным и передислоцирован в Корте. Но выбранных начальников пока оставили на их должностях. Паоли предпочел переложить решение этой проблемы на французские плечи. Скомпрометированный участием в этой смуте, Наполеон вынужден был писать объяснительную записку в островной департамент. А в это время в Париж, в военное министерство, с далекого острова уже посыпались жалобы и от администрации, и от «пострадавшего невинно» населения на незаконные действия начальников, особенно подполковника Буонапарте. Вот где чувствовалось желание реванша. Можно было не сомневаться, что оба депутата от Корсики – Перальди и Поццо ди Борго – постараются в Париже подлить масла в огонь. Нельзя было пренебрегать реально возникшей опасностью, Наполеоне мог быть не просто разжалован с должности подполковника волонтеров и не восстановлен в армии. Нависла угроза, что его недруги постараются довести дело до военного суда, что грозило ссылкой на каторгу. Жозеф, находящийся в Корте, подтвердил брату серьезность ситуации, так как был в курсе уже отправленных обвинений: волонтеры первыми применили оружие и стреляли в народ и в представителей армии, подполковник Буонапарте попытался узурпировать власть в городе и даже захватить цитадель – отбить у французской армии! Про Квенца тоже было упомянуто: участвовал, но в меньшей мере. Выход у Наполеоне оставался один: правды на острове не найти, как можно быстрее надо ехать в Париж, пытаться оправдываться там и искать справедливость. Решения он умел принимать быстро. В начале мая с первым попутным кораблем он покинул Корсику. 28 мая он уже был в Париже, заручившись рекомендациями от де Росси.

Париж, 28 мая – 9 октября 1792 г.

И, как выяснилось, торопился не зря. Наполеоне прибыл в столицу, когда на столе у военного министра (жирондиста Жозефа Сервана, недавно занявшего эту должность вместо королевского назначенца Пьер Мари де Грава) лежало дело двух подполковников из Аяччо – Буонапарте и Квенца. Министр еще не принял решения, предавать ли обоих военному суду; обвинения казались обоснованными, в иное время он, даже не раздумывая, отдал бы их под трибунал. Особенно Буонапарте: бывшего военного, но уже исключенного из списков полка. Ввязался в авантюру, столько всего натворил, а сейчас, прикрываясь лозунгами защиты Революции, просит о восстановлении!

Но летом 1792 г. положение было в стране очень сложным. Франция объявила войну Императору Австрии, но столкнулась с целой коалицией враждебных стран. Военные операции развертывались крайне неблагоприятно для французской армии. Ее солдаты отступали, а войска интервентов владели инициативой на всех фронтах. Причину этого и жирондисты, и другие республиканцы видели в измене. Ее подозревали везде: в королевском дворце, среди командующих армиями, которые не хотели победы, даже в военном министерстве (поэтому и министров меняли как перчатки). Ситуация и на самом деле была сложнейшая: высшие и старшие офицеры, принадлежавшие к родовой аристократии, массово бежали за границу; их примеру следовало множество офицеров среднего звена. Армии катастрофически не хватало офицерских кадров. А этот проштрафившийся подполковник волонтеров имел превосходную рекомендацию от синдика Корсики (кто бы сомневался) и политически был настроен правильно – республиканец.

Большинство биографов пишет, что в такой атмосфере Буонапарте было нетрудно добиться прекращения поднятого его недругами дела. Якобы у военного министра в ту пору было немало других забот. И что Наполеоне без больших усилий удалось добиться восстановления на службе в том же Четвертом артиллерийском полку. Более того, ему был присвоен следующий чин: он стал капитаном, а 10 июля это представление подписал Людовик XVI (чуть ли не последняя подпись короля). На самом деле, все было немного иначе: очень помогла почти непрерывная смена министров (после Луи де Нарбонн-Лара, еще до этого подписавшего ему первое разрешение остаться у де Росси, до пришедшего на этот пост 10 августа Жозефа Фернана их сменилось 5 человек, со сроком службы от 5 дней до двух месяцев – можете себе представить царящий тогда хаос), политическая помощь со стороны и удача, пока его не покидавшая (появился бы до назначения Сервана – и каторга стала бы реальной). Остается удивляться тому, что вся эта бюрократическая машина вообще еще функционировала, хотя и медленно. Буонапарте вынужден был дожидаться официального утверждения и вручения приказа, которое произошло только в конце августа. Но в данном случае главное – достигнутый результат и провал козней влиятельных врагов.

В описании жизни Буонапарте в Париже и его впечатлениями от увиденной революционной действительности особых разногласий у биографов нет. Разве только в более или менее подробных описаниях его случайной встречи с разорившимся Бурьеном (однокашником и единственным приятелем в Бриенне), их попыток продержаться какое-то время почти без денег и тому подобных житейских мелочей. Побольше времени уделено моментам его воспоминаний о том, как он оказался невольным свидетелем и восстания 20 июня (общение короля с красным колпаком на голове с народом), и резни в Тюильри 10 августа (когда король успел сбежать под защиту Конвента и в итоге оказался в тюрьме, а от рук разъяренной толпы, явившейся по его душу, погибли только швейцарские гвардейцы). Комментарии республиканца Буонапарте были весьма своеобразны: артиллерист в его лице уже тогда прикидывал, как было возможно всего несколькими пушечными залпами картечи снести пару сотен «этой черни», чтобы остальные разбежались.

Но даже в накаленной атмосфере Парижа он продолжал пытаться держать руку на пульсе корсиканских событий, оставшихся для него незавершенными. Ему все еще казалось, что лично от него зависит очень многое. В каждом из сохранившихся писем домой он дает Жозефу инструкции, поручения, приказы, охватывающие широкий круг вопросов: от наставлений, как писать письма братьям Арена, и до распоряжения, куда переправить хранящееся в доме оружие. Ожидая развития событий, он одновременно готовится к продолжению борьбы на острове, и уже понятно, с кем и против кого. Про Саличетти в них ни слова, их отношения он брату не афиширует.

И наблюдая за происходящим вокруг, теряет последние розовые иллюзии, если они у него еще были. И отнюдь не только корсиканские. В июле написал Люсьену: «Ты знаешь историю Аяччо? В Париже она совершенно та же; разве только что люди еще мельче, еще злее, еще больше клеветников и подлецов».

Но тот уже по всем вопросам имеет свое мнение, и когда брат описал ему свой визит в Сен-Сир, где им с Бурьеном пришлось изобразить аристократов, то был подвергнут за это критике, причем достаточно суровой. Будущий непреклонный якобинец (уже называющий себя «Брутом») заявил ближним: «Я всегда замечал в Наполеоне чрезвычайно эгоистическое самолюбие, оно в нем сильнее стремлений к общественному благу. В свободном государстве он был бы очень опасным человеком». Как в воду глядел.

Даже получив официальные документы (и не только о восстановлении в армии, но и о производстве в капитаны, да еще задним числом, с 6 февраля), Буонапарте вместо того чтобы немедленно направиться на службу, как ему было предписано и как он лично повторно пообещал вернувшемуся на этот пост Сервану, снова находит предлог, чтобы опять отпроситься в отпуск на Корсику. В чем в чем, а в наглости ему не откажешь (он еще и на должность подполковника попробовал претендовать!), как и в счастливом стечении обстоятельств. Сервана опять снимают, и его докладная записка с просьбой об отпуске попадает новому министру, который, естественно не в курсе всех его отпускных нюансов. Свою просьбу он мотивирует необходимостью забрать сестру Марианну из Сен-Сира (первая светская женская школа для девушек из обедневших дворянских семей, открытая на деньги короля, только что была упразднена). И потом сопроводить ее домой, ибо после провозглашения Франции республикой на дорогах стало очень неспокойно. Одной ей ехать на Корсику никак нельзя.

С одной стороны, это только предлог, хотя сестра, продолжающая выглядеть, как аристократка, действительно нуждалась в охране. С другой, ему чрезвычайно важно вернуться в город героем и всем показать свою состоятельность. Да и чин подполковника в батальоне, правда, переведенном в Корте, пока у него еще никто не отбирал (хотя в армии уже восстановили). В общем, он собирался приехать и оценить ситуацию на месте.

Разрешение на этот отпуск 9 октября ему легко подписывает временно исполняющий обязанности министра – Пьер Лебрен-Толду, сменивший Сервана только 6 дней назад. А забрав сестру из Сен-Сира, Наполеоне очень удачно получает еще и 352 франка, выданных ей на дорогу. Через Марсель не без приключений отправляется домой (их не раз останавливали и требовали предъявить документы, чтобы особо рьяные революционеры из народа не придирались, аристократическую шляпку сестры пришлось вообще выбросить).

Четвертый визит на Корсику. Октябрь 1792 г. – июнь 1793 г.

В середине октября Буонапарте снова в Аяччо. К великому удивлению жителей, с ним уже окончательно простившимися, он вернулся из Парижа победителем. В чине армейского капитана, да еще и с оправдательным документом для Квенца. Дерзость и наглость, наряду с отвагой, считаются у корсиканцев достоинствами. И недавний изгой и враг горожан был встречен как национальный герой. Все быстро забыли, как полгорода охотилось за его головой, стреляя из-за углов.

Официально он приехал только чтобы привезти сестру и сразу вернуться в полк, но останется на острове еще на восемь месяцев. Вот теперь он рискует всем: только что восстановленным положением офицера французской армии, военной карьерой, всей своей будущностью; он все ставит на кон – на корсиканскую карту, приносившую до сих пор только поражения. Чувствует приближение развязки, дело идет к концу. И он надеется, что последние ходы в этой затянувшейся партии должны, наконец, принести ему выигрыш.

Бонапарт трезво оценивал могущество противника. Еще недавно советовал брату: «Держись крепко с генералом Паоли. Он может все, и он все». И продолжал предсказывать ему великое будущее. И когда Люсьен предпринял попытку стать его секретарем, активно поддержал его в этом начинании, но и тут семья Буонапарте потерпела неудачу. Этот «старый змей Паоли», как называл его позднее лорд Эллиот, не дал себя обойти. Да и Карло Андреа не дремал, вот уж кому совершенно не нужен был рядом с генералом человек из враждебного клана. И Жозеф сообщил брату: «Люсьен не может больше надеяться на то, что генерал захочет его иметь подле себя. Он признает его таланты, но не хочет с нами соединиться. Вот в чем суть дела».

Конечно, в этой предстоящей борьбе он не был одинок, и даже не являлся лидером оппозиции, хотя, наверно, и видел себя в этой роли. Им был Кристоф Саличетти, поддержка и советы-рекомендации которого в сложной и запутанной ситуации на Корсике имели важнейшее значение.

Как очень образно написал Манфред, «С обеих сторон в ход были пущены: коварство, лукавство, вероломство, громкие клятвенные уверения в приязни и тайные нашептывания врагов, обольщение и угрозы, оливковая ветвь и острие стилета. Когда Наполеоне вернулся, Паоли принял его очень любезно. Что почувствовал тогда капитан в его поведении – предположений много, но остается только строить догадки. Однако именно после этой встречи он полностью передумал уезжать в полк, возобновил свое руководство в батальоне и даже устроил осмотр береговых укреплений.

Я думаю, что именно тогда Буонапарте понял, что его главным врагом стал умный и изворотливый Карло Поццо ди Борго, приобретавший с каждым днем все большее влияние на острове. Вчерашний друг юности стал опаснее стареющего диктатора. Он точно был способен с обворожительной улыбкой на устах поднести бокал с отравой. Впрочем, время улыбок уже миновало; их сменил волчий оскал открытой вражды».

В эпоху Великой Революции эта ожесточенная война двух сторон на острове не могла уже идти в классическом корсиканском стиле, она переросла в политическое сражение. А как правильно написал потом Наполеоне, в 1792-93 гг. любой политический спор магнетически притягивался к двум противоположным полюсам – революции и контрреволюции. Логика борьбы не оставляла промежуточных ступеней. И теперь партия паолистов, все больше склоняющаяся к сепаратизму, могла ориентироваться на единственную реальную силу, готовую их поддержать: на заклятого врага Франции – Англию Питта. К обострению ситуации могло привести все, что угодно. Вот и военная экспедиция против Сардинии, предпринятая в феврале 1793 г. по инициативе Парижа, достаточно неожиданно таким поводом и послужила.

Буонапарти со своим батальоном волонтеров, подчинявшихся непосредственно генералу Паоли, не мог не принять участия в этой операции (что изначально и входило в замыслы Саличетти, одного из авторов этого плана). Завоевание Сардинии позволяло Франции решить больной для Революции вопрос с недостатком хлеба, дорогого мачтового леса и хороших лошадей для армии. Да еще и уроком послужить для некоторых итальянских соседей, особенно в Неаполе.

Я не буду подробно останавливаться на всех этапах ее подготовки, не знаю, чего там было больше, голого революционного энтузиазма или жуткой неразберихи. Один цирк с назначением командующего этой экспедиции чего стоил (могу посоветовать прочитать в интернете серию публикаций Романа Ростовцева «Рождение оборотня», в частности «Курс на Сардинию»; из названия сами понимаете, как он к Наполеону относится, но язык живой, и кроме эпатажа и данные интересные приводятся).

Наконец смогли из Аяччо выбраться, и 22 февраля эскадра, состоящая из корвета «Фоветт» и двух десятков небольших транспортных судов, подошла к небольшому островку Сан-Стефано и без проблем принудила к сдаче его маленький гарнизон из трех десятков солдат. С «Фоветта» были выгружены пушки (то ли две, то ли три), и под личным руководством Набулионе Бонапарте (как предпочитал его называть назначенный командиром экспедиции полковник Колонна де Чезаре-Рокка, все тот же родственник Паоли, отправленный делегатом в Генеральные штаты первого созыва) началась бомбардировка батарей соседнего острова Маддалена, на котором находилось до трех сотен военных. Этот остров, стратегическая ценность которого была отмечена потом и Нельсоном, контролировал вход в гавань, которая и должна была послужить начальным пунктом для захвата Костель-Сардо, Сассари, Альгеро и других северных городов. А потом по плану должен последовать бросок к Кальяри – столице острова, который планировалось поддержать десантом, высаженным на восточное побережье этого острова с эскадры контр-адмирала Трюге. Сардинцы воинственностью никогда не отличались, так что эта операция представлялась этакой прогулкой с заведомо положительным результатом.

Захват Маддалены был только первым шагом и тоже вроде бы проблем не должен был представлять. Как утверждает сам Наполеоне, он со своей задачей отлично справился, нанес значительный ущерб батареям и создал благоприятные возможности для высадки десанта на этот ключевой остров. С ним был согласен и полковник де Чезаре. Под прикрытием орудий «Фоветта» осталось провести заключительную стадию с непосредственным участием моряков корвета. Но тут обоих начальников с Корсики, уже отдавших приказ о начале операции, ждал сюрприз! Революционные матросы с корвета «Фоветт» категорически отказались принимать в нем участие. И так красиво смотрящаяся на бумаге легкая прогулка по Сардинии доблестных революционных войск закончилась позорной неудачей, даже не начавшись.

Любой человек, ознакомившись с ее деталями, однозначно придет к выводу, что ни Паоли, ни его родственник, полковник Колонна де Чезаре-Рокка в ней не виноваты вообще! Откуда у биографов появились все другие версии, остается только удивляться. Например, про то, что высаженный на остров десант был быстро разгромлен. Матросам почудилась очередная измена и они собрались и проголосовали по-революционному – послать всех остальных подальше, а самим немедленно вернуться на Корсику, а оттуда – в родной Тулон.

Колонна ди Чезаре с жандармами поднялся на корвет и попробовал их запугать или уговорить, но еле оттуда выбрался живым. А матросы проголосовали еще раз и стали корабль готовить к отплытию, поставив своих командиров перед фактом непоколебимости своего решения, а кто против – за борт. Когда это известие дошло до волонтеров, те решили, что их тут могут бросить, а может, без прикрытия на убой послать. Все побросали оружие и дружно побежали к своим транспортным суденышкам. Наполеоне даже орудия на них не смог погрузить, не помещались, а «Фоветт» уже ушел. Пришлось пушки заклепать и на Сан-Стефано бросить.

Его попытка пристыдить революционных матросов на промежуточной остановке в Бонифачо чуть не кончилась для него виселицей на ближайшем фонаре. Они решили разобраться с ним как с представителем местной аристократии, еле волонтеры отбили. (В Аяччо на стадии подготовки к походу уже расправились подобным образом с двумя местными, показавшимися им подозрительными. На фонарях вешать – это же не в десант идти.)

В письме военному министру Буонапарте писал: «Мы выполнили наш долг, но интересы и слава Республики требуют, чтобы были установлены и наказаны трусы или предатели, обрекшие нас на поражение…» Однако кто были эти предателями – не уточнил. За него это сделали другие. Возникшей ситуацией немедленно воспользовался особый комиссар экспедиции Бартоломео Арена – взял и всю вину за ее бесславный конец взвалил на Паоли (тот был ранее назначен командующим 23 дивизии, то есть фактически всеми корсиканскими военными силами). А позорно сбежавшие революционные моряки охотно поддержали эту версию во всех портовых якобинских клубах Франции. И сколько Паоли ни оправдывался, обвинение начало двигать корсиканскую ситуацию к развязке.

По совету Саличетти, 23 дивизию на Корсике решили с 17 января передать под командование Бирону, генералу итальянской армии, а корсиканского вождя якобы именно для этой церемонии пригласить приехать в Ниццу. Тут бы ему конец и пришел, но тот от этого предложения уклонился.

А тем временем политические события в Париже пошли вразнос. 21 января на эшафот отправили Людовика XVI, а потом и Англии объявили войну. Английский флот у берегов Корсики – это не шутка, следовало решать местную ситуацию незамедлительно. И Саличетти в своих речах в Конвенте начал открыто предупреждать об опасности правления Паоли, утверждая, что старые симпатии последнего к англичанам не приведут ни к чему хорошему. И так как все обвинение Паоли отвергал и в Париж на встречу с делегатами ехать категорически отказывался, ссылаясь на возраст и здоровье, то было принято решение отправить на остров трех комиссаров: Дельше, Лакомба Сен-Мишеля и, конечно, Саличетти, чтобы окончательно разобраться в ситуации и попытаться все-таки ее мирно урегулировать. Кристоф хотел начать персональные переговоры с Паоли, попытаться уговорить его расстаться с Поццо ди Борго и Перальди, как-нибудь вбить между ними клин. Ну а потом потихоньку склонить генерала отойти от дел – уйти на пенсию с почетом (как бы сказали теперь). А корсиканцев комиссары надеялись призвать к совместной борьбе с ополчившейся на Францию Европой (для островитян – с Англией). Причем обязательно и от имени Паоли.

Под предлогом семейных дел он один приехал в Корте и достаточно мирно начал обсуждать с отцом народа сложившуюся ситуацию. Даже почти уговорил его спуститься вместе до Бастии, где предложения и обещания могли подтвердить все комиссары. Кто знает, что бы из этого получилось: ни Саличетти, ни генерал не хотели открытого обострения, но вдруг как гром среди ясного неба пришло предписание от правительства – никаких переговоров, немедленно арестовать Паоли и Поццо ди Борго, сместить со всех занимаемых постов и доставить в Париж по обвинению в измене. Это была непростительная глупость, глупое объявление войны всему острову.

И, естественно, весть об этом приказе вызвала взрыв негодования корсиканцев. В их глазах ореол Паоли, конечно, значительно ослаб, но он по-прежнему оставался неприкасаемый «свой» для посторонних. Даже Наполеоне посчитал нужным и необходимым выступить в Патриотическом клубе в Аяччо в его защиту. Но теперь ни слова, ни речи не могли ничего изменить, руки корсиканцев уже потянулись к оружию; начиналась война.

Вы, конечно, знаете, что послужило поводом для принятия Конвентом такого сурового решения, приведшего к срыву всех попыток Саличетти договориться мирно и ускорившего развязку корсиканского кризиса. Это выяснилось довольно скоро (полиция Паоли перехватила письмо восемнадцатилетнего Люсьена Буонапарте, с гордостью извещающего домашних, какой он герой). Это его выступление в Якобинском клубе, в котором он горячо и небеспочвенно разоблачил Паоли как предателя Республики, взорвало ситуацию. Тулонский клуб переправил донесение в Конвент, а тот, находясь, по-видимому, под впечатлением ошеломляющего известия о предательстве командующего армией Шарля Франсуа Дюмурье (в апреле 1793 г. бежал к австрийцам, а перед этим попытался повести свою армию на Париж – восстанавливать королевскую власть), не замедлив, решил принять немедленные карательные меры против новых предателей.

(Как потом выяснилось, Наполеоне был совершенно не в курсе намерений брата, а тот, разозленный тем, что все его планы уехать в Константинополь секретарем посланника, проживающего у них щеголеватого комиссара бывшего маркиза де Семонвиля, рухнули, заподозрил в этом козни Паоли, вспомнил, как тот и от его услуг отказался, и возжелал мести. После чего и пустил в ход все свое красноречие, да еще и письмо об этом домой сдуру написал, закончив его фразой: «Это я нанес смертельный удар по нашим врагам!»)

Оно немедленно было предано гласности, и ярость паолистов обрушилась против клана Буонапарте. Паоли, обозвав Люсьена гаденышем, провозгласил войну за независимость и немедленно вступил в секретные переговоры с Англией. Вся Корсика почти мгновенно была охвачена огнем мятежа.

Открывшаяся в конце мая в Корте Консульта – собрание под председательством Карло Поццо ди Борго – заявила о полной верности Паоли в его борьбе против тиранической фракции Конвента, стремящейся поработить корсиканский народ и продать его генуэзцам. Тогда же братья Буонапарти, как и братья Арена, были исключены из корсиканской нации: последние как гнусные выкормыши Марбефа. Их предали общественному проклятию, и за ними была начата охота. Жозеф на свое счастье находился в Бастии, а вот Наполеоне пришлось несладко, добираясь туда же из Аяччо.

(Конкретно этому эпизоду его жизни посвящен не один приключенческий сериал, у разных авторов представленный более или менее круто. Начал Стендаль, а потом биографов понесло. Масло в огонь подлил потом и сам Наполеон. Всех обманул, перехитрил и победил. В общем, Джеймс Бонд должен курить в сторонке.) А самое главное – добрался до Бастии, то есть до Саличетти.

Хотелось бы остановиться только на одном факте. Цитирую отрезок, в котором правда перемешана с вымыслом: «В Бастии он помогает Саличетти снарядить небольшую флотилию, которая пытается внезапно атаковать Аяччо, находящийся в руках паолистов. Атака не удается. Большинство населения города поддерживает Паоли». Прочитали? А теперь подумайте сами – жалкий беглец в чужом городе, ну как он может помочь Саличетти «снарядить флотилию»? Их корабль, на котором он хочет вывезти мамино семейство из Милелли, действительно зашел в бухту Аяччо, чтобы прозондировать настроение населения. Увы, большинство было на стороне Паоли. А из цитадели в их сторону дали один предупреждающий выстрел: можно ли это назвать «попыткой захвата цитадели» и «внезапной атакой на Аяччо»? Загрузили семейство и уплыли в Кальви. С ними город покинули и все жители, настроенные профранцузски, – несколько десятков.

А незадолго до этого, оставив самых младших детей Марию-Аннунциату и Джироламо на попечение собственной матери (в доме Рамолино), Летиция вместе с Фешем отвели Луиджи, Марию-Анну и тринадцатилетнюю Паолетту через поля на ферму в Милелли, где переждали опасность до самого рассвета. Уже после ухода их дом «Каса Буонапарте» подвергся обыску, а на одной из ферм на окраине города вспыхнул пожар. Конечно, паолисты дома сторонников клана пограбили, ну как не воспользоваться подвернувшимся моментом?

Но вся семья спаслась – в Бастию были доставлены и двое самых юных отпрысков Летиции. 11 июня 1793 г. Буонапарте отплыли с острова, рискуя при этом нарваться на корабли английского флота. Два дня спустя достигли Тулона, где их поджидал Люсьен. Несмотря на свою молодость, он уже был заметной фигурой в Якобинском клубе, который сейчас заправлял всем в этом ключевом военном порту Франции, где к тому же размещался и весь арсенал флота. И это помогло семье выбраться из творящегося в самом городе беспредела. Комитет общественного спасения уже начал беспощадный террор, по улицам бродили толпы, потрясая пиками с отрубленными головами (гильотина функционировала без остановки), а мятежные матросы митинговали постоянно и грозились вздернуть на мачтах всех офицеров. Повсюду царил страх.

Семейству Буонапарте теоретически ничего не грозило, они были беженцы, пострадавшие за дело революции, даже грабить их не имело смысла – денег с собой не было. Но это теоретически, а в такой атмосфере всякое могло случиться. Поэтому они постарались побыстрее выбраться из города, а временно сняли комнатушку в его окрестностях (Ла-Валетт).

Все это было в 1793 году – чтобы реально прочувствовать его атмосферу, читайте роман Виктора Мари Гюго «Девяносто третий год».

Я категорически не хотел даже краешком касаться истории Великой Французской Революции. Тема сложнейшая и для меня – неподъемная. И задачи перед собой такой не ставил. Сложностей и с годами взросления и становления Его Величества Императора Наполеона Бонапарта хватило сполна.

И в своей Наполениаде на этом месте бы и остановился. Почти все, что я хотел узнать об этом периоде его жизни, я уже из литературы выловил (и фактически его вместе ним прожил).

Но, как всегда, не удержался. Уж больно интересный период жизни у него начинался с окончательного прибытия во Францию, в течение которого все и определилось окончательно. И поэтому вас еще ждет небольшое продолжение, которое я хочу начать с подведения промежуточного резюме. А кроме этого, предупредить, что именно с этого момента буду называть его (за редким исключением возврата к прошлому) – Наполеон Бонапарт, что не совсем отвечает исторической правде – он сам так стал именоваться только после свадьбы с Жозефиной, но отвечает моменту фактического прощания с Корсикой. А кроме того, именно под таким имеем он фигурирует у всех биографов на данном жизненном отрезке своей карьеры.