В числе несложных работ, которые периодически доставались почему-то именно мне, было изготовление колес тележек для перевозки пакетов металла в жестяно-баночном цехе. Такая «стопка», скромных на вид размеров, весила 1000 кг. Тележки были четырехколесными и перемещались вручную.
Изготовлявшихся мною колеса состояли из чугунной ступицы с заходами наружной и внутренней резьбы и навинчивающихся с двух сторон дисков того же металла. Роль амортизатора играл набор «блинов» из боковин старых автомобильных покрышек, надетых на ступицу подобно кускам шашлыка. По мере затягивания дисков резиновые блины становились единым целым и обрезались по заданному диаметру резцом из самокала (быстрорежущей стали марки Р18), откованным в виде лезвия ножа Г-образной формы. Внутрь ступицы запрессовывались б/ушные шарикоподшипники, закрывавшиеся резьбовыми заглушками.
Очередное появление у меня описанного заказа всякий раз побуждало соседа по станку – Саню Синегрибова – задать набивший оскомину вопрос: «Ну, что? Перекурим, тачки смажем?». Иногда звучало ехидное утверждение: «Работа несложная. Ткачук справится». Саня был потомственным токарем. Он пришел в цех двумя годами раньше меня и в короткое время стал виртуозом. У него было необыкновенное (правда, не замеченное большинством окружающих, да и им самим тоже) качество – врожденная способность работать красиво: непринужденно, изящными, экономными движениями. Равных ему в исполнении рутинных, по сути, действий на началах красоты и целесообразности в цеху не было даже среди асов токарного дела.
Из набора стандартных изречений Сани мне запомнились два афоризма. Первый – «Скорей бы утро, да на работу», ритуально произносился в начале смены. Это был лозунг с увиденного им где-то плаката. Второй принадлежал авторству самого Сани. Услышав в любом контексте слово «экскурсия», он автоматически уточнял: «В женскую баню».
За ехидные высказывания Сани в мой адрес я рассчитывался с ним различного рода финтами на совместных тренировках заводской волейбольной команды. Уходя на действительную службу в армию, Саша подарил мне набор своих собственных инструментов, среди которых, кроме резцов, были дефицитные сверла, лерки и метчики. После демобилизации А. А. Синегрибов работал токарем на Станкостроительном заводе им. Седина в Краснодаре. В конце 80-х стал председателем профкома этого завода и по дошедшим отзывам был признанным заступником рабочих.
Через какое-то время после начала самостоятельной работы мои задания усложнились. Пошли заказы на изготовление деталей 5-го разряда: гладких и ступенчатых валов, винтов и гаек с многозаходной трапецеидальной и ленточной (квадратной) резьбой, шестерен, шкивов, на обработку седел клапанов паровых вентилей большого диаметра и т. п. Поскольку мы работали по сдельной системе, такие работы оплачивались по тарифной ставке разряда, указанного в наряде. Это было не только прибавкой к заработку, но и косвенным признанием моей повысившейся квалификации.
Правда, в некоторых случаях приходилось обращаться за советом к Б. А. Ревницкому, а если мы работали в разные смены, к другим опытным токарям.
Однажды меня поставил в тупик наряд на уменьшение диаметра абразивного круга, который не помещался в кожух заточного станка. Обточить его резцом было невозможно, поскольку круг в мгновение ока «слизал» бы любую из твердосплавных пластин. Такая же участь постигла бы даже алмаз. В учебнике ответов на возникшую проблему не было. Помог совет Б. А. Оказалось, что свойства круга поразительно меняются в зависимости от скорости его вращения. При снижении числа оборотов шпинделя до 24 в минуту, малой подаче и обильном увлажнении водой круг аккуратно обтачивался куском обычной малоуглеродистой «стали 3», закрепленным в суппорте.
Сразу после выхода из ученичества работать, по причине нехватки станков для выпускников, пришлось в 3 смены, которые начиналась соответственно в 8, 16 и 24 часа. Ветераны-мастера, в том числе и Б. А. Ревницкий, трудились в две смены. Вообще-то, посменная работа была «привилегией» станочников. Все другие специалисты работали только днем. Правда достоинством работы вечером и ночью было полное отсутствие в цеху какого-либо руководства. Со временем третья смена была упразднена. С 24-х до 8-ми работали лишь дежурный токарь и фрезеровщик-строгальщик. С 1960 года должность одного из 3-х дежурных токарей выпала на мою долю. Как говорится, спасибо за доверие. Надо сказать, что дежурство не освобождало от выполнения потока текущих заказов. Рутинная ночная работа с 24-х до 8-ми, особенно тяжелая с 2-х до 4-х, прерывалась только в случае появления неотложных задач, решать которые приходилось порой в стрессовой ситуации.
Запомнился случай разрушения клиноременного шкива на тельфере (подвесное рельсовое устройство для подъема и перемещения груза) автоклавного цеха. Новую деталь требовалось изготовить за 40 минут, позволявшие отремонтировать подъемник до окончания стерилизации загруженной партии консервов. В случае задержки сбивался цикл последующей загрузки 8-ми автоклавов, в каждом из которых находилось по 4000 банок продукции. За этим сбоем неизбежно следовал затор на конвейере технологического цеха.
Работу удалось выполнить в срок. Шпоночную канавку в готовой детали и саму шпонку сделал мой друг и напарник по смене дежурный фрезеровщик-строгальщик Женя Солоха.
Второе памятное ЧП было отмечено внезапной находкой способа решения задачи. Примерно в 2 часа ночи в цехе появился запыхавшийся слесарь-наладчик с лопнувшей тягой пресс-автомата для штамповки крышек к стеклянным банкам. Автомат производил около 100 тысяч крышек за смену, и потери из-за каждой минуты простоя можно было посчитать без труда.
Поломанная деталь представляла собой прут длиной более 1000 мм и диаметром 16–20 мм со специальными креплениями на концах. Для ремонта поломки требовался сварщик, который работал только в первую смену. Был, правда, «токарный» вариант восстановления детали с изготовлением соединительной муфты. На его выполнение потребовалось бы около часа. Внезапно я вспомнил о сварке трением. Накануне этот способ видел в киножурнале «Новости дня» наш токарь Юра Музыченко. Он рассказал мне об этом, как о забавном курьезе.
Решив рискнуть, я вставил одну часть тяги в патрон, зажал другую в суппорт, включил станок на предельные 1200 оборотов и стал прижимать обломки друг к другу на ручной подаче. Эффект проявился сразу. Первоначальный скрежет обломков сменился вязкой тишиной. Торцевые поверхности детали, пройдя гамму цветов от различных оттенков красного до ярко-белого, стали единым целым. Останавливать вращение следовало предельно быстро, с минимальным остыванием детали. В противном случае стык был бы разорван снова. Пришлось тормозить станок включением обратного хода, хотя это было запрещено во избежание повышенного износа фрикциона.
В роли сварщика я выступил впервые. Работа заняла около 10 минут. Деталь была восстановлена необычным способом, без обязательных в сварочном деле защитных добавок. По этой причине надежность сварного соединения вызывала у меня некоторые опасения. Проверив тягу на излом, я вернул ее слесарю, пообещав в случае повторной поломки выполнить вариант с муфтой. Через несколько дней при случайной встрече с наладчиком я узнал, что тяга «работает, как новая» и в замене не нуждается.
В обеденный перерыв одного из последующих дней я по приглашению нового приятеля зашел в штамповальное отделение, которое располагалось метрах в 50 от нашего цеха. Посмотрел на остервенело стучащие по листам жести станки и искренне посочувствовал девчатам, вынужденным работать в три смены в этом отупляющем грохоте. Увидел в работе пуансоны и матрицы. Периодические заказы на изготовление этих изнашивающихся деталей выполняли из инструментальной стали ХВГ токари-асы С. Овчаров и М. Половинко.
В «предбаннике» отделения было сравнительно тихо. Там трудился сортировщик, раскладывавший на отдельные стопки пакет листов жести. Этот виртуоз действовал со сноровкой сдающего колоду шулера. Всякий раз, взяв новый лист, он совершал волнообразное движение, ловил возникший при этом звук и играючи метал «карту» в одну из стопок.
Заметив мой интерес к процессу, наладчик пояснил, что листы в пакетах имеют неодинаковую толщину от 0,18 до 0,30 мм. В то время как разница в 0,10 мм требует соответствующей переналадки пуансонов. Иначе на крышках появляются разрывы и заусенцы. Измерять каждый лист инструментом замаешься. Поэтому сортировщики научились определять толщину с точностью до десятых долей миллиметра на слух. И делают это без ошибок. Отсортированная жесть подается к станкам, настроенным на соответствующую толщину листа. Определенным недостатком дежурных работ был постоянный вал заказов из так называемой мелочевки – единичных деталей разнообразного характера от изготовления мелкой шпильки до проточки седла клапана громоздкой паровой задвижки, требовавшей установки четырехкулачкового патрона и сложной центровки детали вручную. Кстати, на эту подготовительную операцию давалось 40 минут, в то время как сама проточка длилась несколько секунд. Иногда приходилось изготавливать специальную оснастку. Нормы времени на ознакомление с заданием, чертежом, подготовку рабочего места, установку и съем приспособлений и инструмента, как правило, были смехотворно малы. Вне поля зрения нормировщика оставалась проблема поиска и выбора на цеховом складе материала соответствующего вида и марки для будущих деталей. В итоге смены на рабочей тумбочке обычно лежала приличная стопка «закрытых» нарядов с жиденьким «сухим остатком» в рублях (а с 1961 года в часах), едва дотягивающим до нормы выработки. Бывали случаи, когда, несмотря на спринтерский темп, само выполнение нормы стояло под угрозой. Свой вклад в создание нервозной обстановки вносил нормировщик Швец, «резавший расценки» в угоду экономии фонда заработной платы. Причем, несмотря на имитацию «научного» обоснования норм обработки деталей с использованием соответствующего справочника, делал это довольно неряшливо. Время от времени в нарядах, на изготовление одинаковых деталей, выданных разным исполнителям, обнаруживалось существенное (от 30 до 50-ти процентов) несовпадение стоимости работ. При попытке «молодых» выяснить причину такого расхождения Швец использовал иезуитский «воспитательный» прием. Заявлял, что ошибся и корректировал более высокую расценку в сторону снижения.
Я не обращался к нему с просьбами о пересмотре несправедливых расценок ни разу, считая такие «челобитные» унизительными. Правда, однажды Швец увеличил первоначально отпущенное мне время на изготовление фланцев из вязкой нержавейки сразу вдвое, с 4-х до 8-ми часов. Сделал он это с подачи А. М. Сысоевой, случайно увидевшей «смерть резцам» – процесс обработки заготовок с зубчатыми, оплавившимися от элетродуговой резки, кромками и усомнившейся в правильности его расчетов. В критические моменты приходилось обращаться к мастеру цеха Н. С. Селезневу, который компенсировал возню с мелочевкой выдачей наряда на какие-либо серийные изделия. Так или иначе, с производственными заданиями я справлялся, даже перевыполнял, и, как выразился известный юморист, был «отмечен доской». Почета. Механического цеха.
Фото с цеховой доски почета.1960 г.
Коллектив цеха
Администрация цеха состояла из начальника – Антонины Михайловны Сысоевой, мастера цеха Нестора Савельевича Селезнева, мастера ОТК Ивана Васильевича Георгиевского, нормировщика Швеца (имени не помню), и бухгалтера Марии, фамилию которой я забыл.
Костяк специалистов цеха начал складываться в первые послевоенные годы под руководством бессменного начальника – А. М. Сысоевой. Специалист высокого класса в области металлообработки, вдова фронтовика, воспитывавшая дочь-школьницу, Антонина Михайловна, была душой и умелым организатором производства. Твердой рукой управляла коллективом из 115 мужчин и 7 женщин. Была награждена орденом Ленина. Пользовалась не показным уважением подчиненных за личное бескорыстие, беспристрастность в распределении работ, организацию справедливой (в рамках установленных свыше границ) оплаты труда и за внимательное отношение к бытовым проблемам работников.
Ее месячный доход не превышал, а порой был меньше, заработной платы наших асов из числа станочников, слесарей и других специалистов. Без излишней огласки она отказалась от предложенных ей с дочерью 3-х комнат во вновь строящемся заводском коттедже, попросив присоединить одну из них к квартире многосемейного соседа. Гордилась тем, что за двадцать с лишком лет работы на комбинате ни разу не попробовала дармовых консервов. Организовывала цеховые субботники для помощи нашим рабочим в строительстве индивидуального жилья или заготовке дров.
Одно из таких мероприятий едва не закончилось трагически. Летом 1959 года во время субботника по заготовке дров шлифовщик Вася Гузунов едва не стал жертвой немецкой противопехотной мины-лягушки. Дело было в Шапсугском ущелье. Решив прогуляться после загрузки очередной автомашины, Вася перепрыгнул линию наполовину осыпавшихся окопов и слегка углубился в лес. Мина оказалась под его ступней буквально через несколько метров. Василий объяснил, что догадался о ней по вибрации грунта: сработал вышибной заряд. Словно в замедленном кино он упал ничком, надеясь, что шрапнель ударит поверху. Основной заряд взлетел метра на полтора, но, к счастью, не взорвался. С пережитым стрессом Вася связывал появившиеся боли в сердце, на которые он жаловался в течение многих лет.
Фактическим заместителем начальника по производству был мастер цеха Нестор Савельевич Селезнев, 1902 года рождения, металлист с довоенным стажем, призванный в действующую армию 1942 году из Сталинградской области и находившийся на фронте до конца Войны. Согласно данным Министерства обороны, вклад старшего сержанта Селезнева Н. С. в обеспечение боеспособности 42-го Отдельного полка связи 4-го Украинского фронта был отмечен медалью «За боевые заслуги»[11]. Доброжелательный и уравновешенный по характеру он легко и умело решал возникавшие организационные и технические задачи. Однако внешняя невозмутимость, Нестора Савельевича не гарантировала от неожиданных взрывных проявлений его характера. Один из таких случаев вошел в цеховой фольклор и закрепился в форме популярного иносказания. Это было продолжение какого-то производственного спора между Н. С. и механиком жестяно-баночного цеха Санько. Первая часть конфликта происходила за закрытыми дверями в кабинете А. М. Сысоевой. Вторая-публичная, между цеховой конторкой и умывальником в присутствии нескольких станочников. Последнее слово было за внезапно вспыхнувшим «Нестором». Окончание фразы звучало так: «…потому, что я металлист! А ты – проститутка!».
С того памятного дня слова «я металлист…» приобрели в цеху статус поговорки, конечный смысл которой был известен лишь посвященным. Это обстоятельство позволяло безнаказанно вставлять эвфемизм в публичные споры с представителями других цехов.
В последний раз я встретился с Нестором Савельевичем в заводском парке во время отпуска в 1973 году. К тому времени уже пенсионер, он в разговоре со мной почему-то использовал обращение «товарищ Ткачук». Разговор был невеселым. Бывший мастер спокойно рассказал, что скоро умрет из-за болезни сосудов, которые до последнего времени лечил, принимая вовнутрь скипидар. Теперь желудок употреблять народное лекарство не в состоянии, а без этого растворителя сосуды закроются окончательно. Прогнозы Нестора Савельевича о близкой кончине, к сожалению, сбылись в том же году.
А я вспомнил, что это могло случиться на много лет раньше по моему недосмотру. В тот день на ближнем к цеховой конторе станке работала закрепленная за мной ученица 11-го класса 25-й школы Людмила (фамилии не помню), проходившая школьную производственную практику. Я поручил ей резать на заготовки для болтов трехметровые прутки диаметром 16 мм. Поскольку концы материала свободно висели за пределами шпинделя и при вращении изгибались, резать их следовало на самых малых оборотах. Об этом я предупредил практикантку. Работая на соседнем станке, я увидел Нестора Савельевича, идущего к нам по центральному проходу. Одновременно заметил, как Людмила, зажав очередной пруток в патроне, почему-то «врубила» 300, а может, 500 оборотов. Я крикнул ей, чтобы она выключила станок, но было поздно. Пруток, сделав несколько вращательных движений малой амплитуды, согнулся под прямым углом и, махнув перед лицом мастера, вдребезги разбил деревянный трап. Людмила выключила мотор. Нестор Савельевич на мгновение застыл. Затем тихо произнес: «Ну, товарищи, так работать нельзя!». На этом инцидент был исчерпан.
Профессиональным стержнем цеха была сравнительно небольшая группа мастеров экстра-класса со стажем 20 и более лет. К ней примыкали специалисты, проработавшие 10–15 лет. Примерно треть коллектива состояла из «молодых» со стажем до 10 лет и «пацанов», сравнительно недавно завершивших производственное обучение.
Необычную прослойку представляла группа из 7-ми бывших офицеров (5 капитанов и 2 старших лейтенантов), уволенных в запас из разных родов войск по причине хрущевского сокращения Вооруженных Сил СССР. Все они начали производственное обучение одновременно со мной. Шестеро приобретали специальность слесаря, седьмой – капитан А. Лосиков, готовился стать токарем. Отвратительная суть «хрущевского» сокращения вооруженных сил, сходного с деяниями Е. Гайдара, «обнулившего» в 90-х трудовые сбережения и льготное исчисление выслуги лет или пенсионного стажа, требует отдельного описания.
Товарищеские отношения у меня сложились с бывшим капитаном-танкистом Мишей Кашкаровым. Он неплохо играл в волейбол. Вместе с ним мы выступали за заводскую команду в Крымске и на выезде. Другим товарищем стал уволенный из органов КГБ СССР по состоянию здоровья старший лейтенант Анатолий Экимян. Он происходил из известной на комбинате рабочей династии. Анатолий, сравнительно близкий мне по возрасту, был непрочь подшутить над окружающими, в частности над известным в цеху корыстолюбцем слесарем-лекальщиком Жорой Мавромати, о котором расскажу далее. Добрые отношения с А. Т. Экимяном у нас сохранились до его кончины. Отучившись в ВУЗе, он работал инженером в Москве. В 90-е, получая мизерную пенсию, занялся пчеловодством и настойчиво приглашал меня стать его компаньоном по пасеке.
Одним из офицеров был ученик слесаря капитан запаса Федор Павлович Федотов, немногословный коренастый мужчина средних лет, в прошлом пилот базировавшегося в Крымске 562 истребительного авиационного полка (ИАП).
С ним в паре мы работали на субботнике по уборке колхозных помидоров в станице Киевской (ныне сельское поселение). Иногда он обращался ко мне с просьбой изготовить кое-что для личных нужд. Помню комплект деталей закатки (ручной машинки для укупорки стеклянных банок жестяными крышками) и ось переднего колеса дорожного велосипеда. Периодически мы встречались за обеденным столом и в уголке отдыха, где цеховой народ стучал раздражавшим А. М. Сысоеву домино и обменивался сведениями разнообразного характера. Излюбленной темой Федора Павловича была рыбалка. В цеху знали, что Федотов участник войны в Корее, кавалер ордена Ленина, однако разговоров на авиационные темы мне не доводилось слышать от него ни разу.
В наше время, заглянув в Интернет, я обнаружил три книги, в которых описаны воздушные бои Федора Павловича с американцами и их вассалами на Корейском полуострове. Одна из хроник воздушных сражений, составленная И. Сейдовым на основе архивных документов, воспоминаний ветеранов и западных источников, представляет особый интерес в связи с тем, что в ней «состыкованы» данные обеих сторон военного конфликта, поименно названы пилоты проамериканской коалиции, противостоявшие нашим асам в конкретных схватках.
Из этой книги я узнал, что первый американский «Сейбр» F-86 командир звена 3-й авиационной эскадрильи 518 ИАП старший лейтенант Федор Павлович Федотов сбил 17 сентября 1952 года.
Вот что он рассказал автору хроники об этом событии: «Наша эскадрилья МИГ-15 шла над Северной Кореей на юг. В заранее оговоренной точке ведущий сделал разворот на обратный курс. Мгновением раньше я увидел, что навстречу нам примерно на нашей высоте идут «Сейбры» и предупредил об этом командира. Однако он меня не услышал из-за сильных помех в эфире. Наши два звена последовали за ведущим. Встречать «Сейбров» мне пришлось в одиночку. Я ушел вверх, пропустил самолеты противника, развернулся на 180 градусов и со снижением зашел им в хвост. С дистанции 150–200 м дал очередь по правому крайнему F-86, который стал разваливаться. Обломки полетели мне навстречу. От неожиданности я даже пригнул голову. Остальные «Сейбры» сделали разворот, и ушли со снижением в обратном направлении»[12].
2 октября 1952 года Федор Павлович сбил редкую добычу – истребитель-бомбардировщик «Метеор Мк.8» из состава 77-й аэ Королевских Австралийских ВВС.
Об этом бою он вспоминал: «Наших самолетов в воздухе не было. Я со звеном вылетел курсом на юг в свободный поиск. Через какое-то время услышал по радио командира корпуса генерала Г. А. Лобова, который сообщил, что впереди под большим прикрытием уходят «Метеоры», которых надо догнать. Вскоре увидел четыре «Метеора». Они шли ниже меня. Сверху, надо мною, их прикрывали около 30 «Сейбров». Силы оказались очень неравными. Решение нужно было принимать моментально, пока меня не обнаружили.
Решил потерять высоту и остаться на дистанции огня. Резко положил самолет на левое крыло и вошел в вертикальное пикирование с разворотом на 90 градусов. От перегрузки потемнело в глазах, зато я оказался ниже «Метеоров» на дистанции 400–600 м. С этого расстояния дал очередь по крайнему правому из них. Он завалился на левое крыло, опрокинулся на спину и начал падать. Остальные три «Метеора» встали в левый вираж. Рой «Сейбров» стал перестраиваться. Надо было уходить. Выполнил боевой разворот, пробил порядки истребителей и взял курс на свой аэродром. «Сейбры» упустили момент для атаки, и мы ушли от них на максимальной скорости (мы держали полный газ от взлета до посадки). Еще в воздухе генерал Лобов подтвердил по радио, что самолет противника сбит, поздравил с победой меня и летчиков звена. Мы втроем сели на свой аэродром Мяогоу. В этом бою был сбит «Метеор» с № А77–496, в кабине которого погиб английский летчик-инструктор Оливер Крукшанк, который проходил боевую стажировку в составе 77-й эскадрильи Королевских ВВС Австралии»[13].
5 декабря в районе аэродрома Аньдун восемь «Сейбров» напали на взлетавшее звено МИГов. Им удалось сбить два советских самолета. Один из наших пилотов погиб при катапультировании. Однако на обратном пути эти «охотники» встретились со звеном (к тому времени капитана) Ф. П. Федотова, выполнявшим патрульный полет. В этом бою Федор Павлович сбил очередной «Сейбр», который пилотировал майор Эндрю Роберт Маккензи из состава Королевских ВВС Канады. Пилот попал в плен. Напарник Федотова замполит эскадрильи старший лейтенант И. А. Витько сбил еще один самолет, упавший в море[14]. Свой последний «Сейбр» Ф. П. Федотов сбил 4 июня 1953 года над Аньдунем.
Хроники И. Сейдова в который раз подтвердили мысль о том, что большинство по-настоящему ярких людей, с которыми мне повезло встречаться на протяжении жизни, как правило, не обладали геройской наружностью и никогда не выставляли напоказ былые заслуги. Таким был Федотов Федор Павлович, сменивший по воле реформатора Хрущева летное снаряжение аса-истребителя на халат ученика слесаря.
Поразительные мужество и навыки пилотирования проявляли соратники Федора Павловича по корейской войне. Не могу удержаться от пересказа строк И. Сейдова о невероятном владении техникой и бойцовских качествах, проявленных гвардии старшим лейтенантом Вердышем А. П. Падая с высоты 1700 метров на МиГ-15 с простреленным двигателем, он отказался от катапультирования и решил посадить самолет на находившийся в пределах видимости аэродром. Пилот непостижимым образом (посмотрите на фото МиГ-15 – по возможностям планирования это топор без рукоятки) сумел удержать машину от сваливания в «штопор». Более того, уклоняясь от погнавшейся добивать его пары «Сйбров», выполнил «бочку», а на выходе из этой фигуры высшего пилотажа подбил одного из американцев. В итоге Вердыш А. П. приземлился на аэродром, не выпуская шасси. При этом сам летчик отделался ушибом головы о прицел[15].
Еще несколько слов о 562-м истребительном авиационном полку. Местные жители, работники комбината и мехцеха, в том числе, воспринимали эту воинскую часть как нечто органично свое, городское. Должность начальника отдела кадров комбината занимал бывший заместитель командира полка И. П. Пожидаев. Его подписью удостоверена моя первая (и единственная) трудовая книжка. С семьей его зятя и дочери нас с Людмилой по сей день связывает давняя дружба.
На комбинате трудились и члены семей летчиков. Помню, как во время обеденного перерыва начальник отделения КИП нашего цеха кудрявая «Раечка» (фамилию забыл), проводив взглядом качнувший над нами крыльями «МИГ», засвидетельствовала под удаляющийся рев двигателя: «Мой полетел!».
Несколько раз на моей памяти командование полка обращалось в цех по печальной необходимости. Выполняя просьбы военных, Жора Мавромати изготавливал из нержавейки таблички и звезды на памятники разбившимся летчикам. А слесарь-ветеран Малеванный гнул и варил могильные оградки. На так называемом старом кладбище существовала отдельная аллея погибших летчиков 562-го ИАП.
Последняя на моей памяти авиакатастрофа произошла в апреле 1960 года. Взлетевшая «спарка» упала примерно в десяти километрах от аэродрома на холм у железнодорожного переезда Саук-Дере. Я видел там эту огромную, пахнувшую керосином воронку.
Почему-то навсегда запомнились надписи на изготовленных Мавромати табличках: «Старший лейтенант Зубков» и «Капитан Севастьянов». Как объяснили военные, в тот трагический день Зубков «вывозил» возвратившегося из отпуска Севастьянова в первый «обкаточный» полет. Таким был установленный порядок.