Знание в контексте

Глава 2
Эпистемология сначала-знания

В этой главе мы резюмируем основные положения эпистемологии сначала-знания (ЭСЗ) Уильямсона, которая представляет собой альтернативу стандартной эпистемологии, а также сближаем её с контекстуальным реализмом (к-реализм) [9; 18–21; 23–36]. Как обычно, мы употребляем термины «мнение», «верование» и «убеждение» как синонимичные.

1. Первичность знания

В рамках ЭСЗ знание – первичный (фундаментальный) концепт. То есть первично различие между знанием и незнанием – между когнитивным успехом и провалом. Все другие эпистемологические концепты – «мнение», «обоснование», «очевидность» и так далее – объясняются в терминах знания (предполагают концепт знания) или в связи с ним. Например, мнение, если оно не знание, объясняется как отклонение от знания, нарушение когнитивного процесса: либо потому, что это ложное мнение, либо потому, что это истинное мнение, но не знание в связи с тем, что всё-таки имеется нарушение когнитивного процесса в его формировании. Другими словами, для Уильямсона мнение – «побочный продукт» знания, а знание – совершенное мнение, или мнение, которое успешно в двойном смысле: оно истинно, и когнитивный процесс, а результате которого формируется истинное мнение, не нарушен^[69]. С точки зрения ЭСЗ знание – самостоятельный эпистемический вид. Знание первично как концептуально, так и метафизически, по сравнению с другими эпистемическими видами [25]. Поскольку ЭСЗ объясняет мнение через знание, то она трактует мнение (верование, убеждение) следующим образом: «Верить, что p» – относиться к р так, как если бы знали, что p. Мнение (верование, убеждение), однако, может оказаться несовершенным, то есть не быть знанием [9].

2. Фактивность обоснования (инфаллибилизм)

Если знание – совершенное мнение, то знание – норма для мнения. Обоснованное мнение – мнение, удовлетворяющее своей норме, то есть знание. Таким образом, обоснованность мнения гарантирует знание и, в частности, истинность. Это означает, что в рамках ЭСЗ обоснование фактивно. В этом смысле можно говорить об инфаллибилизме подхода Уильямсона. Стандартное определение знания как истинного и обоснованного мнения сохраняет свою букву (но не дух). Можно даже просто сказать: знание – обоснованное мнение. С точки зрения ЭСЗ, утверждение о существовании случаев Гетье, то есть случаев истинных обоснованных мнений, которые не являются знанием, основывается на ложном предположении, что существуют обоснованные ложные мнения. В то же время для Уильямсона случаи Гетье не артефакты; они указывают на нечто существенное в эпистемологии. И они позволяют выявить структуру мысленных экспериментов.

Фактивное обоснование не может быть интерналистским. В рамках ЭСЗ очевидность тоже не интерналистская, так как утверждается эквивалентность очевидности и знания (см. ниже). Обоснование супервентно над (сопровождается) очевидностью. Поэтому оно и не является чисто интерналистским. Обоснование даже может быть чисто экстерналистским в смысле его недоступности рефлексии/интроспекции. На самом деле, это так уже для релайабилизма Голдмана (см. Часть I). Напомним, что это экстерналистская теория знания, утверждающая, что субъект знает, что р, если убеждение, что р, истинно и является результатом надёжного когнитивного процесса. При этом надёжность процесса, приводящего к убеждению, что р, может быть недоступна рефлексии/интроспекции в качестве обоснования убеждения р. Релайабилизм, однако, существенно отличается от ЭСЗ, так как надёжность когнитивного процесса не гарантирует его истинность и знание.

3. Очевидность = знание

Согласно Уильямсону, мы должны быть открыты к более простым и естественным нормам. Простой и естественной нормой для мнения, а также утверждения и действия является знание. В то же время у нас есть полный рефлексивный (интерналистский) доступ лишь к тривиальным нормам рациональности и обоснования. Это означает, что эпистемологические правила не являются операционными. Например, правило «степень уверенности должна соответствовать степени очевидности», не операционное правило, так как мы не всегда знаем, что относится к очевидности.

Для Уильямсона знание и очевидность пропозициональны. При этом имеет место следующая эквивалентность: в контексте (полная) очевидность E = (полное) знание K. Поскольку мы не всегда знаем, что мы знаем или что мы не знаем, очевидность не всегда доступна рефлексии/интроспекции. Мы не всегда можем при помощи рефлексии/интроспекции знать, насколько сильная у нас очевидность. ЭСЗ – эпистемология с точки зрения третьего лица, утверждающая, что очевидность и, соответственно, рациональность и обоснование в общем случае экстерналистские и неоперационные. Это значит, что наши наилучшие усилия, чтобы следовать нормам рациональности, не гарантируют формирование рациональных (обоснованных) убеждений.

Вопросы обоснования и рациональности вторичны по сравнению с вопросом о знании: «Вопросы обоснования и рациональности относятся к тому, как наилучшим образом поступать при наличии ограниченной очевидности; принимая формулу “очевидность = знание”, это означает, как наилучшим образом поступать при наличии ограниченного знания. Если это так, то они не предшествуют вопросам о знании. Рациональность или обоснованность Вашего мнения зависит от того, что Вы знаете. Таким образом, появление условия обоснования или рациональности в анализе знания рискует сделать его круговым» [24, p. 213].

4. Знание – ментальное состояние

Традиционная интерналистская эпистемология предполагала «чистоту» ментальных состояний. Соответственно, мнения рассматривались как ментальные состояния, но не знание. В рамках радикально экстерналистской ЭСЗ Уильямсона, как уже было отмечено выше, знание (knowing) – ментальное состояние^[70]; знание нередуцируемо интенционально. То есть знание не может быть разложено на чисто ментальную и внешнюю компоненты. При этом знание включает в себя осознание (awareness) окружающей среды, более полный контакт с ней, которого не хватает просто мнению. Вообще, для Уильямсона не только содержание ментальных состояний и, в частности знания, является экстерналистским, но и сами ментальные состояния (экстернализм ЭСЗ можно рассматривать как её вклад в философию сознания). Более того, лишь экстерналистский подход, как считает Уильямсон, позволяет понять ментальность, сознание.^[71] Ментальные состояния – способы связи с окружающей средой. «Чистой» ментальности не существует. Отсутствие чистоты у ментальных состояний, зависимость от внешней среды, не недостаток, а сама суть ментального. Уильямсон пишет: «Фундаментальным для сознания является не пучок (bunch) монадических качественных свойств, составляющих внутренний мир, а сеть отношений между агентом и средой. (…) Суть сознания в том, чтобы включить мир. Знание и действие вовсе не затемняют природу сознания, внося в него примеси из внешней среды, а напротив, они наиболее полное выражение сознания» [30, р. 179–180].^[72] Например, мозг в баке, лишённый связей с реальностью, не может иметь сознания, ментальности, так как сознание не может существовать в отсутствие «внешней» реальности. У мозга-в-баке может быть очень обеднённое сознание или нечто наподобие сознания, вследствие наличия у него нейрологической реальности мозга, реальности бочки, в которой он находится, и реальности сумасшедшего нейроучёного, который им манипулирует.

5. Контекстуальный реализм

Как уже было многократно сказано выше, мы пытаемся сблизить ЭСЗ и витгенштейновский по духу контекстуальный реализм (к-реализм) Ж. Бенуа. Для Бенуа, как и для Уильямсона, знание первично и аналогично действию, а «внутреннее», сознание – «снаружи» [34; 35]. Подлинные сознание, мысль, смысл, интенциональность укоренены в реальности. К-реализм можно ещё назвать интенциональным или нормативным реализмом, так как идентификация в контексте того, что реально, подразумевает концептуальное, нормативное и интенциональное измерения. Между этими понятиями имеется тесная связь. В частности, интенциональность в феноменологии Гуссерля можно трактовать как нормативность, интенцию – как норму, а наполнение интенции – как корректное следование правилу (норме) [19, ch. 6]. Вкратце, к-реализм можно охарактеризовать следующим образом: 1) К-реализм – эпистемический реализм, утверждающий объективность истины. 2) К-реализм – онтологический реализм, утверждающий существование самих вещей и возможность их познания, первичность онтологии (в более глубоком смысле как исследования самой реальности, того, что существует, – того, что можно познавать), вторичность и зависимость от онтологии эпистемологии. 3) К-реализм утверждает чувствительность онтологии к контексту и, следовательно, онтологический плюрализм, а также плюрализм способов быть истинным. Это предполагает, что понятие реальности более фундаментально, чем онтология. 4) К-реализм отрицает метафизический редукционизм [34, ch. 1]. К этому можно добавить следующее: К-реализм отрицает как метафизический фундаментализм, так и антифундаментализм^[73], релятивизм и скептицизм, а также другие позиции, содержащие абсолютизированные (деконтекстуализированные) элементы. В то же время приведённые положения не теоретические тезисы. К-реализм – не доктрина, а прежде всего терапевтическая позиция.

6. Концепция семейного сходства

Во Введении мы уже говорили, что Уильямсон критикует антитеоретическую философию Витгенштейна и, в частности, концепцию семейного сходства Витгенштейна [27, p. 300–301]. Для Уильямсона всякое знание имеет следующее необходимые свойства: знание – мнение, истинное мнение, обоснованное мнение, безопасное мнение, предполагает отсутствие ложных посылок и так далее. Теоретическое представление о знании как наиболее общем фактивном ментальном состоянии (см. ниже) объясняет наличие этих свойств. С этой точки зрения может показаться, что витгенштейновское понятие семейного сходства между «играми», в частности, между «языковыми играми», неприменимо к понятию знания, так как оно предполагает отсутствие как достаточных, так и необходимых условий для своего применения^[74]. Уильямсон пишет: «Парадигматическое обсуждение Витгенштейном “игра” как термина, между инстанциациями которого имеется семейное сходство, не даёт совокупность необходимых условий для игры. Действительно, с точки зрения стандартной концепции терминов, между инстанциациями которых имеется семейное сходство, ожидают, что отсутствие любой из ассоциированных черт, может быть скомпенсировано достаточно заметным присутствием нескольких других» [27, p. 300]. Мы трактуем семейное сходство как наличие общего (в общем случае имплицитного) витгенштейновского правила/нормы. Таким образом, существование общего правила является необходимым и достаточным условием для семейного сходства. Следовательно, необходимые условия для сущестования правила – необходимые условия для семейного сходства. Достаточных условий для существования правила, кроме условия существования самого правила, не существует. Само правило имеет логическую достоверность. В известном смысле это логическое «знание» (см. Главу 1 Части 3). Как нам представляется, такой взгляд на семейное сходство не подвержен критике Уильямсона. Как уже было сказано, несмотря на эту критику, мы полагаем, что подходы Уильямсона, Ж. Бенуа и позднего Витгенштейна можно сблизить (см. также Главы 3 и 4).

7. Витгенштейн о знании. Связь между семантикой и эпистемологией

Для Витгенштейна знание фактивно: «“Я знаю“ должно выражать отношение (…) между мной и фактом». И в знании «данный факт принят моим сознанием». Познание не проекция внешнего процесса «таким, как он есть, в глаз и в сознание путем зримого излучения» [10, § 90]. Эти слова можно интерпретировать в том смысле, что знание – фактивное ментальное состояние (хотя сам Витгенштейн не употребляет теоретическое понятие ментального состояния), а классический репрезентационализм и идея перцептивной вуали ложны. В парадигматических случаях перцепции мы не сомневаемся в том, что мы воспринимаем: «После того как он то-то увидел и то-то услышал, он не в состоянии сомневаться, что…» [10, § 280]. Наиболее достоверное знание ассоциировано с визуальным опытом. «“Я знаю” по своему простейшему значению сходно и родственно с “я вижу” (“wissen”, “videre“)» [10, § 90]. В парадигматических случаях визуальной перцепции «“Я не только имею визуальное впечатление дерева, но и знаю, что это дерево”» [10, § 267]. То есть визуальный опыт сопровождается знанием, а, следовательно, и применением концепта (или концептов). В парадигматических случаях применение концепта (к объекту и, соответственно, определение объекта) и знание сливаются в единое целое: «“Я знаю, что это рука”. – А что такое рука? – “Ну вот это, например”» [10, § 268]. Так я знаю, что это рука, или же я знаю, что это «рука», то есть, что этот объект называется рукой (или слово «рука» обозначает этот объект, применимо к нему)? И то, и другое одновременно. Семантический/логический аспект неотделим от эпистемологического. «Всякая языковая игра основывается на узнавании слов и предметов. Мы усваиваем с равной неумолимостью и то, что это стул, и то, что 2х2=4» [10, § 455]. «Рискни я усомниться, что это моя рука, – как бы я умудрился побороть сомнение в том, что слово “рука” вообще имеет какое-то значение? Так что это я, видимо, все-таки знаю» [10, § 369]. Скептицизм бессмыслен. (О контекстуализме и эпистемологии Витгенштейна см. также статьи А. Колива [10].)

Примеры из истории науки

Связь между семантикой и эпистемологией хорошо иллюстрируется на множестве примеров из области науки и истории науки. Например, до Б. Франклина электричество считалось потоком некоторой субстанции. Было бы, однако, неточно сказать, что Франклин просто «открыл», что электричество не поток субстанции, поскольку после его открытия изменился сам смысл слова «электричество». Новое знание оказалось положительным знанием об электричестве в новом смысле, а не отрицательным знанием об электричестве в старом смысле – знанием, что старый термин не отсылает к потоку субстанции. Поэтому, строго говоря, нельзя даже сказать, что было установлено, что поток электрической субстанции не существует, поскольку это бы означало продолжать рассуждать в рамках старого языка (старой теории). Он не существует в том смысле, что он не существует в рамках новой теории, с точки зрения нового понятия. Таким образом, эволюцию знания об электричестве нельзя отделить от семантических изменений. Аналогичным образом переход от теории теплорода к молекулярно-кинетической теории, от теории эфира к специальной теории относительности, от классической механики к квантовой и так далее сопровождался не просто узнаванием чего-то нового, но и изменением самих понятий, в терминах которых осуществляется познание, и теоретических представлений. В термодинамике теплота перестала обозначать тепловую жидкость, а стала обозначать меру средней кинетической энергии движения молекул, в электродинамике исчезло понятие эфира^[75], в квантовой механике микрочастицы не имеют траекторий и так далее. Как писал американский прагматист С. И. Льюис, «то, что ранее рассматривалось как реальное, например, сущности (entities) болезни, может начать рассматриваться как нереальное, а то, что ранее рассматривалось как нереальное, например, искривленное пространство, – может быть принято в качестве реального. Но когда это случается, истина остаётся неизменной. Новая и старая истины не противоречат друг другу. Категории и концепты не меняются в буквальном смысле. Их просто покидают и заменяют другими» [37, p. 268].

8. Дефляционистская интерпретация истины как соответствия

Выше мы уже отмечали, что с точки зрения к-реализма истина не есть соответствие предопределённым фактам и, в частности, фактам внешнего мира (см. раздел 1.3 Главы 1 Части 1 и раздел 4 Главы 1 Части 2). На самом деле, уже Аристотель заметил, что познаваемое, мыслимое и измеряемое находится в отношении в том смысле, что ему соответствует познание, мысль и измерение, а не наоборот. То есть это отношение не симметрично; оно может быть обращено лишь искусственно. Обращение имеет следующий вид: познанию, мысли, ощущению соответствует то, что познаётся, мыслится, измеряется. Для Аристотеля такое обращение есть повторение; оно тавтологично. И его можно обобщить на случай визуального опыта. Сказать, что последнему соответствует объект – сказать одно и то же два раза. Наконец, Ж. Бенуа обобщает сказанное на любое чувственное (фр. le sensible). (Именно логическое обращение несимметричного отношения между чувственным и мыслью создаёт эпистемологическую проблему доступа субъекта к реальности посредством перцептивного опыта.) Это же можно сказать и об истине. Для Аристотеля, сказать о том, чего нет, что оно есть или о том, что есть, что его нет – ложно, сказать о том, чего нет, что его нет или о том, что есть, что оно есть, истина. Аристотель пишет: «Не потому, что мы думаем, что ты белый, ты и на самом деле белый, а потому, что ты на самом деле белый, когда мы говорим, что ты белый, мы говорим истинно» [38, Θ, 10, 1051b6-9]. Это реалистическая позиция: Реальность первична. Мысли, высказывания, знание вторичны. Они формируются, исходя из реальности, выражают реальные состояния дел. Теория истины как соответствия, если её не понимать в минимальном смысле, – метафизическая интерпретация Аристотеля. С контекстуальным реализмом согласуется дефляционистская (и реалистическая) интерпретация, согласно которой Аристотель предлагает концептуальный анализ понятия истины. По определению истина – соответствие действительности (фактам, состоянию дел); истина объективна. Только «факты» и «состояния дел» в этом определении не метафизические; они не относятся к «внешнему миру». Вопрос об объективности не может быть поставлен в отрыве от вопроса о концепции реальности. То есть теория истины как соответствия не может быть только теорией объективной истины. Бенуа говорит: «(…) Вопрос относительно объективности, не может быть поставлен так легко. В действительности, чтобы корректно поставить этот вопрос, мы обязаны сделать разного рода предположения о реальности. И мы обязаны сказать нечто о реальности, в том числе и о том, что в реальности не относится единственно к сфере истины и объективности» [36, р. 96]. Таким образом, мы понимаем истину как соответствие в контексте, укоренённое в реальности и вырабатываемое в ней, а не как соответствие «внешним» фактам.

9. Неанализируемость концепта знания

Итак, поскольку с точки зрения ЭСЗ концепт знания (knowing) – первичный концепт, он не разлагается на мнение, истинность и другие компоненты, хотя наличие знания с необходимостью влечёт наличие мнения и его истинность: если S знает, что p, то он верит, что р, и р истинно. Подобным же образом, например, красный (зелёный или какой-то другой) объект с необходимостью цветной, но это не означает, что концепт «красный» («зелёный» и так далее) или природа красного могут быть проанализированы как «цвет плюс нечто». Возможен, конечно, круговой анализ: красный = цветной + нечто + красный. «Провал» между «красный» и «цветной + нечто» закрывается в этом случае при помощи употребления концепта «красный»^[76]. Аналогичным (круговым) образом может быть проанализирован и концепт знания. Одним из аргументов Уильямсона против возможности редуктивного анализа концепта знания является индуктивный аргумент, что все попытки редуктивного анализа концепта знания потерпели неудачу (см. раздел 2 Главы 1). Это утверждение можно оспаривать (см., например, теории знания в Части 1).

10. Знание как наиболее общее фактивное ментальное состояние

Уильямсон предлагает следующий нередуктивный и круговой (но не порочный) теоретический в широком смысле (однозначный с точностью до логической эквивалентности) анализ природы знания, а не концепта знания, который, в конечно итоге, апеллирует к концепту знания, как первичному концепту: знание – наиболее общее фактивное ментальное состояние (или: наиболее общая фактивная статическая (пропозициональная) установка (attitude))^[77]. [9] Это не концептуальный анализ, а рефлексивный метаанализ в виде необходимых и достаточных условий, подобно тому, как с точностью до логической эквивалентности существует однозначный метаанализ для тождества в виде условия рефлексивности и закона Лейбница^[78]. Здесь употребляется следующая терминология. Состояние называется фактивным (factive), если оно с необходимостью влечёт наличие соответствующего факта. Фактивное состояние как бы включает в себя соответствующий факт, находится с ним в причинной связи. Видеть (что р), воспоминать (что p), бояться, знать, осознавать (being aware), вспоминать, быть счастливым, что, сожалеть о чём-то – примеры фактивных ментальных состояний. Все фактивные ментальные состояния – специфические способы знания. Например, видеть, что р, – знать, что р посредство видения. Эти ментальные состояния включают в себя причинную связь с соответствующим фактом (состоянием дел). Это та привязанность знания к факту, о которой говорит Сократ, сравнивая знание с привязанными дедаловыми статуями^[79]. Фактивное (статическое) ментальное состояние выражается в естественном языке при помощи фактивного ментального статического оператора (ФМСО). Поэтому, согласно Уильямсону, «знаю» – наиболее общее ФМСО. К нефактивным ментальным состояниям относятся, например, следующие состояния: желать, надеяться, видеть, верить, думать, и так далее.

Предлагаемый Уильямсоном анализ не является семантическим, аналитическим или концептуальным анализом (в том числе и нередуктивным концептуальным анализом). И это не редуктивный анализ. В рамках теории знания, предложенной Уильямсоном, концепты «обоснованное», «безопасное», «надёжное», «причинно обусловленное», употребляемые в рамках стандартной эпистемологии для характеризации мнения в определении знания, вторичны по отношению к концепту знания. В определении знания они не употребляются. Тем не менее, эти концепты позволяют сформулировать необходимые условия на знание и в рамках ЭСЗ. С точки зрения ЭСЗ всякое знание – обоснованное, безопасное (safe) мнение^[80]. Другие условия, которые возникают в рамках стандартной эпистемологии при анализе случаев Гетье, как, например, отсутствие вывода из ложных посылок (см. Часть 1), также оказываются необходимыми (но не достаточными) условиями для знания и в рамках ЭСЗ.