Из ниоткуда в никуда. Часть 3

– А потом? После лагеря вы его не встречали?

– Как не встречала? Нас в одном году реабилитировали. И меня и его одним указом. Он сейчас в соседней комнате живёт. Больной совсем. Не выходит. Ношу ему покушать и кормлю с ложечки.

К чаю бабушка открыла сверхдефицитную коробку шоколадных конфет «Золотая нива». Они посидели ещё почти час, расспрашивая хозяйку о её жизни. Но Снежана так и не появилась.

Когда они уходили, гостеприимная старушка остановила Максима и, обращаясь почему-то именно к нему, сказала:

– Приходил к нему, к художнику вашему, кто-то ночью. Дверь своим ключом открыл. Почти сразу и ушёл, – она говорила, глядя снизу вверх Максиму в глаза. – Тому милиционеру, что приходил, я говорить не стала, но он и не спрашивал. Но ты ведь тоже… – бабушка понимающе улыбнулась. – Тридцать лет лагерей, внучек… Тридцать лет. Вся жизнь… Шапочка у него дурацкая… Я уж в окно потом посмотрела… С белым помпоном.

Глава 8

– Я что-то не понял, про какую шапку она говорила? – спросил Миша, когда они шли по бульвару вдоль пруда к метро.

– Помнишь, к нам в пивной подходил какой-то парень, которому ты чем-то не понравился? – напомнил Максим, остановившись, чтобы достать зонт из сумки.

– Ну да.

– А шапочку его спортивную помнишь? Такая синяя с полоской… с помпоном наверху… Вот про такую, наверное. У него, кстати, тоже помпончик был белый, – вспомнил Максим.

Две симпатичные девушки, проходившие рядом с ними, тоже пытались раскрыть зонт, но он упорно их не слушался. Наконец, защемив палец, одна из них не выдержала и попросила:

– Молодые люди, не поможете? Это не зонт, а конструктор «сделай сам».

Михаил немедленно пришёл на помощь. После нескольких попыток у него получилось. Счастливый, как юноша на первом свидании, держа зонт, как букет цветов, он протянул его девушкам. Но в этот момент резкий порыв ветра вырвал его из Мишиных рук, и через мгновение зонт плыл по водной глади пруда. Он бросился его догонять, но поскользнувшись на крутом берегу, сам оказался по колено в воде.

Девушки сначала простодушно засмеялись, но быстро опомнились и сделали вид, что переживают за здоровье незадачливого помощника и за зонт, плывущий к соседнему берегу.

Максим тут же обошёл пруд, ловко поймал приплывший зонтик и вернул его девушкам. А Миша уселся на скамейку, снял ботинки и стал выжимать свои носки. О том, чтобы идти смотреть картины, не было и речи. Ему нужно было идти домой.

– Как же стыдно, – пробормотал он, когда девушки ушли. – Я теперь месяц буду вспоминать этот позор.

– Да брось ты! Всё хорошо.

– Я так устроен. От какой-нибудь ерунды могу на весь день замкнуть. Буду пережёвывать до бесконечности… А тут такое… Мне с девушками никогда не везло.

– А у тебя есть какая-нибудь подруга? – спросил Максим.

– Сейчас нет.

– А была?

– Ну, конечно, была, – не очень уверенно ответил Миша. – Мы с ней в кино ходили, в театр…

– И всё?

– Что всё? – Миша надел мокрый носок и, поставив ногу на ботинок, снизу посмотрел на стоявшего рядом Максима, держащего над ним зонтик.

– Секс у вас был? – улыбнувшись, спросил Максим.

– Я не знаю, – Миша взял ботинок с большой блестящей пряжкой в руку и постучал им об угол скамейки.

– Как это?

– Один раз она пришла ко мне в гости, когда дома никого не было… Я сильно разволновался, и поэтому много выпил… – вспомнил он и замолчал.

– Не стесняйся, рассказывай. Я никому… – подзадорил его Максим.

– Да не помню я ничего. Проснулся утром голый, но один.

– А что она потом сказала?

– Не было никакого «потом». Я больше ей не звонил.

– Почему?

– Понимаешь… Я, кажется, той ночью описался… И после этого я с девушками не очень…

Миша обулся, и они пошли обратно. Максим решил, что лучше проводить расстроенного приятеля до дома.

– Если честно, я всегда завидовал высоким красивым  парням, – Миша посмотрел сбоку на Максима. – Таким, как ты. У тебя, наверное, проблем с девушками нет…

– С ними нет проблем, когда их самих нет, – усмехнулся Максим, вспомнив про сегодняшнее утро с Леной. – А у меня с ними сплошные проблемы. Впрочем, сам виноват.

– Да я понимаю, но всё равно завидую. Зависть – очень плохая штука.

– А Герману многие завидовали? – неожиданно спросил Максим, посмотрев на дом художника, мимо которого они опять проходили.

– Завидовали?! – вскрикнул Михаил. – Да его талант бесил всех художников! Столько врагов не было ни у кого.

– Потому что темы не те выбирал?

– Это не главное, хотя тоже… Ведь никому не хочется писать то, что указывают сверху. Только большинство боится. Да и кушать хочется сытно и качественно. Коммунистическая партия правильных художников хорошо прикармливает.

Миша шёл, смешно хлюпая сырыми ботиками, но не обращал на них внимания, потому что сам увлёкся тем, что рассказывал.

– Дело не только в том, что он рисовал, – говорил он и для убедительности размахивал рукой, будто в ней была кисть, а перед ним картина, – а в том, что ему это очень легко давалось. Кто-то годами работает над техникой, а у него всё получалось легко, без всяких усилий. Вот Илья – хороший художник. Но то, что Гера делал походя, за полдня, то для Ильи – месяцы работы.

– Илья тоже завидовал? – поинтересовался Максим.

– Конечно. Когда он первый раз Геркины картины увидел, то хотел бросить рисовать. Порезал несколько своих картин. Полгода был в депрессии, – Миша помолчал, грустно вздохнул и добавил: – Зависть, а ещё жадность – страшные чувства. И чужую жизнь легко разрушить и свою… Видишь, то розовое здание с массивными колоннами? – решил он поменять тему разговора. – Это и есть та самая Елизаветинская гимназия, где та бабушка училась, соседка Геры. А напротив трёхэтажный дом с магазином внизу – это дом моего прадеда. Он купцом был. У него доходные дома по всей Москве были. В одном я сейчас и живу. В маленькой квартирке. Так что та бабушка с моим прадедом наверняка здесь встречались, прогуливаясь по вечерам. Вот как бывает.

– А разве твой прадед не еврей был?

– Еврей, конечно. А что? – настороженно спросил Миша.

– Я думал, до революции им в Москве жить было нельзя.

– Не знаю… Может кому и нельзя… Но ему, купцу первой гильдии, никто не запрещал, пока революция не случилась. Он ведь  тоже художникам помогал. Даже стипендию учредил для очень бедных, но талантливых. И знаешь, что самое смешное?.. Что его дочка, моя бабка, Розалия Семёновна стала яростной революционеркой. Чуть было его не расстреляла. Он два года в тюрьме отсидел, а потом с ума сошёл. Умер в психушке под Егорьевском в тридцатых годах.

– Да-а, книжки можно писать.

– Бабушку потом саму расстреляли.

Они дошли до Мишиного подъезда и остановились. Дождь закончился, и Максим сложил зонтик. А Миша всё никак не мог остановиться:

– Мне иногда кажется, что нас, евреев, кто-то использует.

– Я думал, это евреи всех используют.

Максим посмотрел на часы, намекая, что торопится, но Михаил этого даже не заметил. Ему очень хотелось выговориться.

– Это только наивные люди так думают. У нас есть такие особенности характера, за которые, как за ниточки, можно подёргать и мы готовы на всё что угодно.

– Например?

– Гипертрофированное самолюбие и одновременно закомплексованность, вспыльчивость и ранимость, доброжелательность и злопамятность, – Миша улыбнулся. – В общем-то, у нас всё то же самое, как у всех, но на полную мощность. С обнажёнными нервами. Поэтому нас очень легко втянуть в любое дело. В миссионерство какое-нибудь…

– Наверняка у твоей бабушки была какая-то серьёзная причина стать революционеркой, – сказал Максим, протягивая руку, показывая, что ему пора.

– Говорят, из-за любви к какому-то красавцу. Но что это за любовь, если из-за неё ты становишься убийцей?

Максим потихоньку освободил руку от долгого Мишиного пожатия, почти затолкал приятеля в подъезд, повернулся и пошёл обратно.

– А картины мы с тобой в следующий раз посмотрим, – крикнул Миша ему вдогонку. – Меня Снежана давно просила опись сделать. Гера об этом и не думал…

Глава 9

«Налево – домой или направо – к Даше?» – подумал Максим, спускаясь с пешеходного моста на станции. Врать он не любил, да и получалось это у него очень неуклюже, поэтому его пугала необходимость смотреть в глаза женщине, которой только что изменил.

Ещё в детстве, придумав для оправдания какого-нибудь своего  проступка красивую правдоподобную, как ему казалось, легенду, и, рассказывая её матери, он сначала краснел, потом бледнел, потом начинал заикаться и, наконец, не закончив, начинал смеяться, понимая, как глупо звучат его оправдания.

Утром с Леной всё случилось так быстро и неожиданно, что он не успел, а может, не захотел подумать о том, что будет дальше. Только платить за удовольствия рано или поздно приходится всегда.

После недолгих раздумий он решил оттянуть момент, когда надо будет окончательно определиться, взял бутылку «Жигулевского» в магазине и, несмотря на осеннюю погоду, пошёл в парк.

Мокрые чёрные столетние ивы, давно уже потерявшие все листья, сочувственно смотрели на Максима не в силах ему помочь, хотя бы спрятав от мелкого нудного дождя. Он дошёл до беседки, и хотел было расположиться внутри, но сразу вышел из-за жуткого запаха мочи.

Рядом застыло до весны колесо обозрения. Аттракцион не был огорожен. Максим поднялся по лесенке на площадку и забрался в одну из кабинок. Железная крыша над головой защищала от дождя, делая это место хорошим приютом. Лучше укрытия, чтобы подумать о жизни, было не найти.

Максим открыл пиво, сделал большой глоток и поставил рядом. В зелёной бутылке сразу образовались красивые большие пузыри. Ему было о чём подумать. Деньги, отложенные в хорошие времена на чёрный день, заканчивались, и надо было определяться с трудоустройством. Возвращаться в прокуратуру желания не было совсем. Чтобы иметь хотя бы какую-нибудь свободу, можно было пойти в таксисты или, как Илья, в кочегарку.

Но важнее было определиться с другим.

Даша не раз предлагала окончательно переехать к ней. Говорила, что будет рада, если он оформит отношения со своим ребёнком и они станут жить все вместе. Но тогда у него не будет обратной дороги.

«В любом случае сдаваться рано или поздно придётся. А может, все твои проблемы как раз из-за того, что ты не хочешь или боишься брать на себя ответственность?» – спросил он самого себя.

Тут он заметил Дашу в синем плаще, стянутом на талии ремнём, которая медленно шла под зонтом по той же аллее, где недавно проходил он сам. Максим на мгновение задумался: если её не окликнуть, а она заметит его сама, это будет выглядеть очень странно. Поэтому он свесился через перила и громко крикнул:

– Барышня, не желаете поискать счастье на чёртовом колесе?

Даша убрала зонтик в сторону и взглянула наверх. Было незаметно, чтобы она удивилась.

– Ваше колесо, кажется, застряло на одном месте, – ответила она, чуть улыбаясь и покручивая зонтиком. – Но даже если бы оно крутилось, то вы всё равно привезли бы меня туда же, откуда забрали. Ты что здесь делаешь, Максим?

– Поднимайся ко мне, – позвал он, – расскажу.

Даша легко забежала наверх и села в кабинку напротив Максима.

– Я и так знаю, что ты здесь делаешь, – она внимательно  смотрела на Максима.

– И что же? – спросил он, стараясь не прятать глаза.

– Думаю, пытаешься уговорить свою совесть, – Даша продолжала улыбаться.

– Почему мне её надо уговаривать? – Максим не выдержал её взгляда, взял бутылку с пивом и, высоко задрав голову, допил до конца.

– Максим, я же не глупенькая девушка. Мне на тебя смотреть неловко. На тебе будто плакат висит, а на нём большими буквами написано: «Я переспал с женщиной».

– Ну что ты выдумываешь! – поморщился Максим, глядя в сторону. – Зачем мне это надо?

– Тебе ведь даже оправдываться не хочется.

– Потому что, если ты так уверена в этом, то тебя уже не переубедишь.

– Так ты и не пытаешься.

Даша встала, вышла из кабинки, сделала несколько шагов, чтобы уйти, но остановилась и довольно спокойно произнесла:

– Наверное, я сама виновата. Этот шлейф, который за мной тянется. Я понимаю, что тебе хочется другую девушку… Интереснее. Не такую простую… Но я, если честно, всё равно не вижу причин, почему мы не можем быть вместе.

– Может быть, нужна любовь?

– А почему ты решил, что у нас её нет? Ты точно уверен, что знаешь, как она выглядит и что ты при этом должен чувствовать?  Может, совсем необязательно, чтобы сердце куда-то выскакивало, чтобы жар в груди? Ведь, в конце концов, любовь – это не болезнь, а желание двух людей жить рядом и быть счастливыми.

Максим не знал что сказать. Он растерялся от её слов сначала про измену, а теперь про любовь. Он смотрел, как на её лицо падают капли дождя и смешиваются со слезами, но ничего не мог сделать. Из-за сложных, непонятных чувств он будто оцепенел. А она смотрела на него с ожиданием.

– Я понимаю, что у тебя сейчас сложный период, а ещё и я… – тихо добавила Даша. – Хочешь, давай возьмём паузу, а потом попробуем ещё раз?

Максим молчал. Тогда она повернулась, сбежала с лестницы и быстро пошла по аллее.

Глава 10

Приятелей, с которыми можно было выпить и поболтать о всяких пустяках, у Максима было много, а друг, который скажет всё как есть, был один. Поэтому утром Максим поехал в Солнечногорск. Там, в военном санатории, Николай поправлял здоровье после очередной командировки в Афганистан.

От проходной санатория, больше похожей на армейский КПП, к главному корпусу шла длинная еловая аллея. За плотным рядом сильно разросшихся деревьев прятались спальные корпуса.

«Не хватает гипсовых пионеров-героев на квадратных постаментах, и будет как в моём пионерском лагере», – подумал Максим и вспомнил свое беззаботное детство.

Как же хорошо тогда было. О том, что существует мир взрослых, он вспоминал только в «родительский день», когда папы и мамы приезжали с конфетами проведать своих чад.

Николай ждал его в фойе главного корпуса около буфета.

– Проголодался с дороги? – спросил он, пожав руку. – Давай чайку с бутербродами, да пойдем погуляем к озеру.

Николай сильно похудел. Лицо, высушенное афганским солнцем, было тёмным от загара. Только морщинки вокруг глаз так и остались светлыми. Другой неожиданностью для Максима было то, что в его глазах появилась горечь и досада, которую Коля пытался скрыть приветливой улыбкой.

Пока пили чай из стаканов в мельхиоровых подстаканниках, закусывая бутербродами со свежей варёной колбасой, Максим рассказал о том, что случилось с ним за последние дни: о смерти художника, о Даше, о Лене…

– Что-то я заблудился, – признался он. – И с работой, и с женщинами…

– Доедай. Поговорим на улице, – прервал его Николай.

Через пять минут они вышли на улицу, обошли главный корпус и оказались в парке, прилегающим к санаторию.

– Я видел его картины, – сказал Николай, посмотрев на тёмные тучи над деревьями.

Даже в хмурую погоду здесь было очень красиво. Если бы не два изогнутых каменных мостика, перекинутых через петляющую речку с камышом вдоль берега, можно было подумать, что они в настоящем лесу. Тропинка шла вдоль берега рядом с тёмными еловыми деревьями с бурым мхом на стволах.

– Где ты мог их увидеть? – удивился Максим. – У него ещё не было выставок.

– У нас есть специальные курсы. Нас же не только с автоматом учат бегать. Мы должны знать обо всех значимых событиях во всех важных областях нашей жизни.

– Не ожидал. И что скажешь? Как тебе его тематика? – заинтересованно спросил Максим

– Вполне возможно, что из-за неё его и убили, – после небольшой паузы ответил Николай.

– Да ладно! – недоверчиво воскликнул Максим. – Кому надо убивать человека из-за иллюстраций к народным былинам?

– А как ты думаешь, почему его картины включили в программу для просвещения сотрудников КГБ?

– Не знаю. Может тот, кто этим у вас там занимается, случайно где-то увидел и ему понравилось.

– Случайно увидел?.. Понравилось?.. У нас в конторе такими вещами не оперируют. Потому что искусство – это первый рубеж.

– Какой рубеж? Ты о чём? – Максим украдкой посмотрел на Колю и ему показалось, что взгляд у его друга стал решительным и жёстким.

– Рубеж обороны или нападения, в зависимости от ситуации, – мрачно усмехнулся Николай. – Искусство – это идеология. А это сейчас основная линия борьбы за души людей. Поэтому все, кто может как-то повлиять, помочь или навредить, на контроле.

– Ты о чём? Я ничего не понимаю…

– Помнишь того старичка-боровичка в Архангельской области? Он был прав: размахнулись мы слишком сильно, взяли ношу не по себе и надорвались. Короче, социализм приговорен и это без вариантов. Его уже не спасти. А затем и республики с местными князьками разбегутся, как только центральная власть ослабнет. Остается последний рубеж – Россия.

– Какая-то ерунда. Тебя там случайно не контузило? – опешил Максим и нервно рассмеялся.

Николай остановился.

– Когда телевизор перестаёшь смотреть, а друзей собираешь по кусочкам, чтобы было что в цинковом гробу на родину отправить, то многое начинаешь видеть по-другому, – он стоял лицом к реке, но взгляд его был направлен куда-то вглубь собственных воспоминаний.

Максим молча стоял рядом, ожидая продолжения разговора.

– Основная война не там, в Панджшере, а здесь, в Москве, в кремлевских кабинетах на заседаниях Политбюро, – резко повернувшись к нему, пояснил Николай. – А главные враги – не бородатые моджахеды в пуштунках и перуханах, а члены КПСС с полувековым стажем, которые решили, что делить доходы от нефти, которая резко подорожала и стала черным золотом, можно и без участия народа.

– Это ясно. Но при чём здесь этот художник?

– Да потому что те, кто планирует в ближайшем будущем заполучить власть в стране, больше всего боятся, что люди очнутся и вспомнят, что они не стадо, с которым с помощью водки можно делать всё что угодно, а народ с тысячелетней историей. Поэтому такие художники для них – основная помеха.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Убивать человека из-за того, что он рисует русских богатырей, никто не будет. Васнецова же или Нестерова уже не убьешь, и картины их из Третьяковки не выбросишь… –  возразил Максим.

– Васнецов уже далеко. Он им уже не помеха. А вот те, которые живы, могут стать живыми народными кумирами. Иногда пара слов, сказанных человеком, которому люди верят, могут многое изменить. Нарушить любые планы.