Камбенет

Глава 4. Обсуждение спектакля

В последующие дни обсуждение приморского «чуда» стало главной темой обеденных разговоров за средним столом в трапезном зале. Отсутствующие гонцы временно заместились ближайшими сотрудниками старшего ингениатора Агерока аут Марейна и старшего артиллериста Дорина Хромого. Таким образом, эта группа решительно возобладала за Мелиденовым столом. Некоторые из маршальских щитоносцев тоже сходили на представление, хотя их привело в недостойное возбуждение не столько игрище само по себе, сколько неожиданное присутствие на нём Мелиденовой подруги в новом качестве. Регулярно стал подсаживаться и мастер арбалетчиков Гент Даене – беседы в «чистилище» сделались для него интереснее поднадоевших собратьев-маршалов.

«Ингениатор» – «проникший в душу вещей» на древнеардском наречии. Так называют мастеров по особо хитрым выдумкам – ингениумам, будь то обустройство крепостей, соборов или осадных машин. Тогда как артиллеристы – младшие собратья ингениаторов, обслуживающие их выдумки. Артель – мастерская по изготовлению вещей, требующих высокого искусства, тоже на древнеардском языке.

Постепенно Мелиден перенимал всё новые мудрёные слова у застольных собеседников, которые в большинстве своём были выходцами из больших городов Приморья, а некоторые учились и в полусказочном Заморье. Те также были польщены возможностью просветить залётного мечемахателя, неожиданно проявившего любознательность к их высоким материям. Обычно-то турнирные бойцы эти материи в грош не ставили. Калокагатия – слияние прекрасного внешне и доброго внутренне – большая редкость в наш железный век, переходящий в каменный, когда повсеместны нравственный упадок и огрубление нравов.

Утверждая упадок нравов и забвение древних установлений, ингениаторы на удивление совпадали с настроениями епископа и присных, однако понимали этот упадок по-другому. По мнению Агерока аут Марейна, «Тарлагианки» означали возобновление и новое раскрытие древних истинных добродетелей. Епископ, напротив, видел в них попытку обойти проклятыми языческими апокрифами единственно верное учение Основоположников.

Старший ингениатор объяснил Мелидену, что виденное им «чудо» в действительности является современным переложением древнейшей пьесы, написанной за четыреста с лишним лет до Возвещения Тарлагинова. Но автор, пусть и невольный язычник, был осенён божественной благодатью и явился одним из провозвестников Последнего Пророка, почему его пьеса и сумела сохраниться целых 1800 лет.

– Получается, он за четыреста лет предвидел явление Тарлагина в Октаху? Такой был вещий колдун? – недоверчиво переспросил Мелиден.

– Тарлагин означает «помазанный», как вы должны бы знать, молодой человек, – снисходительно отвечал многосведущий аут Марейн. – Пришествие его неоднократно предсказывалось просветлёнными мужами античности, как-то изложено у святых отцов в…

Далее следовал длинный набор цитат со ссылками на труды благочестивых любителей мудрости, большинство имён которых не говорили Мелидену абсолютно ничего, а об оставшихся он слыхал только мельком. Оставалось принимать на веру, признаваясь в своём дремучем невежестве, как ни тяжко это было для самолюбивого молодого человека тридцати одного с лишним годов.

– Не слишком ли давно, 1800 лет назад? Кто упомнит через столько времени? Сколько переписчиков должно было смениться. Если сейчас 4527-й год от сотворения мира, то это две пятых от существования нашей земли? – упорствовал в уязвлённом недоверии молодой человек.

– Похвальное умение так хорошо считать в уме и неожиданное для вашего ремесла, представители которого обычно исчисляют, только загибая пальцы на руках и ногах, – похвалил ингениатор с тем же несносным высокомерием, пробивающимся из-под привычной маски вежливости. – Но «Тарлагианки» засвидетельствованы у многих писателей разных эпох, включая современников самого Тарлагина, да снизойдут на нас его мир и благодать. Сомневаться в подлинности, право же, не стоит, хотя название менялось с ходом времени. Что касается «4527-й года от сотворения мира», в подобную чушь сейчас способны верить лишь в особо тёмных медвежьих углах, вся история которых ограничивается годами трёхстами, не более. В южных языческих странах можно найти величественные царские гробницы одного с указанной датой возраста, надёжно удостоверенного генеалогиями тамошних владык, подкреплёнными авторитетом и наших древних малоардских авторов. Что же получается, Ангрут начал громоздить эти пирамиды из тёсаных глыб семидесяти сажен высоты сразу после изгнания из рая, в одиночку? Не умея даже прикрыть свой срам должным образом? Ведь науки и ремёсла развились далеко не сразу, но по мере ухудшения климатов как божьей кары за непрерывное моральное падение человечества. Только в последнее время появились первые проблески возврата к начальным послерайским временам, которые могут означать скорое второе пришествие Тарлагина.

– Но не будем отвлекаться. Итак, этот 4527-й год придумали первые непросвещённые монахи, пытавшиеся подменить аскетизмом недостаток знания. Попросту сложили несколько сроков, разбросанных здесь и там в Священном Писании, понимая их буквально, промежутки же заполнили доступными им скудными сведениями по хронологии Арды и даже домыслами по аналогии. Однако Священное Писание – не хронологическая таблица, призванная заменить ленивым их собственные изыскания. Цель Священного Писания совсем в другом, и сроки оно упоминает только уместным к случаю образом, отнюдь не исчерпывая всю историю мира, для полного описания которой понадобились бы неисчислимые тома. Оно – общее руководство, а частные приложения господь оставил нашему уму, дабы он не коснел в бездействии…

Под общий смех один из артиллеристов прочитал стишок:

 
Трави медведя молодою сворой,
И цаплю ястреб пусть терзает рыжепёрый,
И старый конь на племя не годится,
И руки мой не едкою водицей.
 
 
Всем сердцем возлюби творца
И мира славь просторы,
На всё проси совет у мудреца
И не вступай с ним в споры.
 

Чувствуя себя посрамлённым на хронологической стезе, Мелиден – а вместе с ним и наиболее правоверные из артиллеристов – пытался зайти с более удобного бока.

– Отцы церкви учат, что мир – всего лишь наваждение и слабое отражение божественных идей несовершенными людскими чувствами. Потому надо отречься от уз плоти, еще при жизни освободить душу от всех земных наносов, и только тогда она сможет навсегда воспарить в горние выси, в преисполненный света мир изначальных идей. В противном случае душа останется в чистилище и будет перерождаться в новом бытие до окончательного освобождения, а при особо тяжких грехах будет низвергнута в нижние круги ада. Хотя в Мускарте верят, что чистилище – позднейшая выдумка уртадагетских попов, а загрязнённые земным, но не слишком грешные души бродят возле места погребения их прежнего тела, пока не вселятся в новое, необязательно людское (тут есть разные мнения). Впрочем, это неважно. Важно, что плоть – грешна и мир – узы, в этом сходятся все. Братство Святого Духа, как я слышал, доходит даже до того, что объявило весь мир и людскую плоть захваченными сатаной; на востоке тоже существуют такие взгляды. Как же это совместить с тарлагианками, радующимися на холмах уже в этой жизни? Разве плоть может быть безгрешна и рай следует создавать уже при этой жизни, возвращаясь к первозданности и отрицая земные власти?

– Не отрицая, но исправляя, – вмешался один из замковых стрелков, высокий и костистый, чьё худое лицо было иссечено мелкими шрамами. – Братство в духе означает не уничижение плоти, но освобождение от сатанинских уз и возврат к чистым радостям бытия, дарованным нам богом. Их опоганившие и есть подлинные поборники Лукавого и должны быть исторгнуты общиной верных, как плевелы из сада божьего.

– Уймись, Иллейс, не забывай, где находишься, – одёрнул его старший ингениатор.

Мелиден в неловкости устранился из разговора, грозящего выплеснуть потаённое. Меньше всего ему хотелось выглядеть епископским провокатором. Хотя он с большим сомнением относился к свободным толкователям Писания и поборникам святого духа, памятуя близко виденных им медвежских еретиков, но и его уверенность в ортодоксии была давно поколеблена. Зайдя в трясину и на богословском фланге, Мелиден обратился к вопросам более низменным.

– Поразительно, как старший священник святой Йонет не побоялся пойти против воли епископа Брабона. Это же может стоить ему прихода, а то и привести к церковному суду с тяжким обвинением в попустительстве ереси.

– Об этом лучше спрашивай свою пронырливую мастерицу на все руки, когда будешь ублажать её этой ночью, – захохотал мастер арбалетчиков, с привычной бесцеремонностью влезший в диспут подчинённых. – В постели богословие усваивается особенно хорошо. Сладкая оболочка для горько-кислой пилюли, иначе простец может изблевать, только облизнув. Как она выступала на подмостках, любо-дорого посмотреть. Распустил ты её вконец, даже странно при вашей-то суровой репутации.

– Пусть радуется, пока может и если ей так хочется, – Мелиден поспешил закончить принявший неприятный оборот разговор. – Ей пришлось перенести много тяжёлого в прошлом.

– С Норусом всё понятно, – вернулся к вопросу Даене примирительным тоном, – деньги Сведенов и поддержка прихожан для него важнее недовольства епископа. Тем более, и герцог стал косо смотреть на епископа из-за его чрезмерной лояльности Гетальке. Иными словами, отца Норуса есть кому защитить, это Брабон может лишиться кафедры, а то и головы, если будет слишком упорствовать в утверждении своей эфемерной власти. На западе сейчас творится непотребное, похоже, королю Дерифаду и геталькскому архиепископу скоро будет не до нас. Но об этом говорить преждевременно.

Не признаваться же в этом чужим, но к концу представления и сам Мелиден кипел возмущением по поводу поведения Диан, которая, как оказалось, вела двойную жизнь и занималась чёрт знает чем со скоморохами, пока он нёс службу в Замке. Такие стишки за один день не выучишь; очевидно, что Диан заучивала их долго и втайне от него. Он замечал, что она бормочет что-то вполголоса иногда, но не обращал внимания. Диан была грамотной, кто-то (Сведены?) мог дать ей листки с текстом, но никак не обошлось и без тесного общения с приезжими лицедеями. Однако самым предосудительным было выступление перед толпой посторонних без его предварительного уведомления и разрешения. Какой соблазн так выставлять себя напоказ, особенно перед замковой и городской знатью!

Мелиден предвкушал, какую трёпку он задаст непотребной девке, однако сперва пришлось выполнять служебный долг – сопровождать охраняемых лиц до замка и городских особняков. Тем временем его гнев несколько остыл. Действительно, кто он такой, чтобы требовать от Диан полной домашней покорности. Не может даже жениться на ней должным образом, может только плодить бастардов. И он знал, что она из семьи гистрионов, как тут зовут скоморохов.

Поэтому, добравшись до дома, он ограничился тем, что пообещал переломать ноги Дианиным ухажёрам, если узнает, что она путается с кем-то из актёришек.

– А тебя только твоё положение спасает от порки, дрянь такая. Чем ты и пользуешься без стыда и совести, – попугал он Диан, но без злобности, только порядку ради, что она сразу почувствовала и тут же сгладила ситуацию убедительными объяснениями, переходящими в откровенные ласки:

– Я всего лишь хотела сделать тебе приятную неожиданность. Ты же сам разрешил мне ходить на приходские танцы. Разве тебе было бы лучше, если бы я вела себя как глупая толстая гусыня? Ты же говорил, что не любишь таких. Поэтому я стараюсь, чтобы тебе было со мной не скучно.

С этими словами Диан залезла к Мелидену на колени, обвив рукой за шею с обычной ласковой и немного лукавой улыбкой, всякий раз заставлявшей его млеть. Не устоял он и теперь. Осталось лишь доказывать, что в главном он стоит больше пропойц-словоблудов, неутомим и уже достаточно искусен. Воистину достохвальнее утверждать свои права не угрозами, тем более неубедительными, но наглядным показом неотъемлемых и существенных преимуществ.

Вразумление жён при помощи ременной плети или вожжей в Медвежье, берёзовых или ивовых прутьев во вселенских землях – общепринятый и благословенный церковью обычай, не говоря уже о наказании провинившихся слуг и детей. Понятное исключение делается лишь в случае, если жена богаче или старше мужа, либо происходит из очень значительной семьи. Поэтому Диан воспринимала как должное, что с ней может произойти нечто подобное. Прежде её секли только пару раз, и то собственная мать в детстве по веским причинам. Отец и её прежний любимый муж обладали слишком мягким характером, были для неё друзьями и никогда не поднимали на неё руку. Однако Мелиден был другого склада, от него она сильно зависела, всё ещё недостаточно знала и побаивалась.

По правде говоря, Мелиден пока ни разу не воспользовался этим правом по отношению к какой-либо из своих женщин. Сам он объяснял свою неожиданную терпимость тем, что все они были вдовами с детьми, то есть взрослыми и ответственными, много пережившими. Воспитывать их как пустоголовых малолеток было бы неуместно и бесчестно. Если они вели себя не так, как ему хотелось, то по каким-то своим разумным соображениям, пусть не совпадавшим с его собственными. С ними можно было всё обговорить без того, чтобы в одно ухо вошло, из другого вышло, не задержавшись посередине. Следовало принять как должное, что у них уже сложились свои, без его участия, привычки, занятия и связи. А Мелиден гордился тем, что потомственно справедлив и рассудителен, почти как думный дворянин. Не признаваться же в недостойном слабодушии. Здесь, на чужбине, его некому было укорить в несоблюдении православного домоустроения. Желает прекрасная Диан выступать на подмостках – ну и пусть, лишь бы была довольна и весела и дарила его своей лаской:

 
Жену напрасно укорив,
Сам пострадаешь ты от собственных угроз.
Когда тебя страшит разрыв
И явной нет вины, к чему пустой допрос?
Не доверяй чужим наветам
И не расспрашивай о том,
Что сам держал бы под секретом.
 

Глава 5. Злоключения Горниха

Так дни текли счастливо до субботы 2 мая. Мелиден задержался в трапезной – снаружи бушевала внезапно налетевшая из Ложбины буря с ливнем, грозой и молниями. Он предвкушал воскресный труд в Дианином саду и огороде, когда в зал вбежал незнакомый взмыленный гонец в мокром зелёном табарде с вышитым удодом на груди. Его тут же провели к столу маршалов, а вскоре оруженосец передал Мелидену приказ не уходить. Затем гонец уселся поблизости на свободное место и принялся жадно поглощать принесённую слугами пищу, Мелидена же позвали к маршалам для разговора.

Оказалось, что Горних сумел добраться только до Бастейна – ближайшего большого города Озёрного герцогства. Выехав оттуда дальше на восток, он попал в засаду, потерял коня и оруженосца, блуждал по лесу, был ранен в голову и ограблен в какой-то лесной деревне, потерял письма и оружие, смог бежать, добрался до местного рыцаря, порядочного мужа, который переправил его в Бастейн. Власти города послали в Камбенет сообщение о происшедшем. Сам Горних был слишком слаб, чтобы выехать немедленно.

– Добахвалился, сукин сын, что сам чёрт ему не брат, такому ловкому и бывалому, – так выразился о попавшем в передрягу гонце сам конюший Макир оде Ретти-брод, сидевший во главе стола. – Взял с собой только прыщавого юнца, своего родственника. Но мы не можем оставить это просто так. Господин главный маршал поедет расследовать это дело совместно с Озёрным герцогом его светлостью господином Роколлом Гольтес-форт оде Оркелан. Однако придётся послать другого гонца в Озёрный город и далее, с копиями приглашений на июньские состязания и других писем. Мы рассчитываем, что общество арбалетчиков и Городской Совет предоставят для этого своих людей. Однако кто-то должен при предъявлении приглашения представлять и его светлость герцога Аренда Клефтамбера оде Орине. Во всяком случае, при предъявлении графу Шарима – он муж сестры нашего герцога. Будет невместно, если приглашение поступит только от горожан Камбенета, будто его светлость герцог Аренд ни при чём. Вот дальше в Ремиту посланцы Городского Совета могут ехать одни, там нам незачем любезничать. Мы обсудили с господами Каллеве и Даене, кого послать, и они единодушно посоветовали вас, как самого подходящего для данной миссии человека.

– Старый Кри приболел, Туллаг и Жален в дальних разъездах, остаёшься только ты, Меле, – вступил в разговор мастер арбалетчиков. – Ты человек бывалый, дорогу знаешь – уже проехал с опасностью для здоровья, оружием владеешь хорошо и конь у тебя отличный. Мы тебя немного узнали и, кажется, ты заслуживаешь доверия. Возможно, у графа Шарима или его людей будут письма в Камбенет, доставишь их. Для нас недопустимо перепоручать свои дела людям ганзы. Чрезвычайной срочности нет, но лучше не задерживаться, по крайней мере, по дороге туда. Обратно можешь пристать к какой-нибудь компании, если граф Велет оде Шарим-холм в это время пошлёт кого-нибудь на запад налегке. Заодно повезёшь к нему четырёх сменных голубей, о них позаботится оруженосец Ортон Фейбик. В любом случае, пора тебе дополнять и замещать Горниха. Как видишь, мы не можем полагаться только на него на востоке.

При внешней схожести начальственной троицы, в ней существовали и заметные различия. Немногословный Нергайс Каллеве был самым рослым и широкоплечим из всех, в его коротко стриженых волосах, несколько вытертых долгим ношением шлема, седина была почти незаметна. Напротив, конюший, только немного старше возрастом, совсем поседел – видимо, жизнь его изрядно побила. И выражался он значительно витиеватее и официальнее, хотя тоже иногда срывался на казарменный тон. Ну а с рыжим и тощим арбалетчиком Гентом Мелиден уже хорошо познакомился. Громила, старец и рыжий – три его главных нынешних начальника и покровителя.

– Хорошо, когда мне выезжать? – ответил Мелиден без обычных для здешних придворных церемоний; ему это прощалось, как беглому из-за восточного кордона. – Наверное, должны успеть написать новые письма?

– До понедельника копии точно не сделают и посланника от общества не подберут. Поэтому иди отдыхай, а в понедельник явишься к господину главному маршалу, пока будешь в его прямом подчинении, – приказал конюший, как старший по рангу. – От Озёрного города до Шарим-холма поедешь сам с Фейбиком. На обратном пути постарайтесь найти господина Нергайса между Озёрным и Бастейном, возможно, вы ему понадобитесь. Конечно, если не будет особо срочной почты из Шарим-холма.

– Всё понял. Постараюсь всё выполнить должным образом.

В понедельник, конечно же, выехать не успели. Замковый отряд собрался быстро – десяток конных копейщиков, десяток конных арбалетчиков, главный маршал с личным оруженосцем и пажом – белобрысым мальчуганом лет двенадцати, при них Мелиден и Ортон Фейбик. Задержка была из-за города – никто не желал работать в божий выходной день воскресенье, копии писем-приглашений писцы Городского Зала накарябали только к полудню вторника, выговорив двойную плату за срочность.

Справедливости ради, данные документы, приглашавшие и убеждавшие почтенных и мудрых членов гильдий ограждённых стенами городов принять участие ради дружбы и чести в нашей очень благородной, любимой, изысканной, любезной, приятной, добродетельной и очень рекомендуемой арбалетной игре, были составлены изысканным почерком в весьма кудрявых выражениях:

Учитывая, что священные писания говорят и свидетельствуют о том, что лень является матерью всех пороков и вредит всем добродетелям, и что все человеческие существа должны бежать от неё и занимать себя добрыми делами так, чтобы сатана не находил человечество праздным и чтобы они были хорошо заняты тем, что может быть сделано должным образом и причинит мало или совсем не причинит вреда, но возрадует всех величайшим образом, и чтобы таким образом люди захотели бы занимать себя в соответствии со своими различающимися наклонностями, когда некоторые наслаждаются одной деятельностью, а другие другой.

Далее, впрочем, шли конкретные указания на желательный день торжественного въезда, условия состязаний, компенсации и призы.

Нелегко было найти и подходящего посланника от общества арбалетчиков. Многие ганзейские купцы и приказчики уже уехали с летними обозами, оставшиеся не хотели отрываться от своих товаров, конторские же сидельцы просто не годились для быстрых путешествий. Цеховые мастера нигде не бывали, ездить верхом не умели и рылом не вышли для представительских целей. Мешали и трения в городской верхушке – Сведены, сильнейший из ганзейских родов, были вроде бы в основном на месте, но именно они в обществе арбалетчиков не состояли и соперничали с его главой Маэлем Длинным из рода Диревено.

Наконец, Маэль отловил и запряг своего двоюродного племянника Савона, красивого самоуверенного юнца лет двадцати с завитыми длинными светлыми волосами, щеголявшего в кафтане из узорчатой парчи с широкими рукавами. Тот был недоволен поручением, но не нашёл повода и мужества отказаться. В помощь ему дали двух конных слуг, вооружённых арбалетами с «козьей ногой» – сноровистого бывалого дядю лет за сорок и долговязого юношу с угреватым лицом.

Всё это время Мелиден таскался по пятам за одноглазым Нергайсом, который с проклятиями пытался ускорить городских слизняков. Во вторник собрались, когда выезжать было слишком поздно. Поэтому выехали ранним утром в среду 6 мая, в третью послеполуночную стражу.

В качестве заводного при Мелидене и Ортоне бежал медвежский ветеран Бурка. Мелиден добился от замкового казначея его оплаты, как полагавшейся срочному гонцу запасной лошади. Хотя Диан на него дулась, что забирают её кормильца на рискованное дело. Ему выдали погонные деньги и сумку с письмами – как копиями утерянных, так и новыми.

Приглашения от общества арбалетчиков вёз Савон Диревено. Этот молодчик всячески демонстрировал высокомерную неприязнь к Мелидену, что тот столь же презрительно игнорировал. Он – человек самого главного маршала, носитель боярского пояса (пусть краденого), что ему какой-то младший родственник ганзейского купчишки.

Ехали резвой рысью без разговоров; лошадей приходилось кормить овсом из торб, трава еле-еле пробивалась, на деревьях только начали распускаться первые листочки. Судя по размеру отряда, проводить расследование главный маршал собирался деятельно. Однако нападение на гонца произошло в чужих землях, поэтому сначала надлежало заручиться согласием и поддержкой властей Бастейна и самого герцога. Впрочем, одноглазый Нергайс не сомневался в успехе – озёрные герцоги традиционные друзья и союзники Орины, и их нынешний наследник помолвлен с одной из дочерей камбенетского герцога Аренда. Старший сын озёрного герцога трагически погиб в начале прошлого года – сломал шею, упав с лошади в овраг во время охоты.

Действительно, в Бастейне отряд встретил тёплый приём. Церемонно раскланявшись с городскими советниками и заверив друг друга во всяческой вечной дружбе и взаимопомощи, главный маршал с приклееным Мелиденом поспешили в местный госпиталь к Горниху.

Госпиталь представлял собой обширный общий зал с белёными каменными стенами и сводчатым деревянным потолком, с рядами кроватей по бокам, на некоторых из которых помещались сразу по двое. Камин не топили и было довольно холодно; впрочем, больных прикрывали основательные одеяла, а их головы согревали белые шапочки. Обслуживали госпиталь монахини, с головы до пят скрытые просторными коричневыми одеяниями, из которых виднелись только немолодые лица и кисти рук.

Горних не до конца еще оправился, но смог связно изложить суть произошедшего. Госпиталь его тяготил и маршал пообещал взять его с собой, посадив налегке на запасную лошадь.

Согласно его рассказу, до Бастейна он в сопровождении своего 18-летнего двоюродного брата Эде Овейна добрался благополучно. Как заведено, гонцы – подобно всем другим цехам и обществам – предпочитают подбирать помощников и преемников из числа родственников, зятьёв и сватьёв, лучше своих, в крайнем случае – собратьев по цеху. Далеко не всегда этот обычай оказывается к благу.

В Бастейне Горних должным образом вручил приглашение на состязание арбалетчиков. Там уже знали об этом мероприятии, не сомневались в своём приглашении, однако всё равно обрадовались получить его в виде красивой грамоты. По обычаю, после взаимных приветствий и заверений местная гильдия арбалетчиков устроила пир в честь камбенетского посланника – поздний обед, скорее являющийся плотным ужином. Было это 27 апреля, то есть одиннадцать дней назад.

Следующим утром Горних с Эде отправились по лесной дороге на восток в приподнятом настроении, пива гостеприимные хозяева не жалели, погода установилась чудесная. Из эйфории Горниха вывели два арбалетных болта, ударившихся в грудь. К счастью, злоумышленники целились не в коня, которого считали своей будущей добычей, а во всадника. Под бордово-серым табардом Горниха таилась прочная кираса, какими славится Камбенет, арбалеты же злодеев были лёгкими конными или охотничьими. Поэтому Горних отделался двумя небольшими вмятинами. Увы, его спутник Эде, одетый только в стёганку, был менее счастлив и свалился с коня бездыханным.

Горних попытался развернуться и спастись бегством, но сзади на дорогу выехали двое латных всадников в шлемах с глухими забралами и опустили копья наперевес. У гонца не оставалось выхода, кроме как броситься вбок, в чащу. Латники – очевидно рыцарь с оруженосцем – помчались за ним следом, вскоре к ним присоединились вскочившие на спрятанных коней арбалетчики. Сначала иноходец Горниха уверенно держал расстояние от преследователей, хотя ветки немилосердно хлестали наездника по лицу. Однако лес становился всё гуще и превратился в непроходимый бурелом, преследователи же были за плечами. Они знали эту местность лучше. Горниху пришлось спешно бросить коня с притороченным к седлу арбалетом и бежать дальше пешком.

На удачу, неожиданно пошёл дождь и беглецу удалось оторваться. Но эта же мгла скрыла солнце и Горних заблудился в незнакомых местах. До самого вечера он пробирался по лесу, надеясь выйти на северо-восток, пока обессиленый и насквозь промокший не наткнулся на деревушку из убогих хижин. Спасаясь от дождя, он забрался в сарай на окраине, чтобы переночевать и с рассветом отправиться дальше.

Очнулся он перед рассветом, голова страшно болела, снятые шлем, кираса, гамбезон, сапоги, пояс с мечом и кинжалом и, главное, сумка с письмами исчезли. Ночью кто-то сумел незаметно подобраться и ударить его по голове, скорее всего камнем или дубинкой. В полубредовом состоянии Горних сумел как-то выбраться из сарая и побрёл на восток, торопясь уйти подальше от разбойничьей деревни, пока не пришли хоронить или добивать. За опушкой леса он увидел небольшой замок и сумел кое-как объяснить хозяину, кто он и что с ним произошло. Тот оказался хорошим человеком, утром следующего дня Горниха уложили на телегу и отправили в Бастейн. Продолжить путь оттуда Горних уже не мог, слишком ослабел. Его поместили в госпиталь, а в Камбенет местные власти отправили своего человека.

Да, служба герцогского гонца престижна и денежна, интересна и богата приключениями, но до старости они доживают редко. Закон их особо охраняет, но чем дальше от Орины, тем меньше уважения к табарду оринского герцога и больше соблазн добыть коня и оружие одинокого всадника, который не может позволить себе присоединиться к охраняемому, но слишком медленному обозу или конвою.

Власти Бастейна оказались не в состоянии сказать что-либо определённое по поводу того, кто именно мог напасть на Горниха. Пообещали только проследить, не объявятся ли похожие по приметам кони. Было известно, что здешние обширные леса небезопасны, и это следовало принимать как должное. Порой здесь пропадали мелкие купцы, рискнувшие отправиться в путь в одиночку, иногда обирали путников. Чаще этим занимались разбойники из крестьян в свободное от сельских работ время, изредка баловались и малоимущие рыцари. Однако давно уже не было подготовленных засад на людей в герцогских цветах, начинавшихся сразу с попытки убить.

Нергайс Каллеве ожидал чего-то подобного. Он оставил сводный десяток прочёсывать придорожные леса вместе со стражниками Бастейна в надежде отыскать если не след засады – прошло слишком много времени – то хотя бы место захоронения Эде Овейна. Сам же с остальным отрядом поспешил к Озёрному городу. Там он вместе с Горнихом, как свидетелем и жертвой нападения, намеревался подать формальную жалобу герцогу Роколлу, а затем вместе с его людьми направиться на настоящие розыски.

И без того худой Горних еще более осунулся. Обычно уверенный в себе и напористый, он был подавлен своей неудачей. У него всё еще болела голова, глаза лихорадочно блестели, тем не менее, он горел желанием найти и покарать обидчиков, а при удаче вернуть похищенные вещи и письма.

Интересно было по-новому проехать по дороге, с которой Мелиден познакомился в прошлом августе в обратном направлении. Но теперь он не старался незаметно проскользнуть в обход городов и замков, а проезжал их при полном параде. Цепкий взгляд отыскивал замеченные когда-то приметы. Было прохладно, но не холодно, на деревьях распускались почки, на опушке появились первые мелкие цветы, повсюду раздавался птичий щебет. Прекрасное время, однако маршал Нергайс был хмур и молчалив, и отряд двигался без остановки. Мелиден тоже не отличался многословием и замкнутость начальника его нисколько не удручала.

На обед остановились в хорошо укреплённом городе святой Вальжины, образовавшемся вокруг крупного монастыря, но давно уже добившемся самоуправления. Монастырь действовал и сейчас, однако камбенетцам нужны были городской мастер и местная гильдия арбалетчиков – ей также надлежало вручить приглашение. Гостеприимные горожане сокрушались, что не успевают устроить надлежаще пышный приём; они тоже знали о предстоящем состязании, но не имели твёрдой уверенности в приглашении и потому возвеселились, когда оно всё-таки прибыло. Однако главный маршал был неумолим: после званого обеда отряд снова резво поскакал, чтобы успеть в Озёрный город до темноты.

Мелиден испытывал сожаление, что не может свернуть налево в полюбившийся ему в прошлом году рыбацкий посёлок Стирскол, но командовал не он. Поэтому вечером проехали прямо к мосту через Софрену. Оруженосец Нергайса развернул и торжественно поднял его знамя – бордовое с серой цаплей и маршальской серебряной бахромой по зубчатому краю. Мостовые стражи в чёрно-рыжих наискосок табардах приветствовали отряд, стукая о доски мостового настила алебардами, а выбежавший начальник снял шлем, когда разговаривал с оринским командиром. По всей видимости, тот был ему известен.