Урчание живота выдернуло Зирамира из мыслей. Последний раз язык чувствовал еду вчера вечером, перед сном в бараках рабов на Цепном рынке. Зубы стиснулись от собственной беспомощности. За дверью, кажется, в той самой спальне с красными стёклами и бархатными подушками, послышались стоны и короткие шлепки. Уши напряглись и натянулись затылком от страха и злости. Той злости, что отказывается принимать происходящее. Зирамир понимал, что происходит в той комнате по центру дома, но хотел верить, что ошибается.
Тело почувствовало моментальную слабость, мышцы расслабились. Мужчина прижался спиной к прохладной стене, оставаясь в сидячем положении. На душе стало мерзко и холодно, будто всё то, что согревает, имеет смысл, что бы за него бороться, стоять горой, вышибли в одно мгновение, по щелчку пальцев. Продолжая слушать, как за стеной рушится человечность, глаза разожглись печальным пламенем и расплавились, растёкшись горько-солёным морем. Плечи затряслись вместе с грудью, выпуская неровные порции воздуха из лёгких. – Что я могу сделать? – вновь, преодолевая слёзы, задал себе вопрос Зирамир. Это же бесчеловечно, как такое может происходить? Почему это может происходить?
Когда за дверь всё утихло, Зирамир всё равно продолжил есть себе мозг вопросами, пока через скудное окошко над головой не пробился свет первых лучей багряного рассвета. Слегка, только слегка успокоив душу, Дубь улёгся уставшим телом на лежанку, пытаясь заснуть. Раскалывающиеся, от всех недавних событий, глаза некоторое время мучали разум различными неприятными образами, но, когда живот вновь напомнил о голоде, сразу успокоились. Короткий, неспокойный сон прервался скрипом двери.
– Зерномир, просыпайся, – голос Риталькирии медленно поднял голову, – Лаперон принёс нам еду с рынка, – девушка прошлась по соломе и поставила миску с овощами перед Зирамиром.
– Спасибо, – протягивая руки к еде, поблагодарил мужчина.
– Зерномир, ты, кстати…
– Зирамир, – поправил Дубь, грызя морковь.
– Зирамир, значит, – с лёгким смешком сказала Рита, – Так ты придумал что-нибудь? Как мне слинять отсюда? Помнишь наш уговор?
– Я… – задумчиво, будто пытаясь подыскать слова, протянул Зирамир.
– Понятно, – краски печали разлились по голосу девушки, – Я не могу его больше терпеть, понимаешь? Он… мне кажется, всё это закончиться чьей-то смертью.
– Прости, я же только вчера тут оказался, – виновато произнёс мужчина, – Я не могу ничего придумать, нужно больше времени.
– Понимаю, – вздохнула Рита, – Значит, придётся пробовать мой план. Степану он не понравился, но… ладно, не важно. Давай лучше так – просто доверься мне и всё, – обожжённая ладонь мягко обхватила предплечье, – Тебе нужно будет всего единожды поступиться со своей совестью, если ты не делал этого раньше. Когда Лаперон позовёт тебя сегодня в мастерскую, как вчера… мне нужно, чтобы ты взял меня.
Сердце будто на мгновение остановилось.
– Что сделать? – отказывался верить своим ушам Зирамир.
– Ты понял, о чём я, – твёрдо отрезала Рита, – Просто сделай то, о чём я прошу, это будет необходимостью.
– Необходимостью? – опустел голос Зирамира, – Я не могу так бесчеловечно…
– Не можешь, значит?! – взорвалась девушка, пытаясь не поднимать голос, чтобы слова не вылетели в мастерскую, – Меня насилуют уже двенадцать лет, сучья ты порода! Всё то дерьмо, что вокруг происходит, не вчера появилось, дорогой мой, а ты и плевать хотел, пока это тебя не коснулось, – Риталькирия хлопнула рукой по груди Зирамира, моментально скорчив лицо от боли, – То, что я прошу тебя сделать, не будет единственным поступлением, нет. Я обманула тебя, потому что знала, что ты за человек, поняла это сразу, как увидела твоё лицо, твой потерянный, лишённый смысла жизни, взгляд. Конечно, люди, попавшие в рабство и любую другую дерьмовую страницу своей жизни, так или иначе, теряются, но ты… Я знаю этот взгляд, такой, как у тебя. Я видела подобные лица у тех, кто не понимал, почему их убивают, ведь у них ведь даже нет оружия в руках. Лицо моего брата, за которым я пошла на войну и которого не смогла уберечь. Он умер, потому что думал, что события давних лет имеют смыл. Ведь всем нужен смысл, причина, цель, нужно за что-то зацепиться, чтобы строить вокруг этого свою жизнь. Нет никакого смысла, забудь про него. Есть только то, что позволяет тебе выжить и то, что сводит тебя в могилу, в которой ты, в любом случае, окажешься. Всё сводиться только к этому и только, не пытайся оправдать что-либо чем-то другим. Или, знаешь, попытайся, – Рита сделала зазывающий жест в сторону застывшего Зирамира, – Попытайся оправдать, объяснить себе: почему ты в рабстве? Почему я в рабстве, – девушка ткнула пальцем себе в грудь, – А Лаперон – нет? Что, по-твоему, пошло не так? Или всё так и должно быть? Объясни себе!
Зирамир немо стоял, с каждым мгновением теряя нужду в жизни. Холод на душе стал невыносимым, и мужчина затрясся, с неровным дыханием освобождая отчаяние. Ни одна мысль не могла ответить на вопрос: почему это происходит?
– То, что я тебе предлагаю, – продолжила девушка, после недолгого молчания, – Это то самое, что позволит мне выжить, та самая необходимость. Понимаешь меня? – спокойно, тихим голосом погладила уши Рита.
Зирамир молча кивнул, поступаясь с собственной совестью.
– Нет, так не пойдёт, прими другую позу, – выглядывая из-за холста, проронил Лаперон.
Что-то изменилась за ночь. Риталькирия вновь превратилась из кремня, что высекла бы искру, родившую пламя вдохновения, в обычный камень, коих множество. Нужно что-то поменять.
– Встань на колени, милая, – задумчивость разбавила голос художника, – Разомкни ноги пошире, но не слишком… да, вот так. Вытянись к потолку, слегка откинь голову назад, да, то, что нужно.
Образ был идеален. Даже слишком. Переизбыток эмоций, необходимых для сотворения искусства, не менее отрицательное явление, чем их недостаток. Слишком много мыслей, борющихся за право быть исполненными, что, в итоге, приводит к нерешительности, метанием между множеством огней, но, при этом, невозможно остановиться у одного конкретного. Сомнения в правильности выбора всегда будут терзать душу, заставляя бросать начатое, а потом сожалеть об этом, и снова бросать. Так не пойдёт.
– Прикройся руками, как вчера, – проговорил Авьер.
Нет. Не то, совершенно нет. Слишком мало энергии, образ получился слишком зажатым, это недопустимо.
– Риталькирия, убери руку от груди, согни её возле головы, коснувшись ладонью загривка.
Теперь всё было совершенно. Формы, изгибы, образ. Эта линия, начерченная глазами, что ведёт по руке от спины до самой груди, в сердце. Всё здесь было живым и великолепным. Но что-то всё-таки не давало покоя. Будто сегодняшняя Риталькирия, сама муза, была не той Риталькирией, что вчера. Чего же не хватало? Может…
– Прекрати убираться и иди сюда! – крикнул Лаперон в коридор.
Зирамир, приставив метлу и пылевую лопатку к стене, зашагал в мастерскую. Сердце билось в ушах, заглушая остальные звуки. Разгоревшаяся ледяным огнём, грудь сжала лёгкие, сбив дыхание. Зелёные глаза девушки давили на душу своей тяжестью. Почему она так смотрит? Она не оставляет выбора, рисуя мольбу и укор одновременно в своём взгляде. Разве можно поступить иначе? Разве есть выбор? Она сама попросила, сама…
Зирамир неуверенным, но резким, движением оказался возле Риты, взял её плечи, прижал спиной к дивану позади неё. Почувствовалось напряжение в ляжках, между которых пришлось оказаться, толкающих колени от пола. Горелая плоть ухватилась сзади, за ягодицы, притягивая ближе. За спиной послышался крик, растворившийся в тумане ушей. Грудь стучала напряжением, отдавая пульсирующими толчками в висках. Затвердевшая мужественность упёрлась в нижние губы, покрытые снегом. Мягкие ладони, превозмогая боль своего владельца, давили на ягодицы, производя слияние двух тел. Уши кипели злостью на самого себя. Неужели нельзя было поступить иначе? Яркий стон остановил все мысли. Рука Лаперона стальным крюком вцепилась в плечо Зирамира, оттаскивая последнего от Риты.
– Какого хрена ты себе позволяешь, мерзкое отродье?! – зажужжал гнев художника в ушах, – Вон отсюда, скройся с моих глаз, я не хочу ни видеть, ни слышать тебя! Укройся за дверью, чтобы я забыл о твоём грязном существовании!
Зирамир моментально ускользнул в рабское обиталище этого дома, плотно захлопнув за собой дверь. Сердце Лаперона упало в пятки. Он смотрел на Риталькирию, но больше не мог разглядеть в ней чего-то прекрасного. Он лишь видел ту грязь, что оставил после себя раб. Мерзость, которая коснулась тела музы, нельзя было смыть водой или очистить как-нибудь иначе. Эта тварь, «это» очернило Риталькирию, смешало с грязью. Больше невозможно найти в образах девушки нечто идеальное, неповторимое, то, что вдохновило бы разум творить. Это был настоящий ужас. Гнев и злость одолели сознание, закипев по всему телу. Нос сопел ненавистью, глаза покрылись звериной дикостью.
– Ты… – залитый гневом голос навалился на уши Риты, – Вставай, поднимайся!
Лаперон схватил белоснежные волосы в кулак, потащил в коридор. Риталькирия, тихонько похрипывая от боли, семенила за собственными волосами. Небрежный бросок молочной шевелюры на волю уронил тело на пол, соединив колени с, оскалившим зубы, болезненным щёлканьем. Быстрые ноги ворвались в комнатушку, усыпанную сеном, бесцеремонно распахнув дверь. Гневное гарканье вышвырнуло мужскую фигуру, покрытую неряшливым мешковатым балахоном, в коридор. Из комнатушки долетел металлический звон. Через мгновение в дверном проёме вырос Лаперон с цепями в руках. Крайние звенья одной металлической нити проскользнули в карабины, сливающиеся с ошейниками на шеях Зирамира и Риталькирии. Заперев раздвижные механизмы карабинов замком, Лаперон присоединил цепь-поводок к соединяющей шеи рабов цепи.
– Мерзкие отродья, – прошипел злостью Лаперон, потянув поводок за собой.
Риталькирия знала, где она окажется после Лаперона. Серый переулок – Чёрный рынок, на котором можно было встретить что угодно: от порошка, который вводил сознание в сон на яву, до огнестрельного оружия, которое было моментально запрещено по всей Мавалле после первого же его применения охотниками на драконов. Ненужных, истощивших все свои ресурсы, рабов, которых уже вряд ли кто захочет купить, так же сбагривали сюда. Единственное отличие от тех жизней, что продавали на Цепном рынке, было отсутствие каких-либо прав, которые сохранял за собой человек, даже попав в рабство. Таков был закон Вазарда и Железного города – сохранение прав любого человека, даже несвободного. Рабовладелец, естественно, мог принуждать своих рабов выполнять любую работу, которая ему только взбредёт в голову, включая тяжёлый физический труд и секс – последнее даже разрешалось выполнять в качестве услуги сторонним лицам, если у хозяина раба имелась лицензия на проституцию. Но человек, приобретающий другого человека в своё личное владение на неопределённый срок, не имел права лишать жизни, калечить, морить голодом, жаждой и бессонницей своих рабов. За соблюдением этих запретов следили так называемые «передвижные суды» – первая в Вазарде, а, может, и Мавалле, и, даже, на самом Ингуне, госслужба, образовавшаяся через два года после легализации работорговли. Это независимые носители закона, отвечающие за исполнением условий договоров по приобретению жизни в собственное пользование. Человек, не имеющий возможности прокормить и дать какую-никакую крышу над головой своим потенциальным рабам, не мог получить лицензии на приобретение жизни в личное владение. Для покупки рабов в Сером переулке не требовалось ничего, кроме средств покупки и связей, позволяющих попасть на Чёрный рынок. Часть рабов, причём довольно значительная, как ходили слухи, купленная в Сером переулке, через некоторое время оказывалась в чьём-нибудь животе, причём, речь зачастую идёт даже не о каннибализме. Даже есть слух, что некоторые, двинутые головой, религиозные паломники, собравшиеся на Igazezi Hayassiaz, несут на этот остров жертвоприношение обитающим там драконам и прочим расам, коих не встретишь на Мавалле. Риталькирия знала, что ничего подобного её не ждёт, ведь она должна была попасть в определённые руки с этого рынка. Так бы и случилось, будь она одна, ведь никто кроме неё в сделку не входил. Что же, этому Зерномиру частично удалось повторить судьбу Степана, радости в этом мало, по крайней мере, для него самого.