Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

– Исключение их из партии может повести к расколу, почему лучше сохранить их в партии.

– Докладчик сказал, что оппозиция потеряла авторитет в партии, я считаю обратное, если начинают пачками выбрасывать из партии, значит, оппозиция имеет авторитет среди партии.

– Лидеры от оппозиции борются не за портфели. У Троцкого, будь у него пять портфелей, всегда своя линия. Исключение лидеров из партии – опасный шаг.

– Пункты разногласий в партии увеличиваются по мере обострения внутрипартийной борьбы. Если на XIV съезде вопросов разногласий было не много, то теперь число спорных вопросов умножилось. Если мы еще будем дискуссировать, то, возможно, оппозиция выдвинет новые обвинения. Это не значит, что партия делает ошибки одна за другой. Смысл всего этого в том, что в азарте фракционной борьбы разногласия возникают там, где в обычное время их бы не было³⁵³.

Однако это было только частичное партийное мнение. «Сотни выступлений», уверял Ляпин, настаивали, что нужно «обуздать оппозиционеров»:

– Партия не должна относиться к оппозиционерам мягко. Если появились такие лица, которые решили потрясти единство партии, то к ним нужно отнестись твердо и решительно.

– На пленуме Коминтерна тов. Троцкий говорил, что если удастся смахнуть ЦК партии, то можно создать новый ЦК. К товарищам Троцкому, Зиновьеву и Каменеву меры приняты не решительные, их нужно исключить из партии.

– Ячейка настаивает перед вышестоящими парторганами об исключении Троцкого и других зарвавшихся оппозиционеров из партии, если они не прекратят фракционную работу³⁵⁴.

– Сейчас за оппозицию пачками из партии выбрасывают рабочих, а рабочие говорят, что вождей, сидящих вместе в ЦК в Кремле, не выбрасывают. А потому мы должны сказать <…> [что лидеры] оппозиции должны быть исключены из партии.

– Вожди оппозиции докатились до контрреволюции и предела партийной дисциплины. Им в рядах партии [не место], и предстоящий XV партийный съезд [их] из рядов РКП(б) исключит.

– Если в оппозицию попадает кто-либо другой, то исключают, а с вождями почему-то тянут. А по-моему, нужно будет положить конец их работе.

– Как рабочий, я должен сказать, что <…> мы переживали опасности гражданской войны <…> авторитетом Троцкого. Но за последнее время, благодаря бузе, мы должны будем ему сказать, что ты идешь против нас, а посему нам с тобой не по пути.

Вероятное отсеивание оппозиционеров обсуждалось в институте открыто. Не все соглашались с организационным ужесточением аппарата. «Тов. Зимов, не в своем выступлении, а со скамейки, сказал одному товарищу, что как же еще бороться с оппозиций, исключить ее, если она не подчиняется, – слышал мнение Белоглазов. – По-моему, это неверно, нам придется вести борьбу с оппозицией и после исключения из партии, так как она сорганизует вторую партию». «Разве мы не предупреждали оппозицию несколько раз? – не соглашался Ляпин. – Об этом свидетельствуют возгласы рабочих ячеек, что „почему вы так долго с ними нянчитесь?“». Но Неудахин не верил, что партийные низы хотят чисток: «У нас оппозиционеры исключаются из партии только партийными верхами, а масса партийная в этом не участвует. <…> Не нужно запугивать, а нужно руководить, тов. Ляпин». «Но, товарищи, – недоумевал докладчик, – что мы должны делать с теми, кто не хочет исполнять партийных решений, кто не хочет прекратить свою подпольную работу? Мы должны их исключать. Создание группировок – развал для диктатуры пролетариата. <…> Он [Неудахин] говорит, что я запугиваю, ну чем я мог вас запугать, товарищи? Неужели вы думаете, что за эту дискуссионность мы будем исключать из партии?»³⁵⁵ (По указанию секретариата ЦК ВКП(б) и ЦКК контрольные комиссии в период дискуссии в низовых партийных организациях исключили из партии более 1000 членов оппозиции³⁵⁶.)

В студенческих выступлениях звучали ноты восхваления оппозиции, связанные с большевистской идеей страдания за идею. Мотив жертвенности звучал в следующих ремарках:

– Троцкий, руководитель фракционной борьбы, не только не сдает своих позиций, но и идеализирует оппозиционеров. Как ни опасна для партии фракционная работа оппозиции, исключение ее лидеров для партии будет не менее опасным.

– Противник слишком опасен, мы читаем об исключенных за оппозицию, но эти люди с определенной идеей, и борьба только органами ГПУ с оппозицией ни к чему не приведет³⁵⁷.

Оппозиция переходила границы дозволенного партуставом, и ГПУ в таких случаях многими томичами воспринималось как легитимный орган борьбы. Но даже тогда считалось, что нужна пропаганда, а не только силовые рычаги. Предполагалось, что опасность оппозиционеров была в том, что они готовы страдать за идею, а значит, их никакими методами не сломить и уж тем более не перевоспитать. Такая репрезентация сочеталась с идеей о легендарных борцах-революционерах-мучениках в духе горьковской «Матери» и была глубоко укоренена в большевистском этосе. Всесильный дух проявлял себя через слабое тело: для того чтобы победить, революционер должен был страдать, показывая силу воли. В каком-то смысле перед нами риторика, противоположная «солнечному затмению». Идея «солнечного затмения» предполагает, что индивидуальное тело революционера может не подчиниться разуму коллектива. Здесь, наоборот, телесный аффект целиком подчинен партийной дисциплине. Страдание индивидуального тела революционера призвано показать нерушимость единого мистического сообщества, коллективного тела революции.

Неутихающий спор студентов по поводу исключения вождей свидетельствовал о тревоге, что путь оппозиции окажется истинным путем, указывающим на правильное движение истории: оппозиционеров преследуют, они страдают, но не капитулируют. Они становятся символом истинного этоса революционера, символом несгибаемой воли, несмотря на слабость тела оппозиции как в прямом, так и в переносном смысле. Президиум проинформировал, что записалось еще шесть ораторов, но ввиду позднего времени сторонники большинства проголосовали за то, чтобы прения прекратить. Ляпин заключил: «Я думаю, что ругаться нам не о чем, жаль только, что не успели все товарищи высказаться».

На правах председателя собрания Кутузов вынес на обсуждение следующую резолюцию по докладу:

Заслушав доклад тов. Ляпина о «Партии и оппозиции», собрание партийной ячейки, признавая безусловно ненормальным фракционное поведение оппозиционеров за последнее время, вместе с тем считает нездоровой обстановку, какая создалась в партии в борьбе с оппозицией, обстановку, которая держит в неведении основную массу партии насчет действительных взглядов оппозиции по спорным вопросам. Собрание считает необходимым как прекратить фракционную работу, так и исправить ошибки в области своевременного и всестороннего ознакомления партийных масс со всеми принципиальными вопросами внутренней и международной политики³⁵⁸.

Процедура голосования никак письменными нормативными документами не определялась. Все решалось на местах самими участниками. На собраниях в институте голосовали простым поднятием рук. Когда предлагались два-три проекта резолюции, как в случае с Томским технологическим институтом, подсчитывали количество голосов «за», «против» и «воздержались», но без указания конкретных фамилий. Иногда голосовали «большинством», то есть вообще без подсчета голосов³⁵⁹. В материалах собрания ячейки упоминается: «Предложенные резолюции в порядке своего выступления были подвержены голосованию. Открытой баллотировкой собрание высказалось», – и затем приводится подсчет голосов³⁶⁰. (Иногда оппозиционеры требовали «тайного голосования», но в Томске это не засвидетельствовано³⁶¹.) За резолюцию Кутузова, впоследствии названную «резолюция меньшинства ячейки», было подано 48 голосов. Кутузов требовал, чтобы предстоящая предсъездовская дискуссия была проведена в «искренне товарищеских рамках», призывая высказываться открыто. За предложение Ляпина поддержать жесткую резолюцию томского актива проголосовало 104 студента³⁶². Кутузов поспешил заметить, что в протоколе не отражено предложение Ляпина дать право голосовать кандидатам и не указано, что к резолюции актива принято добавление, разрешающее читать стенограмму пленума всей ячейке. «Нужно конец протокола пополнить, указав эти факты»³⁶³.

Высказывались опасения, что на самом деле поддержка Кутузова еще выше. В партии говорили, что «некоторые товарищи боятся – как я выступлю, меня [посчитают] оппозиционером»³⁶⁴. Сорок коммунистов «буферной группы» писали в ЦК и ЦКК: «На собраниях часто царит безразличие, часть уходит до конца, другая часть голосует механически. В частной товарищеской беседе сплошь и рядом высказываются сомнения, обнаруживаются неясности, несогласия и мнения прямо противоположные тем, которые были проголосованы на собрании»³⁶⁵.

3. Субъекты речи

Эвристическая ценность подхода Кембриджской школы состоит в том, что рефлексия над взаимоотношениями текста и контекста через языковую призму избавляет исследователя от необходимости вдаваться в вопросы связи между биографией, психологией и внутренними убеждениями говорящего и его словами, которые приобретают самостоятельное значение. Но это не значит, что нам не стоит познакомиться с Ляпиным и Кутузовым немного ближе. Между ними десять лет разницы в возрасте, чуть меньше – в партстаже и существенная разница в положении: Ляпин пришел в СТИ как новый председатель окружкома: все партийные регалии были при нем. Кутузов же был студентом инженерного факульета и второстепенной фигурой в местной партийной иерархии. Но, проигрывая Ляпину в положении, Кутузов выигрывал в авторитете. Если Ляпин считался чужаком, нагрянувшим на город по инструкции далекого крайкома, то Кутузов был «своим человеком» в институте.

Во время событий Кутузову было 27 лет. Иван Иванович числился «служащим», имел среднее образование (учительская семинария в Тобольске). Из анкеты мы узнаем, что «в других партиях не состоял» и что за ним была провинность: за участие в «массовом пьянстве» в 1924 году получил «строгий выговор с предупреждением». Сведения о репутации Кутузова можно получить из неформальных характеристик, данных на него в ходе последующих разбирательств. «Нашу же студенческую группу возглавлял Кутузов, хотя его никто тогда не уполномочивал, – свидетельствовал студент Борис Александрович Таскаев. – Получилось это, очевидно, потому, что он раньше познакомился с Тарасовым. <…> Кутузов пользовался большим уважением и авторитетом как среди партийной и беспартийной массы студенчества, так и среди руководящих партийных организаций. Кроме этого, он был более развитым и умнее остальных нас»³⁶⁶. «У него особенная чуткость и подход к работе, – добавлял Василий Васильевич Матвеев, хорошо знавший Кутузова по рабфаку. – Это заставило обратить на него внимание. Он так себя зарекомендовал, что некоторые товарищи учились у него работать»³⁶⁷. Еще один студент, Григорий Федорович Пищалко, утверждал, что все в институте начиналось и кончалось Кутузовым. «Не было бы Кутузова – не было бы в СТИ оппозиции. А если бы и были два-три товарища, то они бы без Кутузова не выступили»³⁶⁸.

Томский аппарат смотрел на Кутузова более взыскательно. По версии окружкома, исток престижа Кутузова надо было искать не в его личных качествах, а в рычагах влияния, которые он прибрал в свои руки. Он был проректором по студенческим делам, от него зависело распределение квартир, стипендий и т. д. Тяжелое материальное положение части студенчества, а также очень слабая связь ячейки с райкомом и окружкомом считались причиной влияния Кутузова. В период предсъездовской партдискуссии Кутузовым «было использовано свое служебное положение, выразившееся в форме выдачи литера для бесплатного проезда по ж. д. одному из оппозиционеров ячейки в целях избегания вызова этого товарища в окружную контрольную комиссию. <…> Второй случай использования своего служебного положения со стороны проректора – это приглашение в канцелярию беспартийной молодежи со стороны для перепечатывания оппозиционных материалов»³⁶⁹.

Личные дела участников дискуссии да и любые партийные фонды битком набиты биографическим материалом. Попадаются анкеты, характеристики, материалы различных описей, а также, не в последнюю очередь, автобиографии, обычно на три-четыре странички рукописного текста. Важный способ продемонстрировать революционное мировоззрение кандидата, автобиографии позволяли студентам переписать свое «я» по правилам «коммунистической поэтики». Хотя ни одна коммунистическая автобиография не дает исчерпывающий портрет ее автора, нет нужды и постулировать полный разрыв между идентичностью и дискурсом, в отношении которого автор постоянно лицемерит. Автобиография Кутузова сообщает нам кое-что о том, как он усваивал и использовал предписанный стандарт идентичности. Поскольку нас интересует в первую очередь дискурс, который создавал коммунистическое «я», нижеследующий анализ показателен в отношении субъекта, им сконструированного. Всегда можно нащупать определенный зазор между тем, как автор считывался другими, и тем, как он хотел бы выглядеть; в противном случае автобиографии бы просто пересказывали, а не анализировали на партсобраниях, иногда часами. Поэтому нам необходимо обратить внимание на недомолвки, искажения, намеки в нарративе Кутузова.

Автобиография Кутузова начиналась так: родился в 1900 году в деревне Табаково Костромской губернии в семье плотника. Отец – Иван Павлович Кутузов – занимается крестьянским хозяйством, в царское время бедняк, по сведениям 1926 года, вырос в середняки. «До 17 года учился, летом работал в крест[ьянстве] у отца», который находил заказы в Финляндии и в столице. Мальчиком Кутузов два года учился в сельской школе, а «потом уговорил мать отдать меня в город в училище, и учитель же нахлопотал стипендию 30 руб. [в год]. <…> Отец имел намерение, чтобы я был волостным писарем, но этого не вышло, я поссорился с отцом и ушел в учит[ельскую] семинарию, получал там стипендию 25 рублей. Зимой учился, а летом работал у отца в деревне. Учился до ноября 17 года. Потом занятия прекратились». Что касается участия в Февральской революции, «подвигов особых не совершал. Забыл».

Происходя из недр трудовой крестьянской массы, Кутузов с зари жизни был пропитан ненавистью к поработителям трудящихся. Движимая голодом и безработицей на Северо-Западе, его семья в феврале 1918 года сорвалась с места. Двигаясь с «земляками», Кутузовы достигли Сибири. Молодой Кутузов намеревался было устроиться в Ялуторовске, но не доехал. Вместо этого он осел в Ишиме, где нашел место конторщика. Автобиограф не мог не наблюдать события революции, которая в этих местах шла с переменным успехом. «Отступление Красной гвардии в Ишиме произошло не организовано. В результате чего был расстрелян председатель. Я в этот момент подался на окраину к земляку». Кругозор Кутузова был еще узок. Он устроился в учительскую семинарию в Тобольске, которую и окончил, тем самым ускоренным путем заняв социальное положение «интеллигент», и его «в марте забрали на военную службу» к колчаковцам. Пассивная конструкция фразы показывает, что автор плыл по течению, не управляя своей судьбой³⁷⁰.

Из Тобольска Кутузова отправили в Екатеринбург, где всех прибывших назначали в полк командира Сибирской армии Р. Гайды. В мае 1918 года Гайда стал одним из руководителей антибольшевистского выступления чехословацкого корпуса, организатором восстания в городе Ново-Николаевске, командующим чехословацкими войсками восточнее Омска. Поняв, чем дело пахнет, Кутузов заболел сыпным тифом. Тело, а не сознание подтолкнуло автобиографа уклониться от службы у белых. Получив двухмесячный отпуск, он уехал к землякам в Ишим и нашел работу в продовольственной конторе. «Отпуск кончился, не хотелось идти в армию. Сговорились с одним крестьянином, уехали на покой <…> до сентября месяца. Когда стало доходно, вернулись в город». Тут начинается трудный период: время сжимается, событийность резко повышается. «В городе встретился с проверкой документов, потащили в участок. Ночевал. Утром к воинскому начальнику. У последнего дезертировал». Не удалось: «было изловлено человек 40. Воинский начальник отправляет дезертиров к дежурному генералу. Отсюда я попадаю в этапный батальон. В этапном батальоне служу рядовым три недели. Затем этапный батальон начинает отступать». Кутузов опять «удрал», и через неделю – текст тут лапидарен – «приходит красная. После прихода красных регистрируюсь в штабе. После этого получаю работу в продовольственном комиссариате».

Кутузов касался главных для автобиографий тем: класс, образование, развитие мировоззрения, выявление его глубинных истоков. Обсуждение автобиографий в институте постоянно возвращалось к событиям Гражданской войны. В Сибири, которая была занята белыми с 1918 по 1920 год, это был период военной и политической неопределенности, чрезвычайных испытаний.

События, происходящие вокруг Кутузова, укрепили в нем чувство пролетарского протеста, открыв вместе с тем и выход: в ноябре 1919 года Кутузов вступил в РКП(б). Его приняли без испытаний как надежного большевика, «потому что я при первой советской власти был в Ишиме и меня многие товарищи знали». Автобиограф не служил в Красной армии – «не пускали парторганизации» как нужного человека. Три с половиной года он работал на разной партийной работе, был членом Омского окружкома ВКП(б). «В оппозиции не участвовал». Окончив в 1920 году Сибирскую областную партийную школу, а в 1924 году – омский рабфак, он поступил в Томский технологический институт³⁷¹. «Здесь нес ряд работ», как то: член правления института, студенческий представитель в деканате механического факультета, помощник ректора³⁷². Семь лет работы с партией, «т. е. вся сознательная часть жизни», не прошли бесследно, заключал Кутузов на возвышенной ноте. «Выходец из крестьянства – я благодаря партии получил правильную идеологическую установку, исходящую из задач пролетарской революции и интересов рабочего класса в ней»³⁷³.

Коммунистические автобиографии не дают достоверную или подробную историю жизни автора. Значимость повествования может быть раскрыта только при рассмотрении автобиографии как литературного целого. Кутузов не упускал ни одну из главных тем, свойственных этому жанру: социальное происхождение, образование, деятельность во время революции и Гражданской войны. В то же время он понимал, что главное – это убедительное описание обращения к коммунизму и выявление его глубинных причин. Биографические подробности, прямо не относящиеся к этой схеме, Кутузов опускал. Только события, способствовавшие раскрытию идеалов большевизма, заслуживали включения в нарратив.

Читая автобиографию Кутузова, поражаешься тому, что приход в РКП он не описывал как драматическое событие, перевернувшее всю его жизнь, лишь сухо констатировал факт. Вступление в партию для него было закономерным шагом, следствием движения по единому для него и для большевиков пути. Для Ивана Ивановича все происходило естественным путем. Ему не нужны были акт прозрения и особенная мотивация для того, чтобы потянуться к партии. Его автобиография не содержала никакого драматического «обращения» в новую веру.

Александр Иванович Ляпин, десятилетием старше Кутузова, в 1917 году был уже оформившейся личностью, и ему приходилось изменяться, делать выбор. Он пришел к Ленину, но все могло пойти совсем иначе. Ляпин останавливался на своих переживаниях и политических выборах, чего Кутузов избегал. «Я родился в 1891 году <…> в рабочей семье» – так начинается его автобиография. Отец работал накатчиком на фабриках Иваново-Вознесенска в течение 35 лет. Образование Ляпина тоже образцовое для пролетария: начальное училище при фабрике Куваевской мануфактуры.

«Когда мне было 15 лет, отец отдал меня на лесной склад Савинкова мальчиком за 3 рубля жалования. Работа была крайне тяжелая, приходилось постоянно быть в конторе склада и разносить по всему городу счета и другие бумаги, так что жалования не хватало даже на одну одежду, изнашивающуюся с необычайной быстротой. Указанная служба, с точки зрения материальной, мою семью совершенно не удовлетворяла, поэтому отец отдал меня на новую службу мальчиком в соседний банк в Иваново-Вознесенске. Там я проработал около 5 лет, разносил бумаги, подавал чай, убирал столы и выполнял кое-какую канцелярскую работу, а затем около 3‑х лет был помощником счетовода».

Бытие определяло сознание, и Ляпин потянулся к революционному движению. «Еще в 1905 году, будучи 14-летним мальчиком, я очень часто бывал на массовках на реке Талке, а также на сходках в лесу около Иваново-Вознесенска. За время службы в Соединенном банке я усиленно занимался пополнением своих знаний по общественным предметам и путем самообразования прошел, примерно, программу 4‑х классов гимназии. За этот период я много читал, попадалась иногда под руку социалистическая и марксистская литература. В 1911 и 1912 гг. я принимал активное участие в работе профсоюза торгово-промышленных служащих и организации общедоступного клуба в Иваново-Вознесенске». Ляпину иногда попадались под руку нужные книги, но превращения в большевика путем одного только чтения литературы не происходило – для настоящего катарсиса нужны были перемены в реальной жизни.

Началась война. «В 1915 году я, как ратник 2‑го разряда, был взят на военную службу и после краткого обучения послан рядовым на фронт». Летом 1916 года, после ранения, автобиограф был эвакуирован в Одессу в 49‑й запасной пехотный полк. Сознание его развивалось, и Ляпин проникся идеями ленинского «пораженчества». «Коли раньше, находясь на службе в Соединенном банке, перенося издевательство и эксплуатацию, я возненавидел буржуазию, но не осознавал пока, что нужно делать, то империалистическая война научила меня многому. После ранения, долгих мытарств по госпиталям, командам выздоравливающих я прибыл в Одессу в июне 1916 года в 49‑й запасной полк с определенным просто выражающимся сознанием, что война ведется в интересах буржуазии, что ее нужно как можно скорее закончить и расправиться с буржуазией. В этом духе я часто беседовал со своими товарищами по роте и полку, и к моменту февральской революции меня в полку сравнительно знали».

Февральская революция застала Ляпина в Одессе рядовым 49‑го пехотного запасного полка, и на выборах (апрель 1917 года) после многочисленных митингов в полку, на которых он часто выступал, он был «проведен от нашего полка членом Исполкома Совета солдатских и матросских депутатов города Одессы». В исполкоме Ляпин работал в бюро связи и агитации и постепенно становился большевиком. «Работа бюро являлась чрезвычайно важной, так как связь мы завязывали фактически с большевистской фракцией Исполкома и укрепляли в частях влияние фракции. Фракция большевиков и сочувствующих большевикам насчитывала от 14 до 18 человек. Я постоянно посещал заседания фракции и получал от нее задания. Одновременно с этим я вел работу в полку, как член президиума полкового комитета. Вскоре после июльских событий, выезжая в командировку, я поспорил в вагоне с группой офицеров об июльском восстании и на ст. Раздельная был арестован, как большевик и германский шпион. Меня переправили в Одессу, где я был освобожден».

Ляпин излагал свою жизненную историю довольно пространно. Он пытался показать, как и когда овладел коммунистическим сознанием. Центральная проблема этого жизнеописания – духовное преображение автора. Биографические подробности, прямо не относящиеся к этой схеме, опускались. Только события, способствовавшие раскрытию коммунистических идеалов, заслуживали включения в жизнеописание героя, поэтому следует различать автобиографический текст и хронологию жизни автора.

В конце июля исполком послал Ляпина на ст. Бираула работать в солдатской секции, которой «удалось объединить воинские части вокруг Совета». Затем началась работа по подготовке к выборам в Учредительное собрание. «К этому моменту в Бирауле началась горячая политическая борьба за влияние на гарнизон и на рабочих. Мы объединились в небольшую группу большевиков <…> агитируя за список № 9 [большевиков,] и, вообще, руководили всей работой, составляя большинство президиума Исполкома. После Октября Исполком стал еще больше крепнуть, развивать свою работу, привлекать новые силы».

Неожиданно в ноябре Ляпина «по личной просьбе» отпускают домой в Иваново-Вознесенск. Какие жизненные обстоятельства спровоцировали этот шаг, читателю не говорится. Конец 1917‑го и 1918 год автобиограф работал сначала в солдатской секции горсовета, затем членом горисполкома и в разных комиссиях. «В январе 1918 был принят в партию коллективом 199 пехотного полка». Ляпин становится коммунистом всего за два года до Кутузова, но какие два года! Полыхает пламя Гражданской войны. Ляпин выполняет «специальную партийную работу», и в декабре 1919 года Политуправление Ярославского военного округа мобилизует его и назначает начальником отправляющегося на Украину Губвоенкомата (Чернигов, а затем Киев). «В Киеве я работал до наступления поляков, во время отступления поляков заболел, пролежал в Кременчуге в военном госпитале около двух месяцев (ранение левого глаза, которым я ничего не видел после тифа) и затем <…> был выдвинут на Волыни Секретарем Губкома»³⁷⁴.

Кроме того, Ляпин работал в Узбекистане с марта 1924 по февраль 1925 года и «показал себя как работник, могущий ориентироваться в общей обстановке. Организационными способностями обладает. От общей линии партии не уклонялся; все возложенные на него поручения ячейкой выполнял ревностно», а также, и это особенно важно в нашем контексте, «делал доклады на общих собраниях ячейки и собрании служащих».

В поисках ответственного работника для Сибири Сырцов читал характеристики и убедился, что Ляпин «политически хорошо развит», «умеет ориентироваться в обстановке, руководясь Марксистским методом»³⁷⁵. 5 апреля 1927 года Ляпин был утвержден секретарем Барнаульского окружкома, но уже 23 августа Сибирский крайком ВКП(б) отозвал его и командировал в распоряжение Томского окружкома, рекомендовав на руководящую партийную работу³⁷⁶.

Поэтика автобиографии Ляпина – не просто ответ на идеологический диктат, который можно было бы определить и в терминах его анкет и формуляров. Она важна именно своими тропами и фигурами, без которых он не смог бы превратить реальные события своей жизни в осмысленный нарратив. Напоминая чем-то христианскую исповедь, его текст описывал движение авторского «я» к нравственному совершенствованию: докладчик окружкома не довольствовался простым воспроизведением своей жизни такой, какая она была, а старался взять себя в руки, открыть себя заново. Ляпин переосмыслял ценности и осознал себя как коммуниста. Задачей исповеди было не столько воссоздание своего прошлого, сколько истолкование своего настоящего. Но коль скоро автобиография направлялась сознанием автора, трудно было оспорить, что он управлял и своей жизнью.

Безусловно, автобиографии Кутузова и Ляпина дают контекст к их высказываниям в институте. В чем заключается этот контекст, однако, не так уж очевидно. Мы приводим материал личного плана не в разоблачающем ключе, где биографические данные объясняют сказанное. Материал не придает высказыванию глубину, не позволяет увидеть мотивы говорящего. Здесь и далее автобиографии находятся на том же онтологическом уровне, что и другие источники. Их содержание было известно участникам дискуссии, их зачитывали и критиковали, они были частью публичной сферы партии. Автобиографии стоит читать и перечитывать – но как часть публичного имиджа говорящего. Вышеприведенный материал не объясняет разницу в политической позиции наших героев. Оппозиционерами становились старые и молодые, местные и приезжие, рафинированные интеллигенты и импульсивные рабочие. Главным было приобщение к большевистскому политическому дискурсу, общей политизированности, а этими качествами студенты СТИ обладали в избытке.

Как бы то ни было, биографическое отступление важно: участники дискуссии знали и обсуждали жизненный путь друг друга. Политика и этика, нынешний поступок и прежде проявленный характер были тесно взаимосвязаны в их мировоззрении. Обращаясь к субъективной стороне вещей, к искренности и честности говорящего, дискутирующие ставили проблему не столько фактов, сколько их толкования. Кто-то считал Ляпина закоренелым бюрократом, кто-то – опытным партийным руководителем. В свою очередь, Кутузов мог восприниматься не только как принципиальный, честнейший коммунист, но и как бунтарь-анархист, использовавший мимолетное недовольство в пролетарской среде для самоутверждения.

Рассмотренные выше автобиографии являются лишь одним типом эго-документов, насыщающих страницы этого исследования. Смежные жанры – характеристики, заявления, переписка и, не в последнюю очередь, протоколы опросов и допросов – также являются источниками, где исследователь сталкивается с одновременно пишущим и присутствующим в тексте субъектом описания. Эго-документы включают как тексты, написанные по требованию официальных органов, так и приватные «излияния души», но они всегда предполагали общественное рассмотрение. Практики разбора коммунистических жизнеописаний, система кодов, которые формировали ритуалы герменевтики «я», во всей их совокупности стоят в центре нашего внимания.