Поп на мерсе. Забавные и поучительные истории священника-реаниматолога

Первый огонь сошел в наши сердца…

Наверное, каждый православный человек когда-то мечтал встретить Пасху в Иерусалиме. Я не исключение. В 2003 году мы впервые поехали во Святой Град на Страстную седмицу.

Кульминация Святых дней в Иерусалимской Церкви приходится на Великую субботу. После схождения Благодатного огня по улицам бредут сотни счастливых людей с зажженными свечами, отовсюду звучат поздравления с Пасхой на разных языках… Описывать эту атмосферу бессмысленно, она хорошо известна всем, кто даже не был в Иерусалиме, а хотя бы что-то читал о нем.

Благодатный Огонь, как известно, получают примерно до часу дня. Собственно, служба Благодатного Огня – литания – плавно перетекает в вечерню и Литургию Великой субботы. Но паломники этого уже не видят – сразу по получении заветного огонька они уходят из храма, подгоняемые полицией во избежание давки.

До 2003 года многие верующие оставались в храме Гроба Господня с вечера пятницы. Но с каждым годом паломников становится все больше, храм в размерах не увеличивается, число традиционных межконфессиональных (реже межнациональных) драк не уменьшается. В общем, в тот год израильская полиция получила приказ из министерства по делам религий на ночь не оставлять никого.

Паломники – люди иррациональные. Кто-то пытался спрятаться. Таких находили и выводили. Кто-то просто хаотично метался по храму. Таких отлавливали и тоже выводили.

А кто-то пытался найти своих, затерявшихся в прочей толпе. Среди этой группы оказался и я с дочерьми. Нас тоже вывела за ворота храма полиция.

(Свои, между прочим, оказались разумными людьми и ушли спать, как только стало ясно, что ночевать в храме не разрешат никому. Мы встретились уже днем в субботу.)

Итак, мы стояли на улице святой Елены возле запертых ворот храма. Улица святой Елены – узенький торговый переулочек, метров двадцать в длину. Как на этой территории поместилось столько людей, я до сих пор понять не могу. Стояло и сидели, кажется, человек сто. Было как минимум три группы – украинская (из Одессы), румыны и русские. Пять или шесть священников. Человек десять приехавших самостоятельно (к удивлению своему, среди них я узнал певицу Валентину Толкунову, ныне покойную). Заслуженная артистка скромно стояла среди паломников, и стало ясно, что это именно она, только когда она запела…

Идея петь пришла в голову украинской монахине.

– Отцы, братья и сестры, мы с вами целую ночь проведем возле величайшей святыни православного мира, у храма Гроба Господня! Давайте отслужим благодарственный молебен!

Это было очень странное предложение, на первый взгляд. На улице Христианский квартал (собственно, между ней и двором храма и зажат переулок святой Елены) стояли полиция и военные – было очевидно, что долго сидеть нам не дадут и чуть позже оттеснят еще дальше (так и случилось: еще через несколько часов нас отодвинули в Христианский квартал и перемещали за ночь и утро несколько раз), нам предстоит крайне дискомфортная бессонная ночь, в результате которой совершенно не факт, что мы попадем в храм и увидим схождение Благодатного Огня, о котором так много слышали. За что благодарить-то?

Но паломники, повторяю, люди иррациональные, и священники начали совершать молебен.

Если обычно у православного Иерусалима Пасха начинается днем в Великую Субботу, то у нас она началась еще ночью. Израильские военные и полицейские притихли, вслушиваясь в слова христианских молитв. «О богохранимой стране сей, властех и воинстве ея – Господу помолимся», – возглашал священник, а мы отвечали: «Господи, помилуй!». И наши бывшие соотечественники из числа воинства богохранимой страны сей украдкой вытирали глаза.

У нас же вскоре пропало различие между русскоязычными и всеми остальными. Для коммуникации с румынами и случайно затесавшимися европейцами хватало интернационального «Христос Анести» («Христос Воскресе» по-гречески)…

Ночь действительно оказалась бессонной – израильтяне в форме, не зная, куда пристроить толпу паломников, гоняли нас по улицам как пастухи нерадивое стадо. Правда, надо отдать им должное: гоняли без живодерства: всех задыхающихся в давке старались вытаскивать за ограждения, на свободное пространство. Пострадавших не было.

В храм мы прошли только около одиннадцати утра. Встали в совершенно неудобном месте, с которого был виден только купол Кувуклии Гроба Господня. Все эти неудобства не значили абсолютно ничего – Пасха уже шла, сомнений не было. То тут, то там вспыхивали лампадки (иногда схождение Огня видно очень хорошо – в тот год было именно так). Но первый Пасхальный Огонь сошел в наши сердца еще ночью.^[1]

==

Немного чуда

Ладно, ребята, заканчиваем. Полчаса прошло.

На мониторе бежала прямая линия ЭКГ. Аппарат ИВЛ усердно пыхтел, вдувая кислород в уже мертвые легкие. Труп молодой женщины лежал на функциональной койке. Да, теперь уже точно труп. Несмотря на все наши усилия, несмотря на лечение и реанимацию. Собственно, иначе и быть не могло. Повторный разрыв артериальной аневризмы сосудов мозга, огромное кровоизлияние с поражением всех жизненно важных центров. Это не оперируется и, увы, не лечится. «Сколь ни лей ты допамин, все равно конец един» – реанимационный фольклор.

– Валентиныч, там муж сидит. Ты ему выйди, скажи… – медсестра Эльвира напомнила о моей неприятной обязанности.

Да, муж нашей пациентки сидел там, за железной дверью склифовской реанимации. Конечно, о том, что такие больные не выживают, говорили ему и нейрохирурги и мы, реаниматологи. Но он регулярно приходил, и мы, в нарушение всех правил, пропускали его к жене. Долго он не сидел. Подходил, брал за руку, что-то шептал, целовал и уходил, чтобы не мешать работе. Милый и деликатный молодой человек. И сегодня мы пропустили его, хотя было понятно, что счет идет уже на минуты.

Брадисистолию (пониженная частота сокращений желудочков сердца. – Прим. ред.) монитор выдал при нем. Мы начали реанимацию, а он остался за дверью. И вот теперь мне надо сообщить ему, что он отныне вдовец.

Я вышел за железную дверь.

– Что, все?

– Да, к сожалению, реанимационные мероприятия к успеху не привели. Примите наши соболезнования.

Глаза умоляюще смотрели на меня.

– А можно…

– Попрощаться? Да, конечно, только недолго…

Он, как обычно, подошел к койке, наклонился к жене, взял за руку…

– Валентиныч, смотри, – Эльвира глазами показала на монитор. На мониторе проскочил желудочковый комплекс (совокупность зубцов электрокардиограммы, отражающая биоэлектрические процессы. – Прим. ред.).

– Артефакт…

Но пробежал второй, затем третий… пошел залп.

– Девочки, реанимация!

Муж отлетел в угол. Мы качали как никогда…

К сожалению, природу не обманешь. Смерть все-таки была констатирована через полчаса, и, хотя еще два часа мы не отключали монитор, повторного чуда не было.

Конечно, можно увидеть здесь вполне материалистический феномен ритма умирающего сердца, у которого есть физиологические и биохимические основания. Но мы твердо знаем, что видели чудо: любящие сердца хоть на мгновение, но победили смерть.^[2]

2
Про братьев наших меньших

Кот и астматический статус

Катя умирала. Вернее, пока еще не совсем умирала, но плавно к тому приближалась: астматический статус – это не шутка. Приступ начался вечером, Катя привычно пшикала сальбутамолом (препарат для купирования приступов астмы. – Прим. ред.), но баллончик действовать перестал уже к двенадцати ночи и мы были уже пятой бригадой. С полуночи у Кати последовательно перебывали фельдшера, врачи, БИТы (бригада интенсивной терапии. – Прим. ред.) и даже реанимобиль с ближайшей подстанции. Нас прислали уже на «актив» (так на скоропомощном языке называют вызов не от пациента, а от предыдущей бригады).

Катя, измученная женщина лет 30, сидела среди подушек. От госпитализации она отказывалась наотрез, мотивируя отказ наличием пятилетней дочки и тем, что «всегда проходило». Решимость больной поддерживала ее мать, зловредная тетка, хмуро бурчащая про то, что у нее тоже астма, а она не померла и не собирается. Катя натужно свистела. Капала капельница, дозы гормонов зашкаливали, инфузомат (инфузионный насос. – Прим. ред.) вводил максимальные дозы эуфиллина, шипел ингалятор, но «немое легкое» (не дышащие участки) становилось все больше, хрипы сохранялись, а сатурация плавно снижалась.

На Катю не действовали ни уговоры, ни запугивания. «Авось обойдется», – в который раз повторяла она. Я пил уже пятую чашку чая, один из фельдшеров постоянно бегал курить на лестницу, другой подбивал бригадную «бухгалтерию» – выписывал рецепты, наклеивал новые таблички на ящик. Делать было нечего: оставалось только ждать, когда Катя потеряет сознание от гипоксии (нехватки кислорода), и тогда уже интубировать, переводить на ИВЛ (искусственная вентиляция легких. – Прим. ред.) и везти в больницу. Правда, шансов на выживание в таком случае практически не оставалось.

Мохнатый серый кот настороженно вошел в комнату. Сделав круг, он было прыгнул на Катин диван, но соскочил и направился ко мне. У моих когда-то белых сабо он остановился и вопросительно поднял голову.

– Привет, дружище, – сказал я.

– Мурр! – ответил кот и прыгнул ко мне на колени.

Я котов люблю, у меня их трое, поэтому рука привычно стала гладить мохнатую голову. И тут я заметил недоуменный взгляд Кати.

– Как странно… Мурчик никогда ни к кому не идет, а к вам сам прыгнул, – тяжело проговорила она.

– Естественно… Кот же не такой дурак, как его хозяйка: понимает, кто добра желает, вот и идет к доктору… Да, Мурчик?

– Мурр! – ответил кот утвердительно и выразительно посмотрел на Катю.

Катя задумалась.

– Доктор, ну как же… А дочка? Ну куда я поеду?

– А когда вы помрете, как дочка будет?

– Мяу! – сказал кот и забил хвостом.

– Вот видите, Катя, у кота голова маленькая, а он гораздо умнее вас, все понимает. Не верите мне, спросите у кота, надо ли ехать в больницу. Спросите, спросите, пока еще говорить можете, – не удержался я.

– Что, Мурчик, надо мне ехать в больницу? – спросила Катя, задыхаясь.

– Мурр! – ответил кот, спрыгнул с моих коленей и залез на диван.

– Мурр! – снова сказал он и лизнул Катю, после чего вернулся ко мне.

– Ой! – просвистела Катя. – И правда, Мурчик говорит, что надо в больницу. Ладно, я поеду!

– Куда?! – завопила мать. – Совсем сдурела!

Но один из фельдшеров бесцеремонно вытолкал ее в другую комнату и придержал дверь.

– Молчите, мамо! Не трепыхайтеся!

Мобильные телефоны сильно облегчили жизнь скорой – водитель с креслом-каталкой поднялся по звонку, пока Катя еще не успела опомниться. Мы усадили пациентку, накрыли пледом, взяли аппаратуру.

Мурчик, беспокойно ходивший по комнате, прыгнул Кате на колени и снова лизнул ее, ласково муркнув.

Я погладил кота.

– Спасибо, коллега!

Кот довольно мяукнул, поднял хвост трубой и встал на пороге, провожая нас.

Довезли мы Катю быстро. В реанимации, услышав рассказ про кота-переговорщика, посмеялись и пообещали вернуть Катю такому замечательному зверю в целости и сохранности, что и выполнили.

Правда, Катя все же оказалась глупее кота: сразу же после перевода из реанимации в пульмонологию она выписалась под расписку и сбежала домой. Но все-таки живая, что, безусловно, радует.

==