В жизни ее родителей никаких изменений не происходило, они продолжали тренировать спецподразделение морской пехоты. А Ника старшая вместе с ее мужем готовились к возвращению на дальний восток в составе того же авиаотряда. Обстановка там оставалась сложной и в любой момент могло произойти вторжение японских войск. К тому же у нее не выходило из головы ее задержание работниками НКВД. Мнимые они были или настоящие, так и осталось неизвестным. Правда, будь они настоящими, за ней бы уже пришли. Чтоб рассеять все сомнения, Ника обратилась к Василию Дятлову, который уже занимал немаленький пост в этом ведомстве. Не вдаваясь в подробности, она поинтересовалась о происшествии в поезде Ленинград – Павловск. Василий куда-то позвонил, потом позвонил еще раз, наконец, сообщил ей, что за последние две недели в этом поезде было два ограбления, одна кража и один пассажир в пьяном виде выпал из вагона. Никаких других событий зафиксировано не было. Этим он успокоил и, одновременно, озадачил Нику.
В марте Нике Сычевой исполнилось шестнадцать, она вступила в комсомол и после окончания средней школы, собралась поступать в летное училище, по примеру своей тезки. А пока она начала осваивать радиосвязь, то есть выучила азбуку Морзе и научилась работать ключом. Одинцов с превеликим удовольствием обучал ее азам радиотехники. Анатолий Левитин, младший сын Ильи и Эллы все чаще появлялся в доме Сычевых. То, что он влюблен, никаких сомнений не вызывало, сама же Ника относилась к нему благосклонно, но не более того. Нет, она не ждала принца на белом коне, но участь жены моряка, ее не особенно привлекала, не смотря на пример ее матери. Впрочем, ее мать вышла замуж в двадцать два, а до этого многое повидала в жизни, чего стоили ее рассказы о Японии, Курильских островах. Нет, Ника определенно решила закончить летную школу и послужить в авиации, если не в военной, то, хотя бы, в гражданской.
А пока продолжалась учеба в школе, и она добросовестно проходила школьную программу по второму разу. Получается, я, как бы, на второй год осталась, – думала про себя Ника. Однако память ее хранила такие вещи, мирится с которыми, она не могла. Она помнила, что двадцатого марта, ее подруга Света не пришла в школу, а потом Ника узнала, что накануне, ее квартира была ограблена, а маленькая сестренка первоклашка – задушена. Что делать с этими знаниями было совершенно непонятно, но что-то надо было делать. Восемнадцатого марта, Ника под предлогом совместного выполнения домашнего задания пришла к Свете домой. Ее сестренка Валя болела ангиной и сидела дома одна, пока Света была в школе, а ее мать на работе. Отец – моряк, находился в плавании. Вале было строго наказано никому чужим дверь не открывать, но ведь для домушников замки не преграда.
Пророчествовать Нике не хотелось, тем более на такую тему, а оставлять все как есть она просто не могла. И вот девятнадцатого марта она в школу не пошла, а пошла домой к Свете, стараясь не встретить ее по дороге. Постучав в знакомую дверь, она услышала голос Вали.
– Кто там? – спросила она.
– Это я, Ника. Я вчера у вас кое-что забыла. Открой, пожалуйста.
Дверь была немедленно открыта и Ника вошла. Валя немедленно вернулась в кровать. Ника не спеша разделась и прошла к девочке.
– А ты почему не в школе? А где Света? – спокойно спросила та.
– Меня сегодня освободили от уроков, а Света придет как обычно, – ляпнула Ника первое, что пришло в голову. – Я тебе сейчас горячий чай заварю.
Ника стала возиться с чайником, поджидая гостей, которые не замедлили появиться. Раздался стук в дверь, и Валя пулей бросилась к двери.
– Кто там? – спросила она.
– Телеграмма, – послышался мужской голос. – Взрослые дома есть?
– Это от папы! – крикнула девочка, быстро открывая дверь.
Ника уже стояла в прихожей, но дверь распахнулась резко и быстро. Ввалились два здоровых мужика, один из них схватил Валю, закрыв ладонью ей рот, а другой направился к Нике, но вдруг словно натолкнулся на что-то, захрипел и повалился на пол.
– Отпусти ребенка! – скомандовала Ника.
– А то что? – ухмыльнулся мужик.
– А то умрешь, – равнодушно ответила она.
– Эй, вставай, чего разлегся! – крикнул он своему подельнику.
В этот момент пятка Ники впечаталась ему в ухо. Валя сползла на пол, и Ника подхватила ее на руки. Сзади раздался звук упавшего тела. Девочка тряслась от страха.
– Ну, успокойся, говорили же тебе никому дверь не открывать. Давай, принеси-ка мне веревки, надо связать душегубов, пока они не очухались.
Валя убежала в комнату и скоро вернулась с бельевой веревкой в руках. Веревка была длинной, и Нике пришлось повозиться, пока она пеленала домушников.
– Теперь надо вызвать милицию, – сказала она Вале. – У кого-нибудь из соседей есть телефон?
– Я не знаю, – трясясь от страха, сказала девочка, – только ты не уходи, пожалуйста.
– Ладно, поступим по-другому. Сейчас я попрошу соседей, чтоб они вызвали, а я останусь с тобой.
Милиция приехала быстро, домушников опознали.
– Наконец-то, попались, – обрадовано сказал подошедший участковый. – Кто это так спеленал их.
– Я, – скромно ответила Ника.
Участковый хмыкнул и разбойничков увели. А Ника решила подождать Свету. Самое трудное было ей объяснить все произошедшее. Объясняли вдвоем с Валей. Но все равно Света ничего понять не могла, только все больше пугалась. Действительно, как понять, что ее подруга с утра пошла не в школу, а к ней домой. Откуда взялись бандиты? Как Ника справилась с двумя здоровыми мужиками?
– Я владею искусством рукопашного боя и могу легко справиться даже с тремя домушниками, – убеждала она Свету. – А к тебе пошла, потому что знала, что они придут сегодня, а у тебя дома маленькая сестра… Ну, поверь, я некоторые события знаю…
Удалось ей убедить подругу, или нет, она не знала, но ясно понимала, что теперь надо все рассказать матери, что она и сделала, вернувшись домой. Вера, конечно, поняла все, но она понимала также, что еще ничего не закончено, придется объясняться с милицией. Следователь пришел на другой день.
– Сначала побеседуем здесь, – сказал он Нике.
– Вы тоже должны присутствовать, – добавил он, глядя на Веру. – Вы ведь ее мать?
– Да, – ответила она.
– Мы арестовали двух рецидивистов, которых давно разыскиваем за целый ряд ограблений, – продолжил он. – Я бы хоть сегодня передал дело в прокуратуру, но к вам, Сычева, – он кивнул на Нику, – есть два вопроса. Как вы оказались в квартире Ивановых, и кто спеленал двух домушников?
– Света, моя подруга, я просто зашла к ней в гости, – ответила Ника.
– Вот как! Света пошла в школу на уроки, а ты к ней в гости. Очень интересно, продолжай.
– Вчера, я забыла у нее тетрадь и хотела забрать ее до начала уроков…
– Уже лучше, продолжай…
– Дома была ее сестра первоклашка, она болела и я решила приготовить ей горячий чай, поскольку на урок все равно опоздала…
– Пока все складно. Что было дальше?
– Потом пришли эти двое, сказали, что принесли телеграмму. Валя им открыла, я не успела ее остановить. Один сразу схватил малышку и стал ее душить…
– А вот отсюда давай поподробнее, – заинтересованно сказал следователь.
– Я применила приемы японской борьбы, вырубила их и связала бельевой веревкой. После этого попросила соседей вызвать милицию.
– А вот это я в протокол включить не могу, поскольку меня просто засмеют. Как шестнадцатилетняя девушка смогла отключить и спеленать двух матерых уголовников?
– Моя дочь уже пять лет занимается боевой подготовкой на полигоне, где готовят спецподразделения морской пехоты. Ее тренирует отец и другие учителя, – вступила в разговор Вера. – Вы можете допросить этих домушников.
– Так допросили! Знаете, что они рассказали? Я вам сейчас поведаю, опуская некоторые выражения. Шли они спокойно по улице, никого не трогали. Тут нарисовалась девица известной профессии и заманила бедолаг в квартиру, где избила их до невменяемого состояния и вызвала милицию, которая, не разобравшись, определила их в камеру.
– Понятно, – сказала Вера. – Я думаю, что вы уже немало таких сказок слышали. Вы можете спросить Валю.
– Спросили. Только девочка сильно напугана, и ее рассказ еще менее вразумительный, чем сочинение вашей дочери.
– И что вы предлагаете?
– Давайте договоримся так. Забудем этот эпизод. Домушников мы взяли на улице, а к Ивановым они не заходили. Ведь ничего криминального они не сделали. Не успели.
– Я согласна, никому ничего не скажу и со Светой поговорю… – сказала Ника.
– С ней уже поговорили. Значит все согласовано, тогда позвольте откланяться.
В дверях он обернулся и добавил:
– И все-таки вы рассказали не все…
В начале мая в поселок Луговое забайкальского военного округа снова вернулся авиаотряд в составе тех же восьми истребителе И16 и летчиков, которыми командовал Николай Долин, а Ника Липкина, опять в звании капитана, исполняла обязанности его заместителя. Самолеты и оборудование аэродрома обслуживала команда механиков и техников. Одинцов занимался радиосвязью и уже значительно преуспел в обеспечении устойчивой связи с самолетами. Пока связь была односторонней. На самолетах были установлены приемники, но работа с радиостанциями продолжалась и у командира и его зама были установлены полноценные радиостанциями. Устойчивой двухсторонней связи не было, но Одинцов продолжал работы. Самое сложное дело, это правильно разместить антенну. Общее командование всеми службами и летным составом осуществлял майор Кузнецов.
Стычки с японскими отрядами большими и маленькими происходили еженедельно. Разведывательные полеты выполнялись регулярно, но запрета на воздушные бои больше не было. Японские летчики в войне с Китаем приобрели боевой опыт и в воздушных боях были очень сильными противниками. В авиаотряде опытными можно было считать только командира и его зама. Разведку чаще всего выполняли парами, но были и одиночные полеты.
Однажды произошло то, что случается со всеми военными аэродромами. Он был рассекречен японской разведкой и нанесен на картах противника, как объект для бомбометания. В восемь часов утра в палатку командира отряда буквально влетел Николай Одинцов и с порога объявил, что в направлении аэродрома движутся пять японских бомбардировщиков, под прикрытием двух троек истребителей.
– Когда будут здесь?
– Через двадцать минут.
Немедленно была объявлена боевая тревога, дежурная смена немедленно поднялась в воздух. Дежурила Ника и лейтенант Иван Бессонов. Остальные экипажи быстро готовили свои машины к вылету.
– Противник движется с юго-востока, – услышала Ника в наушниках.
Связь с ведомым была односторонняя, Ника могла отдавать приказы, но ответа слышать не могла. Но даже такая связь дорогого стоила. Самолеты противника были уже на подлете.
– Атакуем бомбардировщики, с истребителями в бой не вступать, – крикнула она в микрофон.
Приказ был самоубийственным, особенно для новичка, но других вариантов не было. Пять бомберов превратят их базу в кучу развалин. Сзади один за другим взлетали истребители, из наушников раздался разъяренный голос Долина.
– Липкина! Оставить бомберов, ваша задача – истребители.
– Есть, – ответила Ника. – Бессонов держись за мной!
Выжимая из двигателя максимальную мощность, Ника стала набирать высоту. К несчастью солнце било прямо в глаза, и затемненные очки помогали плохо. На нее выходили из боевого разворота три истребителя противника. Она успела поставить свой «ишак» на крыло и очереди японцев прошли мимо, сама она первой же очередью срезала фюзеляж второго японца, первый проскочил, а третий, промахнувшись, ушел на разворот. Развернувшись она увидела, что ведомый горит. Вторую тройку японцев атаковали два «ишака».
– Липкиной – истребители, остальным бомберы, – услышала она голос Долина.
– Есть, – ответила она, пикируя на истребитель второй тройки японце.
И опять ее очередь достигла цели. Ответная очередь японца прошила крыло, что в общем-то почти не сказалось на летных качествах ее «ишака». Между тем бой достиг своего апогея, Николай отправил в аут еще один японский истребитель, а остальные три, успевшие взлететь «ишаки», зажгли два бомбера противника. Остальные начали перепахивать аэродром. Еще два наших истребителя кувыркаясь пошли к земле. В воздухе остались трое наших и три японских истребителя. Бомбардировщики, освободившись от бомб, потянулись обратно. Ника и Долин крутили карусель с японцами, один из которых потянулся за бомберами.
– Юра, догоняй бомберов, не дай им уйти! – услышала Ника голос Николая. Все-таки, Сергей молодец, подумала она. Командира в бою должно быть слышно.
Еще один японец, кувыркаясь, пошел вниз, а последний, ловко ускользнув от очередей Долина, сделав невообразимый пируэт, вышел в хвост Нике, однако стрелять не стал, а быстро пошел догонять своих.
– Я пуст… – услышала она голос командира.
– Я тоже, – ответила Ника.
– Уходим! – приказал Долин.
Приземлиться на распаханный аэродром было не просто. Но командир и его зам довольно легко справились с этой задачей, а вот третий, оставшийся в «живых» истребитель, который пилотировал лейтенант Юрий Рубинштейн, в конце полосы все-таки дал «козла».
Итоги боя были вроде бы и неплохи, учитывая, что в отряде было шесть новичков, для которых это был первый бой. Отряд потерял пять истребителей, из которых четыре были сбиты в воздухе. Японцы потеряли четыре истребителя и три бомбардировщика. Один бомбардировщик догнал и сбил Рубинштейн. Ника с Николаем сбили по два истребителя. Остальные сбитые бомбардировщики на счету двух наших сбитых летчиков. У Ники из головы не выходил тот японец, что зашел ей в хвост, но не выстрелил. Сначала она подумала, что он расстрелял боезапас, но потом иероглиф, изображенный на его кабине, показался ей знакомым.
Два сбитых пилота, – один из которых, Иван Бессонов, ведомый Ники, – вернулись в расположение отряда, остальные погибли. На аэродроме людские потери были меньше, пострадало летное поле и оборудование. У Одинцова была безнадежно испорчена полковая радиостанция, но это были восполнимые потери. Через две недели им пригнали самолеты, привезли радиостанцию и другое оборудование, утраченное в результате авиа-налета. Укомплектовали и летный состав.
В июне командующим дальневосточной группировкой войск назначили Георгия Жукова и бои активизировались. Авиаотряд, изначально которому ставились задачи сбора разведданных, все чаще вступал в воздушные схватки. Однако, больше его не бомбили, очевидно, посчитав слишком мелкой целью. На счету Ники и Николая Долина появились еще несколько побед, Бессонов и Рубинштейн тоже воевали успешно, во всяком случае, больше не давали себя сбить, а вот новичкам приходилось трудно, все-таки квалификация японских летчиков была высока.
Июльский зной не сказался на интенсивности боев. Вылеты были каждый день и не по одному разу и на гимнастерках пилотов уже сверкали награды. В одном из воздушных боев «ишаку» Ники пробили бензопровод, самолет вспыхнул, пришлось прыгать. Опыт прыжков у нее был минимальный, честно говоря, прыжок был первый, и при приземлении она подвернула ногу. Вокруг пустынная местность, до своих ковылять километров пятьдесят. Попытавшись идти, Ника осознала бесполезность этой затеи, палку было сделать не из чего, солнце палило невыносимо, а черный комбинезон усугублял ситуацию. При себе была фляга с водой, галеты, пистолет и нож. Сделав тугую повязку на ногу, используя парашютную ткань, она снова попыталась идти. На низкой высоте прошли японские истребители, возвращаясь на свой аэродром. Один из них вернулся, пролетев совсем низко над ней. Ника села на землю и вынула пистолет, но японец улетел. Отдохнув, она похромала дальше на север, надеясь на встречу со своими, но скоро выдохлась и снова села. К вечеру воды почти не осталось, галеты она даже не трогала. Снова прошли японские истребители, теперь уже на север. Один из них спустился, прошел на бреющем полете и что-то сбросил на землю. Ника инстинктивно упала, закрыв голову руками, но взрыва не последовало. Она поднялась и направилась в сторону сброшенного предмета. К ее великому удивлению это был мешок, в котором был металлический костыль, с регулировкой по высоте, фляга с водой и галеты.
Костыль ее сильно порадовал, теперь она за ночь могла доковылять до своих. В мешке она нашла записку, где корявыми печатными буквами, было написано: «Привет от Куросава». Впрочем, она еще до прочтения, поняла, чей это подарок.
Держа направление на громыхающую артиллерийскую канонаду, Ника к утру встретила конный разъезд одного из пехотных полков. К вечеру того же дня она оказалась в лазарете, а на другой день Одинцов перевез ее в расположение авиаотряда. Вывих заживал медленно и до августа Ника в боях не участвовала. Сергей продолжал свои работы по созданию полноценной рации для связи в полете. Он часто приходил в лазарет, делился своими мыслями и идеями. Однажды, совсем не в тему, он сказал жене:
– Знаешь, а я не хочу, чтобы ради меня, ты меняла существующую реальность, пусть все идет, как идет.
– А я, то же самое, решила относительно себя, и сообщу об этом Вере при встрече. Но, если что-то случится с моей тезкой, Никой Сычевой, я без колебаний снова повторю сдвиг времени, чего бы это ни стоило.
А в августе бои разгорелись с новой силой. Квантунская армия Японии перешла в наступление, но была остановлена, а затем отброшена за реку Халхин-Гол. Бои в воздухе продолжались. Аэродром бомбили еще два раза, оба раза Ника была в воздухе, а вот Одинцов… Приземлившись на перепаханное поле, Ника сама обнаружила тело своего мужа, среди разбомбленной радиоаппаратуры на узле связи. А в сентябре, буквально за пару дней до подписания перемирия с Японией погиб Долин, сгорел в самолете. Прибыл новый командир, но летать больше не пришлось, поскольку авиаотряд был отозван к месту постоянной дислокации в Ленинград.
Ника Сычева, закончив школу, была отправлена родителями в бывший пансионат искусств, теперешнее детское учреждение «Агора». Это решение было согласовано с директрисой учреждения, Марией Фингерт, при полном согласии самой Ники. Она была определена на должность воспитателя для младших воспитанниц. Ее мечта о летной школе откладывалась до совершеннолетия.
На флоте снова было учреждено управление морской разведки и Сычевы, Вера и Александр были направлены в Швецию в качестве агентов. Швеция держала нейтралитет, в то время как Гитлер буйствовал в Европе. Япония после поражения на Халхин-Голе пока поутихла, но в декабре вдруг вспыхнула война с Финляндией и у Никандры Липкиной снова начались боевые вылеты.
Финские летчики были слабее японских, но был другой, более коварный враг – холод. На холоде случалось обледенение плоскостей, и самолетом трудно было управлять, а уж выполнять сложные маневры требовались сила и великое искусство. Того и другого Нике было не занимать, но остальным истребителям приходилось туго. На морозе могло отказать все: и двигатель и вооружение и радиосвязь, которую только начали внедрять.
Постоянным ведомым у Ники был Иван Бессонов. После первого вылета в Маньчжурии, когда его сбили в первые минуты боя, он приобрел немалый опыт и уже имел на счету несколько побед. Однако, летать первым не рвался, наоборот, всячески старался быть ведомым у Ники, и не только в воздухе, из за чего постоянно подвергался насмешкам своих товарищей. Ника никак не поощряла его неназойливые ухаживания, но летать с ним ей нравилось, в бою они понимали друг друга даже без связи, по неуловимому и непонятному другим, рисунку полета. Командованию тоже нравилась эта пара, они могли выполнять задания, недоступные другим истребителям. Их никогда не отправляли сопровождать бомбардировщики, они всегда летали на перехват истребителей. Тут им не было равных.
Но на земле над ними откровенно потешались. Нику стали называть мамочкой.
– Что Ванюша не весел? Маму потерял? – шутили товарищи.
Ника, конечно, понимала, что Иван испытывает к ней отнюдь не сыновние чувства, и глубине души ей даже было приятно, но приближаться к себе не дозволяла.
– Иван, ведь я старше тебя почти на двадцать лет! Ну, возьмись за ум. Вокруг полно твоих сверстниц, – пыталась она втолковать ему. Однако он только вздыхал и смотрел на нее преданным собачьим взглядом.
Конечно, на нее засматривался не только Иван. Не смотря на сорокалетний возраст, она сохранила фигуру почти девическую, благодаря бесконечным физическим тренировкам. На вид, ей никто не давал больше тридцати. Однако, другие подходить к ней опасались, поскольку Иван, имел нрав добродушный, но силу медвежью, а кулаки пудовые. Поэтому, кроме легкого подшучивания, на которое Иван не обращал никакого внимания, никто себе ничего не позволял.
Слабая боевая подготовка и отсутствие боевого опыта делали финских летчиков легкой добычей, даже при их численном превосходстве, что случалось крайне редко. Гораздо опаснее для наших истребителей был огонь с земли. Стреляли финские зенитчики метко и патронов не жалели, а спрыгнувших на парашютах летчиков добивали лыжники, поэтому экипажи сбитых самолетов, как правило не возвращались. К тому же генерал мороз, воевал явно не на нашей стороне.
В тот предновогодний вылет не было ничего необычного, Ника с Иваном вылетели на перехват финских истребителей, которые собирались заклевать возвращающихся с задания наших бомбардировщиков. Успешно справившись с заданием, впрочем, финны, увидев нашу пару, просто сбежали без боя, они возвращались на аэродром базирования. Внезапно открыло огонь замаскированное зенитное орудие. У самолета Ники сразу был разбит хвост, и самолет штопором пошел к земле. Летчица успела выпрыгнуть из кабины. Уже в воздухе она поняла бесполезность своей затеи, приземление на снег, где она в черном летном комбинезоне была видна словно муха на белой скатерти, могло лишь продлить агонию, но никак не спасти. Через два – три часа пребывания на морозе человек превращался в ледышку. Финские лыжники могли даже не беспокоиться. Беспокоился только Иван, который с разворота, точным огнем ликвидировал зенитное орудие вместе с расчетом, и стал совершать круги над местом приземления Ники. Она махнула рукой в направлении своих, приказывая улетать, но тут же с ужасом осознала, что он не послушается. Со стороны леса раздались выстрелы и над ее головой зажужжали пули. Иван, совершая круги, начал отстреливать лыжников и довольно успешно. Наконец, поняв, что Иван не улетит, Ника решила изобразить свою гибель и, после очередных выстрелов из леса, картинно упала на снег, раскинув руки. Однако, спектакль подействовал на Ивана не так, как она рассчитывала. Выпустив весь боезапас по противнику, он пошел на посадку. Конечно, самолеты были на лыжах, но садиться на заснеженное неизвестное поле, было подобно самоубийству.
Если бы Уильям Шекспир был свидетелем разыгравшейся любовной драмы, то наверняка создал бы еще одно бессмертное произведение. Но Шекспира поблизости не было, наверное, поэтому и трагедии не случилось, а Иван приземлился без поломки и недалеко от предмета своего обожания. Когда он подбежал и схватил Нику на руки, она открыла глаза и встала перед ним. Он вдруг схватил ее в объятия и начал целовать щеки, губы, волосы…
«Ну дорвался, мужик, ох и силища у него, раздавит ведь, – думала она, – неужели прямо здесь на снегу…»
«Есть бог! Есть! – думал он. – Жива! Даже не ранена… Только бы двигатель завелся… Только бы завелся…»
Ника опомнилась, когда ее словно тряпичную куклу заталкивали в кабину «ишака». Она оказалась за штурвалом, а Иван в этот момент крутанул пропеллер. Ника инстинктивно нажала газ, двигатель завелся. Иван махнул рукой, командуя взлет. Ника высунулась из кабины и замахала рукой, призывая его.
– Давай, влезай! – Кричала она, но сквозь шум двигателя, слова не долетали.
Иван начал толкать самолет и ему почти удалось сдвинуть его с места. Тогда Ника заглушила двигатель и крикнула:
– Или вместе, или никак!
– Ладно, – ответил Иван и снова схватился за винт.
Двигатель снова завелся. Иван полез в кабину. Фонарь, конечно, не закрылся, пришлось вырвать его и выбросить. Стараясь расположиться так, чтоб не мешать двигать штурвал и не закрывать обзор, он совсем не думал о холоде. Если сказать проще, он не думал вообще ни о чем, находясь так близко от женщины, которую боготворил. Самолет взлетел. Было ли это везенье, или провидение, а может судьба, решать не нам, но за двадцать минут полета Иван замерз так, что его вынули из самолета, а точнее сняли с Ники в скрюченном состоянии и сразу отправили в медсанбат. И ни у кого из самых отъявленных шутников не повернулся язык отпускать шуточки по этому поводу.
Согревшись и придя в себя, отчитавшись за полет, Ника отправилась в медсанбат. Обморожений у нее, как ни странно, не было. Да и откуда им взяться, если Иван весь полет старался закрыть ее от ледяного ветра. Ника шла к Ивану. Инстинктивно, еще ничего не зная, она чувствовала, что сейчас должна быть рядом с ним. Это не было чувством благодарности, на войне за подобное не благодарят: сегодня он, завтра я. Скорее, это был материнский инстинкт, ведь не зря ее звали мамочкой, но было и что-то еще.
В медсанбате, в огромной палате на двадцать коек она сразу обнаружила Ивана, всего забинтованного лежащего в дальнем от окна углу. Сначала она двинулась к военврачу в чине полковника медицинской службы, решительно отодвинув вставшую на ее пути медсестру.
– Так это вы! – взглянув на нее, сказал полковник. – Ну, что ж, его можно понять. А для вас, сударыня, у меня плохие вести. Слишком велика поверхность обморожения. Все, что могли, мы сделали. Дня два проживет, дольше едва ли.
Ника вошла в палату, взяла свободный стул и сел у койки Ивана. Он был в сознании, вся голова забинтована, открытыми оставались рот и глаза.
– Жива… Жива… – повторял он, глядя на нее. – Есть бог! Слава богу, он есть…
Ника взяла его здоровую, не забинтованную руку и приложила к своей щеке. Сложные чувства обуревали ее. Неужели можно так любить! Она не поверила, что ему осталось два дня. Такого быть не может. Она никуда не уйдет, будет кормить его с ложки, убирать за ним… Он не должен… Он не может умереть. Иван замер, рот его дрогнул:
– Господи, за что мне такое счастье…
– Я тебя выхожу… – сказала Ника, наклонившись к нему, – но и ты уж постарайся…
Вряд ли он слышал ее сквозь толстый слой бинтов, но, несомненно, понял, что она сказала. И Ника превратилась во внештатную санитарку, сначала она спала на стуле рядом с Иваном, потом раненные принесли ей скамью. Она помогала медсестрам перебинтовывать его, кормила и убирала за ним. Почти безвыходно находилась в палате. Другие раненные, старались помочь ей.
– Да-а, если бы у меня была такая сиделка… – вздохнул обожженный танкист. – На таких руках и умереть в радость.
– Что ты мелешь, идиот! – ответил обмороженный пехотинец. – Для такой красивой женщины надо жить!
Иван прожил пять дней. История его обморожения была уже всем известна, приезжал даже корреспондент одной Ленинградской газеты. Интервью, правда, он взять не смог, поскольку Ника была занята только лечением и уходом за Иваном, а тот кроме Ники никого не видел. Когда она отходила, он просто закрывал глаза. Интервью ему с удовольствием дал медперсонал и раненные, украшая историю героическими подробностями, перебивая, и беззлобно переругиваясь друг с другом. Корреспондент уехал, а на пятый день в палате появился комполка.
– Липкина! Какого черта ты здесь делаешь! – заорал он. – Ты знаешь, что тебя расстреляют за дезертирство.
– Товарищ полковник, – сказал подошедший военврач. – Я попрошу вас сменить тон. Здесь раненные, а не преступники.
– Извините, – ответил комполка, – Липкина, немедленно отправляйтесь в расположение части.
– Да, будь ты человеком, полковник! Последние часы доживает ваш летчик. Дай ты ему умереть спокойно, – раздраженно сказал военврач.
– Так ведь расстреляют же ее за дезертирство, – обескуражено ответил комполка.
– Возьмите вот, почитайте, – сказал военврач и сунул полковнику в руку Ленинградскую газету.– Здесь статья про них. Может, пропадет охота расстреливать.
Комполка вышел из палаты. За все время разговора Ника ни разу не обернулась. А Ивану, казалось, стало лучше, он даже пытался приподняться. Разговор он, конечно, не слышал, поскольку держал ее за руку и пытался что-то сказать.
– Никандра, ты самое лучшее, что было у меня в жизни. Я знаю, что сегодня у меня все закончится. Если б можно было все вернуть назад, я повторил бы все снова. Эти пять дней дали мне столько счастья, сколько может вместить душа. Я даже стихи сочинил, вот послушай:
Кто-то верит в бога,
А кто-то в коммунизм.
Без веры людям плохо,
Без веры ты один.
И крестик под одеждой,
Я прячу чуть дыша,
В нем капелька надежды,
В нем чистая душа.
У Ники закапали слезы, чем она заслужила такую любовь, что нашел в ней этот простой рабочий парень, закончивший летное училище. Разве вообще можно так любить? Хотя каждый любит, как умеет, на вопрос как можно и как нельзя еще никто не ответил. А Иван выпростал из-под одеяла вторую руку с забинтованными пальцами и что-то положил Нике на колени.
– Это крестик. Мне его мама дала, когда провожала в училище. Только я его не носил, все думал, что бога нет. А он есть! Теперь я точно знаю. Бог есть! Ты надень его и ничего не бойся. Никто не посмеет тебя тронуть. Он будет оберегать тебя, потому что в нем будет моя душа.
К вечеру Ивана не стало. Пришли санитары и унесли тело. Ника собралась и отправилась в расположение полка. По пути ее встретили сотрудники НКВД, молча разоружили, забрали документы и отвели на гауптвахту полка. За время этой процедуры она не сказала ни слова, выражая полное безразличие к своей дальнейшей судьбе. «Может быть, надо было застрелиться там, на поле, а не разыгрывать театр? – думала она. – Тогда и Иван был бы жив. Хотя нет. Замерз бы вместе со мной. Ничего не изменить. Только противно получить пулю от своих, да еще за дезертирство». Она поправила крестик Ивана на груди, улеглась на лавку и заснула сном младенца.
– Липкина! На выход! – услышала она знакомый голос.
Кто-то тряс ее за плечо. Еще ничего не понимая со сна, она поднялась с лавки.
– Хоть бы выспаться дали напоследок, – пробурчала она.
Перед ней стоял Василий Дятлов в форме дивизионного комиссара и улыбался. Сзади топтался с хмурым видом капитан НКВД.
– Вовремя я на этот раз! – сказал он.
– Товарищ дивизионный комиссар, вы не имеете права, заговорил капитан. – Она дезертир и по законам военного времени…
– Ты статью в газете читал?
– Это ничего не меняет, она отсутствовала пять дней без уважительной причины. Это дезертирство и по законам военного времени…