Не вчера родился. Наука о том, кому мы доверяем и во что верим

Конфликты и эволюция коммуникации

Ключ к объяснению таких странных форм поведения является и ключом к пониманию того, как мы оцениваем сказанное нам. Поможет здесь теория эволюции коммуникации.

Чтобы истинная коммуникация состоялась, необходимо наличие специальных механизмов целенаправленной адаптации как у стороны, посылающей сигналы, так и у стороны, принимающей сигналы^[58]. Например, обезьяны верветки используют сложную систему тревожных звуковых сигналов, позволяющую им предупреждать друг друга о приближении орлов, змей, леопардов и других хищников. У верветок должен быть механизм, инициирующий соответствующий крик, когда замечен какой-либо из хищников, а также механизм, запускающий должную реакцию на каждый из этих криков: взбираться на дерево не слишком полезно, если рядом кружит орел^[59]. Крики тревоги, оповещающие о разных хищниках, ясно свидетельствуют о развитой системе коммуникации.

Даже если одна сторона обладает специальными механизмами, позволяющими и производить, и воспринимать сигналы, при отсутствии другой стороны подлинная коммуникация невозможна. Вместо коммуникации могут быть признаки, для считывания которых достаточно способностей только лишь у принимающей стороны. Например, взрослые млекопитающие способны отличать детенышей своего вида от его взрослых представителей. Однако им не нужна для этого коммуникация; они могут опираться на признаки – и прежде всего на размер. Детеныши не эволюционировали так, чтобы быть маленькими, следовательно, опознаются как детеныши. Малый размер – признак детского возраста, а не сигнал.

Итак, теория эволюции путем естественного отбора диктует, что если механизмы коммуникации сформировались, то это произошло лишь потому, что они повысили эволюционную годность как особей, посылающих сигналы, так и особей, принимающих сигналы. Годность в теории эволюции – это репродуктивный успех особи, включающий не только ее собственное воспроизводство, но и воспроизводство ее копий. Таким образом, индивиды могут повысить свою годность не только производя больше отпрысков, но и помогая своему потомству – имеющему больше шансов передать любой новый генный вариант, которым обладает индивид, – обзавестись более многочисленным собственным потомством; в биологии это называется инклюзивной годностью.

В некоторых случаях эволюция коммуникации носит довольно прямолинейный характер. У клеток живого организма одинаковая годность: и клетки вашей печени, и клетки головного мозга увеличивают свою годность, когда вы размножаетесь. У всех этих клеток идеально согласованные интересы. В результате ни у одной клетки нет причин не доверять тому, что может сообщать другая клетка того же тела, нет и никаких препятствий для эволюции коммуникации между ними. Действительно, наши клетки продолжают слушать друг друга, даже когда некоторые из них становятся злокачественными: раковые клетки испускают сигналы, приказывающие телу создавать больше кровеносных сосудов, и тело подчиняется^[60].

Сущности также могут иметь общую годность, не будучи частями одного и того же тела. Например, годность рабочих пчел всецело связана с репродуктивным успехом матки. Рабочие особи не способны размножаться самостоятельно, и единственная возможность для них передать свои гены – потомство матки. В результате у рабочих пчел нет стимула обманывать друг друга, поэтому каждая пчела может доверять сигналам другой пчелы, не нуждаясь в перепроверке, даже если та, другая, сообщает, будто посреди озера есть цветы.

В то же время разнообразная коммуникация осуществляется и между индивидами, не имеющими общей годности. В этих потенциально конфликтных взаимодействиях многие сигналы могут повысить годность особей, которые их посылают, нисколько не повысив годности получателей или даже снижая ее. Например, верветка может издать крик тревоги не потому, что появился хищник, а потому, что заметила обильно плодоносящее дерево и хочет отвлечь других обезьян, а сама без помех попировать. Мы могли бы назвать такие сигналы нечестными или ненадежными, подразумевая, что они вредны для получателей.

Ненадежные сигналы, если они многочисленны, угрожают стабильности коммуникации. Если получатели перестают выигрывать от коммуникации, то эволюционируют таким образом, что перестают обращать внимание на сигналы. Не обращать на что-то внимание нетрудно. Если данная структура больше не выгодна, она исчезает – как исчезли глаза у крота и пальцы у дельфина. То же самое было бы применимо, скажем, к структурам нашего слухового аппарата или головного мозга, служащим для обработки звуковых сообщений, если бы эти сообщения были в целом вредны для нас.

Аналогично если бы получатели сигналов извлекали из них настолько большое преимущество, что отправители перестали бы выигрывать от коммуникации, то последние постепенно эволюционировали бы так, что прекратили бы посылать сигналы^[61]. Коммуникация между индивидами, не имеющими общих стимулов – общей годности, по определению хрупкая. И чтобы она нарушилась, стороны не обязательно должны быть заклятыми врагами.

Удивительные примеры провала коммуникации

Мы привыкли считать, что при беременности отношения матери и ее потомства симбиотические. В действительности они с самого начала в какой-то мере конфликтные. Чтобы максимизировать собственную годность, мать не должна отдавать все свои ресурсы плоду, который она вынашивает. Часть ресурсов следует уделить уже рожденным и будущим детям (следовательно, и самой себе). Плод, напротив, будет развиваться в сторону предпочтения собственных потребностей нуждам своих братьев и сестер. Вследствие этой асимметрии давления естественного отбора на мать и на плод эволюция должна заставить плод запрашивать у матери больше ресурсов, чем для нее было бы оптимально выделить любому своему отпрыску.

Эволюционный биолог Дэвид Хэйг находчиво предположил, что эта разница давлений естественного отбора на мать и на плод объясняет, наряду со многими другими явлениями, странности в работе инсулиновой системы у беременной женщины^[62]. Через плаценту плод вырабатывает и выделяет гормоны в кровоток матери. Один из этих гормонов, плацентарный лактоген человека (hPL), повышает инсулинорезистентность. Чем более мать резистентна к инсулину, тем дольше уровень сахара в ее крови остается повышенным и тем больше ресурсов может заполучить плод. В ответ организм матери увеличивает собственную выработку инсулина. В конечном счете мать и плод достигают своего рода равновесия, при котором уровень сахара в крови остается повышенным немного дольше обычного, но намного меньше времени, чем это было бы, если бы организм матери не вырабатывал повышенные дозы инсулина. Плод прилагает неимоверные усилия, пытаясь управлять содержанием сахара в крови матери: плацента выделяет от одного до трех граммов hPL в день^[63]. Для крохотного организма, занятого ростом, это существенный расход ресурсов. Для сравнения: плацентарные гормоны, не участвующие в этом «перетягивании каната», могут влиять на мать при дозах в тысячу раз меньших.

Логика эволюции не только придает смысл некоторым удивительным явлениям, как, например, использование гормонов матерью и плодом в борьбе за ресурсы, но и ставит новые дилеммы. Возьмем хотя бы те же крики тревоги. Вплоть до 1960-х гг. их функция в общем представлялась самоочевидной: особи издают эти звуки, чтобы предупредить других членов своей группы. Даже если система предупреждающих сигналов означает, что особь тратит время на осматривание, вместо того чтобы, скажем, кормиться, а также становится более легкой добычей для хищника, считалось, что дело того стоит, поскольку это повышает шансы на выживание группы. Биолог Джордж Уильямс в своей классической книге «Адаптация и естественный отбор» (Adaptation and Natural Selection), опубликованной в 1966 г., яростно спорил с этой логикой. Допустим, что одна особь в группе эволюционировала таким образом, чтобы не издавать предупреждающие крики или издавать их менее часто. Эта особь находится в лучшем положении, чем все остальные: она продолжает пользоваться выгодами предупреждений со стороны соплеменников, но платит за это меньшую цену или не платит вообще. Такой признак будет отобран и распространится в популяции, и в конце концов никто больше не станет издавать звуки тревоги. Почему же эти сигналы сохраняются у столь многих видов? В некоторых случаях ответ можно найти в родственном отборе. Например, желтобрюхие сурки издают сигналы тревоги, но не все они делают это одинаково. Большинство сигналов тревоги издают матери, только что принесшие потомство. Детеныши, хуже взрослых особей умеющие замечать хищников, могут получить от этих сигналов значительный выигрыш. Предупреждение своих детенышей об опасности для матерей обернется выгодой, а о том, чтобы предупреждать других членов группы, они не заботятся^[64].

Аналогично, возможно, объясняются некоторые сигналы тревоги у арабских тимелий: они живут группами тесно связанных друг с другом особей, и предупреждающие звуки способны повысить годность птицы, которая их издает, тем, что помогают выжить ее потомству или потомству ее братьев и сестер^[65]. Однако трудно понять, почему порой одинокие тимелии тоже издают звуки тревоги, хотя им некого предупреждать об опасности.

Удивительные примеры успеха коммуникации

Логика эволюции коммуникации объясняет, почему индивидам, имеющим много общего (матери и ее плоду), бывает так трудно эффективно взаимодействовать друг с другом. Она также объясняет, как возникает коммуникация между сторонами, которые кажутся обреченными исключительно на противостояние. Хотя наличие и выраженность общих стимулов важны, еще больше значит возможность – или ее отсутствие – гарантии честности сигналов и, следовательно, их по большей части полезности для получателей.

Какие общие стимулы существуют у хищника и жертвы? Никто из них не хочет терять ресурсы. При условии что дичь почти наверняка убежит от хищника, обоим будет лучше, если хищник вообще не станет нападать и оба сэкономят энергию. Однако добыча не может просто послать хищнику сигналы, означающие: «Ты не сможешь меня поймать!» У всякой дичи был бы стимул отправлять такие сигналы, даже у особей слишком молодых, старых, усталых, раненых или неподготовленных, чтобы спастись от хищника. Тогда у хищников не было бы никаких оснований верить сигналу. Чтобы подобный сигнал работал и сохранялся, вероятность того, что он исходит от особи с достаточно высокой годностью, чтобы спастись, должна быть очень велика. Иначе сигнал не будет эволюционно устойчивым, а следовательно, станет отбраковываться естественным отбором и в конце концов исчезнет (а то и вообще не возникнет).

Возможно, именно поэтому сохраняется сигнал тревоги у арабской тимелии. Издавая этот звук, тимелия сообщает хищнику, что его заметили. Как только хищник был замечен, его шансы совершить успешную атаку сильно понижаются и теперь птица может искать укрытие. Животные многих видов, от ящериц до сумчатых крыс, предупреждают хищников подобным образом^[66]. Что заставляет сигнал быть честным, гарантируя его эволюционную устойчивость? Почему тимелии не издают эти звуки через небольшие интервалы просто на всякий случай – вдруг поблизости хищник? Одна из причин в том, что звуки не всегда удерживают хищника от атаки; они лишь снижают ее вероятность. Если жертва уже замечена хищником, есть смысл издать тревожный сигнал. Если жертва еще не замечена, то она лишь выдаст свое местоположение всем хищникам, пребывающим поблизости, и, поскольку сама она не знает, где они могут находиться, ее шансы на спасение оказываются низкими. В результате у добычи есть стимул издавать тревожные сигналы, только если она действительно заметит хищника, а потому эти сигналы заслуживают доверия.

Отпугивающие хищников сигналы имеют «врожденное» свойство внушать доверие, но их можно сделать еще более убедительными, если жертва каким-то явным образом повернется в сторону хищника: она не могла бы так сделать, если бы уже не заметила его, и это добавляет ее сигналам еще больше достоверности^[67]. Например, газели Томсона поворачиваются задом к хищнику, как только его увидят. Зад у них белый, благодаря чему хищнику проще воспринять сигнал^[68]. Таким образом, томми могут подать преследователю знак, что он замечен, несмотря на то что газель смотрела в другую сторону, – на случай если круп покажется хищнику слишком аппетитным, чтобы пройти мимо.

Газели Томсона не только демонстрируют хищникам свой зад, но и подпрыгивают. Эти высокие прыжки далеко не бесполезны: они также служат отпугивающими хищников сигналами. Газели сообщают хищникам, что находятся в прекрасной форме и наверняка убегут от них, так зачем зря терять силы? Подпрыгивание – надежный сигнал, потому что лишь здоровая и сильная газель может делать это достаточно долго и подскакивать достаточно высоко, чтобы хищник передумал нападать.

Подпрыгивание – хорошая иллюстрация того типа данных, которые используются для проверки гипотезы эволюции. Откуда мы знаем, что главная функция подпрыгивания газелей Томсона – предупреждение атаки хищника? Для начала мы можем отбросить альтернативные гипотезы. Подпрыгивание не увеличивает скорость газели; эти животные перестают подпрыгивать, если хищник приближается^[69]. Оно бесполезно для избегания препятствий, поскольку газели обычно подпрыгивают, даже если на пути ничего нет. Для хищника оно не служит просто сигналом, что он замечен, так как при виде гепарда вдали газели вряд ли начнут подпрыгивать. Гепарды атакуют из засады, и поэтому их не волнует способность газели выдерживать долгую гонку.

После того как эти варианты отброшены, подумаем, какие свидетельства можно привести в пользу гипотезы, что подпрыгивание выполняет функцию предупреждения хищнику воздержаться от преследования. Итак, во-первых, газели подпрыгивают в ответ на появление определенных хищников – гиеновых собак, занимающихся загонной охотой. Сигнал имеет смысл, если газели демонстрируют свою способность быстро бежать долгое время. Во-вторых, газели больше подпрыгивают в сезон дождей, когда находятся в лучшей форме, а не в сухой сезон, когда их физические возможности снижаются. В-третьих, подпрыгивание эффективно: тех газелей, которые подпрыгивают больше, гиеновые собаки преследуют реже, а если погоня все же началась, то, как правило, переключаются на менее резвых.

Как посылать дорогостоящие сигналы бесплатно

Естественный отбор выработал изощреннейшие способы обеспечения честности коммуникации даже при очень конфликтных отношениях, сделав передачу ненадежных сигналов практически невозможной. Тимелии не могут координировать свои звуки тревоги с сигналами невидимых хищников. Убедительно подпрыгивать могут лишь сильные газели. Тем не менее у людей, кажется, нет сопоставимых способов демонстрации надежности посылаемых ими сообщений. За редкими анекдотическими исключениями – вроде произнесения слов «я не немой», непреложно доказывающих, что человек владеет даром речи, – у нас нет врожденных ограничений на передачу ненадежных сигналов посредством вербальной коммуникации. В отличие от больных газелей, просто не способных высоко подпрыгивать, мошенник прекрасно может дать вам бесполезный совет.

В качестве средства поддержания устойчивой человеческой коммуникации обычно называют дорогостоящее сигнализирование: если за отправку сигнала приходится платить, это гарантирует его надежность. Дорогостоящее сигнализирование, предположительно, объясняет многие загадочные человеческие поступки. Покупка лакшери-бренда – дорогостоящий сигнал богатства и статуса^[70]. Строгие религиозные ритуалы – от частых публичных молитв до постов – дорогостоящий сигнал верности человека религиозной группе^[71]. Опасные действия – от охоты на черепах в племени охотников и собирателей Мериам до рискованного вождения у американских подростков – дорогостоящие знаки собственной силы и мастерства^[72].

На дорогостоящие сигналы часто ссылаются, но часто понимают их неправильно. Создается интуитивное впечатление, что дорогостоящий сигнал срабатывает благодаря цене, уплачиваемой теми, кто подает надежный знак. Раз кто-то заплатил больше тысячи долларов за последний айфон, значит, владение этим гаджетом – заслуживающий доверия признак богатства. В действительности значение имеет то, что в сравнении с надежными сигнализаторами источники ненадежных сигналов платят более высокую цену, посылая то же оповещение. Иными словами, важна не стоимость нового айфона как таковая, а тот факт, что потратить столько денег на телефон более затратно бедняку, возможно лишившему себя ради этой покупки самого необходимого, чем богатому человеку, для которого лишняя тысяча долларов, скорее всего, ничего не значит^[73].

Поскольку важно именно различие – между стоимостями отправки надежного сигнала и ненадежного, – абсолютный уровень стоимости не играет роли. В результате дорогостоящее сигнализирование может, как это ни странно на первый взгляд, сделать сигнал надежным, даже если вообще ничего не платится. Пока ненадежные сигнализаторы платят больше за передачу сигналов, надежные сигнализаторы могут посылать их даром. Беседки шалашников иллюстрируют эту логику.

Сейчас уже общепринято такое объяснение: самцы шалашника строят свои беседки, чтобы привлекать самок. Действительно, украшенная лучше других беседка позволяет своему создателю привлечь больше партнерш для спаривания^[74]. Но с чего бы самкам шалашника вестись на затейливые беседки? В конце концов, в них нет никакой практической надобности. Как предположил биолог Амоц Захави, углубленно занимавшийся разработкой теории дорогостоящих сигналов, шалашники показывают свою ценность как брачных партнеров демонстрацией того, что способны понести затраты на строительство нарядных беседок, ведь, может быть, им приходилось рисковать или голодать, разыскивая яркие безделушки вместо лакомств^[75]. Между тем сооружение беседок не особенно затратно: в сезон строительства шансов погибнуть у самцов немного, несмотря на все их дизайнерские усилия^[76]. Что же тогда делает беседку надежным сигналом?

Ответ был найден, можно сказать случайно, орнитологом Джо Мэдденом, когда он попытался обмануть самок шалашников, добавив к некоторым беседкам ягод^[77]. Обычно самки предпочитают спариваться с самцами, построившими беседки с самым обильным ягодным декором. Однако ягоды, добавленные Мэдденом, не вызвали такого эффекта. И дело не в том, что ученый плохо разбирался в ягодах с точки зрения шалашников. Одни самцы-конкуренты просто игнорировали беседки, которым Мэдден добавил ягоды. Другие шалашники видели в этих лишних ягодах знак того, что владельцы данных беседок пытаются продемонстрировать свой более высокий, чем в реальности, статус, и разоряли такие постройки, чтобы поставить их создателей на место.

Затраты на строительство нарядной беседки в любом случае невелики, и не они поддерживают стабильность системы сигналов, а бдительность самцов, которые следят за постройками друг друга и налагают бремя затрат на тех, кто возводит роскошные не по рангу беседки. В результате, поскольку никто из самцов не пытается построить беседку лучшую, чем способен защитить, эти сооружения выступают заслуживающими доверия оповещениями о качестве самцов без сколько-нибудь существенной стоимости. Это и есть дорогостоящий сигнал, посылаемый бесплатно (или почти бесплатно, поскольку шалашники несут косвенные затраты, связанные с контролем беседок других самцов).

Как мы увидим, эта логика имеет принципиальное значение для понимания механизмов, которые позволяют формам человеческой коммуникации оставаться стабильными. Так, речь не сопряжена ни с какими неотъемлемыми затратами: в отличие от покупки последней модели айфона, словесное обещание чего-либо само по себе не требует расходов. Вербальная коммуникация в этом смысле хорошо характеризуется поговоркой «Язык без костей»; следовательно, казалось бы, вербальные сигналы трудно счесть дорогостоящими. Это, однако, не так. Значение имеют затраты не тех, кто сдержит слово, а тех, кто его нарушит. Пока существует механизм налагания существенного бремени затрат на отправителей ненадежных сообщений, выражающегося хотя бы в том, что им меньше доверяют в дальнейшем, мы имеем дело с дорогостоящим сигнализированием и коммуникация остается устойчивой. Безусловно, то, что люди выработали способы посылать заслуживающие доверия сигналы без необходимости всякий раз платить за это, стало важнейшей составляющей их успеха.