Самураи. Подлинные истории и легенды

Минамото-но Райко: Бдительный и твердый

В старые времена Минамото-но Райко (которого также называли Ёримицу; 948–1021) приводили в пример японским детям как образцового воина, который, командуя четырьмя самураями, победил на горе Оэ чудовище по имени Сютэндодзи, «пьяница». Говорили, что так звали шайку разбойников. Если это правда, то в обязанности Райко, занимавшего пост губернатора в нескольких провинциях, безусловно входило подавление подобных «элементов».

Четверо храбрецов, которых называли причудливым именем ситэн-но, «четверо стражей», это: Ватанабэ-но Цуна (953–1024), Саката-но Кинтоки (даты жизни неизвестны), Усуи Садамицу (955–1021) и Урабэно Суэтакэ (950–1022). О Суэтакэ рассказывается и в других историях, некоторые из которых включены в данную книгу.

Известно, что за годы губернаторства Райко скопил значительное состояние. Так, в 988 г., когда Фудзивара-но Канэиэ (929–990), бывший в то время регентом, в честь своего шестидесятилетия устроил пир, Райко подарил гостям 30 лошадей. А в 1018 г., когда канцлер Фудзивара-но Митинага (966–1027) построил новый дворец, Райко предоставил всю мебель. Он также стал одним из немногих представителей военного сословия, которых в тот ранний период допускали ко внутреннему двору.

Возможно, что именно благодаря связям при дворе рэнга Райко была включена в императорскую антологию. Лишь единицы из воинов удостаивались тогда такой чести. Стихотворение, написанное вместе с женой, вошло в пятую императорскую антологию «Кинъёсю». В заглавии описываются обстоятельства, при которых оно было создано:

Когда Минамото-но Райко прибыл к месту службы в качестве губернатора Тадзима, он увидел, что перед его домом протекает река Кэта. Однажды он заметил лодку, спускающуюся вниз по течению, и спросил о ней слугу, только что открывшего окно. Слуга ответил, что это собирают растение, которое называется тадэ. И тогда Райко произнес:

Лодка, собирающая тадэ, проплывает мимо.

Его жена продолжила:

Я думала, это кто-то быстро гребет пред рассветом^[22].

Следующий рассказ взят из «Кокон тёмон дзю» («Собрание записанного и услышанного в старые и новые времена», разд. 335).

* * *

Возвращаясь как-то холодной ночью, Райко увидел, что находится рядом с домом Ёринобу. Тогда он отправил Кинтоки с посланием: «Мне случилось проходить мимо. Стужа просто ужасная. Не найдется ли у вас доброго вина?»

В это время Ёринобу как раз пил вино, и потому очень обрадовался и сказал Кинтоки: «Скажи своему господину о том, что видишь здесь. Мы очень рады его просьбе. Пусть он окажет нам честь и присоединится к нам». Райко тут же вошел.

Пока они обменивались чашками с сакэ, Райко взглянул в сторону конюшен и увидел парня, связанного веревкой. Он изумился и спросил Ёринобу: «Кого это вы там связали?»

«Кидомару»^[23], – ответил тот.

Райко встревожился. «Если это правда Кидомару, то почему вы его связали таким образом? Если он совершил преступление, я бы не относился к нему так беспечно».

Ёринобу согласился, что Райко прав. Он подозвал одного из своих воинов и приказал связать Кидомару покрепче и приковать цепями, дабы тот не убежал.

Услыхав слова Райко, Кидомару разозлился и сказал себе: «Будь он проклят. Что бы ни случилось, я отомщу ему прежде, чем кончится ночь».

Выпив несколько бутылей, Райко и Ёринобу опьянели и отправились спать. Когда все затихло, Кидомару, обладавший большой силой, порвал веревки и цепь и сбежал. Затем через окошко во фронтоне крыши он пробрался в то место, что над потолком комнаты, в которой спал Райко^[24]. Он решил сломать потолок и упасть прямо на Райко, чтобы сразиться с ним.

Однако Райко был не прост. Он почувствовал, что задумал Кидомару, и решил, что позволить ему спрыгнуть на себя будет слишком опасно. Затем он сказал: «Кто-то побольше ласки, но поменьше куницы шумит наверху».

Потом он громко позвал: «Есть там кто-нибудь?»

Цуна откликнулся и вошел.

Райко сказал: «Мы хотели к завтрашнему дню добраться до Курама. Сейчас еще ночь, но я хочу отправиться прямо сейчас. Передай это всем».

Цуна ответил: «Господин, все готовы!»

Услышав это, Кидомару понял, что не сможет расправиться с Райко здесь и сейчас. Он думал, что Райко пьян и крепко спит. Любая неподготовленная попытка обернется бедой не для Райко, но для него самого. Поэтому он решил попытаться напасть еще раз, на следующий день, на пути к Курама. Размышляя так, он выбрался из-под крыши.

Добравшись до поля, через которое шла дорога к горе Курама, Кидомару огляделся, но не смог найти подходящего места, чтобы спрятаться. Тогда он выбрал самого большого буйвола из тех, что паслись неподалеку, убил его и перетащил к дороге. Он вспорол буйволу брюхо, выпотрошил его, спрятался внутрь и стал ждать.

Вскоре появился Райко. Он был облачен в белую охотничью одежду и играл мечом. Его сопровождали четверо воинов: Цуна, Кинтоки, Садамицу и Суэтакэ. Райко остановил лошадь и сказал: «Забавное поле. И сколько здесь скота. Поохотимся-ка на буйвола».

Все четверо с радостью бросились вперед, соревнуясь друг с другом и стреляя в животных стрелами хикимэ. Это было достойное зрелище. И вдруг Цуна достал настоящую, острую стрелу и выстрелил в мертвого буйвола.

Пока все в изумлении глядели на него, брюхо мертвого буйвола зашевелилось. Из него выскочил здоровенный парень с обнаженным мечом и бросился на Райко. Это был Кидомару! Из его тела торчала стрела, но он, казалось, не замечал ее. Он мчался к своему врагу. Но Райко ничуть не утратил присутствия духа. Он вытащил свой меч и одним ударом отсек Кидомару голову.

Однако Кидомару не упал и сумел даже ударить мечом по седельной луке Райко. Его голова отлетела и ударилась об украшение упряжи. До самого конца он оставался храбрым и бесстрашным.

Стражи и повозка: Забавная история С описанием происхождения ханива

Лошадь была незаменимой для японского воина с самых древних времен. Об этом свидетельствуют фигуры ханива, которых в гигантских усыпальницах древних императоров и знатных людей найдено огромное множество. Некоторые фигуры изображают коней в боевом снаряжении. Существует теория, что в Японию в IV–V вв. вторглись из Сибири тунгусские племена кочевников. Это занимательное предположение сделал историк Эгами Намио в тот короткий период после второй мировой войны, когда, по выражению другого историка, Иноуэ Мицусада, пьянящее чувство освобождения от гнета милитаристов и дзингоистов переполняло всю нацию. Однако эта концепция не нашла большого числа сторонников.

Однако в Японии не было того, о чем в первую очередь подумает любой, рисующий в своем воображении образы древнегреческих персонажей, таких как Ахилл или Гектор, или кого-либо из более реальных героев Древнего Китая – воинов, основателей нации и государства. Речь идет о колеснице. Вот почему трое из «четверых стражей» Минамото-но Райко оказались в такой неподобающей воину растерянности, о чем говорится в следующем эпизоде из «Кондзяку моногатари сю» (т. 28, разд. 21).

События разворачиваются на следующий день после праздника Камо в четвертом месяце, когда жрица святынь Камо в сопровождении императорского посланника возвращается в свое обиталище в Мурасакино. Праздничная процессия была, пожалуй, самой пышной в те дни и привлекала огромные толпы людей, в том числе и знатную аристократию. Этот праздник, ныне называющийся Аои Мацури, отмечается 15 мая в Японии и сегодня и считается одним из трех главных празднеств.

История, как и приводившийся выше рассказ о Саканоуэ-но Харидзуми, свидетельствует, насколько значительным было в то время подчинение самураев аристократии. Воинов же из восточных земель считали, как наших трех героев, деревенщиной, объясняющейся на трудновоспринимаемом местном наречии.

* * *

У губернатора Сэтцу Минамото-но Райко было три великих воина: Тайра-но Хидэмити, Тайра [Урабэ] – но Суэтакэ и Саката-но Кинтоки. Все они отличались примечательной внешностью и ловкостью рук. Они были умны и мудры в замыслах и интригах. Ничто не могло опорочить их. Они совершили множество военных подвигов на востоке, и люди боялись их. Сам губернатор Сэтцу относился к ним с большим почтением и держал на особом положении.

Однажды, на следующий день после праздника Камо, трое воинов обсуждали, как бы им посмотреть на шествие.

«Все мы можем ехать в Мурасакино на лошадях, но это же будет слишком вызывающе, – согласились они. – С другой стороны, мы не можем отправиться туда пешком, пытаясь скрыть наши лица. Мы жаждем увидеть шествие, но не знаем, что делать».

«А что если взять повозку у знакомого нашего монаха? – предложил один из них. – Тогда мы сможем смотреть на представление с повозки».

«Нам запрещено ездить на повозке, – сказал другой. – Если стражники знати узнают нас, они вышвырнут нас и побьют. Они даже могут убить нас».

«А что если мы опустим занавески, как если бы мы были женщинами?» – предложил третий.

«Вот это здорово», – разом вскричали все трое.

Они сразу же взяли повозку у друга монаха, опустили шторки, облачились в таинственные, приличествующие правилам одежды цвета индиго и забрались внутрь. Они спрятали обувь и не высовывали из повозки рукава, поэтому экипаж выглядел почти таким, в каком ездят женщины.

Повозка двинулась в сторону Мурасакино. Все трое никогда прежде не ездили таким образом: их кидало и бросало во все стороны, как если бы их заперли в коробку с крышкой и трясли что есть силы. Они падали друг на друга, ударяясь головами о борта, они то оказывались щекой к щеке друг с другом, то падали на спину. В конце концов они так устали, что уселись на днище повозки. Это было невыносимо. По дороге они лишились всех сил. Подножки повозки были залиты их рвотой. В отчаянии они сбросили с себя головные уборы.

Вол оказался очень хорошим и несмотря ни на что упорно тащил повозку вперед. Несчастные воины только кричали на своем ужасном наречии: «Не так быстро, не так быстро!» Услышав это, люди, ехавшие в экипажах рядом с ними, и их слуги, шедшие позади, были весьма озадачены.

«Что за люди едут в этой женской повозке? Они же кричат как простофили с востока, разве не так? – говорили они друг другу.

– Может быть, это чьи-то дочери едут посмотреть на шествие?»

Однако раздававшиеся громкие голоса, без сомнений, принадлежали мужчинам, что озадачивало их еще больше.

Наконец они добрались до Мурасакино, остановили повозку и распрягли вола. Их повозка доехала до места в числе первых, так что у них оставалось еще много времени. Но воинов, казалось, поразила морская болезнь, чувствовали они себя ужасно. Перед глазами все плыло. Они так ослабели, что тут же заснули.

Процессия прошла мимо, но они спали как убитые и пропустили ее. Они зашевелились только тогда, когда все закончилось и люди стали шуметь, запрягая в свои повозки волов. Все еще чувствуя себя больными и поняв, что они проспали процессию, воины стали злыми и сердитыми.

«Если мы отправимся на повозке обратно, то точно не выдержим, – сказали они. – Никто из нас не боится броситься на лошади в тысячную толпу врагов, это для нас обычное дело. Но полагаться на милость презренного и сопливого мальчишки, погоняющего вола, и позорить себя – это уж слишком. Если мы поедем на этой повозке, то вряд ли доберемся обратно живыми. Лучше подождем немного и отправимся обратно пешком, когда никого не будет».

Решив так, они вышли из повозки, только когда все уже разъехались. Отослав повозку обратно, они надели обувь, надвинули на лоб головные уборы и, прикрывая лица веерами, возвратились в дом губернатора Сэтцу в Итидзё.

Позже Суэтакэ сказал: «Мы, несомненно, храбрые воины. Но сражаться с повозкой бессмысленно. После этого ужасного путешествия мы впредь даже не приближались к ней».

* * *

Здесь также стоит привести рассказ о происхождении ханива. Как свидетельствует фрагмент «Нихон сёки» («История Японии»), приведенный ниже, эти глиняные фигуры, наивной красотой которых так восхищался Пикассо, появились в правление одиннадцатого императора Суйнина, когда при похоронах знатных особ их стали класть в усыпальницы, отказавшись от человеческих жертвоприношений.

Однако описания погребения вместе с покойником живых людей, встречающиеся в «Кодзики» («Записи о деяниях древности») и «Нихон сёки», порой противоречат друг другу. В «Кодзики» говорится, что человеческие жертвоприношения вошли в практику после смерти принца Ямато Хико – того самого, чьи похороны, сопровождавшиеся погребением людей, побудили, согласно «Нихон сёки», Суйнина покончить с варварским обычаем. Согласно «Нихон сёки», Суйнин называет этот обычай «древним обрядом». Отыскать истину почти невозможно, ибо древних источников, повествующих о данном периоде, очень мало. В любом случае, если Суйнин принял такое решение, оно достойно восхищения.

Зимой двадцать восьмого года [правления Суйнина] в пятый день десятого месяца умер принц Ямато Хико, брат матери императора.

Во второй день одиннадцатого месяца принц Ямато Хико был погребен в Цукисака, Муса. Его близких слуг поставили вдоль края могилы и похоронили вместе с ним. Они не умирали несколько дней, кричали и стонали. Когда же они наконец умерли, их трупы начали гнить и разлагаться. Собаки и вороны пожирали их. Император, слыша крики и стоны, счел их невыносимыми. Он сказал своим сановникам:

«Заставлять людей следовать в смерти за господином только потому, что он любил их при жизни, – ужасно. Да, это древний обычай, но мы не должны следовать ему, если он плох. Обсудите между собой, как нам прервать этот ритуал…»

Осенью тридцать второго года, шестого числа седьмого месяца умерла принцесса Хибасу, одна из его жен. День ее похорон был отодвинут. Император сказал своим сановникам: «Я говорил, что жестоко заставлять живых людей следовать за умершим. Что нам надлежит сделать в этот раз, когда близятся похороны?»

«Погребать живых людей в усыпальнице члена императорской семьи не мудро, – сказал Номи-но Сукунэ. – Если мы поступим так, как мы расскажем о нем последующим поколениям? С вашего позволения, я придумаю что-нибудь и доложу».

Он отправил посланника и вызвал сто гончаров из провинции Идзумо. Он лично следил за тем, как они получали глину и лепили из нее людей, лошадей и прочее. Затем он принес эти фигуры императору и сказал: «Отныне вместо живых людей в усыпальницу будут опускаться такие глиняные фигуры. Пусть это станет законом для последующих поколений».

Император был очень доволен. Он сказал Номи-но Сукунэ: «Ваше решение полностью соответствует моим желаниям».

Так в усыпальницу принцессы Хибасу впервые были опущены глиняные фигуры… Затем вышел императорский эдикт, гласивший: «Отныне следует делать глиняные фигуры и не вредить людям».

Минамото-но Ёринобу: «Пусть ваш ребенок умрет!»

Каждый, кто смотрел фильм Куросава Акира «Семь самураев», легко вспомнит эпизод: самурай противостоит разбойнику, взявшему в заложники крестьянского ребенка.

Сцена начинается с того момента, как самурай готовится побрить голову. Служитель выбривает тонзуру, потом воин надевает его одежду. Затем ему приносят два рисовых шарика, о которых он просил. Безоружный, неся в руках рисовые шарики, он приближается к сараю, в котором прячется разбойник, угрожающий убить истошно плачущего ребенка. Воин объявляет, что он священник, хочет лишь, чтобы разбойник и ребенок поели. Затем он бросает рисовые шарики в амбар, один за одним. Бросив второй шарик, он врывается в сарай. Несколько мгновений спустя из сарая выползает разбойник. Явно смертельно раненный, он медленно опускается на землю. Воин становится вожаком семи самураев, защищающих деревню от грабителей.

В своей книге «Меч и сознание» я говорил, что поставленная в фильме Куросава сцена основывается на одной из легендарных историй о фехтовальщике Камиидзуми Хидэцуна (1508–1588). Теперь я должен внести поправку и уточнить, что история Хидэцуна могла произойти от одного из двух рассказов о Минамото-но Ёринобу (968–1048), включенных в «Кондзяку моногатари сю» (т. 25, разд. 11).

В те дни, когда, по словам знаменитого разбойника Исикава Гоэмона (1558–1594), грабителей и воров было «много, как песчинок на берегу моря», случаи взятия в заложники детей загнанным в угол бандитом происходили очень часто. Историй, рассказывающих о спасении таких детей, также немало. Мы отметим здесь только то, что в каждом из трех описанных случаев расставлены несколько различные акценты. В версии Куросава выделяется умение уловить ситуацию и действовать быстро и решительно; в легенде о Хидэцуна – спокойствие духа, позволяющее искушенному воину без оружия противостоять размахивающему мечом разбойнику; в истории Ёринобу – необходимое для воина качество поступать согласно своим побуждениям.

Ёринобу был великолепным воином, занимал губернаторские посты в нескольких провинциях и стал Командующим Обороной Запада. Что касается народной молвы и легенд, то тут, пожалуй, его превосходит один из его братьев, Райко, возможно, благодаря множеству увлекательных рассказов о четырех самураях, служивших последнему. Тем не менее в приведенном ниже необычно реалистическом повествовании о спасении ребенка Ёринобу предстает достойным восхищения человеком, исполненным невозмутимости, здравого смысла и сострадания. Случай произошел не позднее 999 г.

* * *

В то время, когда нынешний губернатор Кавати Минамото-но Ёринобу занимал пост правителя провинции Кодзукэ, жил человек по имени Фудзивара-но Тикатака, офицер Правого крыла стражи Внешнего дворца, сын няни Ёринобу. Он был таким же великолепным воином, как и сам Ёринобу.

Однажды Тикатака поймал забравшегося в дом грабителя и оставил его с охранником. Каким-то образом грабителю удалось освободиться от оков. Он попытался бежать, но не смог выбраться из дома. Тогда он взял в заложники сына Тикатака, милого мальчугана четырех-пяти лет, бегавшего по двору. Разбойник утащил мальчика во внутренний амбар и, держа его за ногу, приставил к его животу меч и угрожал убить.

В это время Тикатака был на приеме у губернатора. Когда прибежали и сказали, что разбойник взял в заложники его сына, он, испуганный и рыдающий, бросился к себе. Когда же он увидел, что разбойник держит меч у живота его сына, у него потемнело в глазах. Он не знал, что делать. Он хотел ворваться внутрь и освободить сына, но разбойник держал перед ребенком большой сверкающий меч и кричал: «Не подходить! Если кто-нибудь подойдет ко мне, я убью его!» «Если он убьет моего сына, – подумал Тикатака, – то что проку разрезать потом этого негодяя на тысячу кусочков». Поэтому он приказал своим воинам не подходить к разбойнику, а только наблюдать за ним издали, и, бросив на ходу, что доложит губернатору, умчался.

Губернаторская управа была рядом. Губернатор, увидев несущегося возбужденного Тикатака, тут же спросил: «Что случилось?»

«Мой сын, мой единственный сын взят в заложники разбойником», – в слезах прокричал Тикатака.

«Я понимаю ваши чувства, – с улыбкой сказал губернатор. – Но стоит ли так кричать? Подумают, что в вас вселился демон. Не кажется ли вам, что вам не подобает орать, подобно младенцу? Пусть, если будет угодно Небу, ваш сын погибнет. Только так относясь к этому, можно назвать себя воином. Если бы вы беспокоились о себе, жене и ребенке, то ничего бы не достигли. Быть бесстрашным – значит не беспокоиться ни о себе, ни о жене, ни о ребенке».

«Я сказал то, что должен был сказать. Теперь позвольте мне пойти с вами и посмотреть, как нам быть», – продолжил губернатор. Затем он взял свой меч и направился к дому Тикатака.

Когда Ёринобу подошел к входу во внутренний амбар, разбойник увидел, что явился сам губернатор. Он не кричал, как на Тикатака, но лишь опустил глаза и еще сильнее прижал меч к телу ребенка, готовый пронзить его, если кто-нибудь приблизится. Ребенок же громко плакал охрипшим голосом.

Губернатор сказал: «Эй, разбойник! Говори прямо, ты взял ребенка в заложники потому, что хочешь остаться в живых, или потому, что намереваешься его убить?»

Разбойник ответил тихим голосом, который едва можно было услышать: «С какой стати мне убивать мальчика, господин? Я не хочу расставаться с жизнью, я хочу жить. Поэтому я и взял его в заложники, вот и все».

«Понятно, – сказал губернатор. – Если так, то бросай свой меч. Я, Ёринобу, приказываю тебе, и у тебя нет выбора. Ты же не думаешь, что я позволю тебе убить мальчика? Ты, должно быть, слышал обо мне, каков я есть. Поэтому немедленно бросай меч, эй, слышишь?»

Разбойник молчал какое-то время, а потом сказал: «Благодарю вас, господин. Я не могу не выполнить то, что вы мне говорите. Я бросаю меч». С этими словами он отбросил меч в дальний угол, поднял малыша на ноги и отпустил.

Губернатор отступил назад, подозвал воинов и сказал: «Приведите этого человека сюда». Воины схватили разбойника за шиворот, выволокли его во двор и посадили на землю. Тикатака хотел разорвать его на части, но губернатор произнес: «Этот человек заслуживает восхищения за то, что отпустил заложника. Он так беден, что вынужден был забраться в ваш дом. Потом, чтобы остаться в живых, он взял в заложники вашего сына. В нем нет ничего ненавистного. Кроме того, когда я сказал ему отпустить мальчика, он выполнил мое повеление и дал ему уйти. Он понимает ход вещей. Немедленно освободите его».

Затем губернатор сказал разбойнику: «Скажи нам, что ты хочешь». Но разбойник рыдал и рыдал, не в силах вымолвить ни слова.

Губернатор сказал: «Дайте ему поесть. Он совершил дурной поступок, поэтому его могут убить. Ступайте в конюшню, выберите крепкого коня, бросьте на него дешевое седло и приведите сюда».

Он также послал людей принести простой лук и колчан. Когда все было приготовлено, губернатор приказал разбойнику одеть за спину колчан и сесть на лошадь. Затем он положил в сумку десятидневный запас сухого риса, обернул сумку тканью и привязал к поясу разбойника. Сделав это, он сказал разбойнику: «А теперь уезжай! Скачи прочь!» Разбойник ускакал, следуя его приказу.

Устрашенный словами Ёринобу, разбойник отпустил заложника. Размышляя об этом, сможешь понять величие воина Ёринобу.

Мальчик, который был взят в заложники, стал монахом в монастыре на горе Митакэ. Он получил священный сан атярья и принял имя Мёсю.

* * *

В 1046 г., за два года до смерти, Ёринобу поместил в святилище Хатимана в Ивасимидзу свиток с молитвами, в которых были отражены генеалогия и военные достижения его семьи. Годом ранее его сын Ёриёси совершил в этом же святилище уже уходящий в прошлое ритуал в честь своего сына Ёсииэ и дал ему имя Хатиман Таро. Впоследствии современники будут восхищаться Хатиман Таро Ёсииэ как величайшим воином. Свиток с молитвами Ёринобу сделал поклонение клана Минамото в святилище Хатимана официальным. Отныне божество Хатиман превратилось в защитника клана.

Ёринобу рассказывает в молитвах о своих военных подвигах в пышном китайском стиле:

Недавно, в четвертый год эры Мандзю императора Гоитидзё [1027], Тайра-но Тадацунэ, жадная крыса из Кадзуса, распустил свои щупальца по восточной столице, устранил губернатора Бандо, распространил свое порочное влияние, намереваясь напасть на данников императора, и воспротивился установлениям императорского двора. Он распоряжался государственным имуществом как своим собственным и воровал собранные налоги. Он пренебрегал императорскими эдиктами и противился императорским посланникам, так что правящий дом часто посылал свои лучшие войска, дабы усмирить его. Тем не менее ему удавалось избежать поимки, создавая неприступные крепости. Стоя у самого императорского дворца, он ждал случая захватить двор, когда я, ваш ничтожный слуга, наконец удостоился чести быть назначенным губернатором Каи во втором году эры Тёгэн [1029] и выступил в поход для покорения восточных земель. Не набирая в армию местное население, не расходуя выделенных средств, не ударяя в барабаны, не потрясая флагами, не натягивая луков, не выпуская стрел, не прячась в засаде и не атакуя, я схватил жестокого бандита, даже не шелохнувшись.

Это описание в значительной степени соответствует действительности. Весть о восстании Тайра-но Тадацунэ в Канто (другое название – Бандо) достигла двора в шестом месяце 1028 г. Собрался совет, чтобы назначить командующего карательной экспедицией. Ёринобу получил прекрасные рекомендации, но в конце концов выбрали двух других полководцев, один из них был известен своей военной доблестью. Однако им не удалось одолеть Тадацунэ, и один из них был смещен со своего поста в конце 1029 г. Весной 1030 г. Тадацунэ напал на ставку губернатора Ава, и губернатор бежал. Двор назначил преемника, но он был занят собственными делами и не пожелал принять новый пост.

Разграбление земель восставшими и правительственными войсками продолжалось. Наконец, в девятом месяце 1030 г. двор отозвал последнего командующего и назначил на его место Ёринобу. Ёринобу, годом раньше ставший губернатором Каи, находился в Киото и по каким-то причинам медлил с отъездом на восток. Когда же весной 1031 г. он все-таки прибыл к месту службы, произошла любопытная вещь: печально известный мятежник Тадацунэ быстро сдался. Месяц спустя Тадацунэ заболел и шестого числа шестого месяца умер по пути в Киото.

Почему Тадацунэ так быстро сдался? Быть может, одна из причин – его особое отношение к Ёринобу, о котором рассказывается в следующем эпизоде из «Кондзяку моногатари сю» (т. 25, разд. 9). Если он действительно имел место, то это произошло не позднее 1012 г.

* * *

Когда Ёринобу стал губернатором Хитати и находился там, в провинции Симофуса жил самурай по имени Тайра-но Тадацунэ. Он имел огромное влияние и бродил по Кадзуса и Симофуса, не платя налогов и не подчиняясь властям. Порой он даже не обращал внимания на приказы губернатора Хитати. Губернатор был оскорблен и горел желанием отправиться в Симофуса и напасть на Тадацунэ.

В той же провинции находился человек по имени Тайра-но Корэмото, офицер Левого крыла стражи Внешнего дворца. Услышав о намерениях губернатора, он сказал ему: «Тадацунэ очень влиятелен. К тому же он обитает в тех местах, куда людям трудно добраться. Поэтому напасть на него с немногочисленным войском невозможно. Если вы хотите перейти границу и отправиться в его логово, возьмите побольше воинов».

Услышав это, губернатор сказал: «Может быть, все так и есть, но я не могу оставить это». Вскоре он выступил и направился в Симофуса. Корэмото собрал 3000 воинов и пошел, чтобы встретиться с ним у святилища Касима.

На морском пляже, белом и широком, длиной почти в 2000 ярдов, луки воинов блестели в лучах восходящего солнца. Губернатор прибыл один со своими воинами и войсками своей провинции. Всего их было около 2000. Воины стояли вдоль берега к западу от Касима. Они не были похожи на людей: можно было видеть лишь луки, сверкающие, как облака. «В легендах мы слышали о таком, но никогда не видели столько воинов», – говорили очевидцы.

Устье реки Кину было подобно океану. Касима находилась прямо напротив, на другом берегу реки перед Катори, но лица людей на другом берегу невозможно было различить. Главная крепость Тадацунэ располагалась далеко в бухте. Чтобы добраться до нее по берегу бухты, нужно было идти семь дней. Если же плыть по воде, можно было добраться за один день. Тадацунэ отошел и спрятал все лодки.

Возможности перебраться через реку не было, и некоторые из стоявших на берегу воинов спрашивали, не следует ли им идти в обход по берегу бухты. В этот момент губернатор вызвал человека по имени Онакатоми-но Нарихира, посадил его в маленькую лодку и отправил к Тадацунэ. Слова его были такими: «Если он не собирается сражаться, возвращайся назад как можно быстрее. Если он решил биться и ты не сможешь вернуться, пусти лодку по течению. Увидев ее, мы начнем переправляться через реку».

Получив указания, Нарихира отправился в путь на маленькой лодке. В это время Корэмото слез с коня и взял лошадь губернатора под уздцы. Увидев это, еще несколько воинов спешились.

Нарихира пустил лодку по течению. Тадацунэ сказал в ответ: «Господин губернатор – великий человек. Я был бы рад покориться ему. Но Корэмото – враг моей семьи. Пока он с ним, как я могу стать перед губернатором на колени?» Затем добавил: «Без единой лодки как может хоть один человек добраться сюда?»

Увидев спускающуюся по течению лодку, губернатор сказал окружавшим его воинам: «Если мы пойдем кругом по берегу бухты, минет несколько дней. Вот почему он не убегает. Другой же путь, думает он, недоступен. Если бы смогли напасть на него сегодня, этот негодяй был бы очень удивлен. Но он спрятал все лодки. Что, вы думаете, нам надлежит делать?»

Воины сказали: «Другого выхода нет, господин. Придется идти вкруговую».

«Что ж, – сказал губернатор, – я в Бандо в первый раз. Поэтому я плохо знаю местность. Но в моей семье из поколения в поколение передаются сведения об этом море: “В нем есть отмель, подводная банка, идущая к противоположному берегу. Она десять футов шириной и глубиной по брюхо лошади”. Я думаю, что дорога должна начинаться где-то здесь. Среди вас должен быть кто-то, кто знает ее. Он пойдет первым. Я последую за ним».

Сказав это, он двинулся вперед и начал заходить в воду. В этот момент воин по имени Маками-но Такафуми вскричал: «Господин, я ходил здесь много раз. Позвольте мне пойти впереди вас!»

Такафуми дал своему слуге пучок тростника и, приказав ему поминутно хлестать по крестцу лошади, пошел вброд через бухту. За ним последовали и другие воины. Когда несколько сотен воинов вошло в воду, это сделал и губернатор. Как оказалось, среди множества людей только трое знали брод. Остальные же даже не слышали о нем.

Губернатор первый раз в этой местности, думали они. Как же он может знать то, о чем мы даже не слышали? Несомненно, он – воин, превосходящий всех остальных! Их страх перед ним усилился еще больше.

Пока Ёринобу со своими воинами переходил залив, Тадацунэ был спокоен и расслаблен. Он пойдет по берегу бухты, чтобы напасть на меня, думал он. Раз я спрятал все лодки, он не сможет перебраться.

Кроме того, размышлял Тадацунэ, он не может знать о дороге по отмели. Только я знаю о ней. Пока он будет идти несколько дней по берегу, я успею скрыться. И он не сможет напасть на меня. Решив так, он дал своим людям отдохнуть.

И тут ворвался человек, работавший около дома, и закричал: «Правитель Хитати нашел отмель и уже переходит ее со своими воинами! Что нам делать, господин?»

Он произнес это дрожащим голосом и просто трясся от страха. Все получалось отнюдь не так, как ожидал Тадацунэ.

«На меня напали! Вот как! – сказал он. – Я пошлю ему письмо, что сдаюсь». Он тут же наколол на один конец палки для писем семейные свитки и отправил их вместе с письмом, в котором просил прощения, со слугой на маленькой лодке^[25].