Золотая чаша

К этому времени у князя появилось ощущение прочной почвы под ногами, и потому он продолжал, как бы стремясь открыто проявить это свое ощущение:

– Итак, я рискну снова выразить надежду, что вы выйдете замуж за какого-нибудь отличного парня; еще добавлю: я уверен, что этот брак даст вам еще больше преимуществ, как вы выражаетесь, нежели все прогрессивные достижения наших дней.

Вначале она только посмотрела на него и, кажется, безропотно приняла бы его рекомендации, вот только присутствовала в этой безропотности весьма ощутимая доля насмешки.

– Благодарю вас, – просто сказала она, но в эту минуту вернулась их приятельница.

Не приходится отрицать, что, войдя в комнату, улыбающаяся миссис Ассингем бросила на них зоркий взгляд, и, может быть, заметив это, Шарлотта для верности переадресовала вопрос ей:

– Князь выражает надежду, что я еще выйду замуж за хорошего человека.

Неизвестно, подействовало ли это на миссис Ассингем, но князь при этих словах еще больше приободрился. Ему ничего не грозит – вот что, вкратце, означали ее слова, он же того только и добивался. Почувствовав себя в безопасности, князь был способен даже шутить почти на любую тему.

– Это все только из-за того, о чем рассказывала мне мисс Стэнт, – объяснил он хозяйке дома. – Должны же мы поддерживать в ней боевой дух? – Если шутка и вышла грубоватой, по крайней мере, не он ее начал – во всяком случае, не в шутливом тоне; это Шарлотта превратила все в шутку, заговорив с миссис Ассингем. – Она говорит, что предпринимала некие попытки в Америке, но потерпела неудачу.

Миссис Ассингем как-то не ожидала от него подобного тона, но постаралась ответить в подобающем стиле.

– Ну что ж, – заметила она, обращаясь к молодому человеку, – если уж вы так заинтересовались, вы и должны это устроить.

– А вы должны нам помочь, душенька, – хладнокровно заявила Шарлотта, – вы ведь раньше так замечательно помогали устраивать такие вещи.

И не успела миссис Ассингем ответить на столь неожиданную просьбу, как Шарлотта снова обратилась к князю, затронув гораздо более близкую ему тему:

– А ваша-то свадьба в пятницу? В субботу?

– В пятницу – о нет! За кого вы нас принимаете? Мы соблюдаем все пошлые приметы до единой. В субботу, будьте любезны, в Часовне^[10], в три часа, в присутствии ровно дюжины свидетелей.

– Дюжины – считая меня?

Пораженный, князь расхохотался.

– С вами получается тринадцать. Так не годится!

– Ни в коем случае, – отозвалась Шарлотта, – если вы увлекаетесь «предзнаменованиями». Так мне не приходить?

– Боже мой, что вы! Мы что-нибудь придумаем. Пригласим еще какую-нибудь старушку для ровного счета. Не правда ли, следовало бы держать запас старушек специально на такой случай?

Возвращение миссис Ассингем ясно указывало на то, что пора, наконец, удалиться; князь снова взялся за шляпу и подошел попрощаться к хозяйке дома. Но, уходя, он еще раз обратился к Шарлотте.

– Я ужинаю сегодня у мистера Вервера. Что-нибудь передать?

Девушка как будто немного растерялась.

– Мистеру Верверу?

– Нет, Мегги – чтобы вам повидаться с ней завтра утром. Я знаю, ей этого захочется.

– Тогда я приду завтра утром… Спасибо.

– Наверное, она пошлет за вами, – продолжал князь. – Я хочу сказать – пошлет экипаж.

– Ах, спасибо, не нужно. Я могу доехать за пенни на омнибусе, правда? – повернулась она к миссис Ассингем.

– Нет, послушайте! – воскликнул князь, но миссис Ассингем благодушно взирала на свою гостью.

– Да, золотко, и я вам этот пенни обеспечу. Она доберется, – прибавила добрая леди, обращаясь к их общему другу.

Но пока он прощался, Шарлотте пришла в голову новая мысль.

– Князь, я хочу вас попросить о большом одолжении. Я хочу успеть до субботы приготовить для Мегги свадебный подарок.

– Нет, послушайте! – снова воскликнул молодой человек, как бы умоляя не беспокоиться понапрасну.

– Ах, я непременно должна, – продолжала Шарлотта. – На самом деле, я, в сущности, для этого и приехала. В Америке я не смогла достать то, что задумала.

Миссис Ассингем слегка встревожилась:

– Что же вы такое задумали, душечка?

Но Шарлотта смотрела только на молодого человека.

– Вот как раз это князь и поможет мне решить, если только он будет таким хорошим.

– А я, – спросила миссис Ассингем, – не могу помочь вам решить?

– Разумеется, дорогая, мы это обязательно обсудим. – При этом она не отрывала взгляда от князя. – Но я прошу его сделать такую милость – пройтись со мной по магазинам. Я хочу, чтобы он согласился судить и выбирать вместе со мной. Если, конечно, вы можете потратить на это час времени, – сказала она. – Это и есть то большое одолжение, о котором я говорила.

Князь поднял брови, улыбаясь чарующей улыбкой.

– И ради этого вы приехали из Америки? Ну, в таком случае я, разумеется, должен найти время! – Он улыбался чарующей улыбкой, но на самом деле, сказать по правде, он совсем не ожидал ничего подобного. Это так плохо вязалось со всем остальным, что князь почему-то перестал чувствовать себя в безопасности. Обнадеживало лишь то, что просьба была высказана открыто, на людях. Впрочем, очень быстро князь сообразил, что открытость в данном случае – лучший вариант. В следующий миг ему даже показалось, что именно это и требуется; что может лучше обозначить верную основу для их отношений? Присутствие миссис Ассингем придавало всему происходящему полнейшую благопристойность, и эта дама немедленно доказала, что и сама придерживается именно такого мнения.

– Ну, конечно, князь, – рассмеялась она, – вы должны найти время!

Этими словами она как бы давала им «добро» от лица друзей, общественного мнения, нравственного закона, общепринятого представления о пределах дозволенного для будущих мужей и бог знает чего еще, и потому князь только сказал Шарлотте, что специально зайдет утром на Портленд-Плейс, чтобы застать ее там и договориться о встрече, после чего отправился прочь, унося с собой отчетливое ощущение, что, как он сам выразился, точно знает, как обстоят дела. Для этого он и затягивал свой визит. Дела же обстояли вполне приемлемо.

4

– Я что-то не совсем понял, дорогая, – обратился к своей жене полковник Ассингем вечером того дня, когда приехала Шарлотта. – Должен сказать, я как-то не совсем понимаю, почему ты так терзаешься из-за всего этого. В конце-то концов, ты здесь ни при чем, верно? Я, во всяком случае, ни при чем, чтоб мне провалиться!

Час был поздний, и молодая леди, которая утром этого же дня сошла с корабля в Саутгемптоне, пересела на «специальный пароход», а затем поселилась в гостинице только лишь для того, чтобы пару часов спустя перебраться в частный дом, к этому времени, надо надеяться, уже мирно отдыхала от трудов праведных. К обеду явились двое гостей, довольно потрепанные жизнью братья по оружию времен доблестной молодости полковника, с которыми тот случайно повстречался накануне. Когда обед закончился и джентльмены присоединились к дамам в гостиной, Шарлотта уже ушла к себе, сославшись на усталость. Зато отважные вояки, увлекшись разговором, просидели до одиннадцати: миссис Ассингем, хоть и утверждала, что утратила всякие иллюзии по отношению к военным, но была неизменно неотразима для старых солдат; а поскольку полковник вернулся домой перед самым обедом и едва успел переодеться, то у них лишь сейчас появилась возможность обсудить ситуацию, создавшуюся, как ему только что было поведано, в результате приезда гостьи. Собственно говоря, было уже за полночь, слуг отправили спать, грохот колес уже не раздавался за окном, распахнутым в августовскую ночь; все это время Роберт Ассингем терпеливо знакомился с фактами, которые ему следовало узнать. Но его отношение ко всему происходящему вполне выразили вышеприведенные слова. Чтоб его черти взяли, он снимает с себя всякую ответственность, – полковник любил и часто употреблял оба эти выражения. Самый простодушный, самый здравомыслящий, самый доброжелательный из людей, он имел пристрастие к ужаснейшему сквернословию. Жена однажды заметила ему по этому поводу, что его ругань напоминает ей одного отставного генерала: она однажды видела собственными глазами, как тот играл с оловянными солдатиками, вел победоносные сражения, осаждал и уничтожал неприятеля, увлеченно манипулируя маленькими деревянными крепостями и оловянным войском. Необузданность в речах заменяла ее мужу оловянных солдатиков – то был его способ играть в войну. Таким безобидным образом полковник на склоне лет удовлетворял свои воинственные инстинкты; нехорошие слова, нагромождаемые в достаточном количестве, могли воплощать собой батальоны, эскадроны, гром канонады и сокрушительные атаки легкой кавалерии. Это было естественно, это было очаровательно – романтика, к которой и жена полковника не оставалась равнодушной, романтика походной жизни и непрестанного грохота орудий. Это была битва до конца, битва не на жизнь, а на смерть, только никого по-настоящему не убивали.

Полковнику повезло меньше – несмотря на все богатство своего лексикона, он так до сих пор и не сумел определить любимую игру своей жены; он мог лишь, следуя ее собственной философии, предоставить ей полную самостоятельность в этом вопросе. Снова и снова полковник засиживался допоздна, обсуждая с нею всевозможные ситуации, в изобилии возникавшие в ее более утонченном сознании, но при этом неизменно подчеркивал, что ни одна ситуация в ее жизни не может иметь к нему никакого отношения. Пусть она ввязывается хоть в пятьдесят ситуаций одновременно, если ей это нравится – в конце концов, этим любят баловаться на досуге все женщины, будучи всегда уверены, что, как только та или иная ситуация серьезно им надоест, обязательно найдется мужчина, который их вызволит. Полковник же ни за какие коврижки не соглашался участвовать в какой бы то ни было ситуации, ни сам по себе, ни даже вместе с женой. Таким образом, он наблюдал жену в ее родной стихии примерно так же, как в свое время случалось ему наблюдать в «Аквариуме» некую знаменитость, та прославленная леди в облегающем купальнике крутила сальто и выделывала всевозможные штуки в бассейне с водой, представлявшемся до чрезвычайности холодным и неуютным на взгляд любого зрителя, не относящегося к семейству амфибий. Так и нынче ночью он слушал свою спутницу жизни, покуривая трубочку на сон грядущий и любуясь ее выступлением, словно заплатил шиллинг за входной билет. Впрочем, он по такому случаю желал получить нечто стоящее за свои деньги. В чем же это, во имя всех чудес, она так упорно себя винит? Что, по ее мнению, может случиться и что такое может натворить эта бедная девушка, если даже она и стремится вообще что-то сотворить? Если уж на то пошло, что такого страшного может быть у нее на уме?

– Если бы она мне в этом отчиталась сразу же по прибытии, – отвечала мужу миссис Ассингем, – я, разумеется, без труда бы все узнала. Но она не сделала мне такого одолжения и не похоже, чтобы собиралась сделать в будущем. Одно ясно наверняка: она неспроста приехала. Она хочет, – неторопливо развивала свою мысль миссис Ассингем, – снова увидеться с князем. Это-то меня ничуть не беспокоит. Я хочу сказать, этот факт сам по себе, как факт, не вызывает беспокойства. Но вот о чем я себя спрашиваю: для чего ей это нужно?

– Что толку спрашивать себя, если ты знаешь, что ты этого не знаешь? – Полковник привольно откинулся на спинку кресла; щиколотка одной ноги покоилась на колене другой, а глаза с вниманием обозревали изящную форму необыкновенно стройной ступни, мерно покачивавшейся и облаченной в тонкий черный шелковый трикотаж и лаковую кожу. Эта конечность словно демонстрировала свою приверженность строгой воинской дисциплине, так все в ней было идеально, блестяще, аккуратно и туго затянуто, словно солдат на параде. Она даже как бы намекала, что, будь она чуточку менее совершенна, кто-нибудь неизбежно отправился бы на гауптвахту или, по крайней мере, подвергся бы штрафу с вычетом соответствующей суммы из денежного довольствия. Вообще Боба Ассингема отличала необыкновенная худоба, не имеющая абсолютно ничего общего с физическим истощением, худоба, проистекающая, возможно, от повеления высших сил в целях пущего удобства транпортировки и размещения на постой, и, по сути дела, едва не выходящая за рамки нормы. В еде он себе не отказывал, о чем было прекрасно известно большинству его друзей, и все же оставался неизменно худым, словно изможденным, и впалые щеки полковника производили поистине зловещее впечатление. Соответственно, и одежда на нем болталась, а поскольку полковник Ассингем предпочитал ткани необычных светлых оттенков и причудливой фактуры, напоминающей на вид китайские циновки, – и где он только их откапывал? – то одеяния его наводили на мысли о тропических островах, вызывая невольный образ губернатора, который правит вверенной ему территорией, расположившись в плетеном кресле на просторной веранде. Круглая голова с гладко зачесанными волосами и сединой особого оттенка походила на перевернутый серебряный горшок; скулы и щеточка усов достойны были Аттилы, предводителя гуннов. Глубоко посаженные глаза, обведенные темными кругами, голубели, словно цветочки, сорванные не далее как сегодняшним утром. Он знал о жизни все, что только можно знать, считая ее, в основном, вопросом чисто финансового устройства. Жена упрекала его в недостатке как нравственной, так и интеллектуальной чуткости, а точнее – в полном отсутствии того и другого. Полковник никогда не пытался хотя бы понять, что она имела в виду, да это было и не важно, ибо при всем при том он ухитрялся прекрасно уживаться с окружающими. Людские слабости и причуды не удивляли и не шокировали его – да что там, почти даже не забавляли, и это, возможно, единственное, чего он был лишен в своей вполне успешной жизни; все вышеупомянутое он принимал за данность, ничему не ужасаясь и все раскладывая по полочкам, прикидывая шансы и подводя итоги.

Может быть, прежде, в странах с невероятным климатом, в военных кампаниях, полных жестокости и вседозволенности, он повидал такие удивительные вещи, что ему уже нечему было учиться. Впрочем, он был вполне доволен жизнью, при всей своей любви к преувеличениям во время домашних споров, и, как ни странно, отличался необычайной добротой, словно бы никак не связанной с его прошлым опытом. При необходимости он прекрасно справлялся с жизненными трудностями, держась от них на расстоянии.

Именно так он обходился и со своей женой, зная, что большую часть ее высказываний можно попросту оставить без внимания. Из соображений семейной экономии полковник редактировал игру ее ума точно так же, как с огрызком карандаша в руке он правил ее многочисленные и многословные телеграммы. Наименее загадочным представлялся ему его клуб, куда он был принят в качестве управляющего – пожалуй, слишком даже дотошного – и где управлял, исходя из принципа полного проникновения. В сущности, его клубная деятельность представляла собой шедевр редакционной правки. Возвращаясь к уже сказанному, можно отметить, что примерно тот же процесс он предполагал применить в данную минуту к воззрениям миссис Ассингем по поводу сложившейся ситуации, то есть по поводу различных возможностей, связанных с Шарлоттой Стэнт, и их собственного отношения к происходящему. Они не станут бездумно тратить на это весь свой скромный капитал тревожного любопытства; нельзя же, в самом деле, за один миг израсходовать любовно накопленный запас. Кроме того, ему нравилась Шарлотта: с ней было легко ладить, она не доставляла хлопот в качестве гостьи и по своему инстинктивному неприятию лишних трат была гораздо ближе к характеру полковника, нежели его собственная жена. Ему было чуть ли не проще разговаривать с нею о Фанни, чем с Фанни – о Шарлотте. Но сейчас от него требовалось именно это последнее, и полковник старался как мог, до того даже, что повторил только что заданный вопрос:

– Если не можешь придумать, чего тебе следует бояться, подожди, пока не придумаешь. Тогда у тебя гораздо лучше получится. А то, если не хочется слишком долго ждать, узнай у нее. Меня не спрашивай. Возьми и спроси ее саму.

Миссис Ассингем, как мы знаем, решительно отрицала способность своего мужа к какой бы то ни было игре ума и потому могла себе позволить отнестись к подобным репликам, как к ничего не значащей жестикуляции или нервному тику. Она с привычной снисходительностью игнорировала их, но больше ей не с кем было поговорить об этих насущных и сугубо интимных вопросах.

– Ее дружба с Мегги невероятно все усложняет. Потому что, – размышляла она вслух, – это так естественно.

– Так, может, она из-за того и приехала?

– Она приехала, – продолжала свои размышления миссис Ассингем, – потому что ей не понравилось в Америке. Для нее там нет места – она не нашла там сочувствия. У нее не было гармонии с людьми, которых она там встретила. Наконец, это ясно до безобразия: она просто не может там жить, при ее средствах. А здесь все-таки каким-то образом может.

– Ты хочешь сказать, таким образом, чтобы жить у нас?

– Или еще у кого-то. Она не может вечно жить в гостях, да и не хочет. Если бы даже и захотела, она для этого слишком хороша. Но она может, она должна рано или поздно поселиться у них. Мегги ее пригласит – Мегги ее заставит. К тому же она и сама захочет.

– Так почему ты не можешь считать, что она для этого и приехала, – спросил полковник, – и успокоиться на этом?

– Как я могу успокоиться, как? – продолжала жена, словно не слыша его. – Это меня преследует!

– А что такого?

– Чтобы прошлое вдруг вернулось именно теперь? – говорила миссис Ассингем в мрачном раздумье. – Что же будет, как же теперь будет?

– Все будет прекрасно, я бы сказал, и незачем заламывать руки. Да когда это было, дорогая, – заметил полковник, закуривая, – чтобы нечто, задуманное и устроенное тобой, не вышло просто замечательно?

– Ах, не я все это устроила! – немедленно откликнулась она. – Не я ее вернула.

– Ты думала, она останется там до конца своих дней, чтобы сделать тебе одолжение?

– Ничего подобного. Пусть бы приехала после того, как они поженятся, я совсем не против. Все дело в том, что она приехала раньше. – И тут же прибавила совершенно непоследовательно: – Мне ее так жаль. Конечно, радоваться ей нечему. Но я не понимаю, что за причуда ее толкает. Не было никакой необходимости ей встречаться со всем этим лицом к лицу – ведь не ради самоистязания она это делает! То-то и оно – мне почти кажется, что это она меня наказывает!

– А может, так оно и есть? – сказал Боб Ассингем. – Черт возьми, считай, что она тебя наказывает, и делу конец. Заодно и мне наказание, – прибавил он.

Но миссис Ассингем еще далеко не покончила с этой темой. Она заявила, что у данной ситуации много разных сторон, и ни одну из них, по справедливости, нельзя упускать из виду.

– Вот, например, я ни на минуту не думаю, что она плохая. Ни за что, никогда! – воскликнула миссис Ассингем. – Этого я о ней не думаю.

– Ну, так разве этого недостаточно?

Миссис Ассингем ясно дала понять, что ничего не будет достаточно, пока ей не дадут развить свою мысль до конца.

– У нее нет сознательного намерения создавать какие-то сложности. Она действительно считает Мегги душечкой, и это чистая правда – а кто так не считает? Она не способна намеренно повредить хотя бы волосок на ее голове. Но она здесь – вот отсюда и все наши проблемы, – закончила миссис Ассингем.

Ее супруг еще какое-то время молча курил.

– Да что вообще между ними было, скажи на милость?

– Между князем и Шарлоттой? Да ничего… Единственное только – им пришлось понять, осознать, что ничего не может быть. В этом весь их маленький роман… Даже – их маленькая трагедия.

– Но что же они все-таки сделали, черт подери?

– Сделали? Полюбили друг друга, но потом поняли, что ничего не может быть, и отказались друг от друга.

– Так в чем же роман?

– Да вот в этом – в крушении надежд, в том, что они нашли в себе мужество посмотреть фактам в лицо.

– Каким фактам? – добивался полковник.

– Ну, прежде всего – что ни у него, ни у нее не было средств, чтобы пожениться. Если бы у нее были хоть какие-то деньги – я хочу сказать, столько, чтобы хватило на двоих, – я уверена, он бы решился на это.

Муж ограничился тем, что издал какой-то невнятный звук, и она тут же поправилась:

– Я хочу сказать, если бы у него самого были хоть какие-то деньги… Или чуточку больше…. Хоть какие-то деньги по княжеским меркам. Они бы сделали, что могли, – миссис Ассингем отдавала им должное, – если б была малейшая возможность. Но никаких возможностей не было, и Шарлотта, надо сказать к ее чести, поняла это. Ему необходимы были деньги, это был вопрос жизни и смерти. Да и радости мало выйти за него нищего – вернее, сделать его нищим. У нее хватило ума это понять, и у него тоже.

– И этот их разумный поступок ты называешь романом?

Она на мгновение задержала на нем взгляд.

– Что же тебе еще?

– А разве ему, – вопросил полковник, – ничего больше не было нужно? Или, если уж на то пошло, самой бедолаге Шарлотте?

Миссис Ассингем все не отрывала от него взгляда, и в этом как будто крылась половина ответа.

– Они были безоглядно влюблены. Она могла бы стать его… – Миссис Ассингем умолкла и даже ненадолго задумалась. – Она могла бы стать ему кем угодно, только не женой.

– Но не стала, – промолвил полковник сквозь клубы дыма.

– Не стала, – эхом отозвалась миссис Ассингем.

Эхо, негромкое, но глубокое, на минуту заполнило всю комнату. Полковник как будто прислушивался, пока оно не затихло, затем снова заговорил:

– Почему ты так уверена?

Она помолчала, но в конце концов ответила с полной решительностью:

– Не хватило бы времени.

Полковник усмехнулся такому доводу – возможно, он ожидал чего-то совсем другого.

– Разве на это требуется так уж много времени?

Но миссис Ассингем оставалась по-прежнему серьезной.

– Больше, чем у них было.

Полковник отстраненно подивился:

– С чего вдруг такая нехватка времени?

И затем, пока она молча раздумывала, словно вспоминая все, переживая заново и соединяя между собой обрывки, он спросил:

– Ты хочешь сказать, что тут вмешалась ты со своей блестящей идеей?

На это она сразу же ответила, как будто отвечала в какой-то мере себе самой:

– Ничего подобного… Тогда еще нет. Но ты, конечно, помнишь, – продолжала она, – как все это происходило, примерно год назад. Они расстались, когда он еще и не слышал о Мегги.

– А почему он ничего не слышал о ней от самой Шарлотты?

– Потому что она никогда о ней не говорила.

– Это тоже она тебе рассказала? – поинтересовался полковник.

– Я сейчас говорю не о том, что она мне рассказывала, – возразила его жена. – Что она рассказала, это одно. А я сейчас говорю о том, что сама знаю. Это совсем другое.

– Другими словами, ты считаешь, что она тебе врет? – добродушно осведомился Боб Ассингем.

Миссис Ассингем отмахнулась от столь грубого вопроса.

– В то время она даже имени Мегги не упоминала.

Она говорила с такой уверенностью, что полковника вдруг осенило.

– Так, значит, это он тебе сказал?

Поколебавшись мгновение, она призналась:

– Да, он.

– А он не врет?

– Нет… Нужно отдать ему должное. Я уверена, что он абсолютно не врет. Если бы я так не думала, – провозгласила, как бы оправдываясь, миссис Ассингем, – я не стала бы иметь с ним никакого дела, я хочу сказать – в данном отношении. Он джентльмен – джентльмен вполне, настолько, насколько это требуется. К тому же он бы ничего от этого не выиграл. Что немаловажно, – прибавила она, – даже и для джентльмена. Это я рассказала ему о Мегги, в прошлом мае тому исполнился ровно год. Раньше он о ней ничего не слышал.

– Значит, дело серьезное, – сказал полковник.

Миссис Ассингем наскоро обдумала его слова.

– Ты хочешь сказать, серьезное для меня?

– О, для тебя-то все «серьезно», это уж само собой, иначе о чем же мы тут толкуем? Для Шарлотты дело было серьезное. И для Мегги серьезное. Опять-таки было – когда он ее наконец увидел. Или когда она его увидела.

– Не думай, что тебе удается так уж сильно меня мучить, – помолчав, снова заговорила она, – потому что ты не можешь придумать ничего такого, о чем я уже тысячу раз не передумала, и еще потому, что я думаю о таких вещах, которые тебе даже в голову не придут. Все это было бы очень серьезно, – признала миссис Ассингем, – если бы не было так правильно. Тебе не понять, – продолжала она, – но ведь мы приехали в Рим еще до конца февраля.

Полковник от души с ней согласился:

– Дорогая, мне вообще ничего не понять в этой жизни.

Его жена, видимо, при необходимости понимала в этой жизни абсолютно все.

– Шарлотта в том году была там с самого начала ноября, а потом неожиданно уехала, ты же помнишь, около десятого апреля. А собиралась остаться дольше, – собиралась в какой-то мере ради нас, естественно; тем более что должны были наконец приехать Верверы, которых ждали всю зиму, а они все откладывали и откладывали. И приезжали-то они, – во всяком случае, Мегги, – в основном для того, чтобы повидаться с Шарлоттой и, главное, побыть с нею там. И вдруг все изменилось, потому что Шарлотта уехала во Флоренцию. Ты ничего не помнишь – она собралась и уехала в одночасье. Привела какие-то причины, но мне и тогда это показалось странным. Я так и чувствовала: наверняка что-то произошло. Беда в том, что хоть я кое-что знала, но знала недостаточно. Я не знала, что их отношения были, как ты выражаешься, «на грани» – то есть я не знала, до какой степени «на грани». Бедная девочка просто-напросто спасалась бегством.

Полковник слушал внимательнее, чем показывал, и это было заметно по его тону.

– Спасалась?

– Ну, наверное, и его тоже спасала. Позже я все это поняла – теперь-то я все понимаю! Он непременно пожалел бы – он не хотел причинить ей боль.

– Как же, – расхохотался полковник. – Все они, как правило, ничего такого не хотят!

– Во всяком случае, – продолжала его жена, – Шарлотта спаслась – оба они спаслись. Им всего лишь нужно было посмотреть правде в глаза. Брак между ними был невозможен, а если так, чем скорее они окажутся по разные стороны Апеннин, тем лучше. Правда, им потребовалось какое-то время, чтобы все это почувствовать и сообразить. Они постоянно встречались, и не всегда на людях. Во всю ту зиму они встречались гораздо чаще, чем об этом было известно – хотя и так немало было известно. Во всяком случае, больше, чем я тогда воображала, хотя не знаю, что, в сущности, изменилось бы от этого для меня. Он мне понравился, показался очаровательным с самого первого знакомства. И вот, больше года прошло, а он пока ничем не испортил впечатления. А ведь он мог сделать разные вещи… Какие многие из мужчин проделали бы с легкостью. Поэтому я в него верю. Я с самого начала подумала, что так будет, и не ошиблась. И потому я говорю себе, – провозгласила она, как будто зачитывая итог, сумму длинного столбца цифр, – я говорю себе: все-таки я была не совсем уж дурочкой.

– А я разве говорил, что была? Да что там, – заявил Боб Ассингем, – им теперь нужно только одно: чтобы их оставили в покое. Теперь это их проблема; они ее купили, оплатили и забрали из магазина. Она уже больше не твоя.

– О какой именно проблеме ты говоришь? – уточнила миссис Ассингем.

С минуту полковник молча курил, потом застонал:

– Господи, их что, много?

– Есть проблема Мегги с князем, а есть – князя с Шарлоттой.

– О, да, и еще, – насмешливо фыркнул полковник, – проблема Шарлотты с князем.

– Еще – Мегги с Шарлоттой, – продолжала жена, – а также моя с Мегги. И еще, пожалуй, – моя с Шарлоттой. Да, – задумчиво проговорила она, – с Шарлоттой у меня, безусловно, проблема. Короче говоря, хватает, как видишь. Но я намерена не терять головы.

– И все эти проблемы мы должны решить сегодня вечером? – поинтересовался полковник.

– И все бы погибло, пойди дела по-другому – если бы я сделала какую-нибудь глупость, – с жаром продолжала миссис Ассингем, пропустив вопрос мимо ушей. – Я бы этого не вынесла. Но чистая совесть придает мне сил. Никто не может ни в чем меня упрекнуть. Верверы отправились в Рим одни. Шарлотта, проведя с ними несколько дней во Флоренции, приняла решение насчет Америки. Мегги, должно быть, ей помогла; наверное, сделала ей хороший подарок, и это многое упростило. Шарлотта, расставшись с ними, прибыла в Англию, «присоединилась» к кому-то, не помню уже, к кому, и отплыла в Нью-Йорк. У меня еще хранится ее письмо из Милана, где она об этом рассказывает; в то время я не знала, что за этим стоит, но все равно почувствовала, что она начинает новую жизнь. Во всяком случае, это, безусловно, очистило атмосферу – я имею в виду атмосферу милого старого Рима, которой все мы были пропитаны. Теперь у меня были развязаны руки. И когда я познакомила тех двоих, для меня даже вопроса не стояло о ком-нибудь другом. Больше того, и для них такого вопроса тоже не стояло. Вот, теперь ты знаешь мою позицию, – закончила она.

Тут она поднялась с места, словно эти слова были голубым лучом дневного света, к которому она мучительно пробивалась сквозь какой-то темный тоннель, а ее восторженно зазвеневший голос вместе с вновь обретенной уверенностью можно было бы уподобить пронзительному свистку паровоза, вырвавшегося на простор.

Она прошлась по комнате, выглянула на мгновение в августовскую ночь, остановилась перед одной, другой вазой с цветами. Решительно, похоже было, что она доказала все, что требовалось доказать, как будто успех затеянной ею операции стал неожиданностью для нее самой. Возможно, прежние расчеты были не свободны от ошибок, но новые окончательно разрешили все сомнения. Муж, как ни странно, остался сидеть, где сидел, и, казалось, совершенно не вникал в результаты ее рассуждений. Ее энтузиазм его только смешил, и точно так же его не увлек порыв ее восторга; возможно, он не хотел признаваться, что всерьез заинтересовался этой историей.

– Ты хочешь сказать, – спросил он вскоре, – что князь уже забыл Шарлотту?

Она круто обернулась, словно он нажал какую-то пружину.

– Само собой, он хотел забыть – и это лучшее, что он мог сделать. – Как видно, миссис Ассингем действительно поняла все до конца и могла объяснить во всех подробностях. – У него достало на это сил, и он взялся за дело наилучшим образом. При этом не забывай, как все мы в то время относились к Мегги.

– Она очень мила, но мне она всегда казалась прежде всего девушкой, получающей миллион годового дохода. Если ты намекаешь, что он именно так к ней и относился, то ты, безусловно, права. Согласен, ему, видимо, было совсем нетрудно забыть Шарлотту.

Миссис Ассингем вскинулась, но лишь на мгновение.

– А я никогда и не говорила, будто ему не нравились деньги Мегги, и чем дальше, тем больше.