По поводу пятидесятилетия со дня кончины H. В. Гоголя и В. А. Жуковского

Уменье понять человека, охарактеризовать составляло свойство, дар Гоголя. – При такой особенности природного дара Гоголя, при известной его наклонности и способности к музыке, живописи и театру, сильное влияние должен был оказать на него театр, устроенный его богатым дальним родственником Трощинским в своем именье. Известный деятель царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I Д. П. Трощинский, в числе других забав, которыми окружал себя в своем невольном бездействии (жил в своем именье Кибинцах с 1606 по 1814-й и затем с 1822 г.), завел домашний театр. Гоголь-отец был в этом театре режиссером, актером и даже драматургом. Здесь Гоголь-сын видел представление на сцене пьес своего отца, в которых действующие лица (в комедии «Роман и Параска») были скопированы с живых, действительных лиц, живших тут же, служивших в доме Трощинского. Отцовские пьесы были первым материалом, которым воспользовался Гоголь-сын для своих первых опытов. В гимназическом театре, в Нежине, Гоголь-гимназист играл комические роли, по отзывам товарищей, очень хорошо. Гоголь в это время страстно увлекался театром… По свойству своего дарования Гоголь был писатель – сатирик или точнее юморист. Так и сам он смотрел на себя в лучший период своей художественной деятельности. В первом томе «Мертвых Душ» он жалуется на судьбу сатирика-писателя. «Другая – говорит он – (чем писателей, имеющих дело с положительными типами) судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами, и чего не зрят равнодушные очи, – всю страшную, потрясающую тину мелочей, окутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ…. ему не позабыться в сладком обаяньи им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-безчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце и душу, и божественное пламя таланта; ибо не признает современный суд, что равно чудны стекла, озаряющие солнцы и передающие движения незамеченных насекомых; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания; ибо не признает современный суд, что высший восторженный смех достоин стоять рядом с высоким лирическим движением, и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха! Не признает сего современный суд, и все обратит в упрек и поношенье непризнанному писателю: без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество. – И долго еще определено мне чудной властью итти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»^[18]. Начиная второй том, Гоголь говорит: «Зачем же изображать бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков в государстве? Что-ж делать, если уже таковы свойства сочинителя и, заболев собственным несовершенством, уже и не может изображать он ничего другого, как только бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства?»^[19]. Так, сатира или точнее юмор составлял сущность таланта Гоголя, был руководящей стихией его поэтического творчества, и как такой, должен был властно направлять его талант к изучению и воссозданию жизненной правды.