– Это уже беспределом каким-то попахивает. Разве можно человека ни за что в тюрьме держать? Чай, не тридцатые на дворе!
– Сейчас за кражу повязали. Коньяк в супермаркете мимо кассы пронес. Ну, ничего, скоро выпустят. С органами, при желании, всегда договориться можно. Там тоже не звери сидят. Какие-никакие, а понятия имеют. Ты им пособишь, и они тебя не обидят. Прикроют, если что, глазки в сторону отведут.
– Как же это, добиться от них такого расположения?
– Это не сложно. Они сами подскажут, чем ты им полезен можешь быть.
– Полезен органам?
– Да, полезен. Они ж все сами узнать не могут, а знать хотят, потому как – власть. О нас заботятся, что б жили все чин-чинарем, безобразий не учиняли.
– Да они и так уже всех обложили. Изо всех телефонов их уши торчат, все письма вперед адресатов читают. Чего же им не хватает?
– Им всего хватает. А вот чего тебе в жизни не хватало? Чиновником был? Что, платили мало? Вижу ведь, не сам ты взятку взял. Сто пудов, начальство подбило. Так ты не таись, расскажи все как есть, сними грех с души, участь себе облегчишь… Знающему человеку расскажи, поделись бедой. Знающий человек всегда подскажет. Много взяток-то наверно набрал за жизнь? Как бы еще чего не всплыло. Ты поделись, а я подскажу, как с этим быть…
Евгений Иванович, в очередной раз посмотрев на собеседника, понял наконец: перед ним стукач: Так вот чего тебе надо! Теперь понятно.
– Чего в душу лезешь?
– В душу лезешь… сдалась она мне. Она у тебя есть, душа-то?
– Слушай, я все понял, можешь дальше не продолжать. Я только не пойму, чего тебе надо от меня? Я признал все и явку с повинной подписал. К чему суетиться теперь? Или ты про другие мои дела узнать хочешь? Так не было их.
– Что, догадался? Видать, не все ты рассказал, коли я здесь.
Евгения Ивановича уставился на сокамерника во все глаза. Его поразило, что этот тип даже не попытался разубедить его в своем постыдном звании. Ба! Да ты, брат, ветеран сексотского движения, – подумал он.
– Все что знал, рассказал, а сочинять не стану. Мне сразу сказали, признаешь вину, -будешь ждать приговор дома.
– В чудеса веришь? Это неплохо… неплохо, когда на Новый год бумажку с желаниями в шампанское макаешь. А сейчас эта вера тебе боком выйдет. Таким боком, что не дай бог никому. У тебя в суде, ведь, не Дед Мороз будет председательствовать… хотя поведение твое за последний год подробно исследует… и подарок тебе выдаст, персональный. Н-да.
– Что выдаст, все мое будет. А ты, шел бы лесом.
– Как скажешь, Евгений Иванович, – сказал то ли Вадим, то ли Валентин, которому сам Евгений Иванович не представлялся.
Сексот стукнул в дверь камеры. Та без слов открылась, и стукач удалился.
Грубо, грубо, – подумал Евгений Иванович: Не так я себе это представлял, не о том в книжках читал и в кино видел. Тут любой дурак поймет, что к чему. Вот ведь, нашел человек себе в жизни занятие! Постукивает и в ус не дует. Интересно, что у него в трудовой книжке записано? «Принят на должность специалиста по креативной добыче информации и негласным связям с операми. Начальник Отдела кадров опер такой-то». Да, смешно.
Интересно, а сам я кем стану именоваться, если соглашусь?
Наступила ночь. Евгений Иванович опять предался размышлениям. Он вспомнил, что его дед, партизанивший в Белоруссии во время Великой Отечественной, погиб от рук фашистов по наводке предателя. Вживую деда он никогда не видел, поэтому мог сейчас порассуждать об этом со стороны. Интересно, какие резоны были у того доносчика? О чем он думал, когда немцы втыкали ему иголки под ногти? И многим ли тюрьма лучше иголок под ногтями? А может, ему и не втыкали ничего. Может он сам, по собственной инициативе? Тоже хотел помочь государству, только чужому, мягко говоря. Кто ж знал тогда, что государство это испустит дух в мае сорок пятого, а свое – выстоит и победит. Господи, что я несу! При чем тут дед, при чем война? Я, вообще-то, родному государству помочь могу, изобличить преступников. Разве это не благородно? Кто фашисты в этой истории, кто партизаны? Н-да, нет ни фашистов, ни партизан… а стукач есть. И это, получается, я… А может, лучше быть доносчиком на свободе, чем партизаном на нарах?
Первая ночь в тюрьме показалась Евгению Ивановичу нескончаемой. Уснуть не получилось. Но, все кончается, закончилась и она. Двери камер застучали засовами, резкие окрики и команды наполнили стальной жизнью коридоры ИВСа.
Ближе к полудню в камеру заселился следующий постоялец, Коля.
Это был молодой человек лет двадцати пяти с дерзкими чертами лица и резкими движениями. Типичный холерик, он не мог усидеть на месте, постоянно вскакивал, метался по камере, пытаясь подыскать себе какое-нибудь занятие. Похоже, некоторое время он был лишен общения и теперь вцепился в свежие уши Евгения Ивановича мертвой хваткой, выдавая огромное количество информации, не переводя при этом дух. Выяснив, как зовут сокамерника, он тут же начал ему тыкать, называя то Иванычем, то дядей.
– Че, за че приняли?
– Да за взя…
– А мне прикинь, грабеж шьют. Сажают по беспределу. Прикинь, лечу, короче, к подруге, Ксюхе, весь на нулях, в телефоне батарейка сдохла. Смотрю, навстречу какая-то соплячка идет, в телефоне роется. Я ей: дай позвонить, телефон сдох! Беру телефон, набираю Ксюху. А тут менты на бобике своем. Тормозят, короче, все дела. Че, говорят случилось? А эта ссыкуха им, типа, я у нее телефон отжал. Прикинь? Я реально только позвонить взял, у меня свой в кармане лежит. А мусора и слушать не стали. В бобик затолкали и в райотдел. А ты, че, как заехал?
– Да, как тебе сказа…
– А я, Иваныч, всю дорогу так. Прихватывают за голяк какой-то. Блин, такие дела делали и ничего. А по мелочам вечно встреваю. В том году, прикинь, магазин на районе выставили, водки на десять косарей взяли. Следов, отпечатков понаоставляли, мама не горюй. Ну и че, водку допили, думаю, ну вот, со дня на день явятся, прихватят. Уже с подругой распрощался, типа, один хрен на зону скоро. Так и че ты думаешь? Так и прошло дело висяком. Никого не нашли. Я валяюсь с них.
– А ты не боишься такие вещи здесь рассказывать? Вдруг я настучу?
– Ты? Настучишь? Дядя, не смеши мои тапки. Пацан стукача за версту учует. Из тебя-то какой стукач? Да откуда им здесь быть? Это ж не СИЗО. Тут ведь не арестанты, тут так, типа, кандидаты…
О, слово-то какое знает, надо же! Кандидат! Этак мы скоро до высокого штиля договоримся, – подумал Евгений Иванович, но просчитался.
– Ты че, на зоне был раньше?
– Нет, пока не довелось.
– А в СИЗО?
– Нет.
– А-а, да ты, типа, первоход! Блин, прикольно. Ну че, тебе там понравится. Такие пацаны там сидят, на воле таких не встретишь. Блин, всему научат в два счета. Ты это, мужик видать не бедный? Как заедешь, смотри, что б тебя там на хавку не разводили. А то там такие расклады, если кого греют с воли, так к ним в друзья ползоны набивается. Все сожрут за тебя, за день дачку сметут. Ты это, гляди короче, с кем там дружбу водить. А то знаешь, деревенщина всякая понаедет, бомжи разные. С этими не водись. Пускай баланду хавают. Смотри, кого тоже с воли греют, с ними корешись.
– А когда здесь баня?
– Че? Какая баня, дядя? Я ж тебе говорю, это не СИЗО. Здесь бани нету.
– Странно, а мне тут сказали…
– Кто тебе сказал? Разводят тебя как лоха. Че за крендель тебе такое выдал?
– Да сидел тут один, когда меня посадили…
– Кто такой? За че сидит, не говорил? Как выглядит?
– Да я недолго с ним пробыл, толком и не разглядел. И имени не спросил…
– Рыжий такой, лысоватый? Без зуба переднего?
– Да нет, вроде не рыжий.
– Кто ж такой, че за перец? Ладно, хрен с ним. …баня у него на ИВСе. Я валяюсь!
– А ты, я так понял, не в первый раз?
– Э-э, дядя, ну ты скажешь! Четвертая ходка. Первый раз по малолетке заехал. Тоже, на ровном месте. Там, чуваку, типа, ребра сломали. А он, прикинь, сам их сломал за день до этого. Весь квартал в теме был, а на нас повесили. И терпила, падла, тоже показал, типа это мы его. Прикинь! Да, Иваныч, хорошо, что ты большенький уже. А то б, на малолетку. У-у-х.
– А что там условия хуже, чем во взрослой тюрьме?
– Не, условия лучше. Там и прогулки дольше и телек показывают. И наставники суетятся, что б мы перевоспитывались, типа.
– А что тогда не так?
– Все так. Только там ты за свои вопросы закукарекал бы уже давно!
– В смысле?
– Под шконкой бы жил. Ну ты это, не парься. На взросляке такого нет, забей! На взросляке, чтобы залететь, надо, чтобы смотряга дал добро.
– Смотряга?
– Смотрящий за зоной. Авторитетный зек, типа. Да ты там никому не нужен будешь. Че с тебя взять-то? В косяки там по наводке вгоняют. Да не, Иваныч, не парься. Ниче тебе там не сделают. Ты так, веди себя по человечески, и все нормуль будет. В картишки не играешь?
– Нет.
– Вот и там не играй. Ни на че. А то, разведут, глазом моргнуть не успеешь, будешь должен кругом.
В дальнейшем, общение с Николаем перешло уже в сплошной монолог. Догадайтесь, чей? Не задавая никаких вопросов и вообще не имя возможности вставить слово, Евгений Иванович узнал: кто такие вохрушки и как завоевать их расположение, почему не имеет смысла передавать в тюрьму плетеные мочалки, как сварить суп на бульоне из копченой колбасы, что делать, если случайно получил чужую маляву, для чего во дворике для прогулок необходимо поливать водой углы, как общаться через гофру и отправлять посылки по канализационным трубам, зачем у входа в камеру приварена пустая труба с глухим дном, почему в локалке должно быть чисто, чем реснички хуже решеток на окнах, сколько раз нужно ударить по батарее, прежде чем прокатать дорогу, кто в автозаке ездит отдельно от остальных, как спать на двух матрасах, если положено иметь один, что такое клоп, трамвай, тормоза, пальма… и еще бесчисленное количество абсолютно посторонней для него информации.
На голубом глазу Коля сознался в нескольких нераскрытых преступления, среди которых грабежи, угоны, телесные повреждения разной степени тяжести…
Да уж, Коля, видишь ты стукача за версту! – усмехнулся Евгений Иванович. Наверное, половину своих судимостей получил благодаря языку без костей…
Глядя на Николая, слушая его колоритную ахинею, Евгений Иванович поражался той пропасти, которая разделяла их. Кроме морфологических признаков, у них не было ничего общего. Две параллельные реальности, не больше, не меньше. Закон же рассматривал их, как идентичный вид, именуя родовым понятием «преступник». Эта мрачная камера соединила несоединимое, ни для кого не сделав различий. Удивительно!
Наверное, еще немного, и голова Евгения Ивановича разорвалась бы, как снаряд. Но замок в двери в очередной раз скрипнул, и терзатель чужих ушей исчез в узких коридорах изолятора, оставив после себя полбутылки минералки. Фу-х-х, – выдохнул Евгений Иванович. Блаженная, как выяснилось, тишина воцарилась в камере, лаская слух, как компресс раздраженное горло: Неужели ушел? Слава тебе господи!
Пытаясь оценить услышанное, разложить его по полкам, он понял, что не справится с этой задачей. Такого количества тупой информации за единицу времени он в жизни своей не получал.
Часа два приходил он в себя, умоляя при этом высшие силы, чтобы Николай, не дай бог, не вернулся. Мольбы его дошли по назначению, больше Колю Евгений Иванович не увидел …и не услышал, что гораздо важнее.
Душа его потихоньку успокоилась, собственные мысли снова полезли в голову: Много ли будет в тюрьме таких, как я? Скорее всего, немного. В основной массе будут подобные николаи. Как жить среди них? Что, стать со временем таким же? Рассказывать о получении взятки, как об увлекательной погоне от ментов? Нет, я и через двадцать лет не приближусь к нему. Да и зачем? Таким надо если не родится, то уж точно стать гораздо раньше, еще в период прыщавого пубертата. Нет, мое время ушло. Вон, Галичкин Сергей Петрович, интеллигентный был человек. Подворовывал тихонько в филармонии, сел на пять лет, сейчас освободился. Недавно видел его, общался о том, о сем. Так он, каким был, таким и остался. На феню блатную не перешел.
К вечеру в камеру посадили очередного сидельца. – Игорь, представился новичок. На вид ему было лет двадцать восемь – тридцать. Высокий, сухопарый, с мощными жилистыми руками. Вся его наружность говорила, что в жизни он занят физическим трудом. Ну, и не сильно разговорчивый, что можно сразу записать ему в плюс.
– За что заехали, поинтересовался Евгений Иванович, начавший уже привыкать к тюремному лексикону.
– Людей на машине сбил.
– И что, за это закрыли?
– Да. С двумя трупами не отпустят.
– О господи! Как это вас угораздило?
– Да вот, угораздило. Можно на «ты».
– Что, пьяный был?
– Нет, с похмелья, немного. До сих пор сушняк мучит. Здесь водички нет?
– Есть немного минералки. На, попей. Н-да, едешь вот так, и на тебе: вся жизнь разделилась пополам.
– Это точно.
– А кто потерпевшие?
– Отец с дочерью, семь лет. Вроде и ехал не быстро, километров пятьдесят, не больше. Девчонка на дорогу выскочила, прямо перед машиной. Отец за ней бросился… Блин, два трупа. Как так?!
– Сочувствую. Как жить-то теперь с такой гирей на душе?
– Вот так и жить. Не в петлю же лезть.
– Даже не знаю. Если б я две души загубил, может и залез бы…
– Я не полезу. Греха на мне нет.
– О-как?!
Игорь посмотрел на Евгения Ивановича, как бы оценивая, можно ли с ним откровенничать.
– Ладно, что уж там! Теперь все равно… Не я их сбил.
– В смысле, не ты?
– В прямом. Не я. Девчонка за рулем была, соседка. Попросила дать порулить, я и дал.
Ленка, я ее с детства знаю, родителей ее знал… Они у нее погибли, когда ей шестнадцать было. Ну, ее и понесло по жизни. Проституткой была, на трассу ходила, дальнобойщиков обслуживать. Денег, понятно, не было, учиться некогда. У нее еще брат был младший… ну, в смысле, он и сейчас есть. Пришлось ей и его тянуть на себе. Зарабатывала, как могла. А тут, прикиньте, встретила парня, Алексей зовут. Хороший парень, не пьющий, работящий, всем бы таких. А Ленка, хоть и проститутка… душа у нее хорошая, добрая. В общем, влюбился он в нее по уши, а она в него. Весь квартал за них радовался. Если бы кто о занятии ее проболтался, убили бы, не пожалели. Да, все радовались… волновались только, что будет, если Лешка правду про нее узнает. Да он, наверное, сам догадывался, но виду не подавал. Любовь зла, сами знаете, наверное. И вот, пару месяцев назад, приходит он к Ленке. Вроде, все как обычно, шуры-муры, и тут он ей говорит: Лена, а я все знаю. Ну, она понятно вся перепугалась: Что ты знаешь? Знаю, говорит, чем ты на трассе занималась… И тут, достает из кармана кольцо и говорит: будешь моей женой? Представляете? Мне, говорит, все равно, кем ты была, я тебя люблю больше жизни. Откажешь – удавлюсь. Она конечно в слезы: какой там откажешь! Она ж сама без него жизни не представляла. Подали в ЗАГС, завтра свадьба. А перед этим, девичник у нее был, в соседнем районе. Сами понимаете, посидели, выпили… Она мне звонит, мол, приедь, забери домой. Я приехал, у меня Газель своя. Сели, а она как привязалась, дай проехаться, да дай. Я говорю: ты ж водить не умеешь, а она: умею! Ну, вот и доездились…
– И что, ты-то здесь причем? За руль посадил, это неправильно, но ты ж не сбивал никого!
– Нет, не сбивал. Только, когда менты приехали, глянул я на нее… глянул и понял, нет, не ее это судьба. Нельзя ей в тюрьму.
– А что же это, твоя судьба, что ли?
– Выходит да, моя.
– Да как же так? У тебя самого что ж, семьи нету?
– Есть. Жена есть, дочка есть.
– Не понимаю тогда…
– Тюрьма, она не для женщин, она для мужиков.
– Тюрьма для преступников, а ты не преступник!
– Для мужиков она, для мужиков. А ей не за что в ней сидеть. Если и были за ней грехи, она их отработала, закрыла счета.
– А у тебя какие счета не закрыты?