Последней фразой следователь, видимо, подколол Евгения Ивановича, но тот не понял. Кому-кому, а ему сейчас точно было не до приколов.
Через полчаса появился дежурный адвокат, Анатолий Борисович, солидный мужчина, на вид чуть постарше Евгения Ивановича, в хорошем костюме с пузатым портфелем и чуть хрипловатым голосом.
– Можно нам поговорить с клиентом наедине? – обратился он к следователю.
– Пожалуйста, общайтесь наедине. Я буду в соседнем кабинете. Стукнете в стену, когда закончите. С этими словами, следователь взял подмышку дело и удалился. Евгений Иванович и его защитник остались вдвоем.
Отрекомендовавшись друг другу, они начали обсуждать сложившуюся ситуацию. Евгений Иванович рассказывал свою историю, Анатолий Борисович уточнял, вставлял многозначительные реплики, поминал УК, УПК и другие угрожающие аббревиатуры. Многое он уже знал от следователя, и картина в мозгу профессионала сложилась, как пазл.
– Так что посоветуете, Анатолий Борисович? Признаваться или нет?
– Сами смотрите, Евгений Иванович. С одной стороны, признаться никогда не поздно: хоть на следствии, хоть в суде. Но признавшись один раз, назад уже не отыграете. С другой: а что вам, собственно, отрицать-то? Взяли вас с поличным, при передаче. Все писалось, и не только на диктофон. Они там, в кафе, целую киностудию устроили, филиал Парамаунд Пикчерс! С техникой у них сейчас попроще, так что ни в чем себе не отказывают. Деньги меченые, руки светились… Короче, смотрите сами. Я вам честно скажу, оно и мне выгоднее, чтобы вы сознались. Пустой работы меньше. Но я, что б там про нас не говорили, никогда клиенту плохого не посоветую. Я, может, в чем-то и беспринципный человек, но только не в этом. Следствие, опять же, благосклоннее смотреть на вас будет, а для вас это точно не лишне. Скорее всего, суда дома станете дожидаться. Но, повторюсь, дело ваше. Я в любом случае вашу точку зрения отстаивать буду.
Евгений Иванович задумался, откровенность адвоката подкупила его: да, действительно, сейчас признаешь, потом уже не откажешься. Но что говорить? «Я принимаю препараты, побочным действием которых является…» Нет, чушь все это.
Хоть Евгений Иванович и не был юристом, он много чего слышал на эту тему. Единственное, чего он не мог припомнить, так это чтобы кому-нибудь, после задержания с поличным, удалось соскочить. Вспомнился некий Пиотухович, который принял подношение в виде нового холодильника. Так вот, благодарный клиент его, через год, обанкротился. Сам, по собственной дурости. И пошел искать виноватых везде, где только мог. Заявил и на Пиотуховича. И вот казалось бы, где взятка, а где холодильник через год? Какой простор для версий о его приобретении! И то, – не прошло. Приехали с обыском, холодильник описали, Пиотуховича закрыли. И путешествует он теперь по казенным местам на казенный же счет. А что у меня? Все задокументировано, запротоколировано, и так далее и тому подобное. Не о чем говорить.
– Вы правы, нечего выдумывать. Все доказано. Не буду я никому мозг компостировать, зовите следователя.
На стук в стену, следователь быстро вернулся в кабинет.
– Ну что, пообщались?
– Пообщались.
– Что решили?
– Решили признавать.
– Вот и славненько! Верное решение приняли. Мы тоже вам навстречу пойдем. Сейчас чистосердечное оформим, вам на суде зачтется.
Через час все документы были оформлены и подписаны. Признание Евгения Ивановича состоялось.
– Ну что, все?
– Да, Анатолий Борисович. Мы с вами закончили, спасибо за сотрудничество!
– Я с органами не сотрудничаю. – ответил адвокат неожиданно резко.
– Это пока сами не попались. Ха-ха-ха. Шучу я, шучу, не это имел ввиду. Спасибо что пришли, хороших вам выходных.
Дверь за Анатолием Борисовичем сердито захлопнулась. Евгений Иванович и следователь остались в кабинете одни.
– Что вы по мне решили? На подписку отпустите или, может, под домашний арест?
– По тебе Евгений Иваныч? По тебе мы еще ничего не решили. Только еще собираемся. Пока, на двое суток в ИВС, а там посмотрим.
После ухода адвоката, следователь перешел на «ты» в одностороннем порядке.
– Комитет твой прогнил насквозь. Не один вопрос без мзды не решается. Признаешь, надеюсь, этот факт?
– Я уже все признал. Чего тут отрицать, с поличным взяли…
– О тебе и речи нет, тут все ясно, доказательства налицо. Ты нам про начальника своего расскажи, да про его зама, первого.
– Да мне и рассказать-то нечего. Они свои дела без меня делают…
– Евгений Иваныч! Ты ведь, по сути, мужик-то неплохой. Оступился, бывает. Но на их фоне ты так, хулиган мелкий. Подзатыльник дать, да отпустить. А вот эти… эти да! Тут, блин, клейма ставить негде. Они эту систему создали, и ты, по сути, из-за них пострадал. Кого выгораживать-то?
– Но я…
– Думаешь, они б тебя стали? Они через любого перешагнут, не поморщатся. Не помнишь, в позапрошлом году, у вас там Рангинского за взятку приняли? Знал такого?
– Знал, конечно… но я…
– А знаешь, кто его тогда подставил? Думаешь, он сам в такую авантюру полез? Да она ему и не по зубам была… для них, козлов, старался. А они ведь знали, что дело нечисто. Их ведь тогда предупредили: не суйтесь, дело на контроле! Так они не сами, они Рангинского послали. Вот и результат. Он теперь уж второй год на зоне срок тянет, а они, вон, в шоколаде все.
– Но, я действительно ничего не знаю.
– Евгений Иваныч, мил человек, да тебе и знать-то ничего не надо. Мы сами знаем все, что нужно и тебе расскажем. Проблема в том, что осторожные эти сволочи, не подкопаешься… Свидетель нам нужен, понимаешь? Свидетель же-лез-ный… Ты к слову-то этому прислушайся: свидетель… Все лучше, чем обвиняемый, осужденный… Ты подумай, кем бы ты хотел по делу пройти? Начальству твоему и так конец. Не согласишься ты, согласится кто-то другой. В этом не сомневайся. Тебе сейчас судьба улыбнулась во все тридцать два зуба и срок тебе дает – два дня. Посиди, поразмышляй, к обстановке присмотрись… и подумай, хочешь ты эту обстановку еще лет шесть наблюдать или двумя сутками ограничишься? В общем, послезавтра, в это же время, жду от тебя подписи на протоколе, и учти, дважды я такого предложения не делаю. Думай, Евгений Иванович, думай.
– А Рангинский тогда как, согласился?
– Сам-то как думаешь? Ему ведь вся десятка светила. А получил он четыре с половиной. Считать умеешь? Сам сообразишь дальше?
– Да, тут арифметика несложная. Только, что-то все на свободе в итоге остались…
– Много вопросов задаешь, Евгений Иваныч. Ты про себя лучше посчитай. Эти цифры тебе ближе. А Рангинскому его оставь, он их сам, без тебя, посчитает. Уже считает…
– Жене можно будет одежду мне передать?
– Теперь все от тебя зависит, что тебе можно, а чего нельзя. Кто с нами по-человечески, – того и мы не обидим. А кто нет… тут уж не обессудь. Пока так посиди, за два дня не сопреешь.
На этом разговор со следователем закончился. Пройдя ряд неприятных процедур, Евгений Иванович оказался в камере изолятора временного содержания под номером семь.
Подмывает описать, что он почувствовал, когда железная дверь захлопнулась за ним, щелкнув замком снаружи. Да только, что тут описывать? Что жизнь его разделилась в этот момент на «до» и «после»? Нет, не разделилась. Точнее, она разделилась, но гораздо раньше. Когда? Может, когда подошла пора платить очередной взнос по кредиту, а денег в наличии не оказалось. А может, в тот момент, когда любимая супруга, рассказывая о встреченной ею однокласснице, позавидовала новой шубе из голубой норки. А может, это произошло, когда дочь не хотели брать в элитную гимназию без взятки, а наличности не было, как всегда… Кто знает, кто знает. Возможно ли вспомнить, когда впервые попил воду из кружки или съел первое в жизни пирожное?
Евгений Иванович вошел в камеру и осмотрелся. Надо ли говорить, сколь отвратительно это место. Ко всему прочему, здесь не было окон, свет лампочки был тусклый, не позволявший даже теоретически что-нибудь почитать, а на полу стояло ведро, которое он принял сначала за помойное, но оказавшееся, в итоге, мобильным отхожим местом.
На нарах сидел мужчина бандитского вида средних лет.
– Здравствуйте, сказал Евгений Иванович и тоже присел на нары.
– Здравствуй, коли не шутишь! За что заехал?
– Заехал?…
– Ну, заехал, присел… за что здесь оказался?
– За взятку.
– О-о, интеллигенция! Впервые, судя по всему?
– Да.
Из за железной двери кто-то крикнул: «Сазонов, через пять минут на выход! С вещами!»
– Слушаюсь, начальник! Мне сейчас на выход, так что, пообщаться по душам не получится. Вот тебе пара добрых и бесплатных советов: всему, что здесь городят, не верь, сказочники тут такие – Андерсон отдыхает. На рожон не лезь, ментовских страшилок не бойся ну, и не проси ничего без нужды, ни у ментов, ни у сокамерников. Сами все предложат и дадут. Больше слушай, языком не мели, а то, глядишь, еще статейку себе заработаешь. Понял, о чем я? Ну, в общем, все, на первый раз. И да, предложат в баню сходить, не отказывайся. Одно из немногих доступных здесь удовольствий. Все, расход. Удачи!
Дверь за безымянным соседом закрылась, Евгений Иванович остался один. Аскетичное одиночество камеры как нельзя лучше располагало к раздумьям. А подумать было о чем. Он прокрутил в голове события прошедшего дня и поразился его зловещей насыщенности. Промелькнула мысль, не поспешил ли он со своими признаниями, не развели ли его следователь с адвокатом? Нет, не развели. В очередной раз, события выстроились сплошным частоколом, не позволяющим проскочить через него несчастному мздоимцу.
Евгений Иванович начал размышлять, как он будет теперь жить. О госслужбе, понятное дело, можно забыть навсегда. Вспомнились лица сослуживцев, обсуждающие очередного спалившегося чинушу. Представилось, что теперь и про него будут говорить в насмешливо-жалостливом тоне. Дальнейшее фантазирование на эту тему было невыносимо.
Он вспомнил семью: любимую супругу, дочку… Как они отнесутся к произошедшему? Поймут ли, продолжат ли любить, как прежде? Дочь, конечно, не разлюбит. А жена? Хотелось бы верить. Он всегда ей верил, но проверить не имел возможности. В жизни их, до сего дня, все было хорошо: дом – полная чаша, техника, шмотки, отпуск за границей. Не было случая испытать любовь в экстремальных условиях, и вот, теперь, он появился… Станет ли Наташа ждать его годами из тюрьмы, носить передачки? Что дочь расскажет в школе? Мать, теща… милые старики, вас-то за что наказали? Об этих даже думать не хотелось.
Евгений Иванович попытался было размыслить, чем он станет теперь заниматься. Образование у него хорошее, опыт, правда, не совсем по специальности, большой. Лишним точно не будет. Но, дальше эти размышления никак не шли, упираясь в глухую стену неизвестности, перед которой любые прогнозы были нелепы. Что можно планировать, не зная главного: останется ли он на свободе? Все теперь сводилось к предложению следователя.
О чем оно, понятно: сдать начальство и получить свободу. Вроде, все просто. Делаешь то и получаешь это. Но хорошо ли так поступать? Странный вопрос. Хорошо ли… он в тюрьме, здесь хороших людей не держат, вопрос о том, хороший он или плохой, уже решен. Плохой. Значит, остается только бороться за смягчение своей участи. А как ее смягчить, ему доходчиво объяснили.
По началу, Евгений Иванович не особо сомневался, как себя повести. В тюрьму не хотелось, начальство он и так недолюбливал. Вспомнилась фраза одного жизнерадостного политика: «свобода лучше, чем несвобода», очень тонкое наблюдение, это как «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». Гениально! Кто бы только спорил. Но чем дольше он размышлял, тем все большим количеством «если», «но», «однако» обрастали его мысли. Задачка, простая как дважды два, разрасталась до размера теоремы Ферма, с бесконечными корнями, интегралами, статистическими погрешностями, кольцами периодов и прочей необъяснимой ерундой…
Кем он станет, согласившись на предложение следователя? Первым на ум приходило – доносчик, стукач! Но так ли это? Ведь он ничего не расскажет, ни о чем не донесет. Ему предложили лишь подписать некую информацию. Обналичить анонимные сведения. Нет, это не донос. А что это? Подходящее слово никак не приходило ему на ум. Но что-то подсказывало Евгению Ивановичу, что это слово, будучи найденным, немногим будет отличаться по мерзости от пресловутого стукача. Подписант, что ли, какой-то…
А может, разводит меня следователь? Подпишу, а он все равно в тюрьму посадит. Все в его руках, претензию потом не выставишь. А может, наоборот. Не подпишу, а все одно уйду на подписку. Да, поди знай. В любом случае, заранее не проверишь. Только эмпирическим, так сказать, путем. Развести для них – раз плюнуть. Но с другой стороны, если они всех будут обманывать, кто ж тогда им верить будет? Быстро молва пройдет, закроется лавочка. Нет, этот, скорее всего, не врет. Может, в чем и врет, но не в этом.
А может, это промысел божий? Он ведь тоже не в восторге от преступников. А бог, как известно, действует через людей. Может, он, устами этого следователя, пытается подвигнуть меня к богоугодному делу? Я ж не невинного оговорю. Начальство действительно зажралось и охамело. Там, где я съем жаренного пескарика, они заливного осетра проглотят. Живут, как миллиардеры на Майорке.
Но вспомнив лицо следователя, Евгений Иванович усомнился, что через него бог решил возвестить свою волю: Нет, что-то он на вестника божьего не тянет. Кто угодно, нищий, пьяница, но только не этот. Скорее, он смахивает на лукавого, предлагает какую-то муть. А впрочем, почему лукавого? Он же не для себя старается. Работу свою выполняет и работу нужную: очищает общество от преступников. Наверное, сам не рад, что пошел в следователи. Сегодня вот, пятница, вечер, а он здесь, проводит время с отбросами вместо того, чтобы побыть с семьей, с друзьями. Отчего не помочь ему, да и себе заодно? Но как я ему помогу? Понятно, что мне дадут подписать какие-то показания, которых я не давал, да, скорее всего, и не могу дать ввиду неосведомленности. Тогда кто же я, свидетель? Нет, я ни о чем не свидетельствую, только подписываю, как приговор. Получается, я теперь судья? Но кто дал мне право судить, кто уполномочивал? Разве сам я, не такой же взяточник, только калибром помельче?
В это время замок в двери лязгнул, дверь открылась, и в камеру зашел новый постоялец. Это был неопрятный пожилой мужчина, далеко за шестьдесят, с бесцветными глазами, избегающими прямого взгляда. Нечесаные длинные волосы были, видимо, данью моде шестидесятых, оставшейся на голове своего владельца на все оставшуюся жизнь. Об этом же свидетельствовали жидкие, едва различимые бакенбарды. Прямо, Ринго Старр явился. Жаль, гитару не захватил. Зашел он в камеру каким-то обыденным манером, будто вернулся с работы домой. Не глядя на Евгения Ивановича, он спросил: «Нары есть свободные?», хотя ответ на этот вопрос был очевиден.
– С этим тут порядок – ответил Евгений Иванович волосатому арестанту: – Выбирайте любую.
Новичок невнятно назвал свое имя, представившись ни то Вадимом, ни то Валентином.
– Какую статью шьют?
– Двести девяностую. Взятка.
– О-о, беловоротничковая преступность. Ясно-ясно. И что, много взял?
– По меркам моего ведомства – немного.
– Но, видать, достаточно?
– Да, хватило.
– Небось, не сам надумал-то. Подсказал кто?
– Нет, сам. Здесь большого ума не надо.
– Ума не надо жбан кому-нибудь проломить, а здесь экономика, здесь без ума никак. Так что, прямо-таки сам все и заделал?
– Сам. Взятки тоже разные бывают. Эта не хитрее проломленного жбана. Вас самого-то, за что сюда?
– Да, то за то, то за это. Сажают-выпускают. Уже, наверное, сами забыли, чего хотели.
– Надо же! Что, и такое бывает?
– Чего только не бывает.