Если бы сейчас Валера решил составить список претензий к Мише, то он оказался бы пуст. Кроме эмоций, ему решительно нечего было предъявить Михаилу.
Как любой человек, немногого достигший в жизни, Валера часто завидовал другим. Его раздражали и бесили (а как же иначе?) новые русские (это те, у кого была своя квартира, машина, дача), начальники (потому, что воры), семейные (потому что подкаблучники), ученые (с которыми он лично никогда не сталкивался), ведущие здоровый образ жизни и т.п. Отдельной строкой бесило Валеру все, что было связано с политикой.
Но максимум, на что толкал его негатив, это чиркнуть ключом по чужой машине или плюнуть на дорогую дверь состоятельного соседа. Настоящей же ненависти к перечисленным гражданам он никогда не испытывал. И этому было логическое объяснение: всех их Валера считал недоумками, себя же – безусловно умным человеком. Поговорку «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» Валера слышал, но не совсем понял ее смысл. Впрочем, если бы он его и понял, это никак бы не повлияло на его мировоззрение. Сотню объективных причин своей несостоятельности он нашел бы за пару минут.
Но туберкулезник, этот несчастный, больной полуБОМЖ, не являл собой ничего, достойного зависти. Наоборот, на его фоне любой почувствовал бы себя счастливчиком! Михаил не пытался никого задеть, никому ничего не доказывал. Даже его чертова харизматичность, и та была неосознанной, не направленной против кого-либо. Но именно он, Миша, вызывал у Валеры высшую степень неприязни – настоящую ненависть.
В этом месте мне становится жаль, что письменная речь не способна передать эмоции рассказчика. Может показаться, что я недолюбливаю своего героя, насмехаюсь над ним.
Да, возможно, самую малость, но не более.
Пацанская надстройка, над которой я тут слегка подтруниваю, диктующая Валере сою модель поведения, не так проста как кажется, не сводима к условиям жизни малообразованного человека в недоразвитой среде.
Думается, она ни что иное, как отголосок какой-то древней и универсальной модели поведения всего мужского рода, до сих пор, в той или иной степени, присущей всем мужчинам: от слесаря сантехника до дирижера симфонического оркестра, от бездомного алкоголика до топ-стилиста гетеросексуала, если такие конечно бывают.
И то, что Валера оказался к первым ближе, чем ко вторым, едва ли дает право презирать его. Сами-то мы, так ли далеко ушли от него? И вообще, ушли ли?
– Ладно, пойдем, наверное… сказал Миша, – Давай-ка, по последней и двинем на выход.
Ни с кем не чокаясь, Миша выпил рюмку, взял с тарелки подуставший соленый помидор, прокусил дырку в кожице и с клокочущим звуком всосал в себя его содержимое, причмокнув в конце.
Чувство омерзения подступило к самому горлу Валеры. Он представил, что все внутренности этого человека, изъеденные болезнью, были похожи на содержимое высосанного помидора. И эта ходячая клоака сейчас встанет, сморозит на последок какую-нибудь чушь, кашлянет и покинет их, обняв костлявой рукой Женю… Нет, невозможно! Последний барьер, удерживавший от фатального шага, пал.
Валера ощутил, что перед ним не человек, а лишь человекообразная оболочка, наполненная мерзостями. Убить его, это уже, собственно, и не убийство, а акт доброй воли по отношению к остальному человечеству.
Валера быстро поднялся, обошел стол, взял с него кухонный нож и резко, снизу, ударил им туберкулезника. Удар пришелся в щеку. Миша как-то обыденно посмотрел на него и медленно поднял руку к лицу.
Ситуация вышла комичная. Валера, а-ля боксер, чей удар должен быть не только сильным, но и точным, попал в щеку… Бешенство, вызванное досадой на собственный промах, достигло пика. Следующим ударом Валера попал в ребро Миши. Нож ткнулся во что-то твердое и чуть не вылетел из валериной руки. Машинально он чуть повернул нож, так что его лезвие встало в горизонтальное положение. Третий удар, нанесенный практически без паузы, вошел уже между ребер.
Валере показалось, что он почувствовал неоднородность пронзенных тканей. Не издав никаких звуков, Миша откинулся на спинку дивана и застыл.
Даже умер Михаил как-то оскорбительно для Валеры: спокойно, с достоинством. Ни страха в глазах, ни предсмертных хрипов. Крови, и то особо не натекло.
Собутыльники отреагировали на случившееся вяло. Поразило то, как повела себя Женя. Искреннее горе отпечаталось на ее лице. Наклонившись над Мишей, она стала осматривать его грудь, гладя при этом его продырявленную щеку. Что случилось с туберкулезником, волновало ее гораздо сильнее, чем перспектива самой получить удар ножом от незнакомого психопата. На горе-Дон-Жуана она даже не посмотрела.
Валера схватил пакет с боксерскими перчатками, быстро вышел в коридор, собрался и без препятствий покинул бомжовый притон. Нож он прихватил с собой.
От произошедшего и выпитого у него шумело в голове, и стала наваливаться усталость. День явно затянулся, а закончился и вовсе отвратно. Ничего, кроме желания попасть домой, не было.
* * *
Утро понедельника вышло недобрым. Мандраш, охвативший Валеру при первых воспоминаниях о содеянном, постепенно отступил. На его месте начала расти залихватская уверенность, что ничего страшного не произошло.
Что мы имеем? – размышлял Валера: некий БОМЖ, туберкулезник… Во-первых, не факт, что он умер. Два или три раза я ударил его ножом… ну и что? Куда я попал этим ножом? Да и сам он, через раз дышал. Он и без меня был не жилец. Думаем дальше: кто там знает меня, что им обо мне известно? Представился я своим именем, так и что с того? Я ж не Роберт какой-нибудь. А сколько Валер на свете? Отпечатки… скорее всего остались. Но свою рюмку я не допил, а там не та публика, чтобы оставлять водку недопитой. Нет, этих ничто не остановит, пусть при них хоть весь дом перережут. Стало быть, рюмку уже залапали другими отпечатками. Получается – пронесло!
Валера попытался вспомнить Женю, но ничего, кроме того, что она была толстая, вспомнить не смог. Двери Эдемского сада приоткрылись перед ним. Райские кущи обдали его своими дивными флюидами, заветные желания и мечты немного погостили в его душе. Счастье, такое близкое и осязаемое, помаячило перед его носом… и пропало. Двери захлопнулись. В Валериной душе снова жил пацан.
К восьми тридцати, Валера был на работе. Голова немного просветлела, самочувствие улучшилось. Но, что-то грызло его изнутри, червь, на которого он тщетно пытался не обращать внимание.
Подсознательно он понимал: все его умозаключения о том, что ему нечего бояться, страдают каким-то изъяном, надуманностью. Предвидение страшного и неотвратимого возмездия уже прочно прописалось в Валериной душе. Усилия, которые требовались ему, чтобы не дать этому чувству прорваться в сознание, требовались все более титанические.
Движения Валеры стали судорожными и суетливыми, голос повысился тона на три. Неизвестность была нестерпима, появилось маниакальное желание действовать. Он вспомнил, что на нем та же куртка, в которой он был вчера. Немедленно созрело решение уничтожить ее. Никаких видимых следов преступления Валера на ней не нашел, однако ее судьба уже была решена. Куртка сгорела в небольшом костре позади цеха.
Неугомонный человеческий рой, снующий по заводу по своим делам и виденный Валерой тысячи раз, сегодня раздражал его. Все на свете он отдал бы, чтобы опять стать частью этого всеобщего движения, спешить куда-нибудь по производственной надобности, обдумывать задание мастера, а не кошмарное вчерашнее происшествие.
Но ощущение отстраненности от этих людей уже завладело Валерой. Вместе с ним пришло острое и тоскливое предчувствие, что сегодня он видит их в последний раз.
Наконец, рабочий день закончился. Валера быстро собрался и отправился домой пешком.
Метров за триста до дома, он свернул влево и начал подходить к нему по спирали, постоянно высматривая посторонних людей, незнакомые машины, словом, что-то необычное. Предчувствие засады не покидало Валеру, доводя до паранойи. Однако, как не всматривался он в окружающую обстановку, ничего подозрительного ему на глаза не попалось. Никаких следов полицейского присутствия в округе не было.
Валера зашел в свой подъезд и стал подниматься по лестнице. На площадке между вторым и третьим этажами стояли двое парней. Одетые дешево и неряшливо, они сразу произвели на него тяжелое впечатление. Явно скучающие, с развязными движениями, недоброй ухмылкой и холодным взглядом, они своим видом походили на типичных гопников, если бы не одна деталь: в этих глазах, кроме вызова и дерзости, было еще что-то, какая-то безусловная уверенность в себе, то, что так усердно, но без результата, имитируют уличные хулиганы.
Желание развернуться и побежать сверкнуло в голове у Валеры, но он не побежал: Не по-пацански это. Сделав безразличное лицо, Валера двинулся вперед, стараясь не встретиться с ними глазами.
– Есть сигарета? – развязно спросил один из парней, когда Валера уже прошел мимо них. Быстро обернувшись, Валера полез в карман.
– А мы, Валер, тебя ждем. Харланов, Валерий Александрович? Валера наконец сообразил, кто перед ним.
– Да, это я.
– Встань-ка к стеночке. Колющие, режущие есть при себе?
Привычным движением один из парней прошелся по Валериным карманам, ощупал рукава, штанины. Второй достал из-за пояса наручники и Валера заметил там кобуру.
– Надо одевать?