Запредельная мерзость и идиотизм этого венерически-шизофренического трэша долго не могли улечься в Лехиной голове. Уж, вроде, и постелили под ними двести пятьдесят, и сверху полтинничком придавили. А все равно, не вписывалось, не укладывалось.
Удивляло, что за всю жизнь Алексей не слышал ничего похожего на эту историю. То ли она была выдумана от начала до конца, то ли… То ли…
План дальнейших действий родился моментально.
– Знаешь, а мне твоя история понравилась.
– Слава богу, это не моя история.
– Н-да? Не твоя, говоришь…
Дмитрий вопросительно посмотрел на друга.
– Ты помнишь двоюродного мужа моей жены?
– Это, который ее…
– Да.
– Я ж его не знаю.
– Это понятно, что не знаешь. Мне бы тоже, сто лет его не знать. Я, похоже, придумал, как ему привет передать.
– Да? И как?
– Сам не догадываешься?
На Димкином лице было написано, что он в душе не чает.
– Так, Длинный нам, смотри, какую тему подсказал. Придется тебе побыть венерологом!
– ???
– Надо позвонить Сергею Сергеевичу и сказать, что Аня приболела, а его назвала, как своего партнера.
Дмитрия идея Лехи не особо вдохновила. Кое-как он попытался отвестись от этого дурацкого поручения. Пробовал перенести на завтра в надежде, что друга отпустит. Да куда там!
Предлагал он Алексею и самому позвонить. Тоже не прошло: Леха же с Сергеем Сергеевичем общался по телефону и тот может его узнать.
Впрочем, воодушевление друга помаленьку передалось и Дмитрию. В конце-то концов, он ведь тоже мимо рта не проносил. А градус зовет на подвиг! Протесты его становились все менее категоричными.
– Так ты мне что, со своего телефона звонить предлагаешь?
– Ну, да!
– А если он перезвонит?
– Что ты как маленький! Отморозишься, скажешь: я не я и лошадь не моя. Да, ты сим-карты и так каждую неделю меняешь. Давай, не стесняйся!
– Боюсь, не выдержу. Рассмеюсь в трубку.
– А ты вспомни перед звонком что-нибудь печальное. Да вот, хоть про Длинного!
– Ну, вот нахрена ты напомнил!
В очередной раз поржав над злоключениями Длинного, друзья успокоились и приняли сосредоточенный вид. Немного порепетировав, Дмитрий был готов.
– Давай уже, звони!
– Слушай, а зачем тебе это нужно? – спросил Димка и неожиданно серьезно посмотрел на друга.
Не знаю, может это и не он, а сам разум, чистый разум задал тогда этот вопрос. В любом случае, он так и повис в воздухе.
Идея была инновационна, как шило в одном месте, и требовала немедленного воплощения в жизнь!
– А им это зачем было нужно? Что, своих жен и мужей не хватало?
Сдавшись и сделав серьезное лицо, Дмитрий набрал продиктованный Лехой номер и прикрыл рукой микрофон от галдящих звуков кофейни.
– Абонент не абонент, – сказал он через несколько секунд и нажал отбой.
Алексей с недоверием посмотрел на друга.
– Набери-ка еще раз, – сказал он, и, взяв телефон, приложил его к своему уху.
Казенный голос в трубке известил Алексея о том, что сегодня озвучить Сергею Сергеевичу его «диагноз» не получится.
Димка выдохнул с облегчением:
– Давай попозже попробуем набрать.
Но «попозже» Леху категорически не устраивало. Работа мысли отразилась на его лице, взгляд задумчиво блуждал и вдруг остановился на Настиной спине.
– А чего мы паримся? Позвоним его жене! Она у него строгая, шкуру с живого спустит.
– А ты и с женой его знаком? – изумился Дмитрий.
– Да, случайно вышло.
– Да, ты, прям, член их семьи уже, практически!
– Это да. Уже практически!
– Как ее зовут?
– Нечаева Анастасия.
– А отчество?
– Не помню.
– Ладно, давай телефон.
Диспозиция была шикарная. Алексей видел Настю и мог воочию наблюдать ее реакцию. Правда, со спины, но все равно круто! Его так и подмывало сказать другу, что собеседница-то, вот она! Сидит всего метрах в десяти от них. Но, он не сказал. Этим зрелищем он был готов насладиться и в одиночестве.
Дмитрий набрал номер. Выглядывая из-за него, Леха видел, как Настя полезла в сумку, достала телефон и поднесла его к уху.
– Алло! Нечаева? Анастасия? Здравствуйте, меня зовут Сергей Ильич. Я заместитель главного врача областного кожно-венерологического диспансера. К нам обратилась некто Терехова Анна, у нее диагностирован ВИЧ. Она указала, что имела связь с Нечаевым Сергеем Сергеевичем, я так понимаю, вашим мужем. Я вам предлагаю сдать анализы, завтра в первой половине дня или послезавтра во второй. Вы знаете, где находится наш диспансер? Алло, Анастасия! Алло!
Алексей видел, что Настя медленно положила телефон на стол, не сбросив вызов.
– Анастасия, Алло! – не унимался Дмитрий, – Что-то замолчала… Сказав «Алло» еще пару раз он положил трубку: – Не пойму, она меня слышала или нет.
– Думаю, она тебя слышала. Что это ты, «Сергей Ильич», про ВИЧ-то хватил? Я думал, ты им попроще диагноз поставишь.
– Веришь, нет: первое, что на ум пришло. Да и слово самое приличное.
– Эстет, блин! Ну, может, оно и к лучшему. Уж заболеть, так заболеть! Ха-ха-ха. А вообще – молодец! Тут и Станиславский сказал бы: «Верю!»
Анастасия, между тем, набрала какой-то номер, но достаточно быстро положила телефон в сумку. А-а, тоже мужу дозвониться не можешь, – подумал Леха.
Что-то коротко сказав подруге, Настя встала из-за стола, и направилась на выход.
Провожая ее взглядом, Алексей злорадно усмехнулся про себя: Ох, Сергей Сергеевич! Дадут тебе сегодня дрозда! И, не дожидаясь Дмитрия, опрокинул рюмку водки.
Оба теперь расслабились. Дима – от того, что выполнил (и неплохо) неприятную для него прихоть друга. Леха – от того, что вынашиваемый им так долго план мести осуществился столь просто и эффектно. Конечно, основной эффект произойдет без свидетелей, но фантазии на эту тему были сладкими как мед:
Вот, подгулявший Сергей Сергеевич заходит домой. С порога говорит что-то дежурно-ласковое, снимает обувь, ни о чем не подозревая. И тут ему слева, на-а по морде!
А, может, он уже будет дома, а она придет. Выйдет Сергей Сергеевич встретить женушку, чмокнуть в щечку, а она ему – ботинком в лоб!
От сладостных мечтаний Алексея отвлек длинный трамвайный перезвон, приглушенно донесшийся снаружи. Посетители, сидевшие у окон, стали что-то рассматривать на улице. Затем, некоторые из них встали и начали выходить.
– Что там такое? – громко спросил бармен из-за стойки.
– Похоже, человек попал под трамвай!
Поддавшись общему движению, друзья тоже потянулись на выход.
Выйдя на улицу, Алексей увидел трамвай с открытыми дверьми. Гнилая махина замерла на месте.
Т-й трамвай, это вообще отдельная тема. Сошедший с конвейера в милой Чехословакии, году, эдак, в восьмидесятом, о ремонте он не грезил уже лет тридцать. Мечтая всеми фибрами своей трамвайной души о реинкарнации в Мартеновской печи, он вновь и вновь отправлялся на маршрут, жалобно громыхая раздолбанной подвеской, как древние рабы – цепями. Все резиновые прокладки, если они когда-то были, обратились в прах. Кузов прогнил и держался лишь за счет наклеенной пленки с рекламой.
На остановившемся трамвае эта реклама была социальной и особо примечательной. Ярко красный фон с сердечками и огромными желтыми буквами, налезающими прямо на окна: «Случайность? Легкомыслие? Следующая остановка – СПИД!»
Холод пробежал у Алексея по спине. Он вдруг понял, почувствовал, кого увидит под колесами этого монстра.
Сердце бешено заколотилось. Толпа не давала разглядеть, кто же лежит на рельсах. На миг, между ног собравшихся, образовался просвет. Этого мига хватило, чтобы разглядеть знакомые бежевые ботильоны и черные чулки. Под трамваем лежала Настя.
Слова старины Прадо вновь доказали свою истинность. Че Гевару нельзя замучить, запытать. Он не позволит этого сделать с собой. Можно только убить. …Или, – не трогать вовсе.
Хотел бы я сделать Лехе комплимент, мол, совесть или сострадание кольнуло его в сердце ледяной иглой. Увы, сейчас это была не совесть. Но укол был, и сильный укол: животный страх перед возможной ответственностью, вот что нанесло свой удар.
В трезвом разумении трудно представить, каким бы это образом его можно было пристегнуть к случившемуся. Но, у страха глаза велики. Трус, живущий в его душе и привыкший прикрываться разными личинами, как то: благоразумие, осторожность, цивилизованность… так вот, этот самый трус заявил вдруг о себе самым неприкрытым образом. Выстроил логическую цепочку, простую и понятную, которую должен разглядеть любой: Доведение до самоубийства! Статья! И здравствуй, судимость, а то и тюряга, собственной персоной. Через какой-нибудь час, Леха уже сам стыдился этих мыслей. Но, час этот надо было еще пережить.
Димка хотел разглядеть случившееся и попытался втиснуться в набежавшую толпу. Но Алексей жестко взял его под руку и выдернул обратно:
– Пойдем, нечего здесь смотреть. Нет больше Ана…
Вовремя спохватившись, он не договорил имя. С неохотой Дмитрий ушел вместе с другом.
Прощай, несбывшаяся мечта. Увидимся в следующей жизни.
* * *
Через неделю после описанных событий, Алексей навсегда покинул город Т. Эта неделя целиком ушла на сборы, а так, он уехал бы и раньше.
На вокзал его пришел проводить Дмитрий. За общим, пустым разговором ощущалась тоска. Оба знали, что едва ли встретятся когда-нибудь еще. Будут, конечно, и перезвоны, и переписка, и видеосвязь. Все будет, но сойдет на нет. Не сразу, но сойдет, и неизбежность этого обоим отравляла расставанье.
– Да, кстати, помнишь ту девушку, которая под трамвай попала?
– Девушку? А, да… девушку… по фамилии Каренина, – отозвался Леха с деланным равнодушием.
– Там вообще, мрак какой-то.
– В смысле?
В этот момент бабуля с двумя огромными клетчатыми баулами, громко поинтересовалась:
– Молодые люди, это В-ский поезд?
– Да.
– А восьмой вагон?
– Прямо перед вами.
– Сыночки, не поможете мне с сумками?
Где ж тут отказать? Оба впряглись в бабушкину ношу под причитания и бесконечные благодарности.
– А вы тоже с нами? – поинтересовалась проводница.
– Я – с вами. – ответил Алексей.
– Тогда заходите. Мы отправляемся.
И вышло в итоге, что про «какой-то мрак» Димка так и не рассказал. И слава богу. Потому, что мрак, – это то, что угодив под трамвай, Анастасия была на третьем месяце. Откуда Дмитрий об этом узнал? Понятия не имею! Но, думается мне, что знание это, даже для Лехиных дел, было бы уже через чур. С него и Насти довольно будет.
Так и осталось неизвестным, намеренно ли шагнула Настя под старый, грохочущий трамвай или просто шла, не разбирая дороги, раздавленная свалившейся на нее роковой новостью. Официоз, иначе как несчастным случаем, произошедшее не счел.
Как бы там ни было, СПИД вновь подтвердил свою репутацию смертельного недуга. Отобрал жизнь, даже когда его и не было…
С тех пор прошло три года. В родном городе у Алексея все сложилось хорошо. Жизнь потекла своим чередом.
О произошедшем он намеренно старался не вспоминать, и это ему неплохо удавалось. Да и чего ворошить былое?
Но теперь, сидя на даче, в плетеном кресле, он предался воспоминаниям. Знал, – все равно, когда-нибудь, это придется сделать. Сегодня он почувствовал, что готов.
Он вспомнил те события, что-то подробно, что-то вскользь. Лишь финальную сцену опустил, только обозначив в сознании.
С удовольствием отметил Алексей, что не ощущает никаких угрызений. На душе было не весело, но спокойно. Будто не он, – кто-то другой был героем этого семейного многоугольника, отлившегося в металлическую оградку.
Но, кто же он, этот герой? Оскорбленный муж? Блюститель морали? Изобретательный борец за справедливость? А главное, виноват ли он в этой долбаной финальной сцене, в этом ужасе, приключившемся на ровном месте?
Все цари, обитающие в голове, единогласно постановили: невиновен!
Логика заявила, что такого развития событий невозможно было предвидеть, значит, невозможно и последствия отнести на свой счет.
Мораль указала пальцем на блядунов, по чьей вине все и произошло, припомнив, не знаю, кстати ли, Священное Писание, чуть ли не Аз воздам, что придало ее выводам некоей сакральности.
Гордость, с высоко задранным носом, отчеканила, что измена, мол, должна быть наказана по-любому. И, кстати, то что было сделано, еще достаточно мягкий вариант.
Смелость, под чьим именем скрывалось что-то другое, поддакнула: да-да, всех извести надо было, засранцев, мордами об асфальт повозить!
Юмор, которому, уж казалось бы, и слова давать не следовало, чего-то похабно съязвил. Грубо, но тоже в кассу.
Любовь и ее альтерэго – ревность вообще промолчали. История-то не их, как ни крути. Итоги голосования этих барышень совершенно не интересовали.
Но, кроме них, еще один тихий персонаж отмолчался в стороне, ничего не возразив.
Но, вопреки общеизвестному правилу, что молчание – знак согласия, его молчание… Ах ты, господи, его молчание… глухое и тяжелое, как гиря на ноге. Потому, что оно может быть долгим, очень долгим.
Но, все эти легкомысленные обитатели черепной коробки, все эти моралисты, реалисты, хохмачи, языкастые адвокаты собственной подлости, все они знают, – его молчание не будет вечным.
Однажды, когда про персонажа этого уже забудут, а его безмолвие войдет в привычку, когда сытое самодовольство уже откроет рот, чтобы произнести что-то типа: жизнь прожита не зря! …а на очередном круглом юбилее самолюбие расслабится под слащавые здравицы, этот мнимый немой шепнет что-то на ухо. Что-то такое, от чего мурашки пробегут по загривку.
А потом станет повторять, еще и еще, все чаще и громче. Голос его укрепится, перестанет быть шепотом, перейдет на повышенные тона с истеричными нотками. И откроет ему настоящее, истинное имя того, что он сделал. И это имя станет вторым Лехиным именем, прибавится через дефис к его фамилии, пока первая ее часть не сотрется и не забудется.
А потом не останется ничего, кроме этого голоса. Голоса самого несговорчивого и неумолимого обитателя души. Обитателя по имени совесть.
Правда, случится это еще не скоро. А может, и вовсе не случится.
Что, как если, переедет его завтра КамАЗ? И не услышит Леха этого ничего.
И помрет счастливым.
…Менее трагичным вариантом может стать склероз.
Так что же, Алексей, ты не спросил: В чьем переводе лучше заходит Гёльдерлин?