Ну, я за ихнего президента порадовался. Значит, успели бедолагу в космопорт доставить. Мужик-то он, видать, неплохой, с понятием: как о полете разнюхал – сразу Маринке позвонил. А насчет скорости Кувалдолог прав: добавить не мешало бы. А то вон даже бетонная летающая тарелка, хоть и кувырком летит, а нас, как стоячих, делает.
Вообще-то, я себе отлет не так представлял. Думал, ихний президент всем руки пожмет, календарики с голыми девками подарит. Кордебалет вприсядку спляшет, оркестр наш новый гимн: "Протопи ты мне баньку по-белому" завернет. Было бы о чем рассказать потом институтскому плотнику. Ну, да ладно… Главное – летим, значит, завтра не надо на работу идти. Отдохну, как следует, после сегодняшней беготни и нервотрепки…
Тут я совсем уж успокоился, скафандр с пола поднял, укрылся и задремал.
4
Проснулся я оттого, что нехороший сон увидел: будто у меня ноги из головы растут. Глаза открыл, голову ощупал, нет, вроде бы, все на месте, а вот американцы почему-то вниз головами по потолку ходят.
Что за ерунда, думаю, и тут врубаюсь, что ходят они нормально, там же, где мебель стоит, а меня с двумя профессорами на потолок закинули. Неприкрытая, в натуре, дискриминация.
Других недружественных актов они пока не предпринимают: ходят, в приборах ковыряются, уже и скафандры поснимали, и один из них, между прочим, баба. Натуральная баба, вот она морду задрала, и морда ничего такая: не рябая, не квашенная. На меня смотрит, улыбается, говорит что-то и на свой ботинок показывает. А ботинок огромный, она в нем, как фикус в кадке, растет.
– Пинать будут, отморозки, – шепчет за спиной профессор по марсологии, а другой профессор молчит, но привычно дрыгается.
Тут и два других американца откуда-то снизу груду ботинок выгребают, тяжеленных таких же, и начинают ими размахивать.
– Нет, – говорю, – будут обувью с потолка сшибать, волки позорные. За то, что мы им торжественный старт сорвали.
А американцы что-то нам вкручивают, но что – я понять не могу, как ни напрягаюсь. Наверное, потому что острой опасности не чувствую.
Они изумленно переглядываются, и вдруг эта тетка ботинки хватает, нагибается, на носке своего ботинка шарик трогает и так это плавно к нам воспаряет, и ботинки протягивает. А у них на носках точно такие же шарики заделаны!
Тут я все усек, не надо и профессором быть. Ботинки напялил, на шарик нажал, и – камнем вниз, мордой об пол. Следом коллеги рухнули, причем, марсо-венеролог очередной прибор размозжил.
Но американцы ущерба как бы не замечают, на счетчик и на хор профессора не ставят, наоборот, помогают подняться, в кресла усаживают и сами напротив садятся. И старший их, тот, что у пульта во время экстренного старта в обмороке лежал, начинает манипулировать клавишами.
Из стола компьютеры выдвигаются, из кресел наушники выстреливаются, прямо как в Президентской резиденции. Культурный профессор на всякий случай съежился, удочкой прикинулся, да и профессор по марсологии тоже притих.
– Судить, что ли, будут? – шепчет. – Давай, защищай, братила, ты по-ихнему ботаешь. На летуна вали – все равно в бегах, так пусть за паровоза идет. А мы под дуриков закосим – отмажемся.
– Да поздно, – говорю. – Уже вышку дали. Сейчас десять тысяч вольт врубят.
И, действительно, врубают. Экраны вспыхивают, в ушах щелкает, профессор по марсологии в кресле корчиться начинает, за ним и другой профессор переламывается. Американцы испуганно вскакивают, а я их жестами успокаиваю: мол, все окей, братилы, спасибо за шоу – сейчас пройдет. Ну, пошутил неудачно, бывает, в натуре.
Вскоре профессора очухались, и я опять машу: поехали.
И зашуршал, зашептал в наушниках женский голос, такой мягкий и вкрадчивый, что даже блатной профессор свою «кувалду» калить перестал, челюсть отвесил и слюни пустил.
– Добро пожаловать на борт "Спейсобуса", дорогие друзья. Вас приветствует американский экипаж и обучающий компьютер известной японской фирмы "Поскоку-Постоку". Учитывая трудности, возникающие из-за динамичного изменения американского английского языка, наша фирма по заказу НАСА специально к полету на Марс в трехдневный срок разработала программу "Общение". Программа обеспечивает синхронный перевод с английского на русский язык и наоборот в виде текста на экране и звуке приятного голоса в наушниках. После взаимного представления программа ознакомит вас с устройством космического корабля и американской концепцией изучения Марса. Задавая вопрос, пожалуйста, смотрите прямо на экран. Читая ответ, пожалуйста, смотрите прямо на экран. Закончив общение, нажмите кнопку "Повер". Произношу по русским буквам: ЭР, О, ЭМ перевернутое с ног на голову, Е, Я перевернутое слева направо. Благодарю вас.
Тут и кончила. А профессор по марсологии, не вытирая слюней, в экран масляными глазками уставился, спрашивает:
– А бабу эту как звать?
Американка натурально краснеет, на товарищей косится и обиженно отвечает:
– Я не баба совсем – мне еще тридцати нет. Просто выгляжу плохо после стартовых перегрузок.
И демонстративно прерывает общение, встает и сваливает.
В американских рядах растерянность, видно, что они такого демарша не ожидали. Что сказать – не знают, а соврать налету не могут, смотрят ей вслед с укором и только покашливают.
Но все же командир их улыбку клеит и к компьютеру поворачивается.
– По неуказанной причине руководство полетом торжественную церемонию экстренным стартом заменило. Так что, давайте, коллеги, наверстывать упущенное и знакомиться. Я – командир корабля, номер Первый. Справа от меня – бортинженер, доктор спектрографии, номер Пятый, а отсутствует сейчас доктор биологических структур, врач экспедиции, номер Восьмой. Это нам в Центре психологической адаптации посоветовали вместо имен номера использовать, чтобы во время длительного полета не возникало никаких личностных ассоциаций – только деловые. Мы взяли за основу результаты тестирования. Во время тестирования группы претендентов на место командира корабля я одержал победу в первом же туре, поэтому принял на себя обозначение: номер Первый. Доктор спектрографии победил в пятом, доктор биологических структур – в восьмом, соответственно. То есть, чем сильнее была конкуренция среди претендентов, тем выше номер. А теперь ваша очередь представиться, прошу вас, друзья.
Я перед тем, как достойно ответить, пять раз прочел, что он там начирикал, пока врубился. Рот открыл, да так и замер. Потому что входит номер Восьмой – глазки подведены, губки подкрашены, волосы вбок уложены, в платьице, можно сказать, вызывающем и в огромных ботах с шариками. Номер Первый и номер Пятый сидят, как ни в чем не бывало, ассоциаций у них не возникает, а у меня, чувствую, возникает, и главное, речь свою забыл начисто.
Но обошлось, обучающий компьютер помог – он слова с неправильным ударением вычеркивал, а вместо них вопросительные знаки ставил.
– У нас с нумерацией, американские кореша и подельщики, посложнее будет, потому что тестирование наше более сложное. Я, например, начальник экспедиции, Главный Фельдмаршал Покорения Марса, профессор по космической логике и космической политологии, все экзамены с первого раза прошел. И вот этот профессор – справа от меня, с тупой рожей – тоже, можно сказать, с первого, потому что, если задумаем на Марсе заимку ставить, на нем можно будет бревна возить. А вот этот – культурный профессор из Шестой палаты произошел, так, если хочет, пусть номером Шестым и останется.
Речь моя на номера Восьмого впечатление производит правильное – слушает она внимательно и смотрит с интересом. А может, это просто у нее на морде так нарисовано.
– А где вы проходили тренажерную подготовку, профессор? – спрашивает. – Стартовую перегрузку вы держали просто великолепно.
– Где-где, – говорю. – Там же, где и все – в альтернативной колонии. Есть у нас такая сеть тренажерных центров для призывного возраста.
А она мой ответ читает и так туманно, еле заметно экрану улыбается, что у меня в груди вдруг истерически екает.
Командир номер Первый, репу чешет и кряхтит задумчиво:
– Да, ситуация неординарная. Три номера Первых – это, конечно, неудобно. Может быть, вы по другим тестам под разными номерами проходили? По профессиональным, например…
– В нашем институте, – объясняю, – номеров не давали – это же не промышленная зона. Меня там, кстати, за профессиональное мастерство и быстроту анализа Вантуз На Все Руки звали. А завхоз высшее образование имел, из бывших, так он Супервантузом называл.
Номер Восьмой опять наклоняется и в экран дышит:
– А можно я… Можно, мы вас будем звать просто Супер, профессор?
– Зови, красавица, – говорю. – Супер так Супер.
Номер Восьмой снова краснеет, гордо выпрямляется и на номеров Первого и Пятого свысока поглядывает.
Профессор по марсологии тоже встревает в общение:
– А меня в братве Бычарой кличут. За мужественный… это… моральный облик и за этот… как его… охренительный полет мысли, во! А если какая падла будет тупой рожей обзываться или по номеру, то я....
Тут у него сплошные вопросительные знаки пошли.
Гляжу, а номер Восьмой в компьютер чуть ли не целиком всунулась и лыбится прямо с восхищением. Да что от нее, шалавы, еще ожидать? У них там в Америке известное воспитание: с самого детства сплошная порнуха да ширево.
И снова лезет в разговор, шлюха космическая, не дает командиру номеру Первому рта раскрыть.
– Прекрасное имя, профессор Би-Чара! Совсем не хуже, чем номер Первый. Вы согласны, коллеги?
Те, придурки, нет, чтобы ее строго одернуть – кивают, соглашаются.
Ну, а третий профессор так номером Шестым и остался.
А у меня настроение натурально испорчено, на эту куклу размалеванную и смотреть тошно, и за устройством корабля слежу невнимательно. Да и Бычара с номером Шестым вскоре зевать начали. Номер Шестой хоть культурно ладошкой прикрывается, а Бычара так ахает, что печень вываливается. А когда американцы к научной программе перешли, тут уж мы, не сговариваясь, одновременно кнопку "Повер" нажали.
А те нисколечко не теряются, на обед приглашают. Хавка у них вся в ярких тюбиках, но на вкус позорная, наверное, номер Восьмой стряпала. И как выясняется, другой нету – привыкать придется. Ну, ничего, мы ко всему привыкшие, но проверить надо бы, не заныкана ли нормальная пайка у американцев по тумбочкам, потому что за общим столом жрут они совсем незначительно.
После обеда провожают нас в наш жилой отсек, переглядываются, хором говорят:
– До-бро-по-жа-лу-ста! – и деликатно линяют. Не иначе, как к своим тумбочкам.
Апартаменты, надо сказать, отгрохали нам не слабые. У каждого отдельная хата, койки одноярусные, экран во всю стену и, главное, отдельный санузел, но без вантуза.
Все три двери выходят в комнату отдыха. Комната сама круглая, но по творческому замыслу на две части разделяется. В одной – лес стоит тропический и озеро, так, что наши двери прямо в этом лесу находятся. В другой – мебель для отсидки: кресла, столики, аквариум без рыбок, зато с красочным подводным миром. И во всю стену – панель с изображением Космоса, а так как собрана она из дерева, то от Космоса родным теплом и даже березовым веником потягивает. На самом краю Космоса – Землица-матушка, а к ней портрет нашего Президента пришпилен.
Бычара сразу же за Президента ухватился, поднатужился и оторвал-таки вместе с Землей и половиной Галактики, в озеро забросил.
– Кремлевская братва, – объясняет, – пахана больше не уважает. Мне Плешивый шепнул сегодня. Утратил Самоделкин авторитет, в натуре.
Потом запускает лапы в свои широченные штаны и достает из одного кармана пригоршню тюбиков, из другого – литруху спирта.
– Давай, пацаны, за отъезд посидим.
Ну, оживились, водичкой из озера растоптали – сидим. Стакан сидим, другой, пасту на зуб давим, пузырь уменьшается пропорционально относительному времени, а уважительного базара как-то не получается. Бычара все про свои разборки хлещется, номер Шестой помалкивает, а мне тоскливо. То ли обучающий компьютер культурно подействовал, то ли еще что…
Когда Бычара, наконец, заткнулся и к озеру отлить пошел, говорю с обидой номеру Шестому:
– Водку-то жрать, я смотрю, ты горазд, профессор, а как английский переводить – так в ломку. И по остальным научно-культурным вопросам симулируешь. Мне что тут, одному за престиж государства уродоваться?
Он мне отвечает торопливым шепотом:
– Прости, друг, не профессор я никакой – по блату попал в экспедицию. А болезнь моя давно образовалась. Папаша дома пьяный уснул, да так крепко, что и не достучаться. Братья меня дождались и моей головой дверь выломали, потому что в тот день моя была очередь шапку носить. Папаша от грохота все же очухался и спросонья на работу кинулся – он в Кремле стеклодувом работал. А оказалось, вовремя – у Президента как раз глаза закончились. Папаша сразу Героя получил, для братьев по ордену выхлопотал и пристроил их за находчивость: кого в Поддуму, кого в Думу, а кого и в Верховное Вече на ключевые посты. А я, вроде как, припадочный стал, ну, папаша и меня всунул в аппарат министра культуры, чтобы не так заметно. А братаны вот на Марс отправили, чтобы я им на совести не мелькал. Я тебе, друг, сразу признаться хотел, да Бычару побаиваюсь. Ты не говори ему, а?
Протараторил и один глаз в череп закатывать начал, а другим на меня просительно смотрит.
А тут и Бычара возвращается, предложение вносит:
– А слетай-ка, фрайерок, бабу эту от моего имени пригласи. Мы ее напоим и на троих распишем быстренько.
Я встаю, не очень устойчиво встаю, но говорю твердо:
– Ты штаны зажмурь, писатель. Какая бы она потаскуха ни была, а дом у нас теперь общий, и не годится в нем регламент нарушать.
А он нагло мне в глаза ухмыляется и, как бы невзначай, бутылку за горло захватывает.
– А мне плевать на регламент! У меня с Плешивым свои разборки!
– И мне плевать, – говорю, – кому ты там от пятого аборта родственник! Хоть Премьеру нашему, хоть самому Мертвому Дедушке!
Шатнулся к стене, хрясь! – из самой середины космической панели кол выломал да и махнул от плеча. Только не рассчитал немного, занесло меня – два ближайших дерева снес и подводный мир вдребезги. А вот второй удар уже поточнее получился. Номера Шестого по башке достал, как косой скосил.
Бычаре моя решимость не понравилась. Бутылку на место ставит, руки поднимает.
– Ты чо, – кричит, – старшой, погоди! Ты чо, шуток не понимаешь?
– Понимаю, – кричу в ответ и в третий раз замахиваюсь. – Сам шутник, когда кол в руках!
– Погоди, – вопит Бычара и к лесу отступает, – дай сказать! Я же хотел по-честному! Мне-то она и так даст – видал, небось, как она мне глазки строила и за хавкой терлась, тюбики подкладывала? Поделиться хотел – земляки никак!
Тут я кол опускаю, потому что знаю: не врет Бычара, все так оно и было. Только рукой махнул: вали, мол, если по согласию.
Бычара к озеру пошел, рожу помыл, волосы пригладил,
– Ладно, – говорит, – старшой, как хочешь. Я тебе предлагал.
И потопал. А мне на Марс уже лететь расхотелось и деться некуда, кроме как в пространственный мусоропровод, и от этой безысходности вытянулся я на диванчике и заснул.
***
Проснулся я, когда дверь щелкнула. Бычара мимо в лес протопал, но не в комнату, а к озеру. На колени упал, воду хлебает и довольно хрюкает. А во мне все кипит и взрывается, ненависть к земляку душит, а причины понять не могу.
– Ну, что, получилось? – спрашиваю, как будто безразлично, хотя ответ уже по его гнусному хрюканью знаю.
– Все путем, старшой, я ж тебе говорил. А сначала эта стерва дверь перед самым носом захлопнула.
– Для виду ломалась, – говорю, а самому выть хочется и, воя, Бычару месить до самой старости.
– Все верно, старшой, для виду, – бурчит Бычара. – Я ломиться стал, открывай, кричу, тебе же лучше будет! А она щелочку для виду приоткрыла и мне из баллончика прямо в раскрытую пасть прыснула. Веришь, старшой, целый час у них в комнате отдыха тюбиками блевал! А потом в Центральный пост пошел к той стерве из обучающего компьютера, которая по-русски звездит. Там все путем прошло: и слева направо, и с ног на голову, еще и говорит: благодарю вас. Я бы у ней, старшой, до утра остался, да америкосы прибежали, из рубки выгнали.
Утром просыпаюсь – башка трещит, сушняк долбит, а на душе радостно, как перед Новым Годом до службы на альтернативке. Бычара кряхтит и охает, а мне петь хочется. Я и не сдерживаюсь, напеваю мелодию из любимого сериала "Санта-Барбара".
И даже американцы во время завтрака мне настроение своим видом не портят. Номер Восьмой растрепанная, невыспавшаяся, ненакрашенная, у номера Первого фингал от глаза до уха тянется, друг на друга волками смотрят и от нас отворачиваются. А как смотрит номер Пятый, вообще, непонятно, потому что у него обучающий компьютер на уши надет по самые плечи.
И Бычара щеки надул, помалкивает, а номер Шестой еще со вчерашнего вечера о чем-то крепко задумался. Ну, и я молчу, да вроде, как и не спрашивают. Короче, тишина стоит ледяная, натурально космическая, даже никто не чавкает.
Когда американцы тюбики с овсянкой захавали, поворачивается номер Первый к номеру Пятому, кнопку "Повер" нажимает и в ухо шепчет. У того на башке экран вспыхивает, надпись появляется, но уже без голоса.
– Убедительно прошу вас, профессор Супер, после завтрака зайти в Центральный пост.
Я-то думал отлежаться с бодуна, но ничего не поделаешь – надо на стрелку идти, за Бычару оправдываться.
Идем мы с номером Первым в Центральный пост, рассаживаемся у обучающих компьютеров, и начинает он издалека волну гнать про общие цели, психологический климат и ответственность перед земелями, но настроение мне испортить не может, хотя чувствую я себя и без его нытья довольно муторно.
А потом предъяву двигает совсем необдуманную:
– Разумеется, я лично несу ответственность за ночной инцидент и, как командир корабля, полностью разделяю ее с номером Восьмым. Вероятно, в результате воздействия экстренной перегрузки номер Восьмой после старта повела себя совершенно неожиданно, нарушила основные инструкции, направленные против психологической диссоциации, умышленно сконцентрировала обостренное внимание…
Тут я невежливо влезаю в компьютер, потому что башка и так пухнет.
– Вот у меня, – говорю, – был случай: припадочный после экстренной перегрузки излечился. Так что, давай, насчет номера Восьмого базар замнем, командир, а то у нас еще один переносной компьютер появится.
А он, гад, талдычит, как ни в чем не бывало: