Наконец колеса заскрежетали и поезд окончательно остановился. К дверям вагонов устремились плотненькие, пышущие здоровьем граждане, распихивая менее упитанных и менее здоровых соотечественников. Наиболее проворные товарищи уже ухватились за поручни вагонов и были готовы начать штурм, как только откроются двери. Дверь нашего вагона распахнулась и в дверном проеме показался высокий худощавый человек. Проворные граждане эмигранты замерли на мгновенье не решаясь пока выкидывать и топтать человека в австрийской железнодорожной форме. Австриец железнодорожник попытался жестами отогнать людей от дверей, потом поняв что это все равно не удастся, помахал какому-то человеку. Наконец мы заметили австрийского носильщика который все это время спокойно стоял на перроне. Увидев призывной жест, носильщик начал действовать.
"А ну расступись" – командовал он толкая вперед свою тележку – "Проход дай, убирай на*уй твое барахло!"
Не сильно церемонясь он растолкал в стороны груды чемоданов, словно ледоход, высвободив за собой проход.
"Отцепись от поручней, кому говорю!"
Носильщик отогнал от дверей последнего проворного гражданина, после чего занял место неподалеку от австрийца. Австриец с уважением посмотрел на носильщика, сумевшего так быстро навести относительный порядок. Видимо австрийцы получив неприятный опыт в отправке эмигрантов решили усилить своих контроллеров железнодорожников опытными бывше-советскими кадрами. Судя по всему носильщик был здесь на своем месте. Австриец поднял руку, призывая внимание и начал говорить по-немецки. Потом он что-то шепнул носильщику. Носильщик обвел ненавидящим взглядом толпу и начал говорить: "Значит так! Посадка в порядке очереди. Он говорит фамилию и места, а вы эти места со всем своим барахлом занимаете."
Потом он кивнул австрийцу, показывая что можно переходить к основной части. Австриец достал из кармана листок бумаги, развернул и начал читать: "Herr Finkelstein! Ihr Platz – eins, zwei, drei und vier. Bitte sch;n!"
"Финкельштейн" – следовал свободный перевод – "Твои места с первого по четвертое и чужое не занимать."
Финкельштейн протаскивал багаж по освобожденному носильщиком проходу, забрасывал их в вагон и вместе со своим семейством следовал на предназначенные места. Убедившись, что Финкельштейн на месте, австриец называл следующую фамилию. Посадка шла медленно, но надежно. Неожиданно в это скучное посадочное благополучие ворвались странные крики. Никто не обратил внимание как к двери прокрался странный человек в неопрятной поношенной одежде и вдруг заорал: "Гельд унд папирэн биттэ".
Первым очнулся носильщик.
"Чего орешь дубина!" – гаркнул он – "Отойди в сторону. Не видишь людей сажаем!"
"Но мне срочно надо" – оправдывался странный человек и снова перейдя на немецкий заорал "Гельд унд папирэн".
Носильщик не выдержал. Выругался по-русски, потом схватив помятого гражданина за рукав, оттащил его в сторону и добавил парочку немецких ругательств. Австриец немецкие ругательства понял, повернулся в сторону носильщика и укоризненно взглянул на него. Носильщик многозначительно развел руками. Мол, хотел же как лучше. Австриец повернулся к пассажирам и все также меланхолично продолжил чтение списка.
"Чего у тебя, выкладывай" – носильщик обратился к странному человеку.
"Дело то пустячное" – начал человек, вероятно решив, что носильщик здесь за главного.
Из обрывков разговора доносящегося от странного гражданина с носильщиком я неожиданно узнал эту невероятную историю. Оказалось, что этот помятый гражданин приехал в Вену на здоровенном грузовике "КамАз". Он вроде бы был шофером дальнобойщиком и даже имел опыт катания по заграницам. Но как ему удалось выправить документы в Австрию остается загадкой. Во всяком случае свой КамАз он рассматривал как личное средство передвижения и намеревался продолжить на нем путь в Италию. На вокзал же он явился, чтобы получить какие-нибудь инструкции, документы-папирэн и по возможности деньги – возврат за железнодорожный билет. Помятый товарищ быстро и сбивчиво излагал всю историю носильщику, иногда понижая голос и нашептывая что-то на ухо. После чего они оба заливались смехом, а носильщик уважительно замечал: "Ну парень, ну даешь!" Видно было что шофер дальнобойщик совсем позабыл об оскорблениях и теперь они с носильщиком были лучшими друзьями. Носильщик тоже позабыл о своих обязанностях переводчика, да собственно они уж и не требовались. Фамилии эмигрантов были почти что немецкими, привычными для австрийца, а что такое айн унд цванциг и биттэ шён мы уж как-то за две недели освоили.
Тихо и спокойно продвигалась толпа уже вежливых и уступчивых эмигрантов. Носильщик и шофер продолжали болтать в сторонке.
"А машина то твоя где?" – Поинтересовался носильщик – "Не уж то на вокзале."
"Дурак я что ли!" – возмутился шофер – "Тут стоять негде. Я КамАз свой неподалеку в скверик загнал."
"Какой скверик?" – удивился носильщик – "Марц парк, что ли? Да ты совсем охренел. Там же люди гуляют."
"Ну и пусть себе гуляют" – весело отозвался шофер – "я им не мешаю".
"Полицию могут вызвать." – сообщил носильщик.
Шофер дальнобойщик явно забеспокоился.
"Я то думал в скверик, въехал и никому дела нет. А у вас тут такие строгости!"
"Слышь, а долго тут эта канитель еще будет?" – спросил шофер указывая на стоящих эмигрантов.
"Ну с пол – часа еще. Не меньше."
"Успею! Я быстро. На машину гляну. Мало ли что. Может в проулок или еще куда поставлю." – сообщил шофер и побежал к вокзальному выходу.
Вернулся он минут через десять. Шел не торопясь, сгорбившись, втянув голову в плечи. На лице играла глупая кривая улыбка. Всем своим видом он напоминал нашкодившего кота.
"Слышь, там такое делается, такое делается!" – зашептал он носильщику – "Ленточками машину обвесили, полиция кругом и самое смешное, еще водолазы какие-то ходят. Я туда даже сунуться побоялся. Издалека смотрел."
"Гандон ты! Доигрался" – злобно сказал носильщик, аж прихлопнув от избытка чувств руками – "Какие водолазы. Это ж саперы. Думают что ты бомбу привез."
"Так делать то что?" – испуганно спросил шофер.
"Ну что делать? Ты вроде говорил, что ты с этого поезда. Документы с собой?"
"Ну да! Деньги документы при мне. Побоялся в машине оставлять."
"Ну так и грузись и вали отсюда в Италию. Как все."
"А вещи? Я ж их в машине оставил. Сумочку вот только прихватил с документами."
"А вещей то у тебя много?" – Поинтересовался носильщик.
"Да нет, откуда? Один только вот чемодан. Я ж не как эти куркули." – ответил шофер указывая в сторону поезда. Может сходить попросить чемоданчик?"
"Да ты что! Даже и не думай. Уноси ноги пока цел, не то залетишь в каталажку." – грозно предупредил грузчик.
Потом с секунду подумал и нашел решение.
"Я вот так думаю. Когда с грузовиком твоим разберутся, они принесут твой чемодан на вокзал или в бюро находок и начнут спрашивать – чей, мол, чемодан. А я скажу – моего, мол, земляка. А потом чемодан твой в Италию вышлю – в Рим на главпочтамт, до востребования.
"Во голова! Во молодец!" – обрадовался шофер такому простому решению проблемы – "Точно сделаешь? Не врешь? Я ж тебе всю жизнь благодарен буду. Я ж на тебя всю жизнь молиться буду. В церковь пойду. Сделай, друг, не подведи."
"Сделаю, сделаю. Заметано." – отвечал носильщик польщенный потоком похвал – "Не подведу, сделаю как лучшему другу."
Теперь уже шофер с носильщиком стояли как старые друзья, осыпая друг друга похвалами и благодарностями."
Посадка уже подходила к концу. На перроне оставалось лишь несколько кучек чемоданов да семей эмигрантов.
"Ах, ах, ах" – вдруг заахал австриец так ин не сумев справиться с какой-то трудной фамилией и протянул листок бумаги своему носильщику – переводчику.
"Ахрамеев" – рявкнул носильщик.
"У, немчура. Нормальную фамилию выговорить не могут." – добавил он и обратился к шоферу – "Ты что-ли?"
"Ну я" – ответил шофер.
Носильщик вернул бумагу австрийцу и указал пальцем на стоящего рядом своего нового друга.
"Herr Ahrameew" – привычно добро и вежливо заговорил австриец – "Ihr Platz ist die Nummer sieben und drei;ig. Bitte sch;n".
"Иди Ахрамеев" – сказал носильщик и слегка подтолкнул шофера в спину – "Выдали тебе самое козырное тридцать седьмое место. Багажная полка наверху. Твоему багажу места хватит."
Шофер подошел к поручням, махнул грузчику рукой, легко впрыгнул в вагон и исчез за спиной австрийца железнодорожника.
"Слышь, Ахрамеев" – неожиданно крикнул носильщик – "Выдь сюда на секунду."
"Чего еще?" – спросил Ахрамеев выглядывая из-за спины австрийца.
"Спросить у тебя хочу." – грустно заговорил носильщик – "Куда ж ты едешь то? Ну они то понятно. Домой едут, не прижились тут. А ты то куда?"
"А ты?" – вопросом на вопрос ответил Ахрамеев.
"Я то?" – носильщик на секунду задумался – "У меня так получилось!"
"Ну и у меня так получилось! " – ответил Ахрамеев, потом со смешком выговорил – "Чемоданчик то пришли. Адрес помнишь? Италия, главпочтамт, Ахрамееву."
Потом резко повернулся и исчез в глубине вагона.
"Was wollte er?" – спросил австриец.
"Dummkopf" – коротко ответил носильщик.
Перрон опустел. Последние эмигранты исчезли в вагонах. Солдаты автоматчики вернулись на свои посты вдоль перрона.
Австрийцы весьма серьезно и тщательно отнеслись к проблеме охраны еврейских эмигрантов, хотя казалось что в этом не было никакой необходимости. Впрочем, лет пятнадцать назад, во время мюнхенской олимпиады организаторы думали также. Но серия терактов, начиная с убийства израильских спортсменов, угоны самолетов и взрывы в аэропортах постоянно держали в напряжении местные органы государственной безопасности. Вот и сейчас солдаты автоматчики были расставлены вдоль перрона через каждые два вагона. Обученные солдаты стояли спиной к поезду смотрели по сторонам, вглядываясь в австрийских бюргеров и бюргерш, выискивая в них замаскированных террористов.
Мы эмигранты знали это из писем и рассказов и, честно говоря, считали это глупостями, поскольку арабские террористы охотились за израильтянами, а не разношерстной толпой эмигрантов из Советского Союза отправляющихся в Канаду и Америку. Последней страницей этого "детектива" должна была стать выгрузка в Италии. Изрядные страхи этой операции подогревались всевозможными слухами и письмами от американских родственников, которые раз пройдя через это хотели выглядеть едва ли не героями, покорителями Эвереста. Дурацкий план австрийского штаба заключался в том что поезд каждый раз приходил на новую железнодорожную станцию – полустанок.
Дальше он стоял три минуты за которые предстояло выгрузиться. В ту же секунду подходили автобусы в которые по гениальным замыслам австрийских разведчиков предстояло погрузиться, после чего рассыпавшись веером автобусы разъезжались по местам назначения.
Сомневаюсь, что исполнить этот план были в состоянии даже тренированные солдаты – коммандос из отрядов быстрого реагирования, не говоря уже об эмигрантах с детьми, стариками родителями и неимоверным количеством багажа. Ко всем прочим деталям не учтенными австрийской разведкой относилось то, что вагон как известно имеет лишь две двери да узкий коридор. Поэтому в письмах и общих советах предлагалось задействовать окна вагонов для выбрасывания чемоданов.
Повсеместно ходили слухи, превращенные в легенды о несчастных эмигрантах не успевших покинуть вагон в отведенные 3 минуты и которые с тех пор словно Летучий Голландец или Вечный Жид скитаются по итальянским железным дорогам в поисках пристанища. Так что перепуганные эмигранты, затая дыхание ждали встречи с неизвестной итальянской землей.
Поезд постоял еще с пол часа возле опустевшего перрона, потом без объявления тихо, словно опасаясь привлечь чье-то внимание тронулся с места. Поезд двигался резво и уверенно в соответствии с секретным австрийским расписанием. Естественно, что светило солнце. Естественно, что оно склонялось к закату, поскольку было уже семь часов вечера. И естественно что за окнами мелькали, в соответствии с литературно писательской фразой, белые аккуратные домики. Потом мы выехали за пределы Австрии. Устрашающие немецкие имена городков и полустанков, типа Штраусенбахен сменились игривыми итальянскими названиями. Было уже темно, окрестностей было не разглядеть, но, надо полагать, что домики тоже перестали быть белыми и аккуратными. Поезд по инерции прокатил еще несколько километров и остановился. По всей видимости итальянцы так и не сумели разобраться во всех деталях секретного австрийского плана. Поезд постоял с часок потом снялся с места и резво покатил, после чего также резво остановился. Эта итальянская езда в стиле гоп – стоп начала откровенно раздражать, поскольку пункта назначения мы не знали и на каждой остановке со страхом ждали команду "выгружайся!". Очевидно мы хорошо запаздывали, поскольку был уже час дня, а по примерному плану мы должны были прибыть часов в 11 – 12. В очередной раз поезд притормозил на каком-то полустанке. Потом остановился окончательно и, почему-то показавшаяся неожиданной в воздухе повисла то ли русская, то ли итальянская фраза "выгружайся!".
Мгновенно все пришло в движение. Запуганные легендами о "Летучих Голландцах" эмигранты серьезно надеялись уложиться в трехминутный австрийский норматив.
В соответствии с заранее распределенными ролями к выходу из вагонов устремились "принимающие". Команда "подающих" осталась в вагонах. Принимающие выстроились цепочкой напротив своих купе. Распахнулись амбразуры окон и в них показались первые чемоданы. Уже зазвучали первые деловые окрики, как раздался громкий хлопок.
"Граната, террористы!" – прозвучал чей-то испуганный голос. Я присел от неожиданности, ожидая что сейчас последуют длинные автоматные очереди. Несколько человек по соседству, очевидно недавно побывавших на военных сборах бросились плашмя на землю. Какой-то "крутой" парень, вероятно бывший афганец ловко перекатился под вагоном и очутился с другой стороны железнодорожного трака. Но выстрелов не было слышно. Испуганная тишина продлилась секунд пять, потом люди разобрались что к чему.
Один перепуганный эмигрант слишком уж серьезно воспринял инструкции американских родственников "чемоданы выбрасываются из окон" и первым делом действительно выбросил самый ценный чемодан. Чемодан грохнулся на землю, раскрылся и гуси-хрустальные, сопровождаемые прочими стеклянными зверюшками разбежались по перрону.
Павшие эмигранты вскочили на ноги и с удвоенной энергией принялись за работу, Перрон наполнился деловыми и в то же время двусмысленными воплями. "Давай! Суй! Не лезет! Попробуем бочком! Не получается! Суй другой, поменьше!" Высадка шла бойко. Чемоданы перелетали из рук подающих в руки принимающих и перетаскивались в сторону. Негабаритный багаж выносился нормальным путем, через вагонные двери. Старшее поколение, лавируя между поклажей брошенной в коридоре несло самый драгоценный груз – своих внуков. Пожалуй так можно было уложиться в австрийские нормативы. Последний жуткий этап. Торопясь, впопыхах, под руки, на плечах, едва ли не волоком, будто бы из горящего дома эвакуировали самое старшее поколение – прадедушек и инвалидов.
Все! Разгрузка закончилась! Обессилевшие люди садились тут же на чемоданы, просто на перрон, утирали пот, закуривали сигареты выискивая глазами автобусы в которые следовало так же резво садиться. Никаких автобусов не было. У входа в здание железнодорожного полустанка стоял станционный смотритель и широко раскрытыми от изумления глазами взирал на этот странный еврейский табор неизвестно откуда свалившийся на его голову. Мы смотрели на поезд, который в соответствии со шпионским сценарием должен был умчаться прочь. Прошло пять минут, десять. Ровным счетом ничего не изменилось. Автобусы не свалились с неба. Вагоны же казалось прочно прилипли к перрону. Если бы хоть поезд отъехал, хотя бы на сотню метров, было б и то, полегче. А так все чувствовали себя одураченными.
Потихоньку народ успокоился, начал приходить в себя, занимаясь обыденными делами – перетаскиванием и складированием чемоданов. По перрону слонялся грустный владелец хрустального зоопарка, пытаясь отыскать в пыли своих зверюшек. Кто посмелее и полюбопытнее отправились на разведку в станционное здание. "Где мы? Неужели это Италия!" – звучал полу-вопрос, полу-утверждение. Сориентироваться на месте, даже имея подробную карту Италии было невозможно. От таблички с названием станции осталась лишь заключительная часть "INI". Станционный смотритель говорил только по итальянски. У нас же, наоборот, итальянский был исключен из школьных и институтских программ. Прошло еще часа два.
Июльское итальянское солнце, хотя уже перевалило зенит, жгло безо всякого милосердия. Люди, бросив кучи чемоданов на солнце, разбрелись по перрону и слегка поодаль. Счастливчики заняли места в тени редких деревьев. Менее удачливые граждане довольствовались смоченными водой платочками на голове. Мучила жажда. Самым мудрым поступком было бы привезти из Австрии ведро с водой, но естественно никто об этом не подумал. Питьевая вода на станции отсутствовала. Так что пей, хоть из унитаза. Впрочем, унитазов в туалетах тоже не было. Их заменяла странная, уже забытая конструкция, представляющая собой углубление с дыркой в полу и двумя железными подошвами по бокам. Кажется я такое видел в московских вокзальных туалетах. Парочка кранов для мытья рук была сломана. Из третьего же крана без остановки хлестала вода подозрительно желтого цвета. Я вспомнил, что когда-то в одном из писем "оттуда" я прочел, что Италия ужасно похожа на Россию и естественно не поверил. Судя же по нашим первым итальянским впечатлениям, это было действительно так.
Наш пансион собрался под сухой палкой, отдаленно напоминающей дерево.
"Все никак попрощаться не можем" – грустно сказала бабушка Лены.
Умная девочка Лена безутешно рыдала. В спешке, во время эвакуации из поезда были потеряны её любимые темные очки со звездочками и сердечками. Родители, уставшие от воспитания своей дочки помалкивали. Моя дочь, уже давно позабыв про разбитую ногу, злорадно поглядывала на Леночку. Жена диссидента пыталась успокоить ребенка. Сам диссидент, как обычно, стоял рядом, но одновременно поодаль, опять демонстрируя свою исключительность.
Примерно через месяц я случайно встретил диссидента в Риме возле американского посольства. Ему влупили отказ, несмотря на вырезку из газеты подтверждающую его правозащитную деятельность. Видимо диссидентов не любили нигде. Тогда он вдруг стал похож на человека. Его было даже немножко жалко. Потерянный и лишенный веры в самое святое он жалобно спрашивал, а что делать то дальше.
"Киску нашел!" – мы вдруг услышали пьяные вопли шофера Ахрамеева.
Я всегда поражался умению определенной группы людей наплевать на все и напиться в самый неподходящий момент. Где он добыл водку – вез ли с собой в своей маленькой сумочке или купил у какого-то запасливого эмигранта, было загадкой. Но определенно он был хорошо пьян и теперь куролесил на перроне.
"Мужик, подари киску! Не хочешь! Ну зачем она тебе с отбитым хвостом? Можно взять? Спасибо друг! Век помнить буду!"
Ахрамеев бесцельно бродил по перрону время от времени подходя к очередной группе эмигрантов, пытаясь заговорить. Его гнали отовсюду.
"Это кто – гой?" – спросила Леночкина бабушка, четко поделившая все население планеты на евреев и гоев.
Совершив еще несколько зигзагов от одной группы к другой, Ахрамеев очутился возле нас. По его опухшему лицу текли слезы. Видно было, что ему ужасно было жалко самого себя.
"Вот!" – сквозь слезы сообщил он – "Все едут. Все с семьями. Все с багажом. Все чемоданы из окон выкидывают. А у меня ничего! Только вот эта сумочка!"
Потом он на секунду задумался и сообщил.
"А я что хуже? Пойду вот тоже сумку из окна выкину."
Потом он направился к стоящему поезду. Вошел в вагон, очутился в первом попавшемся купе возле открытого окна. Залез на столик и выбросил из окна сумку. Потом он сунул голову в окно и начал неуклюже выбираться. Он свесился наполовину из окна, потом руки его вдруг соскользнули и он грохнулся на пыльную платформу.
Я думал, что Ахрамеев свернет себе шею. Но в очередной раз он подтвердил известное поверье, что пьяному, действительно море по колено. В огне не горит и в воде не тонет.
Он, кряхтя, поднялся, отряхнулся, потер расцарапанное лицо, подобрал сумку и вновь отправился к нам.
"Ух!" – Сообщил он почти трезвым голосом – "Полегчало. Точно по морде получил!"
Неожиданно на горизонте возникли облачка пыли. По мере приближения облачка превращались в большие комфортабельные туристические автобусы. Вот они уже подъехали совсем близко и выстраиваясь гуськом причалили к железнодорожному перрону. Народ зашевелился и уже медленно, не спеша потянулся к автобусам.
"Слышишь" – я задал Ахрамееву почему-то мучивший меня вопрос – "А ты кто по национальности? Еврей?"
"Это я то!" – грозно начал Ахрамеев, вероятно приняв вопрос за оскорбление. Потом он осекся, сообразив где находится и привычно ответил вопросом на вопрос -"А тут что все евреи?"
"Все!" – ответил я, решив не вдаваться в детали.
"Страсти то какие!" – охнул Ахрамеев.
Потом он на секунду задумался и грустно сказал – "Ну ладно! Значит я тоже еврей!"
К нам едет ревизор
Все началось с того, что в почтовом ящике я обнаружил какое-то официальное письмо. Я очень не люблю американскую почту. Кидают тебе в почтовый ящик кучу какой-то макулатуры, а ты с ней потом разбирайся. И это на фоне всеобщих увещеваний – "берегите лес – источник кислорода". Ну всякие цветные проспекты напечатанные на толстой бумаге типа картона я сразу выбрасываю в бумажный мусор. Небольшие открытки с просьбой послать 20 долларов или больше на спасение и поддержку всех кого угодно я отправляю туда же. Цветные журнальчики с рекламой одежды я оставляю жене. Пусть полистает, порадуется, помечтает, что когда-нибудь будет бродить по магазинам и скупать по сэйлу [распродажа со скидкой] все что тут обозначено. Большие, пухлые конверты с сообщением, что я выиграл миллион долларов я сразу рву на куски. Это от злости. Во-первых, потому что все это вранье, а во-вторых нечего наступать на больную мозоль. Ну остаются всякие счета – там за электричество, газ, квартиру, телефон. Ну это святое. Складываю на тумбочку, чтобы оплатить, когда деньги появятся. Ну а то что остается можно отнести в раздел – разное, необъяснимое, неприятное.
Неприятное – это когда приходит письмо из какого-то департамента, от которого ты зависишь и ничего хорошего ты конечно не ждешь. Потому что все что там написано – это "доказать", "пояснить", "разъяснить", "убедить". Так что-то самое невзрачное письмо с бледными штампико-рисунками и надписью "Important [Важно]" я распечатал с чувством досады. Стиль письма был чиновно-бюрократический из которого я лишь понял, что к такому-то часу надлежит явиться по такому-то адресу. В случае невозможности позвонить-перенести. В случае неявки, ну это, как обычно, лишение всего чего только возможно. Ну а в случае вранья-обмана, как водится, штраф или тюрьма.
Врать-обманывать было вроде некого. Переносить, вроде незачем. Поэтому я просто положил письмо к нужным вещам на тумбочку, что бы не забыть, ну и по возможности проконсультироваться у знающих людей.
Вечером того же дня мы с женой отправились к нашей новой знакомой Зойке. Зойка – это мы так с женой нарекли нашу соседку по апартмэнт комплексу, Это из-за её болтливости. Очень как-то созвучно с птичьим именем Зойка-Сойка. На самом же деле звали нашу соседку Зоя. Она даже имела отчество, но никто не помнил какое, потому что в Америке принято обращаться по именам, а отчества потерялись в каких-то древних советских бумагах, визах, разрешениях на выезд из СССР.
С собой мы захватили кулечек русских конфет и кусок домашнего пирога, что бы наш приход был больше похож на чай по соседски, а не на консультацию у лойера. Впрочем, можно было зайти и просто так, и даже позвонить по телефону. Зойка была в курсе всех эмигрантских дел. Знала всё и всех, а давать консультации и советы, было у нее настоящим хобби. Завидев наше письмо, и, по-моему, даже не открыв его Зойка тут же выдала нам полнейшую информацию.
В ту самую "контору", от которой мы получали наши пособия и прочие средства к существованию прибыла комиссия-ревизия. Оказывается, что в Америке ревизоры тоже существуют. Цель собственно простая, такая же как в самой развитой стране социализма. Посмотреть на что тратятся народные деньги. Не транжирят и не воруют ли, не дай бог. Ну и оценить результаты по обучению эмигрантов – будущих граждан Америки, английскому языку и прочим навыкам американской жизни. Экзаменуются исключительно главы семей – то бишь мужчины. Женщины от этого удовольствия освобождены, что вполне естественно. Эмигранты – это ж не только высокообразованные выходцы из “империи зла”, но и дети жарких пустынь и холодных арктик, которые даже электрической лампочки у себя дома не видели. Да и прочие культурные наследия и предрассудки с которыми незадачливым ревизорам лучше не связываться.
Так что дело, как нам продолжала разъяснять Зойка вроде плевое, тем не менее ответственное. Пришел, ответил на парочку вопросов по-английски и пошел себе домой или дальше по делам. Тем не менее поясняла Зойка, все надо делать аккуратно. Желательно сдать ихний ревизорский экзамен на твердую тройку. Это потому что если сдать экзамен на двойку или единицу, то тебя как бесперспективного товарища могут снять с пособия и отправить в компании безграмотных вьетнамцев клеить конверты. С другой стороны, сдавать на пятерку тоже не рекомендуется, поскольку ревизоры могут решить, что ты и так все знаешь, учить тебя больше нечему и посему результат будет такой же плачевный. Тебя опять же снимут с пособия и отправят в дом престарелых расставлять бумажные цветочки по вазочкам. Других работ государство пока не придумало. Так что обе перспективы были весьма неприятны, хотя и маловероятны.
Мы повеселели. Насчет письма мы были уже абсолютно спокойны. Мы попили чай с конфетами, после чего Зойка пригласила нас к себе в спальню демонстрировать какое-то невиданной красоты одеяло, которое ей досталось абсолютно за бесплатно из какого-то абсолютно секретного места. Взяв с нас слово, что мы не будем трепаться налево и направо о существовании этого места, Зойка поделилась, что недалеко от той самой службы с ревизорами существует какая-то контора по оказанию помощи неимущим всех родов и званий. Туда недавно завезли эти необыкновенной красоты одеяла и теперь раздают всем кому не попадя и даже Ай Ди не спрашивают.
Одеяло действительно было что надо. Цветное, с рисунками. Выброси такое вот одеяло в наш ГУМ, то советские граждане хоть целый день за ним бы отстояли. Я уже не говорю о мордобое, каким подобные события непременно отмечаются.
Зойка также мне посоветовала совместить неприятное с полезным. Сразу после экзамена. До него не надо, поскольку нечего являться на интервью с таким богатством. Мало ли что подумают. Короче, заглянуть в то самое секретное место, отовариться одеялом и дальше на автобусную остановку – она неподалеку, и домой.
Зойкин план был прекрасен. Так что мы рассыпались в благодарностях и возвратились к себе в апартмэнт. Теперь уже дня встречи с ревизорами я ждал без опасения и даже, можно сказать с некоторым нетерпением.
Вечерком перед интервью я все-таки повторил неправильные глаголы, на всякий случай, если информация от Зойки окажется неправильной и требования к познанию английского языка окажутся завышенными. Насчет заниженных требований я особенно не опасался, полагая, что сыграть роль дурачка я как-нибудь сумею. Тем более, что у меня был хороший опыт общения с советскими ОВИРами, военкоматами и таможенниками. В назначенный день, за пятнадцать минут до времени указанном в моем письме я прибыл на интервью-собеседование. Интервью проходило в какой-то современного вида церкви на углу Буш и Фэлл. Видимо церковники не побрезговав мирскими делами сдали конференц-зал со всеми прочими делами ревизорской службе. Какой-никакой, а доход. А возможно и немалый. Никаких излишеств в виде кофе и угощений естественно не было. Лишние расходы. Особенно, учитывая желание новых эмигрантов что-нибудь съесть, выпить на халяву. Был стол с секретаршей, которой я подсунул свое письмо. Секретарша взяла письмо, безразлично поставила галочку в своей ведомости и указала на стулья вытянувшиеся вдоль стены. Ждал я не долго. Гораздо меньше, чем в прочих государственных заведениях, где обычно дают время с большим запасом на возможные опоздания и непредвиденные обстоятельства. Минут через двадцать я услышал голос секретарши безбожно перевирающий мою фамилию. Поправлять ее я не стал. Поднялся со стула, прошел к конференц-зал и толкнул дверь. Навстречу мне, широко улыбаясь уже шла средних лет толстенькая, как здесь говорят "овэрвэйт" женщина. Тут же протянула руку для рукопожатия. Потом, что-то радостно нашептывая провела к вешалке, показала куда повесить куртку и поставить баул, который я предусмотрительно захватил для последующего похода за одеялом. Потом провела меня к стулу. Убедилась что я на него сел и лишь после этого прошла к своему месту. Столь радушный прием показался мне слегка странным, особенно на фоне посещений прочих государственных заведений, где прием тебе оказывают если не совсем сказать хамский, но по крайней мере значительно более холодный. Впрочем, я решил что она действует согласно инструкции, в которой указывалось максимально расположить к себе забитого проблемами эмигранта. Ну и за одним сразу подучить его что в Америке принято сидеть на стуле, а не на полу и не на корточках. Женщина-ревизор уселась поудобнее в свое кресло. Достала мое "Дело". Убедилась, что я тот самый Грэгори, еще раз ласково улыбнулась и начала экзамен.
"Вот. Из. Ёр. Нэйм?" – четко и ясно, делая большие паузы между словами произнесла экзаменаторша.
"Май нэйм из Грэгори" – быстренько выпалил я.
"ПЭРФЭКТ [прекрасно]" – заключила экзаменаторша. Потом потянулась к какой-то ведомости и вывела там А (пятерку по-русски)
Я слегка насторожился, решив что видимо требования к вновь прибывшим эмигрантам серьезно занижены.
"Хау. Олд. Ар. Ю?" – женщина отчеканила следующий вопрос.
Я решил, что видимо следует поиграть в дурачка. Поэтому я слегка "помэкал", "побэкал", поблеял и наконец выдавил из себя ответ, максимально симулируя дикий русский акцент.
"Ай эм тори ван еар олд."
"ЭКСЭЛЛЭНТ [великолепно]" – отозвалась тетка, после чего в ведомости появилась еще одна А.