– А ты, значит, его духовная дочь? – усмехнулась Рита, – и он отправил тебя сюда, чтоб ты ей ещё разок хорошенько попроповедовала?
Ответом был лишь кивок.
– Очень интересно! Но почему он сам не примчался? Разве у него мало помощников и помощниц, которым можно доверить богослужение? Здесь ведь дело куда важнее! Мне кажется, вразумить злодейку и грешницу – это лучший способ послужить Господу.
– Верно, – ещё раз клюнула носиком Марианна, – Но Пётр Николаевич рассудил, что если уж у него ничего не вышло, то стоит дать попробовать мне, как её ровеснице и…
– И мастеру спорта по каратэ с погонами младшего лейтенанта полиции? Да уж, лучшего проповедника найти трудно! Я думаю, твоя проповедь до её мозгов точно бы дошла! Но только вот как это соотносится с Библией?
Марианна вновь не смутилась.
– Ты поняла всё неправильно. В каратэ нет мастеров спорта, там – пояса. Я не каратистка, а чемпион МВД по стрельбе из лука. Поэтому у меня правая рука так хорошо развита. Прости, кстати, что я тебя от испуга сильно ударила. Мне действительно стало страшно, когда ты выскочила из комнаты и пошла прямо на меня, склонив свою голову в капюшоне и держа руку в кармане куртки!
– Прощаю, – вздохнула Рита и рассмеялась. Да, ей действительно было весело. Вот история! Марианна за ней внимательно наблюдала. Потом спросила:
– Скажи, пожалуйста, у тебя ещё ко мне есть какие-нибудь вопросы?
– Да, один есть, – стала передразнивать её Рита, – скажи, пожалуйста, у тебя и у твоего Петра Николаевича всё в порядке с мозгами? Ты ведь реально могла получить ножом под ребро! Я – под сильным кайфом, к твоему сведению.
– Заметно. Но ты – под кайфом, а я – под Богом. Иисус принял смерть, обращая мир. Я была готова пойти на смерть, обращая грешницу. Ведь твоя душа для Бога бесценна! Поверь мне, Риточка.
– Верю. Ещё вопрос. Почему Пётр Николаевич приглашает объекты для проповедования из клининговой компании? Он вполне мог бы приглашать проституток. Там, на мой взгляд, проблема стоит острее!
– Пётр Николаевич никогда не сеет там, где не всходит, – на этот раз без большой решительности ответила Марианна. И точно, этот ответ Риту не удовлетворил.
– Не сеет там, где не всходит? Вот это номер! Иисус Христос, значит, сеял, а он не сеет?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Иисус Христос обращал блудниц.
– Да не знаю я! – воскликнула Марианна, слегка краснея, – пастор – не Бог! Видимо, он рубит сук по плечу. Впрочем, и Христос в аду проповедовал не всем грешникам, утонувшим во время мирового Потопа, а только тем из них, кто был близок к праведности. По крайней мере, именно так гласит одна из теорий.
Рита взглянула на Марианну так, что та отшатнулась. Её лицо из красного стало бледным.
– В чём дело, Риточка? Я тебя напугала?
– Нет. Извини. Значит, эта теория широко распространена?
– Не думаю, что особенно широко. Но Пётр Николаевич почему-то считает именно её единственно верной.
Вытащив сигареты и зажигалку, Рита взволнованно закурила. Лицо спортсменки сразу сделалось строгим. Но оно стало опять растерянным, потому что раздался следующий вопрос:
– А твой Пётр Николаевич никогда не упоминал о Крылатом Страннике?
– О Крылатом Страннике? – заморгала девушка.
– Да. Иисус Христос в аду произнёс такое: «Крылатый Странник – в вечной ночи, но с ним – вечный свет милости моей, к которому не пристала скверна предательства. Пейте же со мной спасение те, кто не смог его получить до срока!» Кого он имел в виду, как ты думаешь?
– Иисус?
– Да, да!
– Риточка, да не говорил он такого! – дёрнула головой Марианна, – не говорил! В Священном Писании точно нет таких слов. Где ты их взяла?
– Да это неважно, – чуть помолчав, ответила Рита, – но они есть, он их произнёс. Ты можешь Петра Николаевича спросить, не слышал ли он о Крылатом Страннике?
– Я спрошу! Но вряд ли он слышал. Впрочем, возможно. Всё-таки он – доктор богословия! Может быть, об этом Крылатом Страннике где-нибудь в апокрифах говорится?
Дождик за окном стих. Небо прояснялось. Выкурив сигарету, Рита поднялась на ноги и, открыв скрипучую форточку, выбросила окурок.
– Я ухожу, – сказала она, – если ты не против.
– Ты мне оставишь свой телефон? – также поднялась Марианна, – мне очень хочется пригласить тебя на богослужение.
– Ты сейчас нарушаешь закон, – заметила Рита, – теперь нельзя приглашать на религиозные встречи, а также и проповедовать без лицензии.
– Да, сейчас уже ничего нельзя. Но ни у Иисуса, ни у апостолов не было никаких лицензий. А для меня заповедь Иисуса, который велел обращать народы – выше земных законов. Так ты придёшь?
Рита дала слово, ибо надеялась на богослужении получить ответ о Крылатом Страннике. Надевая кроссовки, она два раза продиктовала спортсменке свой телефонный номер и после этого вышла, оставив религиозную офицерку в скромном жилище пастора. Вероятно, та решила его дождаться.
Сходя по лестнице, Рита сняла перчатки. Консьержка на этот раз взглянула на неё строго. Но промолчала. На улице потеплело. Куртку пришлось расстегнуть. Вокруг Клер в беседке собрались дети возрастом от трёх до десяти лет. Она им играла, а они пели песню про голубой вагон. Рита положила конец концерту.
– Пошли, – сказала она, подняв парижанку с лавочки. Клер взглянула на замолчавших детей с большим сожалением.
– Нам пора? – спросила она.
– Да, уже давно.
К метро они шли пешком. Рита рассказала француженке обо всём, что произошло в квартире. Клер не поверила и рассерженно заявила, что хочет обыскать Риту. Обыск произошёл прямо посреди тротуара. Прохожие с удивлением наблюдали, как одна девка, длинная и с гитарою за плечами, облапывает другую – с горбатым носом, и злится.
– Давай заскочим ко мне домой, – предложила Рита, когда они продолжили путь к метро.
– К тебе? Что у тебя делать?
– Да с Иркой надо поговорить. Мне хочется разобраться, почему Инга спалилась. Она ведь умница!
– Она дура, – не согласилась Клер, – но поехали.
Глава двадцать четвёртая
Смерть старого ноутбука
После ночного буйства в консерваторию из полиции поступил на Ирку сигнал. Ректор пригласил её в кабинет и в буквальном смысле дал по башке, пригрозив отчислить, если подобное повторится. Соседи, вызвавшие полицию, перестали здороваться с пианисткой. Восьмого мая Ирка была мрачнее грозовой тучи. Она устала. Ей предстояли экзамены. Слегка пьяная, она в джинсах и свитере пила чай на кухне, сидя боком к столу и положив ноги на табуретку. Ни обуви, ни носков на ней не было, чтобы Женька всё время злилась, глядя на дорогой педикюр, который её сестра решила себе позволить перед началом лета. И приунывшая Женька варила суп, специально надев рваные штаны. Она попросила у Ирки денег на лабутены, однако Ирка сказала, что денег нет и точно не будет ещё дней семь. Также за столом сидела Наташа. Она пришла поболтать. Рассказывая о Дуньке и об отце, она краем уха слушала беспокойный внутренний голос, который ей говорил, что Женька так вдруг притихла с какой-то тайной задумкой, и надо быть начеку, чтоб не получить по башке вместе с дурой Иркой из-за её блестящих ногтей. Во дворе шумели ребята. С тревогой думая, почему безмолвная Женька стоит около кипящей кастрюли, вместо того чтобы пойти к ним, Наташа сказала Ирке:
– Ты вот забила на Инстаграм и Фейсбук, а там всё не утихает скандал из-за твоих ног! И знаешь, что пишут почти во всех комментариях? Что ты хочешь добиться неимоверных денег от ресторана. Но если ты об этом даже не думаешь, почему не удалишь фотки?
– Я бы могла пойти за деньгами вместо неё, – проворчала Женька, накромсав лук и делая шаг от мойки к плите, чтоб высыпать его в суп, – Да только меня расшифруют сразу, я никогда не сумею скорчить такую тупую рожу!
Ирка спокойно дала сестре по заднице пяткой. Женька, чтоб не упасть, схватила стоявшую на плите кастрюлю и обожглась. Большая кастрюля каким-то чудом не опрокинулась. Женькин вой заставил весь двор притихнуть, так как окно было приоткрыто.
– Женька, чего орёшь? – громко спросил с лавочки Витька Глебов, – опять там с Иркой сцепились?
– Я ей дала по башке! – проорала Ирка, чтоб все услышали, – она дура!
Женька обиделась и ушла сидеть в интернете. Суп, который она затеяла, нужно было доваривать, и за это дело взялась Наташа.
– Как там твоя напарница? – поинтересовалась она, подойдя к плите, – всё пока нормально? Справляетесь?
– Инга-то? – зевая, спросила Ирка, – да ничего, работаем. А как Феликс? Что-то его давно не видать.
– Да ты его больше и не увидишь.
Кружка с остывшим чаем, взятая Иркой в этот момент со стола, чуть из её пальцев не выскользнула.
– Как так?
– А вот так. Он что, тебе нужен?
– На хрен он мне?
– Вот этот вопрос и я себе задала вчера, когда мы приехали с ним к отцу и он там на Прялкину стал таращиться.
– На кого? – не поняла Ирка, опять взяв кружку и всё же сделав глоток из неё.
– На Прялкину. У отца врачиха такая есть – выше тебя ростом, с большими сиськами и блондинка.
– А лет ей сколько?
– Под сорок. Лет тридцать семь.
Ирка поперхнулась, забрызгав чаем полкухни.
– Он что, мудак?
– Да она на тридцать примерно выглядит. Он не знал ведь, сколько ей лет. Он на неё просто уставился, как баран, а она аж нос задрала и рожу такую сделала, что противно стало смотреть!
– Тогда ты – чудачка, – вздохнула Ирка.
– Спасибо, что так удачно ошиблась с буквой, – отозвалась Наташа и стала резать морковь, которую Женька уже почистила. Все её движения выдавали нервное состояние.
– Я бы на твоём месте и не морочилась, – продолжала Ирка, зевая, – он ведь фотограф! Ты понимаешь – фотограф! Я даже не сомневаюсь, что он на неё смотрел глазами специалиста – ну, типа: вот при таком-то свете, в таком-то ракурсе она вышла бы не фигово!
– Да, особенно если её раздеть догола, – вставила Наташа, – и повернуть спиной. И нагнуть. Вот так он и думал.
Ирка расхохоталась. Потом притихла и посерьёзнела.
– Может быть. Вполне вероятно. Все они – кобели. А кто не кобель, с тем не интересно.
– Вот поэтому мне не хочется ничего, – вздохнула Наташа, – и не захочется.
– Ну, и зря. Мы по философии проходили вчера Шопенгауэра и Ницше. Кто-то из них сказал: «Огонь – для того, чтоб греться, а руки в него совать не стоит!» Надо просто уметь всегда и везде соблюдать дистанцию. Вот и всё.
– Это ты так можешь, тебе всё по барабану. А для меня это трудно. Мне очень жалко мать. Она всё ещё жива только потому, что не знает, кого он трахает на работе!
– Прялкину?
– Может быть. Но точно его застукивали с Ларисой. Она – хирург, ей тридцать пять лет. Представляешь, Ирка? Он никогда мне не был особо близок. Я с детства чувствовала весь этот ужас. Талантливый человек, кандидат наук, почти тридцать лет спасает людей, а самого близкого человека зверски, мучительно убивает! Теперь вот мама сходит с ума – боится, что он не перенесёт этого инфаркта.
– Бедная твоя мама, – вздохнула Ирка, – она ведь такая добрая!
– Очень. Я такой быть не хочу. Уж лучше я буду злая. Не знаю, что ждёт меня там, за гробом, но здесь я жить в аду не намерена! Слишком много хорошего в этой жизни, чтоб променять всё это на ад.
– Я тебе об этом и говорила. Надо держать дистанцию.
– У тебя это получается?
– Да, конечно. На первом месте для меня – музыка. Тот, кто скажет, что я в этом не права, больше никогда ничего мне сказать не сможет. Я – пианистка, и никакой петух наседкой меня не сделает!
– Ирочка! Моя мама, врач, так же рассуждала про медицину. А потом встретила папу, который был более талантливым медиком, и ты знаешь – всё вдруг сместилось.
– Знаю, – важно кивнула головой Ирка, – но, к счастью, более талантливых пианистов, чем я, не было и нет. И долго ещё не будет.
Наташа жестом дала понять, что это бесспорно.
– Да, так и есть, – разозлилась Ирка, – или ты думаешь, что я хвастаюсь?
– Вот как раз именно за это тебя никак нельзя упрекнуть! Я по себе знаю, насколько трудно быть скромной, если ты – лучшая.
Высыпав морковь в суп и затем накрыв булькающую кастрюлю крышкой, Наташа сделала шаг к окну. Ирка, наблюдая за ней, увидела, что когда она посмотрела вниз, лицо её изменилось. На нём возникла тревога, если не паника.
– Что такое? – спросила Ирка, – Дунька там с Лёнькой опять сидит?
– Нет, хуже! С джин-тоником! Твою мать! Пойду, отберу.
С этими словами Наташа очень решительно повернулась. Ирка остановила её.
– Не надо. Не делай этого. Будет хуже.
– Да куда хуже-то? Ведь сопьётся!
– Нет. Она эпатирует. Не ведись на это, а то действительно будет пить каждый день.
Наташа заколебалась. И тут чирикнул дверной звонок.
– Наташка, открой, пожалуйста, – попросила Ирка, – ты всё равно ведь стоишь. Если это к Женьке пришли, позови меня.
Покладистая Наташа бросилась открывать. Вернулась она вместе с тётей Ниной – ещё не старой блондинкой с пятого этажа, которая подбирала всех бесприютных кошек, чтобы затем пристраивать их в хорошие руки. Больше, чем кошек, она сменила только мужей. Один из них, самый стойкий, благополучно прожил с ней целый месяц, но кончил тем, что, случайно встретившись возле лавочки с пятью псами Галины Генриховны, вдруг начал на них мяукать, шипеть и умер от страха.
– Девочки, – не теряя времени на формальную болтовню, пошла напролом спасительница животных, – у моей Муськи котятки уже прозрели. Можете брать. Все – рыженькие.
Наташа имела неубиваемый козырь – отец, мол, в реанимации, не до кошек сейчас, но Ирка так сразу не отбрехалась, хоть говорила громким и твёрдым голосом.
– Тётя Нина, – произнесла она, – котёнок мне здесь не нужен! Женька его замучает. Понимаете?
– Да за это ты не тревожься, – успокоительно замахала руками добрая женщина, – моя Муська даже овчарок гоняет, ты сама знаешь! А я уж вижу, что все котята пошли в неё, так что твоя Женька тут живо без глаз останется, если будет мучать животное!
– Вот вы сами всё и сказали, – пожала плечами Ирка, – зачем мне Женька без глаз? Она и с глазами-то, извините за выражение, задницу себе подтереть нормально не может! Нет, нет и нет! Никаких котят!
К счастью, тётя Нина сообразила, что наболтала лишнего. Суетливо спросив Наташу, как чувствует себя папа и как у Дуньки дела, она поспешила ретироваться. На смену ей прискакала Женька. Она начала с того, что спустила трусики перед Иркой и показала ей попу, которая была чистая, а закончила тем, что плюнула сестре в морду и удалилась, ни слова не говоря.
– Ты зря её разозлила, – занервничала Наташа, следя, как Ирка салфеткой стирает с лица плевок, – у неё глаза сейчас очень страшные! Она запросто может что-нибудь вытворить.
– Пусть попробует, – прошептала Ирка, вся бледная, – видно, мало ей драли уши! Зараза чёртова!
Покачав головой, Наташа вновь стала смотреть в окно, а Ирка – прислушиваться к весёленьким голосам десятка ребят, сидевших на лавочке и заборе. Занятые каждая своим делом, обе они не заметили, как опять из комнаты вышла Женька со стареньким ноутбуком, и не услышали, как она, надев шлёпанцы, выскользнула за дверь квартиры. Наташа её увидела лишь тогда, когда она уже вышла из подъезда и не спеша направилась к лавочке. Все ребята, едва взглянув на её глаза, мгновенно притихли.
– Женька! Женька, не смей! – крикнула Наташа, по пояс свесившись из окна, – убью тебя, Женька! Слышишь?
– Так она там уже, что ли, тварь? – завизжала Ирка, вскакивая со стула, – что там такое? Клянусь, я её убью!
Девушки и парни также вскочили, но не успели вмешаться. Старенький ноутбук со всего размаху громоподобно встретился с кучерявой Дунькиной головой и пришёл в негодность. По счастью, Дунька успела смягчить удар, подняв руки, и её пальцам тоже досталось от старого ноутбука. Кабы не это – Дуньке была бы верная смерть, а так она даже не потеряла сознание. Это стало для Женьки большой проблемой, поскольку Дунькины пальцы сразу же стиснули её горло.
К подъезду быстро шагали от Вешняковской Рита и Клер с гитарой. Им не посчастливилось стать свидетельницами уничтожения ноутбука, но их глазам предстала очередная добрососедская встреча Дуньки и Женьки, которых тщетно пытались разнять пять крепких парней. Девчонки осмелились лишь на визг. Потом из подъезда выбежали Наташа и Ирка, а после них – Елена Антоновна. Только благодаря их вмешательству двух кобыл растащили в стороны. Обе были в крови, в синяках, в обрывках одежды. Обе плевались, ругались матом, рычали и верещали, грозя друг дружку убить. Обеих ввели за руки в подъезд. Сначала втащили Женьку. Дуньку не нужно было тащить – её пришлось сдерживать, потому что она за Женькой рвалась. Когда дверь захлопнулась, сразу стало довольно тихо, так как вся прочая молодёжь вернулась на лавочку и забор без всякого настроения продолжать шумную беседу.
– Марго, нам сейчас здесь нечего делать, – сказала Клер, замедляя шаг, чтобы прочитать эсэмэску, которая ей пришла, – сюда сейчас могут менты приехать, а я слегка разозлённая.
– Да, – промолвила Рита и вовсе остановилась, беря француженку за рукав, – потолковать с Иркой сейчас, наверное, не удастся. Идём назад.
Когда они шли к метро, Клер вручила Рите свой телефон, чтобы та прочла сообщение. Текст его был таков: «Мы сейчас приехали на Охотный Ряд, где Госдума. Здесь очень много полиции и каких-то странных людей. Но мы поиграем Моцарта!»
– Упоролись! – крикнула Рита, – едем туда!
Глава двадцать пятая
Крылатый Странник
Ясным предпраздничным вечером на Охотном Ряду вдруг стало шумнее, чем на Манежной и Театральной с их заработавшими фонтанами. Этот шум был очень писклявым. Солнышко припекало, и пискуны пищали в смешных панамках и кепках, иные ещё в колясках, и почти все – под яркими шариками. Казалось – родители, у которых не было дачи, дружно решили сводить детишек не в цирк и не в зоопарк, а к серому зданию, на котором жалобно трепыхался трёхцветный флаг. Розовое небо над этим флагом внезапно стало прозрачным до высоты не только других планет, но и совершенно иных миров. Причиной тому был Моцарт. Инга и Малика исполняли его сонаты, красиво встав друг к дружке лицом возле депутатской парковки, на тротуаре. Обе скрипачки были в приталенных пиджачках, слегка расклешённых брюках и элегантных ботиночках. Различался лишь цвет рубашек. Инга надела белую, Малика – голубую. Сперва они собирались играть на скверике у Большого театра, но передумали, рассудив, что там слишком весело, незачем оттенять стандартную развлекуху серьёзной музыкой. Да, к тому же, рядом из магазина громко звучала другая, а у Госдумы такого быть не могло. Поэтому две подруги там и обосновались.
Вот уже двадцать минут их никто не трогал, хотя они собрали толпу. Точнее сказать – рядом с ними скапливались порой довольно большие группы людей, а маленькие стояли всё время. Полиция также слушала, потому что играли две наркоманки здорово, да ещё улыбались одна другой. Казалось, они орудовали смычками не перед серым зданием с содержимым на букву «Г», а на райском облаке.
Несмотря на это, разжечь существенный экстремизм и катастрофически подорвать основы конституционного строя Моцарт не смог. Около семи стали выходить к своим чёрным лимузинам законодатели, утомлённые доработкой закона о безусловном праве какой-то гвардии избивать беременных женщин во время неразрешённых собраний. Законодателей ждала пресса, имевшая ряд вопросов о патриотском законе. Помощники депутатов были невежливы с журналистами, те – напористы, так что всем какое-то время было, что называется, не до Моцарта. Но Елена Мерзулина и Ирина Дворовая, придумавшие закон о прослушивании мобильников, были, как всегда, бдительны. Пальцами указав пресс-секретарям на скрипачек, они повернулись к корреспондентам и объяснили им, что беременных женщин много, и не в последний раз им рожать, а страна – одна. Когда они сели в свои авто, пресс-секретари приблизились к полицейским и тоже начали объяснять что-то в этом роде, только про музыкантов. Но полицейские всё равно не решались стащить двух ангелов с облака. Тогда вышла из лимузина сама Мерзулина, а за нею и Дворовая. Они разорались так, что всем стало страшно. Дети заплакали, и родители поспешили их отвести обратно к фонтанам.
Рита и Клер, идя от метро, увидели, как и Инге, и Малике заломили руки назад, поскольку они, как всегда, начали выпендриваться. Со скрипками полицейские обращались более осторожно, чем со скрипачками. Дворовая пнула ногой футляр с мелкими деньгами, и, заклеймив позором продажность отдельных никчёмных личностей, снова села в свой «Мерседес». Мерзулина, фигурально соединив с помощью двух рук весеннее небо в закатном мареве и какой-то красный забор, водворилась в свой. Ну а после этого офицеры в бронежилетах упаковали скрипки в футляры, и вся толпа ценителей музыки рассосалась.
– Чёрт! – воскликнула Рита, следя, как оперативный автомобиль увозит Ингу и Малику вместе с инструментами, – что нам делать?
– Курить, – отозвалась Клер, – я чувствую пустоту и в лёгких, и в сердце.
Вслед за оперативной машиной стали отчаливать депутатские. Но Мерзулина с Дворовой никак всё не уезжали. Среди работников прессы была подруга Танечки Шельгенгауэр, вместе с нею работавшая на «Лихе Москвы». Звали её Лена Кликовская. Узнав Риту, она приблизилась к ней.
– Риточка, привет!
Взглянула на Клер, которая доставала «Мальборо».
– Добрый вечер.
– Это моя подруга Клер, – представила парижанку Рита, достав «Парламент», – а это – Лена Кликовская. Слушай, Ленка! А почему эти две красавицы не отваливают?
– Какие?
Рита, прикуривая, с брезгливостью указала на два оставшихся лимузина.
– А … их знает! Видимо, телевизионщиков ждут.
– С каких это пор телевизионщики к ним опаздывают?
– С недавних, Ритка, с недавних. Слишком они стали загоняться. Сама всё видела. Ого, глянь-ка!
К Клер, которая сделала несколько шагов вправо, чтобы взглянуть на дизайн фонарного столбика, неожиданно подбежал один из помощников Дворовой. Было ему лет двадцать или чуть больше, но на румяном, чистом лице его помещалось ничуть не меньше державности, чем на заднице Клер. Последняя на него поглядела вяло, но с озадаченностью, насколько это было возможно в её развинченном состоянии.
– Девушка, я просил бы вас не курить около Госдумы!
– Пошёл отсюда.
– Если вы будете так со мной разговаривать, на пятнадцать суток сейчас поедете! Ясно вам? Госдума – это основной властный орган нашей страны. Его надо уважать. А вы рядом с ним ведёте себя похабно и аморально, плюя на нашу заботу об улучшении качества населения.
– Качества населения? – повторила Клер, стряхивая пепел на тротуар.
– Качества здоровья, конечно. Вы можете прочитать, что на вашей пачке написано, если вас учили читать. Курение убивает!
– Но не меня.
– А кого?
– Тебя, – ответила Клер, и, стиснув кулак, лихо им воспользовалась. Естественно, он смазливого патриотика не убил, но сделал чуть-чуть менее смазливым. Тот завизжал и заугрожал. Двое полицейских не дали Клер докурить. Они её потащили к своему «Форду». Она не сопротивлялась, дабы не подвергать опасности семиструнку, висевшую у неё за плечами. Отчаянные попытки Риты примкнуть к француженке были грубо пресечены, а вопли про властный орган и про какой-то другой, ещё более полезный орган, были оценены только журналистами. Тогда Рита бросилась к потерпевшему, собираясь продлить его будущий больничный и разделить участь Клер, но Лена взяла её за рукав.
– Марго, успокойся! Её отпустят. Он не подаст заявление.
– Да с чего ты это взяла?
– А я его знаю. Он ко мне просится на эфир. Сейчас я всё утрясу.
С этими словами Кликовская почему-то направилась не к источнику визга и сквернословных угроз, а к его хозяйке, которая не сочла обязательным выйти из лимузина, чтоб защитить своего пажа. Ирина Анатольевна опустила стекло. Лена, наклонившись, стала с ней разговаривать. Клер, тем временем, увезли. Потерпевший стих. Пресса, потеряв к нему интерес, стала разъезжаться, поскольку на депутатской парковке остались только два членовоза.
– Всё хорошо, – заверила Лена, опять приблизившись к Рите, – ей ничего не грозит, кроме административного штрафа за мелкое хулиганство.
– Она ведь гражданка Франции! Её могут запросто депортировать!
– А она что, против? – подняла бровь Кликовская.
– Очень против!
– Странная девочка! Если у неё при себе документов нет, то пусть назовётся Марией Пупкиной без определённого места жительства. Её долго держать не станут.
– Да, ничего, разберётся, – вдруг успокоилась Рита, вспомнив, что Клер и не из таких проблем вылезала, – спасибо, Ленка.
– Рада была помочь, – гордо улыбнулась Кликовская. И, красиво виляя очаровательной задницей, зашагала она к Тверской. Рите было с ней по пути, но очень хотелось пройтись без всяких попутчиков. Она выкурила ещё одну сигарету, против которой хлюпающий пажонок не возражал, и двинулась вслед за корреспонденткой.
Той уже видно не было. Перейдя Тверскую, затем – Бульварное, Рита с полминуты стояла на самом краешке тротуара, лицом к потоку машин. Глядя то на Гоголя, то на дом, в котором он жил, она размышляла, куда направиться. Ей нужна была Сухаревская. Конечно, через бульвары и переулки дойти было бы быстрее, но слишком уж замечательный розовел над городом вечер! Да и энергии было хоть отбавляй, даром что с утра ничего не ела. Так вот решила она дать крюк часа на два – Новый Арбат, Садовое. И – пошла, дымя сигаретой.
Вскоре стало смеркаться. Зажглись над городом фонари, и небо от них сделалось багряным. Под гул машин и топот прохожих Рите навязчиво вспоминалась вся её жизнь, которая шла зигзагами от парижских отелей до наркоманских подвалов и чердаков, от зеркала в «Ауди» до предмета с тем же названием в туалете психиатрической клиники. Оба зеркала отражали кислую рожу. Вот и сейчас Рита шла туда, где её тоска построила себе домик из ромбиков на обоях. И шла она туда потому, что всем остальным там было не веселее. Конечно Инга и Клер иногда бодрятся, поэтому у них крыша и не выдерживает.
С такими мыслями завернув на Садовое и пройдя Смоленский бульвар, Рита захотела поужинать. Но киоски с кофе и шаурмой около метро недавно снесли, а на ресторан не хватало. Пришлось зайти в магазин и отстоять очередь, чтоб купить банку фанты и полкило колбасы. Эту колбасу Рита уплетала до самой Сухаревской. Прохожие на неё оглядывались. Ещё бы – не каждый день приходится видеть девушку, жрущую на ходу сервелат, будто эскимо!
А вот и Большая Спасская. Купола храма Всех Скорбящих при свете звёзд отливали тревожной зеленью, как глаза обкуренной Инги. Любимый свой магазинчик Рита прошла, так как деньги кончились. Был уже двенадцатый час, когда добрела она до спасателей. Её радостно встретил Тишка. Сняв куртку, она взяла его на руки, и он вылизал ей весь нос, а также и щёки. Всё было здесь как обычно – сумрак, таинственность, едкий дым. Из комнаты Клер доносилось треньканье домры и рассудительный голос Юльки, болтавшей с кем-то по телефону. Она была рассудительнее Щегла. Это настораживало. На кухне курили Шильцер, Блин и Щегол. Последний вновь умничал. Войдя с Тишкой, Рита немедленно поняла, что речь – именно о нём.
– У животных нет интеллекта и, соответственно, никаких способностей к аналитике, – верещал Щегол, – если я, к примеру, скажу собаке: «Принеси палку!», она её мне притащит. Но если я скажу ей: «Принеси палку, но только не мне, а Веттелю!», то она меня не поймёт.
– Конечно, она тебя не поймёт, – подтвердил Блинов, откашляв из атлетичной груди хрипение висельника, – и я бы не понял, на какой хрен Веттелю сдалась палка! Он вроде бы не дебил, в отличие от тебя.
Поставив собаку на пол, Рита кивнула всем и уселась. Щегол скользнул по ней быстрым взглядом и снисходительно обратился к Блину:
– Ты хочешь меня унизить? Или ты хочешь красиво выиграть спор?
– Я сделал всё это нехотя. Извини.
Все были довольны этим ответом, кроме Щеглова. Тот раздул ноздри.
– А может, ты объяснишь, почему считаешь меня дебилом?
– Легко. Надо быть глупее собаки, чтобы доказывать, что она глупее тебя.
– Это оскорбление, – задрожал голосом Щегол под аплодисменты Риты, – а я хочу аргументов! Есть хоть один?
– Один точно есть. Вот ты сам бы как такую команду понял? Ну, насчёт палки. Чего от тебя хотят?
– Как – чего? Чтоб я отнёс палку Веттелю.
– Нет, Щегол. От тебя хотят, чтоб ты пошёл на …!
Рита и Мишка вежливо воздержались от звуков. Менее вежливый Тишка один раз тявкнул. Может быть, он не имел в виду ничего плохого, но почему-то Щегол именно вот этого не стерпел. Сперва покраснев, а затем назвав всех ублюдками, он вскочил и вылетел с такой скоростью, будто Тишка был волкодавом. Громыхнула входная дверь, которую он запереть не посчитал нужным, затем – подъездная. Стало тихо и замечательно. А потом беспокойный Тишка начал поскуливать.
– Как дела? – спросил Мишка Риту.
– Ништяк, – усмехнулась та и коротко рассказала о том, что произошло около Госдумы. Подвиг француженки впечатлил двух парней не меньше, чем приключения Инги и Малики. Они оба расхохотались так, что Тишка залаял, а Юлька, высунувшись из комнаты, рассудительно пригрозила вызвать психушку.
– Нет у вас выпить? – спросила Рита, когда тишина вернулась.
– Отлично! – заявил Мишка, пододвигая Рите уполовиненную бутылку вина, стоявшую на столе, – мне кажется – тебе надо уже не выпить, а выжрать.
У Риты от изумления и стыда дрогнули реснички.
– Вот дьявол! – пролепетала она, вынимая пробку, – как я её не заметила? Да, конечно, она прозрачная, но ведь в ней – красное вино!
– Так ведь ты дебилка, – объяснил Блин со свойственной ему прямотою, – и лесбиянка.
– Нет, ничего подобного. Просто я не люблю блины.
Вино оказалось очень креплёным и сладким. Оно у Риты вызвало отвращение. Тем не менее, она выпила сразу всё. Как будто почуяв запах спиртного, на кухню разом пришли Маринка, Димка и Ромка с аккордеоном. Но было поздно – таинственная бутылка уже летела из форточки на газон.
– Свинья! – хныкнула Маринка, воспламенив под чайником газ, в то время как парни, с ней притащившиеся, садились, – это ведь было моё вино!
– Оно и сейчас твоё, – прошептала Рита, – я далека от того, чтоб это оспаривать.
Алкоголь грубо заграбастал в липкие щупальца её мозг. Было непонятно, для чего Ромкой притащен аккордеон. Играть он на нём не мог, его специальностью были гусли. У Риты возникла версия, что он просто решил сойти за Серёгу, так как был должен Шильцеру сто рублей. Маринка, усевшаяся за стол с большой кружкой чая, и Блин продолжили разговор о животных, зайдя уже с другой стороны. Они выясняли, кто лучше – кошки или собаки. Тишка порыкивал на Блина, хоть тот был всецело на стороне собак. Пёс очень любил Маринку.
– Если бы я была кошкой, то я бы сдохла! – вдруг заявила та. Естественно, у неё мгновенно спросили, что ей мешает сделать это сейчас, будучи овцой. Прозвучал ответ ни к селу ни к городу, что когда она сдохнет, пусть её отдадут бездомным собакам. Сделав такое распоряжение, музыкантша расплакалась и дрожащей рукой стала гладить Тишку.