Глава тринадцатая
В тот вечер рокерский клуб «План Б» был внутри увешан портретами Танечки Шельгенгауэр и огромными поздравительными плакатами. Рыжая журналистка – большая фанатка рока и всякой-разной альтернативщины, попросила своих друзей-музыкантов поздравить её заранее, накануне официального юбилея. Это событие собрало в «Плане Б» полтора десятка подвальных групп и примерно столько же сольных альтернативщиков, рокеров и блюзменов. Почтила своим присутствием клуб и самая близкая Танечкина подруга – скрипачка Вера Салей, умевшая покорить любую аудиторию. Но она заявила, что будет играть в конце, чтобы все ужравшиеся вскочили и разбежались. Сама она пила только кофе, так как была, по её словам, за рулём.
Танечка и Рита прибыли в десять сорок, когда на сцене уже выступала первая группа, которая называлась «Трипперный пчеловод». У её солистки был голос невыносимой, режущей высоты. Когда она, наконец, заткнулась, все, уже вырывавшие друг у друга Танечку для объятий, стали её хором поздравлять и дарить подарки.
– Что вы так поздно припёрлись-то? – возмутилась Верка Салей, всучив ей какого-то медвежонка, – ведь договаривались на десять! Ритка, привет.
– Да мы на радиостанцию заезжали, – сказала Танечка, бросив зверя на столик, – там меня уломали всё-таки погулять завтра в «Праге». Пришлось разные организационные вопросы решать, хотя зал, оказывается, был арендован ещё неделю назад.
– О, в «Праге»! – с восторгом взвизгнула Верка издали, оттеснённая «муравьями». Так называли ребят из группы «Муравьиный геноцид». Они подарили охапку роз. Вообще, цветами Танечку завалили. Также дарили духи, конфеты, напитки. Бас-гитарист и ударник группы «Дохлая королева» всё это относили в «Фольксваген». Когда багажник заполнился, они стали класть подарки в салон. Самый нереальный подарок Танечке преподнёс виртуозный блюзовый гитарист-самоучка, Рома Чигринов. Он подарил ей не что иное, как самогонный аппарат своего умершего от цирроза печени деда, заверив, что аппарат – отличный, так как и у него, у Ромы, печень загублена.
– Зашибись! – подпрыгнула от восторга Танечка, передав губителя печени королевичам, – наконец-то на Верку нашлась управа!
– При чём здесь я? – удивилась Верка.
– При том, что ты у меня в печёнках сидишь, моя ненаглядная!
Когда отдарились все, на сцену взошла со своим оборудованием панк-группа «Беглые каторжники». Установив звук, три парня и девушка так запели и заиграли, что остальным осталось только бухать, столпившись во втором зале, где были кожаные диваны, столы и барная стойка с блондинкой-барменшей. Налегли на пиво. Рыжая шевелюра Тани мелькала по всем углам. Бегая по залу с кружкой и с Веркой, весёлая именинница спрашивала у всех, кто ей подарил эту обезьяну со скрипкой. Никто признаться не захотел, но все утверждали, что это подарок даже поинтереснее самогонного аппарата. И, разумеется, поздравляли, поздравляли и поздравляли.
Рита сидела за столом с Ромой Чигриновым и с тремя какими-то панками. Рома нравился ей – высокий, длинноволосый, с правильными чертами лица, серьгой в одном ухе и хриплым голосом. Он, как выяснилось, играл в хард-рокерской группе, также сотрудничал с рок-н-рольной, но в «Плане Б» выступал всегда только сольно. Панки тут же заметили, что понятное дело – такие группы даже из «Плана Б» спровадили бы пинками!
– Ты рок-н-рольщик? – спросила Рита, опорожнив одну кружку и заказав вторую.
– Скорее, да, – ответил Чигринов, – ведь рок-н-ролл и блюз – примерно одно и то же.
– Ну, и мудак!
– Это почему? – удивился Рома под хохот панков, очень согласных с Ритой.
– Да потому! Однажды я ехала в трамвае. Там были два пацана с такими же длинными волосами, только ещё в кольчугах и при мечах. Они возвращались с какого-то там турнира любителей средневекового боя. Но эти два дурака ехали в трамвае, не на конях. Ещё бы, в трамвае-то – и быстрее, и комфортабельнее!
– И что? – поторопил Рома, так как его собеседница прервалась, чтоб отхлебнуть пива из принесённой барменшей кружки.
– Да ничего! Играть рок-н-ролл, а потом сидеть в соцсетях – это тоже самое, что сражаться копьями и мечами, а потом ехать домой в троллейбусе!
– Ты в трамвае ехала, если не ошибаюсь.
– Не придирайся! Рок-н-ролл сделал ещё более прекрасным двадцатый век с его нереальной жаждой освобождения, но поганый нынешний век с его жаждой рабства он не зажжёт! Какой рок-н-ролл? Все – давно покойники, но всем лень об этом задуматься! Общество потребления – это мёртвое общество, и могила для него вырыта. Ночь пройдёт, и на утро – похороны! Привет! Какой рок-н-ролл?
– Ну, это ты Троицкого наслушалась, – понимающе усмехнулся Рома, – я с ним, кстати, знаком. Но ни он, ни ты себя мертвецами, кажется, не считаете! Вот и слушайте рок-н-ролл, а также панкуху. Правильно, пацаны?
Панки одобрительно закивали, очень довольные. После «Беглых каторжников», которые надрывались на сцене час, никто выступать уж не захотел, потому что делать это без публики было глупо, а публика нажиралась. Фоном включили Элвиса Пресли. Рита пила уже третью кружку баварского, когда рядом вдруг оказалась с целой толпой молодёжи Танечка. Её ноги подкашивались.
– Чигринов! – выкрикнула она, хреново ворочая языком, – не обижай Ритку! Она хорошая, хоть и сука!
– Хороших сук не бывает, – возразил Рома, который умел заставить любое женское сердце биться быстрее, – суки бывают сносными, отвратительными и рыжими!
– Где гитара этого дурака? – поинтересовалась Танечка, оглядевшись по сторонам, – дайте её мне, я его немедленно трахну этой гитарой!
Гитару Танечке дали – правда, не Ромкину, а другую, вконец убитую. Именинница начала сгрызать с неё погнутые колки, давая этим понять, что она относится к оскорбителю далеко не так плохо, как стоило бы к нему относиться. Трое парней и Верка её схватили.
– Зубы сломаешь, овца дебильная! – заорала скрипачка, отняв гитару, – трахни его чем-нибудь другим!
– Несносная обезьяна! – взревела Танечка, – ты меня предала! Я пошла топиться!
И побежала она блевать, действительно утопая в своих слезах, так как, кроме пива, жахнула ещё сто грамм коньяку, бутылку шампанского и пивную кружку ликёра. Когда она приползла назад, уже зеленея не только своими сказочными глазами, но и лицом, Чигринов играл «Кометы», подключив к комбику электрогитару «Джексон». Девочки танцевали, и Верка – лучше других, поскольку была полностью трезва. Рита же примкнула к парням. Они улюлюкали и свистели. Сидя у одного из них на плечах, она занималась тем же, а когда Рома закладывал совершенно неимоверные рифы – дико визжала, стуча по бедному парню пятками.
После адского рок-н-ролла Риту ссадили, а Танечку усадили – но не на парня, а на диван, и дали ей соку. Она маленько опомнилась. Можно даже сказать, чуть-чуть.
– Зачем ты так нажралась? – ругались три Верки, иногда, впрочем, сливавшиеся то в две, то в одну, – совсем, что ли, дура? Домой ты пойдёшь пешком! Не повезу, ясно?
Таня молчала. С Веркой ей говорить сейчас было не о чем. Её разум отказывался понимать, как все остальные ребята могут продолжать пить, притом не без удовольствия. Если бы ей самой сейчас предложили выбор – смерть на костре или небольшая порция алкоголя, она предпочла бы первое. Кто-то к ней присоседился, попытался обнять. Она оттолкнула. Вдруг перед ней появилась Рита. Сначала, то есть, их было, как Верки, три, но Танечка напряглась, и две отвалили. Осталась только одна, с мобильником.
– Танька, – проговорила она, – гляди, что он пишет! – и поднесла телефон поближе к глазам, – «Пожалуйста, выйди! Нужно поговорить!»
Танечка молчала.
– Какого хера молчишь? – разозлилась Рита, – что мне ответить ему?
– Кому?
– Ты что, идиотка? Ну тебя на …!
– Ну меня на …, – с готовностью согласилась Таня, вдруг завалившись на правый бок, – я тоже так думаю. Мне ужасно.
Закрыв глаза, она отрубилась. Рита взволнованно огляделась по сторонам. Вдруг заметив Рому, который весело разговаривал с двумя девушками из группы «Шизофрения», она к нему подошла.
– Рома, ты мне нужен!
Очень внимательно на неё взглянув, гитарист сказал своим собеседницам:
– Извините, дамы. Дело серьёзное.
Девушки понимающе улыбнулись. Рита очень спешила. Проследовав за ней в холл, Чигринов спросил, что произошло. Она к нему повернулась. Её лицо было очень бледным.
– Рома, ты можешь выйти со мной на улицу?
– Разумеется. Но зачем?
– Я пока не знаю. Вполне возможно – затем, чтобы умереть.
Рома улыбнулся, и они вышли на улицу.
Глава четырнадцатая
Стояла уже глубокая ночь – ближе к трём, чем к двум. Небо над Москвой, вскинувшей к нему багряное зарево, пламенело. Холод осенних звёзд – более пронзительных, чем июньские, делал душу невосприимчивой ни к чему, кроме зова вечности. Он тоскующе доносился из бесконечного далека, как звук трубы викингов. Город спал.
Из большого джипа, стоявшего на парковке, среди нескольких десятков других машин, вышел молодой человек. На нём был костюм. Приблизившись к Рите и гитаристу, которые закурили возле дверей, выходец из джипа сухо, но вежливо поздоровался.
– О, Артём! – улыбнулась Рита, красиво выдохнув дым, – как вы респектабельно выглядите! Костюмчик, часики. А откуда у вас такая машина? Ведь вы – несчастный художник, и ваша нужда столь тягостна, что вы даже не отказались увековечить кого-то там из Росгвардии! А бейсболка где? Потеряли?
– Я и сутулиться перестал, – прибавил владелец большой машины, – а заодно и кашлять. Бросил курить – и вот результат. Ну, хватит дурачиться! У меня, точнее сказать – у нас, не так много времени. Ты сейчас не очень пьяна?
– Не очень, так что в машину к тебе не сяду. Как ты узнал, что я здесь?
Серёжа очень внимательно посмотрел на Чигринова. Тот курил, совсем на него не глядя. Чёрный асфальт пустого проспекта, блестевший под фонарями, ему казался гораздо более интересным.
– Ромочка, – обратилась Рита к новому своему приятелю, – познакомься, это Серёжа. Он – сын высокопоставленного сотрудника основной силовой структуры нашей страны.
– Ну, тогда понятно, как он узнал, что ты здесь, – заметил Чигринов, сплюнув на тротуар, – они очень бдительно контролируют неформальные клубы. Боятся, что экстремизм в какой-нибудь песенке просочится! Тебе охота с ним разговаривать?
– Вы неправы, – сказал Серёжа, – точнее, правы, но не совсем. Я ведь не имею касательства к силовым структурам – по крайней мере, прямого. Я буду полностью откровенен с вами, поскольку Рита откажется говорить со мною наедине, а вы, судя по всему, её близкий друг. Она мне не безразлична. Ей угрожает опасность, предотвратить которую я уже не могу.
– Ого! – рассмеялась Рита, бросив окурок, – вот это номер! А, впрочем, я ожидала этого. Ожидала. Но как же так, Серёженька? Ты ведь мне говорил совершенно твёрдо, что всё берёшь на себя, что ты устранишь любую угрозу! Ты гарантировал неприкосновенность моих стихов и жизни моей!
– Стихи никуда не денутся, – заявил Серёжа, – уничтожать их бессмысленно, потому что они застряли в мозгах у чересчур многих людей. А с тобой дело обстоит не так замечательно. Ирка мне говорила, что ты сначала пишешь чернилами. Ну так вот – даже если ты сожжёшь все свои тетрадки на Красной площади и осыплешь голову пеплом, это тебя уже не спасёт. Ты перешла грань. Ты слишком заметна. Обратного хода нет. Но у тебя есть возможность уехать. Я скажу больше – тебе дают такую возможность. Она может просуществовать всего два-три дня. Понимаешь?
– А если я не уеду, что тогда будет? – пожала плечами Рита, – сначала быдло потопчет меня ногами, потом – три года за экстремизм, кощунство и разжигание ненависти? Я правильно поняла тебя?
– Быдло может случайно и растоптать. Завтра его спустят с цепи. Точнее, сегодня. Случайности бывают разных сортов, как ты сама знаешь. Всё то, что было до этого – ерунда. Им нужно, чтоб ты уехала. Очень нужно. Но долго ждать твоего отъезда они не будут.
– Но ведь они наверняка знают, что уезжать мне некуда, да и не на что! Неужели они дошли уже до того, что готовы мне посодействовать? Интересно. Весело. Но ведь это глупость с их стороны – выдвинуть такого посредника! Они что, совсем идиоты там? А, Серёженька?
– Разрешите поинтересоваться, – вмешался Рома, – вы разрешаете? Хорошо. Почему вы думаете, что если она признает себя обдолбанной мразью, это её уже не спасёт? Для вас – я не лично вас имею в виду, костёрчик на Красной площади был бы очень даже неплох. Вы только представьте, сколько в него можно будет кинуть её руками всякой прозападной идеологической наркоты, согласно программе самоочищения нации! Штук пятнадцать томов Акунина, например, да пару десятков томов Толстого…
– Я повторяю – рукописи не горят, особенно в наши дни, – перебил Серёжа, – впрочем, не двадцать, но два-три тома Толстого всё же не застрахованы. Понимаете мою мысль? Но вернёмся к сути. У неё – три варианта: либо тюрьма, либо заграница, либо, простите, автомобильная катастрофа. Первое, как и третье, даст ей ореол мученицы. А вот эмиграция перед угрозой тюрьмы заставит других задуматься. Не у всех ведь есть перспектива безбедной жизни в Европе, как у неё, ловкой аферистки и…
– Ах, безбедной? И прямо-таки в Европе? – вскричала Рита, – да, разумеется, аферистка не может жить как-нибудь иначе и в другом месте! Соединённые Штаты для аферистки нехороши. Что, уже готово конкретное предложение?
У Серёжи вырвался вздох. И внезапно он, Серёжа, исчез, а на его месте возник Артём – правда, без бейсболки, в костюме. Застенчивый портретист улыбнулся так, как сын пресс-секретаря ФСБ не мог улыбаться, и произнёс совсем другим голосом:
– Ты права. Конкретное предложение есть. Но оно исходит от меня лично. Я предлагаю тебе безбедную жизнь в Европе вместе со мной. Я тебя люблю.
Всё вдруг поменялось местами. Звёзды посыпались дождём вниз, фонари взлетели. И это было загадочно, потому что Рита только качнулась. Рома не дал ей грохнуться, поддержав за талию.
– Ты? – воскликнула Рита, грубо сорвав с себя его руку, – ты меня любишь? Тварь! Да как у тебя язык повернулся сказать мне это после того, что произошло? Ты знаешь, что Ирка подсела на героин? Ты знаешь, что Женька…
– Я знаю всё, – негромко сказал художник, делая шаг вперёд, благодаря чему Рита смогла вглядеться в его глаза до самого дна, – и Ирке, и Женьке я говорил о своей любви. Обеих обманывал. Да, с моей стороны очень глупо думать, что ты сейчас мне поверишь, Ритка! Но у меня нет выбора. Я безумно тебя люблю.
Вот это уж было слишком. Стиснув руками голову, Рита бросилась назад, в клуб. За ней вошёл Рома.
Что было бы, если б Верка именно в ту минуту не начала играть Паганини, заставив всех охренеть? Наверное, только это могло спасти несчастную Риту от специфической Скорой помощи. И спасло. Дьявольская музыка, слетающая со струн двухсотлетней тирольской скрипки в руках недурной скрипачки, била наотмашь. Рита застыла, как и все прочие, и не двигалась до тех пор, пока Верка не опустила смычок и скрипку, мрачно сопя своим большим носом. Потом разразилась буря. Пока блюзмены, панки, альтернативщики и хард-рокеры отбивали себе ладони, глядя на Верку в ошеломлении, Рита выпила бокал виски, кем-то не выпитый, и легла на мягкий диван. Ей было отлично.
Домой её везла Верка на своей новой машине. На «Киа Спортэйдж». Было четыре часа утра. Пустая Москва под россыпью звёзд казалась загадочной и прекрасной. Рита сидела спереди, сонно всасывая глазами мчащиеся навстречу здания, фонари, витрины. Танечка продолжала спать сзади, а рядом с ней сидел Рома. Он жил поблизости от неё, поэтому его взяли. Когда скрипачка сворачивала во двор, чтоб высадить Риту, Рома вдруг проронил, впервые за всю дорогу прервав молчание:
– Замечательный артистизм. Огромный талант.
– Спасибо, – смутилась Верка, затормозив напротив подъезда. Разве могла она знать, что речь – не о ней?
На лавочке у подъезда сидели трое. Рита их видела в первый раз.
– Верка, подождёшь меня? – спросил Рома, распахнув дверь, чтобы выйти с нею, – мне эти рожи очень не нравятся.
– Да, конечно, Ромочка! Проводи её до квартиры, прошу тебя.
Когда Рита и её спутник, державший руку в кармане куртки, шли мимо лавки, три здоровенных гопника на них пялились, поворачивая за ними короткостриженые, торчащие из высоких воротников дорогущих кожаных курток головы, но не двигались с места. Неудивительно – Рома был парень рослый, взгляд имел смелый. Рите, конечно, было не по себе.
Поднявшись с ней на этаж, гитарист притиснул её к ободранной двери квартиры двух скандальных сестёр.
– Рома, не сейчас, – прошептала Рита, дав ему насосаться своим прокуренным языком, – тебя Верка ждёт!
– Она поймёт всё, – возразил Чигринов, задрав её короткую юбку и торопливо стягивая под ней колготки с трусами, – Танька – тем более.
Одна туфелька покатилась вниз по ступенькам лестницы. Обхватив рокера ногами, Рита сопела и чувствовала себя неловко. Дверь за её спиной размеренно содрогалась. Замки очень громко лязгали. Представляя себе, что сейчас испытывают несчастные Ирка с Женькой, Рита решила, что они вправе задать ей взбучку. Впрочем, за что? Во всём виноват этот рок-н-рольщик. Ох, только б не заорать, а то ведь соседи ещё проснутся! Ну, и пускай. Благодаря той же скотине-Женьке они давно привыкли и не к такому. Лифт иногда гудел, но, к счастью, не останавливался.
Чигринов принёс ей туфельку. Сообщив, что он ни разу ещё не драл такой классной тёлки, помчался вниз. Рита очень тихо отперла дверь, и, войдя с вещами в руках, прислушалась. Сёстры делали вид, что спят. Конечно, они моментально поняли, кто там трахается за дверью! С улицы доносился насмешливый шум мотора. Машина трогалась. Значит, Верка и Танечка Рому всё-таки дождались. Рыжая проныра, конечно, давно проснулась. Она всё делает вовремя. Вот сейчас, наверное, ржут! Гопники вели себя тихо. Ополоснувшись под душем, Рита легла и сразу уснула.
Глава пятнадцатая
Разбудил её звонок Танечки. Впрочем, если бы даже он и не прозвучал, Рита бы проснулась в ближайшие полчаса, потому что выспалась замечательно. И проснулась бы с удовольствием – ведь в окно, как и накануне, светило солнце, столь драгоценное в разгар осени. Со двора доносился весёлый шум – малышня, собаки, пивной галдёж пятнадцатилетних. Но у тридцатилетней Танечки настроение было скверное, даже очень.
– Ритка, тебя в инете травят по-взрослому, – сообщила она, – целый шквал угроз в соцсетях и на разных сайтах! Ты в курсе?
– Нет, – ответила Рита, сев на постели и закурив, – да мне наплевать. Кстати, с Днём рождения, дорогая! Желаю счастья.
– Спасибо. Плевать на это нельзя, потому что сайты – патриотические, националистические и православные. Вполне могут и покалечить, а то и грохнуть. И это ещё не всё. На тебя, по-моему, шьётся дело по двести восемьдесят второй. А эта статейка предполагает тюремный срок от двух до пяти. С одной почкой выдержишь?
– Знаю, слышала! Ты звонишь испортить мне настроение?
– Идиотка! Слушай внимательно. Ты должна исчезнуть, благо тебя ещё не уведомили о том, что дело заведено. Тебя ведь за экстремизм могут моментально под стражу взять! Пока ты будешь в бегах, мы поднимем шум, и этот маразм, даст Бог, рассосётся. Короче, делаем так. В «Праге» собираемся в семь. Водитель за тобой приедет к шести. Ты за полтора часа успеешь почистить зубы после того, что сделала Ромке?
– Да что он вам набрехал? У нас с ним такое было бы невозможно при всём желании, потому что мой нос – несколько длиннее!
– Это не повод для гордости. Если у тебя рот не был занят – стало быть, ты ещё и орала на весь подъезд! Мне за тебя стыдно. До вечера. Жди машину.
– Договорились, – сказала Рита, – до вечера.
Отложив телефон, она поднялась, чтоб пройтись по комнате. В ней царили порядок и чистота. Пол был вымыт так, что блестел. От трёх кружек пива печень у Риты вроде и не болела, но ощущалась. За дверью слышались голоса обеих хозяек. Они опять были недовольны одна другой, но уже без мата и без ударов. Докурив, Рита вышла из комнаты и увидела их на кухне. Женька в бюстгальтере и штанах сидела на стуле и пялилась в телефон. При этом её правая нога, босая и грязная, возлежала на бедре Ирки, сидевшей на табуретке. Кроме того, Женька свинским образом грызла семечки. Шелуха от них иногда летела даже за порог кухни. Ирка, не переодевшаяся после консерватории, маникюрными ножницами старательно стригла младшей сестре ногти на ноге, раздувая нос и шипя сквозь зубы:
– Свинья! Как ты задолбала! Мне на тебя противно смотреть! Ты что, сама себе ногти постричь не можешь?
– А на хер мне это надо? – фыркала Женька, сплёвывая на стол шелуху, – мне ведь запретили бурную половую жизнь! Если тебе, тварь, противно на них смотреть, ты их и стриги!
– Вот сука какая! Другую ногу давай.
Женька опустила правую ногу и дала левую. Тут сестрицы заметили квартирантку, которая наблюдала за ними из коридора. Они улыбнулись ей.
– Добрый день, – произнесла Рита, войдя, чтоб заварить чай, – как у вас тут мило! Женька, ты что, кретинка? Тебе не стыдно?
– Ни капельки, – был ответ вместе с шелухой, которая полетела на газовую плиту, – в колледж я ходила и получила четвёрку по информатике. Знаешь, Ритка, что про тебя в интернете пишут? Нет, я тебе не буду это читать, а то разозлишься! И на двери – твоя фотка. Огромная, вот такая!
Женька развела руки, едва не выронив свой мобильник. Воспламенив под чайником газ, Рита опустилась на стул.
– На какой двери?
– На подъездной, – сказала Ирка, тщательно состригая Женьке излишек ногтя с большого пальца, – твоё лицо во всю дверь! Точнее, не только одно лицо. И ещё там надпись. Но я не буду её цитировать, она гадкая. Я пыталась это содрать. Два ногтя сломала. Вообще никак не сдирается.
– Я ключом соскоблить пыталась, потом ещё и ножом, – прибавила Женька, – без толку! Что за твари всё это делают?
– Надеюсь, я получу удовольствие от знакомства с ними, – сказала Рита, чуть помолчав, – вот только не знаю, будет ли это моральный мазохизм гения, как выразилась одна моя подруженция, или солнце Аустерлица.
– Чего? – не поняла Женька, – какое солнце?
– Моё.
Чайник очень быстро вскипел. Закончив стрижку ногтей на левой ноге сестры и сердито шлёпнув её по пятке, Ирка пошла переодеваться. Но, лишь раздевшись, она уселась за фортепьяно и стала играть Рахманинова, прелюдию соль минор. Сестрица её свинячила и смеялась, не отрывая глаз от смартфона.
– Женька, прости меня, – вдруг сказала Рита, начав пить чай. Женька удивлённо скосила на неё взгляд.
– За что мне тебя простить?
– Хоть за что-нибудь! Знаешь, как обидно не зацепить никого ничем?
Женька покрутила у виска пальцем. Сделав пару глотков, Рита начала собираться. По-быстрому вымыв голову и ещё быстрее ополоснувшись под душем, она надела чулки, бельё, голубое платье и пошла к Ирке, чтоб та ей сделала маникюр. Сама она не была мастерицей этого дела. Усталая, но довольная состоявшимися в тот день семинарами пианистка, бросив играть Бетховена, маникюром не ограничилась. Пока ногти у Риты сохли, Ирка, болтая с нею о новом фильме Бессона, сделала ей укладку и макияж, пожертвовав частью своей профессиональной косметики. На последнем этапе в комнату приплелась с гнусной рожей Женька.
– Фу, лесбиянки! – скорчила она рожу ещё противнее, и, поскольку ей было скучно, взяла гитару. Улёгшись с ней на диван, она стала играть музыку, автор коей талантом несколько уступал Бетховену, исполнитель – Ирке.
– Женечка, у меня сегодня непростой вечер, – сказала Рита, которой Ирка в эту минуту пудрила щёки, – не надо мне натягивать нервы, тварь! Скоро я уйду, и тогда бесись.
– Опять я всем помешала, – хныкнула Женька, откладывая гитару. Затем она повернулась носом к стене и вскоре уснула, распустив слюни. Её сестра справилась со своей работой блестяще. Рита вышла во двор совсем не похожая на свою фотографию, приклеенную к двери подъезда. Это была, как выяснилось, фотография топлес десятилетней давности, взятая из соцсети. Надпись под ней гласила: «Американская соска!» Игравшие во дворе ребятишки, подойдя к Рите, также сказали ей, что пытались содрать наклейку, да без толку. Старушонки, занявшие место гопников, промолчали. Родители малышни на детской площадке издалека улыбнулись Рите сочувственно.
Поблагодарив ребятишек, Рита зацокала каблучками к «своему «Форду». Она решила не ждать машину с радиостанции. Но, приблизившись, обнаружила, что стекло несчастного «Форда» также заклеено её фоткой с голыми сиськами и паскудным лицом. Из пары микроавтобусов, припаркованных рядом, вывалилась толпа журналистов с аппаратурой. Ответить на их вопрос, действительно ли она не пишет свои шедевры, а получает их прямиком из Госдепартамента США, Рита не успела, ибо к подъезду вдруг подкатил простенький «Ниссан» с логотипом «Лихо Москвы». Рита подбежала к нему. Сев рядом с водителем, попросила гнать во весь дух. Водитель не смог исполнить её желание, потому что город стоял в заторах. Погони, впрочем, и не было – вероятно, с «Лихом» связываться побаивались.
Всё время пути Рита занималась чтением СМС, которые вдруг посыпались. Было странно, что её номер узнали только сию минуту. Её торжественно обещали повесить, сжечь, изнасиловать, утопить. Шли также звонки, но Рита убрала звук и не отвечала. В соцсети она решила даже и не заглядывать.
К «Праге» подъехали с получасовым опозданием. Около ресторана стояло много машин. Кастрированный Собяниным центр Москвы, окутанный сумерками, мерцал красиво и ненавистно. «Где ты, Арбат?» – мысленно воскликнула Рита, захлопнув дверцу машины и оглядевшись по сторонам, – «Вернёшься ли? Вряд ли!»
– Вы не переживайте, – сказал водитель, прощаясь с ней на ступеньках, – они ещё, наверное, и не начали. А вы что подарите Танечке?
– Золотое кольцо с шестью бриллиантами и сапфиром посередине, – соврала Рита, с ужасом вспомнив, что не купила подарок, – спасибо вам! До свидания.
Два швейцара, стоявшие у дверей, так подобострастно ответили на её кивок, что ей сделалось неловко за свою сдержанность. Вестибюльный швейцар – статный, пожилой, с бакенбардами, сообщил ей, что её ждут, и ждут с нетерпением. Покрутившись перед громадным зеркалом, Рита звонко прошествовала под звуки венского вальса в банкетный зал, приятно знакомый ей. С того дня, как она и Света впервые его украсили юными, озорными своими рожами, пролетело почти одиннадцать лет.
Вальс в зале играл пока ещё не для танца, совсем негромко. К моменту прихода Риты банкет успел уже стать отчасти фуршетом, хоть продолжался всего лишь сорок минут. За столом сидели лишь самые ненасытные, и их можно было понять – закусочка того стоила. Остальные в большем количестве разбрелись по залу с бокалами, поминутно требуя от официантов их наполнения. Это были, по преимуществу, журналисты до тридцати или чуть за тридцать. Но к ним примкнули главный редактор радиостанции – Алексей Алексеевич, погоняло которого было Веник, и Дмитрий Львович, с радостью отложивший свои дела ради юбилея близкой приятельницы. Такой порядок празднеству задала сама именинница, не любившая длительные застольные церемонии. На ней было красное платье. Как накануне с кружкой и с Веркой, она прогуливалась по залу с бокалом «Бейлиса» и шестью-семью молодыми людьми, коллегами по эфиру. Они смешили виновницу торжества, а она – всех тех, кто пытался её поздравить с ноткой серьёзности. Таких, впрочем, нашлось немного, поскольку Танечкин нрав был известен всем.
– Танечка, прости, – пропищала Рита, перехватив именинницу с её свитой около сцены, – я без подарка! Прикинь – забыла купить! Это потому, что ты мне взвинтила нервы с утра…
– Танька, ты зачем нервируешь девушку? – напустился на юбиляршу, подойдя слева с бокалом «Хеннесси», Алексей Алексеевич, – тебе мало, сволочь такая, что от тебя вся Госдума, весь Совет Федераций, Верховный суд и Администрация президента бьются в конвульсиях? А ну, быстро бокал вина для успокоения нервов!
Приказ, конечно, был адресован официантам. Пока они наливали Рите шампанское, Таня, поцеловавшись с нею, дала ответ своему начальнику:
– Алексей Алексеевич, все эти господа на моих эфирах бьются в конвульсиях потому, что нервы у них – стальные. Ведь атмосфера на нашей радиостанции благодаря вам наэлектризована до предела! Их и колотит.
– Но на других эфирах они спокойно себя ведут, – не упустил случая грудью встать на защиту шефа Лёшка Соломенцев, – ты, Танюха, просто к розетке их подключаешь!
– И как же мне это удаётся? – спросила Танечка, – ведь в розетку надо засовывать два конца!
– Так ведь у тебя, по твоим словам, после водочки всё двоится!
Эта гипотеза всем пришлась по душе, кроме самой Тани.
– Троится! – под общий хохот взвизгнула она так обиженно, будто ей заявили, что у неё – два высших образования, а не три, – и тётеньки на моих эфирах тоже беснуются! Это как объяснить?
– С ними ты используешь батарейки, – объяснил Саша Пьющев, её напарник по утреннему эфиру, – впрочем, возможна другая версия. Может быть, эти граждане конвульсируют оттого, что Таня из них изгоняет бесов? Ах, чёрт! Ошибочка. Разве могут быть бесы в тех, кто молится на портреты Сталина и Ивана Грозного? Она ангелов изгоняет!
Рита фыркнула так, что «Вдова Клико», которым наполнился её рот, вышло через нос. Ей дали салфеточку, а затем, исполняя её желание – бокал виски.
– Выпьем за инженерный и бесогонный талант этой рыжей девочки! – разразился тостом главный редактор. Многозначительно поглядев на Риту, прибавил, – ну, и за то, чтоб все были счастливы! И здоровы.
Опорожнив свой бокал, он быстро направился к другой группе празднующих, в которой преобладали дамы. Весёлые журналисты, обступив Риту, мгновенно стали серьёзными и заговорили все разом. А у неё, напротив, улучшилось настроение, потому что виски был суперским. Она молча и снисходительно улыбалась, глядя на лица двадцатипятилетних парней и двадцатилетнюю озабоченную мордашку тридцатилетней Танечки.
– Уезжай, Дроздова, – дал совет Пьющев, велев, как самый бывалый из молодых, остальным заткнуться хоть на минуту, – ещё два года назад я бы тебе твёрдо сказал: забей и не обращай внимания! Но сейчас им уже, похоже, на всё плевать. Ты видишь сама, что и не таких убирают.
– Куда ей ехать-то? – возмутилась Таня, – ты что, дурак? У неё – ни денег, ни связей, ни мировой известности, ни здоровья. Стихи – особый вид творчества, на который за рубежом почти всем плевать, и на раз-два-три её не раскрутишь. Она известной станет только после того, как её посадят! Или убьют.
– Я очень голодная, – заявила Рита, выпив второй бокал, – где мне сесть?
Танечка дала знак метрдотелю, и тот, приблизившись, церемонно проводил Риту к столу, где её изысканно обслужили. Сидя между двумя журналистками, голоса которых были ей хорошо знакомы – Ирой и Олей, и очень мило с ними общаясь, Рита под коньячок скушала бефстроганов, два салата, намешанных из какой-то японской дряни, и умопомрачительный кусок осетра. Она уже запивала соком третий бокал, когда Дмитрий Львович, проходя мимо, остановился с ней поздороваться.