Последняя почка Наполеона

– Когда, днём? – спросил шеф, пробежавшись пальцами по клавиатуре компьютера.

– Можно ночью, но лучше всё-таки днём, наверное.

Из колонок компьютера зазвучал один из шедевров вышеозначенной группы. Танечка опустила глазки. Владимир Викторович, запрокинув голову, рассмеялся. Шеф был спокоен. Дослушав песню про онанирующих попов до последней ноты, включил другую. Убавив громкость, спросил:

– Они будут петь?

– Я думаю, это необязательно. Алексей Алексеевич! Они – очень умные девки!

– Слышу.

– Алёша, выключи ради Бога! – взмолился Владимир Викторович. Шеф выключил. Посмотрел на Таню в упор.

– Ты часто с ними общаешься?

– Да, весьма.

– И за что, по-твоему, можно тут зацепиться?

– Акционизм.

– Насколько развёрнуто?

– Беспредельно. Я ведь вам говорила, что Колокольникова оканчивала философский факультет МГУ. Другие две – тоже с высшим образованием.

– Так их три?

– Их тридцать. Но придут три.

– Я как-то общался с искусствоведом, который очень их понимает, – внезапно поддержал Таню Владимир Викторович, – пожалуй, в ночь со среды на четверг они вполне впишутся – там у нас чего только нет! А вот что касается дня, то тут я бы всё же поостерёгся. Извини, Танечка.

Алексей Алексеевич барабанил пальцами по столу. Наконец, сказал:

– Хорошо, Танюха. Но я хочу сперва переговорить с ними.

– Это уж обязательно, – согласилась Таня и встала, – так я поехала договариваться?

– Постой, – вдруг произнёс шеф встревожившим её голосом, – ты когда выходишь-то у меня?

– Через две недели. А что?

– Да тут у нас Анька Трефилова заболела. Можешь её подменить на следующей неделе днём, с Гонопольским?

– Нет! – завизжала Таня как полоумная и умчалась как угорелая. И не останавливалась до лифта. Да, Гонопольским можно было чёрта напугать до смерти! Только садясь за руль, Таня поняла, что шеф, скорее всего, её разыграл. Уж очень лукавым был его взгляд. Но не возвращаться же было!

Часы показывали одиннадцать сорок. Таня связалась по телефону с Настей.

– Привет! Ты спишь?

– Здравствуйте, я сплю, – ответила Настя голосом, который встревожил Таню ещё сильнее, чем голос шефа десять минут назад, – но пусть это вас нисколько не беспокоит.

Сердце кольнул пугающий холодок.

– Настюха! Ты что, обдолбанная?

– Да, я обдолбанная. Но пусть это вас нисколько не беспокоит.

– Дура! Ты что, кололась?

– Да, я кололась. Но пусть это вас нисколько не беспокоит.

Таня ударила кулаком по рулю.

– Уродка! Овца! Ты что себе позволяешь? Как ты посмела? Я ведь тебе по делу звоню! По важному делу!

– Пусть это вас нисколько не беспокоит, – твердила Настя, – пусть это вас нисколько не беспокоит.

Сбросив звонок, Таня запустила мотор. Нога потянулась к педали газа. Но в тот же миг была опять согнута. Куда ехать-то? На сегодня все планы рухнули! Из-за этой дуры! Рулю досталось опять. Но тут заиграл мобильник. Таня схватила его.

– Алло!

– Да я над тобой прикалывалась, коза, – рассмеялась Настя, – ты повелась? Вот кретинка!

– Да ты сама коза! – задохнулась бешенством Таня, – сегодня что, первое апреля? Почему все надо мной смеются? Тут не до шуток! Дело серьёзнейшее! Ты где?

– Откуда я знаю? Петька, мы где?

Ответ Таня не расслышала. Но его повторила Настя:

– Мы на Садово-Кудринской! Тут какой-то подвал. Приезжай, короче.

– Куда? Твою мать, куда?

– Ну, езжай в ту сторону! Созвонимся.

Сказав так, Настя ушла со связи. Таня поехала. У неё другого выхода не было. Повернув на Новый Арбат, она успокоилась и сказала:

– Веник – не сука!

Глава четырнадцатая

В которой Настя пьёт пиво вместо ликёра

Подвал на Садово-Кудринской Тане, впрочем, понравился. Она даже не знала, что есть ещё такие подвалы. Огромных трудов ей стоило вытащить из него слегка разбуянившуюся Настеньку и оставить там полтора десятка её друзей, желавших поехать с нею. Они все были сплошь с айфонами и в блевотине. Настя также была слегка грязновата. Пришлось её отвезти домой, на Преображенку, и там отмыть, а также переодеть. Под душем она более или менее поняла, чего от неё хотят.

– Мы сейчас поедем с тобой на Кузнецкий мост и купим гитару, – сказала Таня, когда они пили кофе. Настя взглянула на неё дико.

– Гитару? На хрен тебе гитара? Этих гитар у меня – до чёртовой матери, до хера! Выбирай любую.

– А где они?

Вот этот вопрос привёл панк-рокершу в затруднение.

– Хорошо, – сказала она, – поедем и купим, чтоб ты угомонилась. Но только я реально не понимаю, зачем гитара тебе сдалась? Ведь я не особо умею играть на ней. Ты, я вижу, нагромоздила опять какую-то несуразную, утопическую конструкцию! Есть ли в ней хоть один логический элемент?

– Играть буду я. А ты будешь петь. Петь-то ты умеешь?

– Я всё умею.

Поехали на Кузнецкий мост, купили гитару. Танечка выбирала её придирчиво и остановила свой выбор на чешской классике, хоть играть предстояло рок. Она не любила акустические гитары. Также купили семь банок пива. Пока доехали до Таганки, две из них Настя вылакала.

Свернув под низкую арку во двор приземистого кирпичного дома дореволюционной постройки, Таня сразу заметила припаркованный между помойкой и фонарём зелёный «Фольксваген» Верки. Припарковалась поблизости. Верка вышла со скрипкой, Таня – с гитарой, а Настя – с пивом.

– Ты код подъезда-то знаешь? – спросила Таня скрипачку.

– Да. Я ей позвонила. Она сейчас только встала и моет пол.

– А ты ей сказала, что мы к ней зайдём втроём?

– Сказать-то сказала. Она, по-моему, не особо пришла в восторг.

Восьми ещё не было. Но решили не ждать, потому что Пиво просилось из Насти вон, и она уж была готова спустить штаны посреди двора. Войдя, поднялись по лестнице на второй этаж. Дореволюционный дом изнутри казался ещё более старинным и основательным. Любой звук отдавался зловещим эхом.

– Она сказала, будет открыто, – проговорила Верка, нажав на ручку самой невзрачной двери. Действительно, дверь открылась. Три визитёрши увидели коридор трёхкомнатной коммунальной квартиры – очень просторный, очень обшарпанный, очень мрачный. Стройная молодая женщина в джинсах, слегка закатанных, и рубашке драила тряпкой пол, стоя на коленках, задней стороной к двери. Она была босиком. Пальцы её ног пружинисто упирались в паркет, отчего под пятками проступили острые сухожилия. Задняя сторона, обе половинки которой были обтянуты джинсами идеально, двигалась взад-вперёд столь же замечательно. По ней так и хотелось пнуть. Вероятно, Настя так бы и сделала, чтоб пройти в туалет, но Верка вскричала:

– Ритка! Долго мы ещё будем смотреть на твою качающуюся жопу и пятки грязные? Мы для этого к тебе ехали?

Босоногая поломойщица, положив тряпку на пол, встала и повернулась. Очень красивое, хоть и заспанное лицо также не могло похвастаться чистотой – видимо, красавица утирала мокрой рукой хлюпающий носик. Её густые чёрные волосы были страшно растрёпаны. Верка сделала шаг вперёд, замарашка – тоже. Они тепло обнялись и расцеловались, после чего скрипачка представила своих спутниц. Не удостоив их долгим взглядом, Рита толкнула дверь своей комнаты.

– Посидите. Я на одну минуту загляну в ванную.

– И мне тоже надо кое-куда заглянуть на одну минуту! – вскричала Настя, отдав пакет с пивом Верке.

Переступив порог комнаты, музыкантша и журналистка мгновенно поняли, что жильё это – съёмное. Всё здесь было каким-то очень уж нелюбимым, старым – и шкаф, и маленький стол, и диван, и стулья. По диагонали зеркала, висевшего на стене, протянулась трещина. Портрет Верки прилеплен был к шкафу скотчем. На уголке стола лежал ноутбук, включённый в розетку. Он имел риск свалиться ввиду своего очень неудачного расположения на столе, который и не казался устойчивым, и был весь заставлен импортным алкоголем.

Едва девушки уселись, как вошла Рита с вымытыми руками. Ноги её, судя по следам, также были чистыми. Ей на вид было около тридцати. Башка у неё пока что не дёргалась. Поглядев сперва на гитару, приставленную к стене, а затем на скрипку, лежащую на диване, она сказала:

– Ого! Вы что, меня развлекать припёрлись?

– Нет, мы по делу, – провозгласила Настя, также вдруг появившись. Первым, на что упал её взгляд, был стол, ломившийся от бутылок.

– Ух, ты! Сколько коньяка! Сколько рома! Сколько вина! И ликёрчик есть! Я такой ликёрчик очень люблю! Ну, ладно. Давайте, что ли, откроем пиво?

Поскольку три деловые девушки оккупировали диван, Рита опустилась на стул. От пива она решительно отказалась.

– Ну, вот! – расстроилась Верка, – Кто ж его будет пить? Ведь я – за рулём, и Танечка за рулём.

– Но я-то не за рулём, – заметила Настя, хватая банку. Рита, взяв со стола уж почти пустую пачку красного "Винстона", закурила. Три девушки не могли не видеть, что слишком долгое их присутствие нежелательно. Вокалистке группы "Бунтующие малышки" на это было плевать, но Верка и Таня взглянули в глаза друг другу досадливо. Первая говорила взглядом: "Тебе ведь всё это надо, ты и морочься!" Вторая ей отвечала: "Она ведь твоя знакомая! Начинай!" И Верка, задумчиво промурлыкав что-то, спросила:

– Ты что, одна здесь живёшь?

– Пока, к счастью, да, – произнесла Рита с какой-то странной улыбкой, – по крайней мере, сегодня.

– Соседи что, отлучились?

– Да. Кто – в больницу, кто – в крематорий.

– Круто! – возликовала Настя, – когда они вернутся из крематория, сообщи мне об этом. Я замучу с ними художественную акцию под названием "Шашлычок за красным забором"!

Рита вдруг дёрнула головой, будто получив увесистую пощёчину. Зрелище это было не из приятных.

– Ты чем, вообще, занимаешься? – вновь пристала к ней Верка. Допрашиваемая пустила дым к потолку.

– Тебе что, на Арбате об этом не рассказали?

– Нет. Они там все скрытные. Я узнала только, что ты читаешь свои стихи.

– Да я, в принципе, ничем больше не занимаюсь.

– Твои стихи приносят тебе доход? – изумилась Настя, – как интересно! Мне за мои только по башке дают вместо денег!

Рита ещё раз дёрнула головой.

– Не переживай, Настя. Ненависть по отношению к творчеству несравнимо выше и показательнее любви.

– Да нет, как раз ненависть по отношению к творчеству несравнимо ниже и беспредметнее, потому что этот сорт ненависти, в отличие от других, не имеет под собой логики, – возразила Настя, закинув одну ногу на другую, – отсутствие рациональной основы вполне характерно и для любви, но с ней всё гораздо лучше. Любовь берётся из ниоткуда и остаётся самодостаточной. А вот ненависть, упомянутая тобою, проистекает прямо из зависти и питается непосредственно ею. Зависть же не является показателем ничего. Она беспредметна в корне.

– Угу, – промолвила Рита, чуть помолчав, – зависть беспредметна. А эгоизм?

– Эгоизм предметен и объективен. Это – мерило духовных ценностей, признанное Иисусом Христом, Который сказал: «Возлюби ближнего своего, как самого себя»!

– Вот это, на мой взгляд, странно.

– Это не странно. Тут ничего нет странного, потому что инстинкт самосохранения отменить нельзя. С ним надо считаться. Бог так и делает.

Рита стала гасить окурок в стеклянной пепельнице, стоявшей за ноутбуком. Взъерошенная башка её опять дёрнулась.

– Ну а чем душить свою подлость? Любовью к ближнему, абсолютно равной любви к себе? А нет ли другого способа?

– Предложи.

– Вот, например, чувство собственного достоинства – это что такое? Не гордость ли, осуждаемая Евангелием?

– Конечно! – вскричала Настя, – это – великое столкновение, но уже не добра и зла, а реальности и утопии, у которой есть слабый шанс стать реальностью. Я – философ. Поэтому нахожусь над схваткой.

– Это не место философа, – возразила Рита, – это место того, кто интересуется философией. У философа обязательно должна быть концепция.

– Я имела в виду, что именно в данном узком вопросе я нахожусь над схваткой. Что до концепции…

– Дай-ка я угадаю твою концепцию, – перебила Рита, проведя пальцами по глазам, – добро с кулаками. Правильно?

– С языком!

– Добро, лижущее жопу?

Таня не выдержала.

– Настюха, ведь ты сейчас обосрёшься со своим сраным филфаком! К делу, пожалуйста, перейди! Изложи стратегию борьбы с подлостью.

– Танечка, иди в жопу! – вспылила Настя, – любой вопрос про меня переадресовываю тебе. Ведь ты лучше всех про всё знаешь.

– Точно! – с готовностью согласилась Таня, – представимся, для начала. Я – Танечка Шельгенгауэр, журналистка "Лиха Москвы". А эта обкуренная овца – Настя Колокольникова, одна из основательниц арт-группы "Война", солистка панк – группы "Бунтующие малышки".

Рита взяла ещё одну сигарету, щёлкнула зажигалкой. Под её взглядом в упор Верка покраснела и опустила глаза.

– Я ведь много раз объясняла вашему "Лиху", что не даю интервью, – проронила Рита, вытянув ноги, – что вы ещё от меня хотите?

– Скажи, ты что-нибудь слышала про арт-группу "Война"? – не сдавалась Таня.

– Не слышала.

Настя вновь соблаговолила взять слово и объяснила, что упомянутая арт-группа насчитывает полсотни парней и девушек, в основном имеющих отношение к разным видам искусства, и её стиль – уличный протестный акционизм. Привела примеры нескольких акций. Рита, как выяснилось, слыхала об этих акциях и нашла их великолепными. Приходилось ей слышать и о "Малышках".

– Так что хотите вы от меня? – опять спросила она, выпуская дым.

– Уличный протест набирает силу, – снова заговорила Таня, – но недостаточно. Наша радиостанция освещает его довольно активно, и нам хотелось бы иметь больше материала для освещения. Понимаешь?

– Нет.

– Да что непонятного? Даже Верка всё поняла! Более того, включилась в процесс. Она теперь – также участник группы "Война".

Верка умудрилась не только скрыть удивление, но и изобразить на своём лице несвойственную ей важность. Внимательно поглядев на неё, Рита рассмеялась и погасила окурок.

– Верка – участник группы "Война"? Да что ей там делать? Она – скрипачка!

– Ты, как я вижу, не поняла ещё, что такое акционизм, – холодно заметила Настя, – акционизм – это выражение конструктивной идеи через поступок, являющийся пародией в том или ином виде. Ранее эта сфера искусства принадлежала юродивым, скоморохам, клоунам. Так, Василий Блаженный голый входил в собор и бросал в иконы даже не буду говорить, что. Разумеется, этим он не пытался оскорбить Бога, а призывал Его обратить внимание на кровавый кошмар, творящийся на святой Руси. Тогда, пятьсот лет назад, это понимали даже садисты-опричники со своим безумным царём. Никто этого человека пальцем не трогал. А ты попробуй-ка сделать это сейчас, в век политкорректности, гуманизма и интернета! Тебя, как минимум, разорвут!

– Да делать мне больше не хера, – улыбнулась Рита, – и я с трудом представляю голую Верку, бросающуюся говном во имя великой цели! Лучше бы ей на скрипке играть.

– Она у нас ровно этим и занимается! Кстати, Танечка меня навела на эту идею. Вот что она сказала: «Вы недовольны тем, что власть делает из людей дебилов? Вы с этим боретесь с помощью замороженных кур? Но есть другой способ. Когда играл Паганини, дебилы плакали от стыда за то, что они – дебилы!» Ясно тебе?

У Риты ещё раз дёрнулась голова.

– Идея ясна. Но Верка – не Паганини, при всей моей к ней огромной симпатии.

– Ах ты, задница! – оскорбилась Таня, – Верка, играй!

Настя, заметив со стороны скрипачки некоторые сомнения, поспешила открыть футляр. Она подала ей сперва смычок, затем – основной инструмент. Поняв, что нужно играть не только на нём, Верка поднялась со строгим лицом и вытянула из самого сердца скрипки не что иное, как "Чардаш" Винченцо Монти. На третьем такте вступления корчить рожу ей надоело, и она хитренько улыбнулась. Рита не отрывала глаз от её лица, стискивая пальцами зажигалку. Форточка была настежь. Прохожие останавливались и слушали головокружительные пассажи, выхлёстывавшие из маленькой комнаты на втором этаже. Сила живой скрипки в тихом московском дворе была сокрушительна. Метель, казалось, служила ей подголоском. После того, как произведение было сыграно, слушатели на улице ещё некоторое время не расходились.

– А для чего гитару вы притащили? – спросила Рита, когда скрипачка уселась вновь на диван. Настя рассмеялась.

– Танечка, как всегда, кинула в мацу слишком много соли!

– Заткнись, – огрызнулась Танечка, – Рита, мы принесли гитару, чтоб положить некоторые твои стихи на музыку. Они нам нужны в виде песен. У девочек – беда с текстами.

Рита всё продолжала смотреть на Верку. В её глазах не было ни вопроса, ни удивления. В них была лишь злая тоска. Её стон нельзя было не услышать, хоть он звучал из могилы, из полусгнившего уже гроба, стон Лизоньки: "Люди добрые! Ради Бога, пустите ещё разок на свете пожить!"

– У вас, в самом деле, может всё получиться, – признала Рита после безмолвия, длившегося минуту, – но остаётся один вопрос: а дальше-то что?

На этот вопрос ответила Настя.

– А дальше – самое главное. Дальше – смерть. Тебе что, плевать, с какими глазами ты её встретишь?

– А ты – такая же дура? – спросила Рита у Тани. Та улыбнулась.

– Нет, я умнее. Я презираю смерть саму по себе. Впрочем, как и жизнь. У меня к ним подход чисто потребительский. Я стараюсь сделать их интереснее, добавляя здравого смысла к той и к другой.

– А я, – подала тонкий голосок Верка, – дерусь просто потому, что дерусь!

Это прозвучало забавно.

– Как там девчонки? – спросила скрипачку Рита.

– Да ничего. Сонька родила. У Тамарки – двое.

Рита зевнула и поднялась. Все три её гостьи за ней внимательно наблюдали. Она внезапно открыла самую правую дверцу шкафа и извлекла из него дублёнку. Надев её, покрутилась перед разбитым зеркалом, закурила. Потом спросила, глянув из-за плеча:

– Сударыни, как вам эта дублёнка?

– Трудно сказать, – ответила Таня, – в короткой, узкой дублёнке и босиком ты смотришься странно.

– Насколько странно?

– Предельно, – не удержалась Верка, – как дура. И дело вовсе не в том, что эта дублёнка – узкая и короткая.

Рита была вполне удовлетворена ответом. Поставив правую ногу на большой палец, она согнула его об пол, как юная Ума Турман в известном фильме, и затуманила отражение дымом. Настя её для чего-то сфоткала на айфон.

– Все мои стихи – в интернете, – проговорила Рита, взяв сигарету средним и указательным пальцами, – можете делать с ними всё, что заблагорассудится, кроме изменения текстов. Я не даю вам право лишь на одно из моих последних стихотворений.

– И что это за шедевр? – поинтересовалась Таня.

– Он звучит так: "Я – Наполеон. Пошли вон!"

– Это что, название? – уточнила Настя.

– Это стихотворение, сочинённое только что, специально для вас. Интервью для "Лиха Москвы" я дам. Мой номер у Верки есть. Убирайтесь.

– Это невежливо! – запротестовала Верка. Щелчком отправив окурок в форточку, Рита молча сняла дублёнку, повесила её в шкаф, захлопнула дверцу и пошла в душ.

Когда спустя четверть часа она вернулась, неся одежду в руках, трёх девушек не было. По окну хлестал белым полотенцем северный ветер. Часы показывали пятнадцать минут десятого. Запихнув домашние шмотки в шкаф, Рита натянула бельё, колготки, юбку выше колен и вязаный свитер. В одном из ящичков шкафа был целый склад различных таблеток. Выдавив на ладонь по несколько штук из двух упаковок, Рита их проглотила, не запивая. Потом взяла телефон и набрала номер.

– Здравствуй, Марго, – ответил мужчина, – как у тебя дела?

– Игорёк, прости, что я вчера тебе так и не позвонила, – взволнованно проронила Рита, сев на диван и комкая сигаретную пачку, – конечно же, я должна была это сделать! Ведь у тебя есть право на всякое настроение. У меня по причине врачебных рекомендаций такое право отсутствует. Извини меня.

– Ритка, брось! Кто может лишить тебя права на раздражительность? Ты – красивая женщина, избалованная мужским вниманием. Представляю, как тебе опостылели кобелиные взгляды со всех сторон!

– Что ты говоришь?

Тут Рита запнулась. Из её глаз закапали слёзы. Игорь, тем временем, предложил:

– Давай завтра встретимся.

– Завтра? – вскричала Рита, – но почему не сегодня? Я не смогу ждать до завтра! Мне очень хочется тебя видеть. Мне очень нужно кое-что тебе рассказать, пойми!

– Расскажи сейчас, а встретимся завтра. Я ложусь спать, потому что выпил таблетку от головы.

Рита помолчала, размазав по лицу слёзы. Затем промолвила:

– Я сегодня услышала, как играл Паганини. Ты представляешь?

– Нет. И не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ко мне приходила одна скрипачка. Я её знала. Давно. Восемь лет назад. Мы все эти годы с ней не встречались. Тогда она играла, как виртуоз. А теперь она играет, как Сатана. Я не приукрашиваю! Она реально играет, как Сатана!

– Видимо, она не зря потратила эти годы.

– Да. Но благодаря ей мне стало понятно, что я потратила эти годы зря. А также и предыдущие. Моя жизнь прошла зря! Как только она скользнула смычком по струнам, эти четыре слова в меня вонзились, как пули!

Рита больше не плакала. Её голос был твёрд и звонок. Игорь сказал:

– Не переживай. Завтра ты приедешь ко мне, и я тебе объясню, что это не так. А сейчас мне очень хочется спать. До завтра, Марго.

– До свидания, мастер! Я позвоню тебе.

Натянув ботфорты, Рита слегка подкрасила глазки и напомадила рот. Делала она это под песню "Одна звезда на небе голубом", звучавшую из мобильника. Эта песня сдавливала ей горло, но без неё порой было просто не обойтись. Короткая курточка не всегда спасала и от осенних ветров. Но свитер был тёплым, и Рите очень хотелось надеть именно её. Она так и сделала. Через три минуты её высокие каблучки стучали по улице.