Последняя почка Наполеона

Глава одиннадцатая

Без названия

Как можно было там обронить очки? И как можно было о них забыть? И как можно было вспомнить о них теперь лишь, спустя три дня? Без моих очков на моём носу все люди днём слепы. Ночью, конечно, иное дело. Но днём они глядят и не видят. А если видят, то принимают меня за что-то другое. А вот когда я в очках – о, вот тут начинается интересное! Я смотрю сквозь очки на этих людей, они – на меня, и мы понимаем друг друга великолепно. Что они видят? Лицо в очках. А что вижу я? Готовность на что угодно. Тот, кто растерян, легко может свалиться в любую сторону, даже в мерзость. Я ненавижу мерзость! Её носителю непременно надо утереть нос – конечно, если он длинный. Коротконосые исправимы. Все, даже смерть. Смерть легко исправить. Никто этого не делает потому лишь, что смерть – прекрасна. Был бы у неё длинный нос, он был бы утёрт. Что значит – утереть нос? Ведь если утереть слёзы значит просто убрать их напрочь, то почему же утереть нос должно означать другое? Не понимаю. И не пойму. Но я отвлекаюсь. Некоторые глядят на меня с прямым восхищением, некоторые чего-то от меня ждут. И я никогда не обманываю ничьих ожиданий. Ведь во мне нет корысти и властолюбия. Это ложь, что сказано про меня в одной толстой книге. Все это знают, поэтому не стесняются моего присутствия и легко доверяют мне свои тайны. Ещё никто ни разу об этом не пожалел. Но мне без очков нельзя. Да, днём я без них – совсем уж пустое место. Ночью, наоборот, они – два пятна пустоты на мне, и пустоты вовсе не бесполезной. О, рыжий котик! Ты опять здесь, мой милый? Пожалуйста, принеси их мне! Принеси.

Глава двенадцатая

В которой сеньора Франческа встречает чёрного двойника

Следователь беседовал с Веркой в её квартире. Было одиннадцать. Задрав ноги на стул, будто опасаясь какой-то ползучей твари, Верка с заплаканными глазами смотрела на невысокого, энергичного человека, который мерил шагами кухоньку, и курила его "Парламент". Входная дверь была нараспашку. С площадки слышались голоса дактелоскопистов, соседей и полицейских. На следователе был неплохой костюм. Очень неплохой.

– Верочка, при звонке в полицию вы сказали, что дверь была заперта. Вы это сказали?

– Да, дверь была заперта, – повторила Верка, чувствуя себя соскользнувшей с кочки в трясину, сразу сдавившую её грудь. Барахтаться означало приближать смерть. Она это понимала. Следователь кивнул.

– Когда вы это заметили?

– В четверг, вечером.

– Как вы это заметили?

– Позвонила в дверь…

– Простите, я перебью. Зачем вы решили позвонить в дверь? Ваш сосед вас ждал?

– Нет, не ждал. Просто я к нему заходила днём, и мне показалось, что он – в плохом настроении.

– По какой причине он был не весел?

Верка замялась.

– Не помню я.

– Продолжайте.

– Я позвонила в дверь, но он не открыл. Я дёрнула ручку.

– А вы всегда так делаете, если нет реакции на звонок?

– Я даже не знаю… Видимо, иногда. У меня бывают непроизвольные жесты.

– Движения.

– Да, движения.

– Понимаю. Вы, как все творческие натуры, чуть-чуть витаете в облаках.

Верка не обрадовалась подсказке. Теперь у неё было ощущение, что её почесали за ушком, как поросёнка, который под занесённым над ним ножом слегка беспокоится, ухудшая качество сала. Раздавливая окурок в отцовской пепельнице, она промолвила:

– Да.

Её собеседник остановился. Чуть постояв, присел напротив неё.

– Скажите, пожалуйста, сколько раз вы с того момента трогали дверь квартиры Крупнова?

– Только один. Час назад, при Алёне Игоревне. Видите ли, я четыре дня была у подруги.

– Когда уехали?

– В четверг вечером.

– В четверг вечером? Позвонили, значит, к соседу, дёрнули дверь и до понедельника отлучились? Так?

– Так.

– Позвольте спросить, зачем вы к нему заходили днём в тот самый четверг?

– Ну, он решил измерить мне сахар.

– Измерить что?

– Сахар крови. Ведь у него, как у диабетика, был глюкометр. Это такой приборчик для измерения уровня сахара крови. Я выходила, и Владимир Евгеньевич выходил. Мы с ним поздоровались, и он вдруг мне сказал: "Ты, Верочка, похудела! Не диабет ли это? Давай измерим твой сахар!"

– При диабете разве худеют?

– Не знаю я! – разозлилась Верка, – я вам рассказываю, что было. Мы с ним зашли к нему, он включил приборчик, палец мне проколол, взял кровь на полоску и …

Тут Верка запнулась вдруг. На её лице возникла тревожная озадаченность. Следователь внимательно наблюдал за нею.

– И что? Что произошло дальше?

– Дальше-то? Результат оказался вполне нормальным, – заговорила Верка гораздо медленнее, как будто пытаясь собраться с мыслями, – он велел мне остаться в комнате и пошёл на кухню выбросить тест-полоску. Потом вернулся и попросил меня поиграть на скрипке. Я поиграла.

– И? – прервал следователь затянувшееся молчание.

– И пошла. Можно я возьму ещё одну сигарету?

– Вы же не курите, это видно, – с отеческим огорчением сказал сыщик, – выпейте лучше стакан вина. Оно стоит слева от вас. Открыть вам его?

– Вам что, сигарету жалко?

Чиновник дал прикурить, щёлкнув дорогой зажигалкой. Закурил сам. Чувствуя себя идиоткой под его взглядом, который был скорее задумчивым, нежели ироничным, Верка давилась дымом и кашляла.

– Что вы смотрите?

– Извините, если я вас смущаю. Часто он вас просил поиграть на скрипке?

– Не очень. Но иногда просил.

– А вы разве не спешили? Ну, в четверг днём?

– Я спешила, – опять впадая в рассеянность, проронила Верка, – но дядя Вова очень хотел, чтоб я поиграла. Он вёл себя крайне странно. И эта кошка…

– Рыжая?

– Да. Он, вроде бы, утром её поймал, по словам соседки, но я её не заметила у него в квартире. Значит, она на кухне была. Да, видимо. Дверь на кухню была закрыта. Он хлопал ею, когда ходил выбрасывать тест-полоску. А на площадку он вышел в тапочках!

– Получается, что он вышел только затем, чтобы пригласить вас к себе? Или он направлялся к мусоропроводу?

– Нет, он вышел без мусора.

Следователь зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Он относился ко мне, как к дочери, – поспешила Верка пресечь вопрос, который, по её ощущению, неизбежно должен был прозвучать, – он очень гордился мной и хотел, чтоб я достигла высот. Мы просто общались! Вы понимаете?

– Понимаю.

Тут следователя позвали с площадки.

– Спасибо, Верочка, – сказал он, погасив окурок и поднимаясь, – мы ещё, несомненно, встретимся с вами для официального разговора. Сейчас у вас возьмут отпечатки пальцев, и нам останется только пожелать вам спокойной ночи. Я вам, впрочем, советую ещё некоторое время пожить у вашей подруги.

Верка также вскочила.

– Зачем нужны мои отпечатки пальцев?

– Ну, как зачем? Затем, чтобы отличить их от отпечатков убийцы, если, конечно, он таковые наоставлял.

– Да это смешно! – взвыла Верка так, будто ей предстояла встреча не с дактелоскопистом, а с палачом, – бандиты не идиоты – ляпать свои отпечатки пальцев около трупа! Я ведь вам объяснила, кто ему угрожал! И это вам каждый здесь подтвердит!

– Успокойтесь, Верочка. Я ведь вас не учу на скрипке играть. И вы меня не учите моей работе. Через полчаса к вам зайдёт дактелоскопист.

Через полтора часа Верка, тщательно отмыв пальцы от чёрной дряни, которую на них нанесли для снятия отпечатков, летела по ночным улицам на своём «Фольксвагене Поло». Тот, к счастью, легко завёлся, хотя четыре дня простоял при температуре ниже нуля со слабым аккумулятором. На переднем сиденье лежала скрипка, на заднем – сумка с вещами. Верка решила прожить у Тани как можно дольше, о чём ей и сообщила по телефону, затормозив перед светофором при съезде с набережной на Третье транспортное кольцо.

– Что, труп обнаружили? – догадалась Таня. Голос её был сонным.

– Да, обнаружили. Через полчаса я приеду.

– Тебе поесть приготовить?

– Нет! Я теперь неделю не буду жрать! И не говори мне про это!

Не через полчаса приехала Верка, а через час – её на Большой Черкизовской штрафанули за превышение скорости, и минут пятнадцать она пыталась найти место для парковки около дома. Таня, дожидаясь её, успела опять уснуть. Поэтому была зла. Впустив Верку, она опять завалилась. Верка включила свет, села на диван около неё и всё рассказала, начав с Арбата и кончив взятием отпечатков пальцев.

– Что было причиной смерти? – спросила Таня, глядя на потолок, – большая кровопотеря?

– Видимо, да.

– Да что значит – видимо? Точно ты не могла узнать? Ты ведь целый час со следователем болтала!

– Болтала? – взбесилась Верка, – да это ты здесь болтала своими сиськами, когда твой бойфренд … тебя раком! А я там взвешивала каждое своё слово, чтоб это всё не было повешено на меня! И какая разница, твою мать, что было причиной смерти? Ты бы лучше задумалась, почему оказалась открыта дверь! Ведь я же её запирала, ты сама видела!

– А ты помнишь, как эта дверь запирается изнутри? Ключом?

– Не ключом. Вертушкой.

– И что тебе непонятно? Когда ты дверь запирала, убийца был ещё там, в квартире. Потом он дверь открыл и ушёл.

Верка содрогнулась.

– О, Боже! Когда мы пили с тобой вино, он был ещё там, в квартире? Ты так считаешь?

– А как ещё тут можно считать? Объясни мне, как?

– Танечка! Ведь когда ты подошла к двери, она была приоткрыта! Это чем объяснить?

– Откуда я знаю? Видимо, в процессе борьбы Крупнов дотянулся до дверной ручки, дёрнул её, и дверь приоткрылась. Убийца не обратил на это внимание.

– А зачем он потом звонил тебе на мобильник?

– Верка, ты дура? Что ты ко мне пристала? Если тебе не спится – иди посиди на кухне, а мне на психику не дави! Уже третий час!

– Сначала ответь: зачем он звонил тебе на мобильник?

– Верка, ты идиотка? Я знаю столько же, сколько ты!

– Нет. Я знаю больше.

Таня скосила глаза на Верку. Та неподвижно сидела спиной к окну. За ним притаилась ночь – мерцающая, безмолвная. Ноги Тани сами собой втянулись под одеяло.

– Отлично. И что ты знаешь?

– Я знаю всё.

– Что именно?

– Всё! Знаю, кто убил.

– Ну, и кто убил?

Верка огляделась по сторонам и тихо сказала:

– Чёрт!

– Отлично, я так и думала. А теперь либо ложись спать, либо убирайся к себе домой и спи с чёртом! Он тебя ждёт.

– Таня! – сорвалась Верка почти на крик, – согласно легенде про Паганини, он, когда ему нужно было что-то обсудить с чёртом, надрезал себе руку и давал кровь слизывать кошке! Потом играл ей двадцать четвёртый каприс. Кошка убегала, и приходил Сатана!

Таня улыбнулась, откинула одеяло с ног.

– А ну, наклонись! Я тебе сейчас кое-что скажу.

Верка наклонилась, взмахивая ресничками. Подняв ногу, Таня дала ей пяткой по лбу и крикнула:

– Дура! Рыжая кошка-то здесь при чём? Ведь твой Паганини наверняка использовал чёрную!

– Неизвестно! – с горячностью возразила скрипачка, потерев лоб, – я сама рассказывала Крупнову эту легенду!

– И он, конечно, сразу решил её воплотить?

– Сопоставь все факты! Он ловит кошку, заманивает меня к себе, получает капельку моей крови, идёт на кухню, где за закрытой дверью кошка сидит, опять подходит ко мне и просит меня исполнить двадцать четвёртый каприс! Окно на кухне было открыто – я чувствовала сквозняк, когда он открывал дверь. Безусловно, кошка в это окно и выскочила! Потом мы с тобой находим Крупнова мёртвым, без носа, и я начинаю вдруг играть так, как раньше не получалось. Меня сегодня в театре чуть не отшлёпали! Я играла не как цыганка, а как маэстро. У меня – роль цыганки. Я в эту роль не вошла, пока Вероника не начала меня щекотать!

– Щекотать?

– Вот так!

И Верка пощекотала Танину пятку. Таня, отдёрнув ногу, задумалась.

– Ты больная, – проговорила она через две минуты, – кошка разбилась бы, прыгнув с пятого этажа!

– Кто тебе сказал, что она полетела вниз?

– Ты что имеешь в виду? Что он продал дьяволу твою душу? Или свою?

– Конечно, свою! Ведь дьявол забрал её.

– Но кровь-то была твоя!

Верка не смутилась.

– Какая разница? Моя кровь нужна была для того, чтоб дьявол пришёл! Когда он пришёл, Крупнов с ним договорился.

– Вот сумасшедший дом-то! О чём?

– Да о том, чтоб я всех ошеломила, как Паганини! Ведь Владимир Евгеньевич очень сильно меня любил! Меня это обожание тяготило, но у него никого, кроме меня, не было. Он мной жил. Он прекрасно знал, о чём я мечтаю. И он решил заплатить за эту мою мечту самым драгоценным, что есть у каждого человека – своей душой!

Верка прослезилась.

– При чём здесь нос? – заорала Таня.

– Этого я не знаю. Но всё, по-моему, ясно!

– Так ты не знаешь? Или тебе всё ясно?

Верка презрительно промолчала. Достав платочек, она утёрла им нос.

– Дай-ка мне планшет, – попросила Таня. Планшет был подан, после чего была вынута из футляра скрипка. Тонкие пальцы стиснули её так, будто на неё кто-то покушался. Большие заплаканные глаза разглядывали её, как в последний раз. Длинный нос с горбинкой жалобно хлюпал. Таня, тем временем, зашла в Яндекс и пробегала глазами сотни страниц информации, интересовавшей её. Глаза у неё слипались, но она твёрдо решила не засыпать в состоянии полуидиотизма, в которое погрузила её скрипачка.

– Сделай мне кофе, – распорядилась Таня, поняв, что работы предстоит много. С гордо задранным носом Верка ушла на кухню и начала там чем-то греметь. Минут через десять она вручила Тане чашечку кофе с торчащей из неё ложечкой.

– Что ещё, мадам?

– Заткнитесь, мадемуазель, – отозвалась Таня, не отрывая глаз от планшета. Верка обиженно потянулась опять к футляру, который лежал, раскрытый, на стуле. Но не успела она прикоснуться к скрипке, как Таня вдруг задала вопрос:

– Слушай, кто такая Франческа Кьянти?

Так и не вынув скрипку, Верка уселась.

– Франческа Кьянти из Генуи? Очень знатная дама, любовница Паганини. Она иногда переодевалась мальчиком и ходила с ним по злачным местам. А что?

– Она была сильно глупая?

– Я с ней в шахматы не играла! Что ты нарыла? Давай, читай!

Танечка прочла:

– "Сеньора Франческа Кьянти вот так описывает один из случаев встречи великого Паганини с дьяволом. Это произошло в Милане. Маэстро, сидя в трактире, слегка порезал руку ножом и дал облизать её чёрной кошке. Потом он сказал этой самой кошке: "Всё, ступай к чёрту да передай, что я по нему соскучился!" Проронив такие слова, великий скрипач разразился хохотом, от которого волосы встали дыбом у всех, кто сидел в трактире, а было их больше ста. Но кошка не уходила. Тогда сеньор Паганини взял свою скрипку и заиграл. Кошка завизжала и убежала. Тут же в трактир вошёл человек, довольно похожий на Паганини, одетый в чёрное. Виртуоз поднялся ему навстречу, и они вышли. Все собутыльники скрипача застыли от ужаса. Их ушей достиг затихающий скрип колёс и топот копыт. А произошло это в полночь!"

Закончив чтение, Танечка поглядела на Верку, сидевшую на краю дивана. Та деловито кивала – а я, мол, что говорила?

– Вот видишь! – сказала Танечка, – кошка-то была чёрная, а не рыжая!

– Ну и что? – не сдалась скрипачка, – это всё глупые суеверия насчёт чёрных кошек! Будь кошка рыжая, Сатана всё равно пришёл бы. Кошка есть кошка! Цвет шерсти кошки определяется не степенью её близости с нечистью, а наличием у неё тех или иных генов.

– Возможно. А вот послушай ещё.

Сделав глоток кофе, Таня прочла мяукающим фальцетом:

– "Кошки, и особенно чёрные, знают путь в такие места, откуда другим существам, даже если те случайно вдруг там окажутся, нет возврата! Так, одна молодая крестьянка из Пуату проколола ногу железкой и закричала на свою кошку, которая стала слизывать с пола кровь: "Пошла! Пошла к дьяволу!" Кошка сразу исчезла и появилась лишь через трое суток. С того-то дня молодую женщину будто бы подменили. Она вдруг сделалась чрезвычайно смешлива и озорна. Муж стал её бить, да вскоре и умер от непонятной болезни. Были за ней замечены и другие случаи колдовства. В июне 1464 года она была после пыток, которые подтвердили её связь с дьяволом, приговорена к сожжению на костре церковным судом города Лиона. Вместе с хозяйкой сожгли и кошку."

– Видишь, здесь сказано: "И особенно чёрные", а не "только чёрные"! – наставительно подняла палец Верка, – и кстати, цвет данной кошки не уточняется. Это кто писал?

– Густав Фейербах, известный исследователь сношений человека с дьяволом. Годы жизни… Впрочем, плевать.

Таня отложила планшет и допила кофе, глядя на Верку. Та, судя по лицу, строила в уме некую конструкцию.

– Кошка позвала к Паганини чёрта в каком году? – спросила она, – не помнишь?

– А раньше ты не могла спросить? По-моему, в тысяча восемьсот тридцать девятом.

– За год до смерти? – потёрла Верка лоб пальцами, – интересно! Он уже был банкротом и тяжело болел.

– Паганини?

– Да. По-моему, у Франчески Кьянти был от него ребёнок.

Вспомнив об этом, Верка задумалась ещё глубже.

– Ребёнок-то здесь при чём? – не поняла Таня.

– Ребёнок?

– Да.

Ответ прозвучал не сразу. Он показался Танечке весьма странным, даже загадочным.

– У него был сын от Антонии. От Франчески тоже что-то такое было. Кажется, дочка. Однажды великий польский скрипач Липинский, который много слышал о Паганини, но не встречался с ним, написал про него статью. Статья содержала вызов на музыкальное состязание. Паганини ответил, что он готов. Местом состязания был назначен Парижский оперный театр. Первым по жребию должен был играть Паганини. После того, как он выступил, пан Липинский вышел на сцену и произнёс, обращаясь к десятитысячной публике: "Извините, дамы и господа! Я играть не буду.»

– А Паганини играл на одной струне?

– Нет, на четырёх. Это был совсем другой случай.

Таня вздохнула и повторила вопрос:

– Ребёнок-то здесь при чём?

– Ни при чём.

– Я тоже так думаю, – пробубнила радиожурналистка, зевая, – всё это бред! Тяжёлый, патологический. Доказательств – ноль, одни только домыслы и легенды. Играешь ты изумительно. Только это – заслуга не Сатаны, а Гнесинки. То, что ты внезапно стала играть ещё виртуознее, также имеет рациональное объяснение. Я полгода водила машину так, что все ужасались. А потом как-то утром села за руль, ни о чём не думая, и поехала хорошо. С тех пор так и езжу. Произошёл глобальный прорыв, созревший на уровне подсознания.

– Да, возможно, – рассеянно согласилась Верка, бросая взгляд за окно, которое отливало светом ночного города, – и такое случается иногда.

Поднявшись, она стала раздеваться.

– Верка, признай – это очень странно, что чёрт пришёл не к тебе, – прибавила Танечка, продолжая смотреть на её лицо.

– Чёрт пришёл к тому, кто его позвал, – сказала скрипачка, снимая джинсы, – он – не собака, чтоб нюхать кровь и тупо искать носителя этой крови! Подобное представление о нём – глупость, основанная на средневековых легендах. Он и без всякой крови пришёл бы, как Бог приходит без заклинаний в виде молитв, а по зову сердца.

Танечке было странно такое слышать от легкомысленной Верки, десять минут назад твердившей совсем другое. Побросав вещи свои на стул и погасив свет, скрипачка пристроилась на краю дивана. Таня накрыла её краем одеяла. Синь фонарей надвинулась на окно, как что-то живое, скучающее, продрогшее. Город в предутренней тишине, которая нарушалась лишь отдалённым шумом редких машин, казался погруженным в сон навеки.

Глава тринадцатая

В которой Веник – не сука

Недолго Верка спала. В шесть часов утра её разбудил мобильник. Было ещё темно. Телефон звонил и ёрзал вибратором на полу, около дивана. Очень туманно осознавая, что происходит, Верка вскочила, взяла его. Зачем-то уселась на пол.

– Алло!

Голосок спросонья прозвучал хрипло, визгливо. Выразив недовольство посредством стона, Таня перевернулась на другой бок, надвинула одеяло на ухо.

– Это Вера? – спросил под какой-то шорох – видимо, от усталого раздевания, женский голос.

– Да!

Визгливость исчезла, а хрипота осталась. Верка прокашлялась.

– Это Рита.

– Рита?

– Ну, да. Ты меня искала. Портрет оставила. Чего хочешь?

Верка догадывалась, что ей бы надо срочно проснуться, вытряхнуть из башки туман, да как его вытряхнешь? Он застрял! Проклятая голова! Где мысли? А ведь нельзя молчать! И мямлить нельзя, она бросит трубку!

– Рита, привет!

Хотела спросить, как жизнь, но сообразила, что это будет кошмарно глупо. Рита ждала. И Верка протараторила:

– Риточка, у меня к тебе дело! Ужасно важное, очень срочное!

– Говори.

А что говорить? Толкнула в бок Таню. Та уж приподнималась, что-то не то мыча, не то бормоча. В любом случае, толку от неё сейчас было мало. Рита прикуривала.

– Я что, тебя разбудила? Давай попозже перезвоню.

– Нет, я не спала! – всполошилась Верка, щипая Таню, чтоб та быстрее проснулась, – я просто ноты смотрела!

– Ясно. Как, вообще, дела у тебя?

– Нормально! А у тебя?

– Тоже ничего. Я только пришла домой.

– Ты что, по ночам работаешь?

– Да, иногда случается и такое. Ты извини, что я в шесть утра тебе позвонила. Просто мне очень хочется спать. Сейчас поболтаю с тобой и лягу. Ты ещё в театре играешь? Или ушла?

– Нет, я не ушла! Привет тебе от девчонок.

– Аньку я видела. А ты замуж вышла?

– Не вышла.

Этот ответ Риту почему-то развеселил.

– Ясно всё с тобой. Так чего ты хочешь от меня, Верка?

Верка решила предложить встретиться. Ничего другого выдумать не смогла. Рита неожиданно согласилась встретиться с нею, но не в кафе.

– Ты можешь сегодня ко мне заехать? – спросила она.

– Да! Где ты живёшь?

– На Верхней Радищевской.

– На Таганке?

Рита назвала точный адрес. Верка его запомнила – голова у неё вполне уже прояснилась.

– Но только вечером, – попросила Рита, – я хочу выспаться. Часов в восемь.

На том и договорились.

– Я была очень рада слышать тебя, – заверила Рита, – давай, до встречи!

Записав адрес и положив телефон на прежнее место, Верка легла. Она вновь пыталась собраться с мыслями, но уже по другому поводу. Звонок Риты и очень даже благоприятный итог разговора с ней наполнили её таким ликованием, будто эта самая Рита, с которой они когда-то были едва знакомы, могла её осчастливить. А ведь она и Тане-то не особо была нужна – та совсем не верила, что с ней можно будет о чём-то договориться. Что за восторг? Таня, между тем, уже тормошила Верку, требуя разъяснения.

– Я поеду вечером к ней домой, – отозвалась Верка, закрыв глаза, – продумай план разговора. Я заморачиваться не буду.

– А чем она занимается?

– Без понятия. Знаю только, что она пишет стихи.

– Стихи?

– Да. Читает их на Арбате, когда нажрётся. Там ведь полно таких полоумных! Она и раньше писала. Светка, я помню, что-то читала нам из её стихов. Стихи, кстати, классные.

Танечка попыталась выяснить, на какую тему стихи, но Верка перевернулась на другой бок.

– Ничего не помню! Я хочу спать. Пошла вон отсюда!

Недолго поразмышляв, Таня перелезла через скрипачку и побежала в санузел. Там, заткнув ванну пробкой, пустила воду температуры чуть ниже комнатной. Нужно было взбодриться – день предстоял, судя по всему, непростой. Пока ванна наполнялась, Таня приготовила кофеёк, зашла в интернет и легко нашла стихи Риты, выложенные на нескольких сайтах. Прочитав пару стихотворений, она запрыгала от восторга. Да, это было именно то, что нужно! Кофе почти остыл. Выпив его залпом, радиожурналистка сняла халатик, и, зажав рот ладонью, чтобы не заорать, погрузилась в ванну.

В восемь утра она разбудила Верку. Для этого ей пришлось прибегнуть к таким чудовищным пыткам, что под одной угрозой их применения кто угодно сознался бы в чём угодно. Но Верка только сопела и иногда вяло отбивалась. Наконец, Таня, лишив её одеяла, открыла форточку. Через полминуты Верка вскочила и с недовольным лицом пошла согреваться в душ. За столом она, давясь манной кашей, спросила Таню, что та придумала.

– Мы пойдём к ней вместе, – сказала Таня, – Ты, я и Настя.

Верка непонимающе распустила кашу по подбородку.

– Настя? Какая Настя?

– Ну, Колокольникова. Панк-рокерша.

– Ты в уме?

– В уме. Жри скорее, у меня мало времени!

На том беседа и кончилась. Надевая куртки, уговорились встретиться в восемь вечера на Таганке, около дома Риты. Потом отправились каждая по своим делам: Верка на «Фольксвагене» – репетировать, Таня на «Мини Купере» – разговаривать с Веником. Это было прозвище шефа, главреда радиостанции. Из курьерской Таня ещё вчера решила уволиться. Никаких процедур для этого выполнять не требовалось, долгов на ней не висело. Даже звонить, чтобы сообщить о своём решении, было необязательно.

На дорогу пришлось потратить более часа. Новый Арбат пятнадцать минут вообще стоял. Свернув, наконец, к офисной высотке, где помещалось "Лихо Москвы", Таня так вздохнула, что по всему салону прошуршал ветер. Мест на парковке было немного. Припарковав малыша рядом с «Мерседесом» S-класса, с другой стороны которого стоял джип «Тойота Ленд-Круизер», Таня вышла и посмотрела на номера двух этих громадин недобрым взглядом. Охрана на первом этаже подтвердила ей – да, он самый, приехал в десять. Двое коллег – Ира и Антон, курившие на четырнадцатом, у лифта, крепко её потискали.

– Что здесь делает Жирик? – осведомилась она, снимая перчатки.

– Так он у нас в "Развороте" был, – объяснил Антон, – ох, мы его потрепали! Он чуть не бросился на меня, когда я его спросил, какого он … вылечил геморрой в Швейцарии, если думает, что Европа от нас отстала по технологиям.

Разворотом именовалась главная передача утреннего эфира, с двумя ведущими.

– А ты к шефу? – спросила Ира.

– Да, к шефу.

– Но он сейчас у него!

– Всё равно войду.

– Пусть войдёт, – одобрил Антон, – по-моему, шефа пора спасать. А спасать от Жирика – дело Таньки. Он на неё всегда тёк слюной.

– Уж лучше бы брызгал, как на всех остальных, – с досадой сказала Таня, возобновляя путь.

– Танюшка, у нас с тобой через две недели прямой эфир с министром Внутренних дел, – напомнила Ира, – а может быть, у тебя одной. Мне сегодня снилось, что я рожаю!

– Я думаю, что к тебе министр очень охотно приедет для интервью именно в роддом, – заметил Антон, – потому, что Таньку туда совершенно точно не впустят, даже с редакционным заданием.

Таня расхохоталась, и, завернув в коридор, бесстрашно зацокала к кабинету руководителя самой наглой, разнузданной и лихой гоп-компании всех времён и народов, как охарактеризовал однажды "Лихо Москвы" скандальный политик, который сейчас сидел в этом кабинете. На полпути её повстречал Сергей Александрович, выходивший из первой студии. Он вытаскивал из карманов табак и трубку.

– Вот это да! Танюшка, привет! Куда направляешься?

– Да я к Алексею Алексеевичу иду, Сергей Александрович.

– А ты знаешь, кто у него?

– Да, мне доложили.

– Тогда – желаю удачи!

– А вы не желаете мне составить компанию?

– Нет, Танюша, – решительно замахал усами самый интеллигентный и эрудированный ведущий диапазона, – тореадор работает без помощников, даже если он ездит на "Мини Купере".

– "Мини Купер" – отличный автомобиль, Сергей Александрович!

– Разумеется. Для отличных девочек. Таня, слушай! Тут у меня один интересный проект с тобой намечается… Но – потом, потом!

Набивая трубку, зам главного редактора по редакционной политике поспешил в гостевую комнату, где его кто-то ждал.

Перед кабинетом главреда стояли два молодца в костюмах. Это были охранники гостя шефа. Задержав Таню, они велели ей вывернуть карманы и раскрыть сумочку. После этого пропустили. Шеф, сидя за столом, просматривал в интернете свежую прессу. Гость, судя по всему, ему надоел. А тот, примостившись на подлокотнике кресла, топал ногой, взмахивал руками и тараторил:

– Да ты меня целый год не звал на эфир! Целый год! А спрашивается, за что? Да только за то, что я какую-то бабу из жёлтой прессы – заметь, из жёлтой, нежно взял за руку и поговорил с нею так, как она того и заслуживала! Ты что, обалдел? А если бы я какую-нибудь твою журналистку – ну, там, Ксению Ларину или Танечку Шельгенгауэр мягко подержал за рукав? Пять лет бы не звал?

– Да в морду ты получил бы, Владимир Вольфович, – отозвался шеф, взглянув сквозь очки на Таню, которая закрывала за собой дверь, – а вы почему без стука вошли, Татьяна Владимировна? Должно быть, срочное дело? Секретное, я надеюсь?

– Первостепенной секретности, Алексей Алексеевич, – пропищала Таня, одарив гостя улыбкой до зубов мудрости, – у меня вскочил на заднице прыщик! Вы не посмотрите?

Государственный муж вскипел возмущением:

– Вот они, либерасты! Западная тусня! Пятая колонна! Враги, предатели Родины! Мне её нельзя даже за руку подержать, а своему шефу она пришла показывать задницу! Где они, ваши принципы? Друзьям – всё, остальным – закон? Это – главный принцип? Снимай штаны, я тоже буду смотреть! Или дай за ножку хоть подержу…

С этими словами политик протянул к Тане руки. Она шутливо стукнула его сумочкой.

– Ну вас к чёрту, Владимир Вольфович! Я на вас серьёзно обиделась!

– На меня? Ты что, Танюха, свихнулась? Как на меня можно обижаться? Я ведь тебя люблю, как родную дочь!

– Да нет, вы меня уж любите лучше как внучку! Внучек, я знаю, сильнее любят. И за ноги не хватают! Это уж было бы совсем нечто.

Политик встал.

– Хамка ты! Да ладно уж, ухожу! Секретничайте, плетите свои интриги против России. Только скажи, на что ты обиделась-то? Серьёзно!

– Слышала я, что вы на меня наябедничали в Кремле, – ответила Таня, садясь на стул, – сказали чуть ли не Путину, что я – сука и проститутка. Ещё в Госдуме орали, что меня надо сдать в сумасшедший дом и там придушить подушкой.

– Так я любя! Танечка, любя! Да и разозлила ты меня сильно. Сама несла про меня невесть что в эфире! Забыла?

– Владимир Вольфович! С вами даже в России тесно, а в этом маленьком кабинете вовсе не развернуться! Устала я! Голова болит! Зуб болит! Хочу спать! Тампон переполнился! Иди к чёрту!

Против такого натиска самый яростный патриот России не устоял, исчез за одну секунду. Таня и Алексей Алексеевич ожидали, что его крики будут звучать какое-то время из коридора, однако этого не случилось. Зато случилось другое. Дверь вдруг опять открылась, и в кабинет просунулась голова ещё одной журналистки, Карины Коршуновой.

– Как раз именно тебя мне здесь сейчас только и не хватает! – воскликнул шеф, – что тебе?

– Я очень прошу меня извинить, Алексей Алексеевич, что врываюсь, но просто Жирик тут сейчас так промчался по коридору, что мы подумали – не довел ли он вас, Боже упаси, до самоубийства?

– Уж если это не удалось тебе до сих пор, за Жирика можешь не опасаться, – холодно отчеканил шеф. Голова исчезла, и дверь закрылась. Но ненадолго. Как только Таня открыла рот, чтобы изложить суть своего дела, в кабинет вошёл зам главного редактора по информационной политике, Добродушный Владимир Викторович. Ответив на вопросительный взгляд начальника неопределённым жестом, он поздоровался с Таней и, сев на стул, закурил. Танечке пришлось говорить при нём. И вот что она сказала:

– Алексей Алексеевич! Я берусь раскрутить на длинное интервью бывшую любовницу Хордаковского, Маргариту Дроздову. Помогут мне в этом девочки из панк-группы "Бунтующие малышки". Без них – никак! Мы сможем им после этого предоставить час эфирного времени?