Последняя почка Наполеона

Глава восемнадцатая

В которой Рита ищет реальность

Проснувшись довольно рано, – в десять часов, Рита с удивлением обнаружила, что диван ей принадлежит безраздельно. Сперва её это осчастливило, и она попыталась опять уснуть. Но внезапно в сердце вкралась тревога: где эти дуры? На кухне их точно не было. Вскочив, Рита выбежала из комнаты. Подойдя к санузлу, потянула дверь. Та не поддалась. Приложив к ней ухо, Рита услышала быстрый шёпот – настолько быстрый, что слов в нём было не разобрать, кроме одного. Это было слово "рояль". Оно прозвучало несколько раз. К шёпоту примешивалось хихиканье с двух сторон. Был слышен также и плеск. Разозлившись, Рита ударила в дверь коленом. Все звуки оборвались. За дверью повисла мёртвая тишина. Было ощущение, что две сплетницы утопились. Рита ударила ещё раз.

– Кто там? – раздался голосок Танечки.

– Открывайте, суки! Я вас убью!

Щёлкнул шпингалет. Дверь открылась. Голая Верка лежала в ванне, выставив из воды взлохмаченную башку и обе коленки. Рыжая дрянь сидела на бортике. У обеих рожи были порозовевшие, глупые.

– Как вы смеете тут меня обсуждать? – заорала Рита, топнув ногой, – вы что, идиотки?

– Но это было смешно! – возразила Танечка.

– Если это было смешно, давайте смеяться вместе! Что вы, как крысы, засели тут?

– Ты спала, – пожала плечами Верка, – мы не хотели тебя будить! Так ты их застала, да? На рояле?

По всему телу Риты прополз колючий озноб. Она попыталась утопить Верку, однако Таня ей не позволила. Вероятно, скрипачка стала ей дорога. Это почему-то было обидно. Расплакавшись, Рита ушла на кухню. Села курить. Верка к ней опять пристала из ванной. Её интересовало, почему Рита в Сокольниках что-нибудь не надела или не обмоталась какой-нибудь простынёй.

– Потому, что я – не воровка! – крикнула в ответ Рита, заплакав ещё обильнее. Таня вскоре к ней подлизалась, и они начали завтракать. Было сожрано всё, что им удалось обнаружить – ночные подвиги истощили энергетические ресурсы их организмов. Верка, тем временем, надевала свой самый лучший костюмчик и делала макияж, веселя подруг рассказом про театр. Она уехала не позавтракав, потому что очень спешила. Ей в этот день предстояло много великих дел – репетиция, встреча с руководителем «Виртуозов Москвы», замена масла в «Фольксвагене» и концерт в Центральном доме актёра. Рита и Таня, утолив голод только отчасти, отправились в "Пилигрим". Работал он круглосуточно. Для поездки Рите пришлось напялить Танины Джинсы. Они ей были малость широковаты в бёдрах и талии, но она решила не придавать этому значения. Не на свадьбу ведь отправлялись!

Доехали с ветерком. Только на Тверской был пятиминутный затор.

– Я знаю, что это ты меня продал, сволочь, – сказала Рита бывшему офицеру госбезопасности, обязанностью которого было открывать дверь между вестибюлем и залом.

– Чтобы продать, сначала надо купить, – блеснул остроумием и фарфоровыми зубами несостоявшийся Штирлиц, – а я бы вас не купил и за три копейки!

Хотела Рита фарфор расколотить вдребезги, но её удержала Танечка. Зал был, можно сказать, пустым. Барменша – не Вика, выслушав просьбу передать вещи, дала довольно странный ответ:

– А они вон там!

И повела глазками в сторону. Отследив направление её взгляда, Рита и Таня, словно по уговору, произнесли вполголоса одну фразу. Да, госпожа Шарова им улыбалась, сидя за столиком, но она улыбалась им и вчера!

– Ах, мать твою драть! – прошептала Таня, – ну её в пень! Хер с ними, с вещами! Пошли от греха подальше!

Рита упёрлась.

– Нет, подойдём! Здесь эта кикимора пистолетом махать не будет. Тебе не жалко «Самсунга Гелэкси», что ли?

Супермодель призывно махала ручкой. Рита и Таня к ней подошли. Она пила кофе. На ней был брючный костюмчик. Её лицо выражало огромное сожаление. С него можно было писать икону.

– Садитесь, девочки! Или вам удобнее постоять?

– Не переоценивай свою меткость, – сказала Рита, садясь, – ты – всего лишь третья ракетка мира! Если бы нас в качестве мишеней избрала первая, мы бы, может быть, постояли.

Села и Танечка.

– Я прошу меня извинить, – продолжала Машенька, – то, как я поступила с вами, заслуживает глубокого порицания.

– Глубочайшего, – согласилась Таня, – до гланд. Но мы не злопамятны.

Рита также была вполне удовлетворена извинениями. Но Машенька не была удовлетворена ответом на них. Она разозлилась.

– Вы обе просто чудовищны! – едва слышно прошелестел над столиком её шёпот после оглядки по сторонам, – обе понимаете всё! Ты, Таня, не можешь не знать о том, что международная комиссия сейчас рассматривает вопрос о моей дисквалификации на два года. Как будто я виновата, что сраный врач, которому я ракеткой наколотила виллу в Айове, не удосужился прочесть список запрещённых лекарств, а долбаные юристы не могут это замять! А мне уже двадцать шесть скоро будет! Вы представляете, девки, чем для меня может обернуться двухлетняя дисквалификация?

– Прости, Машка, что мы сейчас не можем заплакать, – съязвила Танечка, – у меня через сорок минут эфир, накраситься будет некогда, а у Риты – слишком хорошее настроение, потому что минувшей ночью тысячи три людей слушали её игру на рояле. Но гарантирую, что при первом удобном случае мы расплачемся обязательно.

– Да при чём здесь это? – блеснула слезами Машенька, – я всего лишь прошу вас меня понять и простить! Я ведь не могла поступить иначе! Думаете, мне нужен этот легавый щенок с его жопомордым дедом? Вы что, смеётесь? Просто у них – ну, вы понимаете, о ком я – есть видеозапись моих высказываний о Гитлере.

Таня с Ритой переглянулись.

– Это другое дело, – признала первая, – и весьма серьёзное дело. Тут ведь не только контракты могут посыпаться, в том числе и рекламные! Я уж не говорю про всякие-разные телевизионные шоу. Тут с большой вероятностью могут и по судам затаскать, в том числе по международным. Ты была пьяная, что ли, когда всё это несла?

– Да гораздо хуже, чем пьяная! Я не знаю, что они мне подсыпали. Но вы знаете – что у трезвого на уме, то у пьяного, как говорится, на языке. Вы по сторонам посмотрите! Это ведь ужас, что происходит! Как тут без Гитлера обойтись? Извини, Танюшка. Тебя я очень люблю, но…

– Как тебе не стыдно? – прервала Рита, – ты ведь училась в Соединённых Штатах!

– И что? Ты думаешь, там униженные и оскорблённые ведут себя по-другому? Ведь мы же им должны всё – за то, что индейцы в Америке не позволили сделать себя рабами и господам пришлось поискать более покладистых людей в Африке! А ещё мы виновны в том, что наши прапрадеды не гонялись за носорогами, не устраивали свирепые идиотские пляски вокруг костров и не занимались каннибализмом, а создавали цивилизацию! За такое чудовищное злодейство – вечный нам всем позор и судороги раскаянья!

– Чего ты хочешь добиться этим цинизмом? Чтоб Танечка позвала тебя на эфир, когда грянет гром? Боюсь, не получится. Таня любит цинизм, но под другим соусом.

Скосив взгляд на Таню, которая недовольно рассматривала свои ноготки, чемпионка быстро глотнула кофе.

– Да я не против евреев, мать вашу в рот! Я против маразма! Это вы понимаете?

– Ещё как! Давай сюда вещи.

Два объёмных пакета, вынутые из-под стола, взяла журналистка.

– Давай обнимемся, Машенька, – предложила Рита, встав вместе с ней, – ты права – всё это накроется очень скоро, и я запомню твои слова. Знаешь, почему?

– Потому, что я могла прицелиться лучше, и из другого ствола, – улыбнулась Машенька, также встав, и многозначительно ущипнула Риту за ягодицу. Они тепло обнялись, после чего Рита с Таней вышли из зала.

В машине Рита, пересчитав купюры, только что вынутые из пиджачка Маши, переоделась. Потом проверила телефон. Зарядки в нём было ещё шестьдесят процентов. Таня уже болтала по своему, запуская двигатель.

– Ты сейчас куда? – спросила у неё Рита, когда она закончила разговор, – ах, да! У тебя эфир.

– Это я придумала. Но поеду сейчас на радиостанцию. Я сегодня вечером поучаствую в передаче – не как ведущий, а как эксперт.

Рита удивилась.

– А тема?

– Узбекистан. Я там провела половину жизни.

– Понятно. Слушай, подбрось меня до Арбата! Я погулять хочу.

– Ритка, не дури! Ты взвинченная сегодня. Иди к метро и езжай домой. Зачем нарываться?

Рита советом пренебрегла, поскольку не собиралась искать новых приключений. Она хотела просто пройтись, хотя было пасмурно и дул ветер. Ей лучше думалось там, где толпилось много людей, где происходило что-нибудь интересное. Например, создание образов – поэтических, музыкальных и живописных. Теперь, после бесед с Таней, ей было ясно, почему так. Там, где воздух пропитан духом свободы – свободы творчества, интеллекта, Вселенная как хранилище информации раскрывается во всю ширь.

Журналистка высадила её на Новом Арбате. Шагая по переулкам к Старому, Рита думала, глядя на облака, на дома, на людей, на транспорт: "Это всё – второстепенные формы реальности, шелуха её? Интересно! А, впрочем, мне ли этому удивляться и, уж тем более, огорчаться?" С такими мыслями вышла она на Старый Арбат и остановилась перед стеллажом с книгами. Сняв перчатки, вынула сигарету. Продавец книг – пожилой филолог Марк Соломонович, щёлкнул перед ней зажигалкой. Она поблагодарила.

– Как дела, Риточка? – чуть картавя, спросил учёный.

– Ужасно, Марк Соломонович!

– Что такое?

– Да эзотерикой заморочилась.

– Ого-го! – воскликнул старик, – нашла чем морочиться! Ну, а что тебя огорчает?

– Непонимание. Я-то, вообще, кто, если всё так зыбко и относительно? Да, свобода неимоверная, но свобода быть всем, а значит – ничем!

– Ну, эта проблема последние лет пятнадцать довольно остро стоит и в материальной реальности, – возразил филолог, – новое поколение говорит: "Да, мы ни на что не способны, мы ничего не создали, но зато мы свободны!" Эту свободу дают высокие технологии. Но свобода пользоваться плодами чужих открытий, оставаясь ничтожеством, полностью размывает и личность, и нормы этики. Обрати внимание: анонимность при переписке или высказывании своих взглядов – это уже нормально! А аноним – это кто? Никто.

– Ну, это в вас литературовед говорит, – улыбнулась Рита, – обидно вам, что мало читают книг!

– Действительно, мне обидно видеть повальную деградацию! Кстати, уж если ты в эзотерику погрузилась – почитай Оша. Есть у меня парочка томов.

– А про что он пишет?

– Про смерть.

– Мне кажется, эта тема не стоит и пары строк, – ответила Рита и пошла дальше.

Уличных музыкантов стояло множество – струнных, клавишных, духовых. И поодиночке, и группами они все почему-то играли венские вальсы. Очень довольная таким выбором, Рита всем исполнителям делала одобрительный жест. Они ей кивали. С художниками она рассчитывала пообщаться более плотно, благо что возле них толпы не стояли – была середина дня, обычного, буднего.

– Эй, Стекляшка! Привет! – вскричал, увидев её, бородатый автор портрета Верки, – ты мне нужна! Иди-ка сюда.

– Нет, иди сюда! – воскликнул не самый сильный мастер портрета, но замечательный пейзажист, которого звали Веттель, – она, вообще, ко мне сперва подошла!

Вторая часть реплики удивила Риту. Пять-шесть других художников также звали её к себе. Однако, она приблизилась к бородатому.

– Привет, Колька! Чего хотел?

– Погоди минуточку.

Живописец оканчивал портрет трогательной семейной пары из забугорья. В сумме ей было около двухсот лет. Несмотря на это, он и она сияли юным задором глаз и безукоризненностью зубов. На даме поблёскивало и золото. Рита бодрыми старичками прямо залюбовалась. Решилась даже спросить, используя школьный курс английского языка, откуда они. Они оказались из Филадельфии. Пригласили в гости. Тем временем, пока Коля набрасывал завершающие штрихи, прочие художники объяснили Рите, что одна очень странная женщина заказала её портрет.

– Какой мой портрет? – изумилась Рита, – какая женщина?

– Погоди, говорю, минуту, – заволновался Коля, – они вообще ничего не поняли, один я всё понял! Сейчас мы с тобой выпьем по рюмашке, и объясню. Ты этой скрипачке-то позвонила?

– Да, позвонила. Колька, готово, хватит уже выдрачивать! Сколько можно? Please, take your picture!

Соседние портретисты, Димка и Роберт, из-за произношения подняли Риту на смех, а Коля стал на неё ругаться – не суйся, мол, мне виднее! Но белозубые старички, обойдя мольберт, зашлись воем:

– Great! It's an amazing picture! Really!

Расплатившись стодолларовыми купюрами, они сами сняли ватман с мольберта и зашагали вдаль, продолжая радостно верещать. Больше никого к Коле не было. Игнорируя возражения Димки, Роберта и всех прочих, повёл он Риту в кафе напротив. Сели они за стол у окна, откуда просматривалась самая живописная часть Арбата. Официантка, с которой Коля и Рита были на "ты", подала меню.

– Ты что будешь пить? – спросил портретист. – Вискарь опять?

– Ром. Самый лучший. Два по сто грамм.

– А кушать?

– Жульен. И пепси, Наташка, мне принеси!

Живописец также пожелал ром. Он был подан тотчас. Спросив Наташку, как ей живётся с новым её любовником, звонко чокнулись за удачу.

– Так что за женщина тебе мой портрет заказала? – спросила Рита, запив пиратское пойло колой.

Художник хитро утёр усы.

– Я даже не знаю.

– Как так – не знаешь? Ты обещал мне всё объяснить подробнейшим образом! Сейчас встану и пойду к Роберту.

– Объясняю самым наиподробнейшим образом, как всё было. Вчера подваливает к нам баба – очень красивая, нереально. Но шизанутая. На ней были очки без стёкол. Но на Арбате кого ведь только не встретишь, чего уж тут удивляться! Короче, трётся и трётся около нас, глядит, как работаем, задаёт разные вопросы. Достала хуже ментов! И начал я замечать, что она всё чаще ко мне вертается, да стоит около меня особенно долго. Ну, я не выдержал, говорю: "Шла бы ты отсюда, швабра обгрызанная! Терпеть не могу, когда мне мешают работать!" И тут она неожиданно затирает знаешь какую хрень? Мне, говорит, нужен портрет какой-нибудь проститутки, самой-самой отвязной! Ты, говорит, ведь наверняка таких знаешь!

– Ах ты, козёл! – возмутилась Рита, хлебнув ещё из бокала, – я – не отвязная проститутка, а очень даже разборчивая! Элитная! Я – гетера!

– Давалка ты подзаборная! Слушай дальше. Тут все ребята, конечно, стали орать – мол, я таких знаю, я таких знаю! И я сказал, что, конечно, знаю таких сотни полторы – ведь не первый год стою на Арбате, тут их как грязи. Эта безумная на меня уставилась сквозь очки, да и продолжает: я, говорит, хочу заглянуть проститутке в душу как можно глубже, до дна! Мне необходимо знать, что там происходит. Посему ты, говорит, должен нарисовать её глаза так, чтобы я смогла это сделать!

– А почему бы ей с проституткой просто не познакомиться? – удивилась Рита, – любая за сто зелёных вывернет душу перед ней так, что ей тошно станет!

– Так я примерно это же самое и спросил, вот этими же словами. А она знаешь, какой ответ мне даёт? Они, говорит, все лживые, я не получу реальной картины! А ты, как сильный художник, отлично знающий их, сумеешь подметить главное и отлично это изобразить. Твои, говорит, портреты – не просто точные до малейших нюансов, но и живые, я видела их пять штук. Они отвечают на все вопросы, и без единой капли вранья!

– И ты согласился?

– А почему я должен был отказаться? Она башляет триста гринов!

Рита издала ртом и носом какой-то кобылий звук – короткое выдыхаемое сопение под неимоверным напором.

– И что, задаток дала?

– Да нет, не дала. Но я ни одной секунды не сомневаюсь – она заплатит. Я ведь не первый год тут стою! И Роберт с Димоном – видела, как задёргались? А они ведь тоже не идиоты! Заплатит она, заплатит. Я про тебя ей коротко рассказал. Она аж запрыгала – то, что надо! Словом, тебе я отстегну сто, если согласишься позировать.

Принесли горячий жульен. Задумчиво переворошив его вилкой, Рита спросила:

– Когда она заберёт портрет?

– Сказала, на днях.

– На днях?

– Послушай, Ритуха! Я тебе дам сто долларов сразу. Устраивает тебя такой вариант?

Рита не нашла причин для отказа. Она попробовала жульен. Он ей не понравился. Опять выпили. Закурили.

– А что ещё ты можешь о ней сказать?

– Да что говорить? Повторюсь – красивая, даже очень. Одета странно, как будто всё – с чужого плеча, с чужой жопы. Волосы – светлые. Возраст – трудноопределяемый. Может, тридцать, а может – сорок.

– А по ней сильно заметно, что долбанутая?

– Ну а как ты думаешь, если очки – без стёкол?

– А ещё был какой-нибудь признак?

– Трудно сказать, – задумался Коля, пуская дым к потолку, – да видно по ней. Глаза – выразительные, глубокие. Но холодные нереально! Я даже шарф намотал плотнее. О, вспомнил! Знаешь, чего она мне сказала?

– Откуда я могу это знать?

Портретист лукавым прищуром и показной нерешительностью усилил интригу. И вдруг его нерешительность стала подлинной. Он на вдохе осёкся. Как будто что-то увидел, глядя через окно на Арбат. Но Рита и оборачиваться не стала, так как художник если и отрывал от неё глаза, то лишь на мгновение. Она крепко пришпилила его взглядом, и он продолжил, пригладив бороду:

– Мне, конечно, могло это показаться. Я был невыспавшийся, кругом – голоса…

– Что она сказала?

– Ну, когда я ей намекнул, что нужен задаток – мол, я вас в первый раз вижу, она надменно так на меня взглянула и говорит: "Портретист! Я – честная женщина. Я давала только царям!"

Рита издала квакающий звук.

– Что? Только царям?

– Да, именно так. И это была не шутка – глаза у неё сверкнули, как два стекла под лучом прожектора!

– Твою мать! И ты после этого будешь мне говорить, что она придёт за этим портретом и принесёт тебе триста баксов?

– Ритулечка! Это не твоё сучье дело. Я ведь тебе сказал русским языком: сто гринов получаешь сразу! Чего тебе ещё надо? Давай допьём и пойдём работать.

– Нет, Коленька, погоди! Что-нибудь ещё ты от неё слышал такое-этакое? Ну, вспомни!

Коля занервничал, погасил окурок.

– Нет, ничего. Абсолютно точно.

– И ты её не спросил, про каких царей она говорит и из какой дурки она сбежала? Да быть такого не может, Коленька! Никогда в это не поверю!

– Да, я спросил что-то в этом роде. Она ответила – мол, не суй ты свой длинный нос в чужие дела! На том разговор и кончился.

Рита хитренько улыбнулась.

– А ты ей не намекнул, что ты – тоже царь?

– Я прямо это сказал. Гляди, говорю, борода имеется, а корону я тебе сейчас покажу, только к антикварам сгоняю – они вон, рядом стоят!

– Каков был ответ?

– Она меня пристыдила. Ведь у тебя, говорит, жена есть и дочь трёхлетняя!

Рита дёрнула головой.

– Как она об этом узнала?

– Возможно, я и обмолвился – ну, когда торговались мы с ней: ребёнок, мол, маленький у меня, детское питание стоит дорого!

– Так возможно обмолвился или точно?

– Конечно, точно! Иначе как бы она узнала, что есть жена и ребёнок? Пьём?

Рита погасила окурок. Когда допили, она велела Наташке принести счёт. Заплатил художник. Вставая из-за стола, Рита ощутила, что ром ударил ей по мозгам. Её зашатало.

– Да ты нарезалась! – вскричал Коля, взяв её под руку, – твою мать! Ведь выпили-то немножко!

– Улица, улица! Ты, брат, пьяна! – засмеялась Рита. Вышли на улицу. Небо капельку прояснилось. Но солнца не было. Почти все художники были заняты делом. Сев за мольберт, Коля разложил на нём ватман и предложил Рите читать стихи. Она удивилась.

– Как ты меня собираешься рисовать-то, если я буду открывать рот и махать руками?

– Да ты в любом случае будешь разевать пасть и махать граблями! Не было ведь такого, чтоб ты хотя бы минуту не несла чушь. Поэтому лучше читай стихи.

– Всё равно, какие?

– Плевать.

Рита начала с Цветаевского "Стола". С нотками истерики проорав на всю улицу пять частей, она приступила к "Чёрному человеку" Есенина. Даже те из прохожих, кто очень сильно спешил, замедляли шаг, удивлённо глядя на плачущую брюнетку, пронзающую сакральный воздух Арбата стрелами, выпущенными призраком в сердце пьяного лицемера, которому оставалось полтора месяца до петли. Те, кому спешить было некуда, останавливались. Заказчики портретистов, стоя перед мольбертами, на отдельных репликах вздрагивали, как будто остроты чёрного палача относились к ним. А Коля работал. Работали и его друзья, особенно Роберт, перед которым стояла с букетом лилий молоденькая артисточка из Вахтангова. Также работали полицейские, продавцы матрёшек и шаурмы. Один из последних, как только Рита остановилась передохнуть, принёс ей свою продукцию под чесночным соусом. Рита, взяв, поблагодарила.

– Риточка, что ты плачешь? – спросил узбек, – тебе его жалко?

– Ты про кого?

– Да про этого, кто в конце разбил палкой зеркало!

– Нет, Саид! Мне жалко себя.

Погладив её дрожащую руку, узбек вернулся к мангалу. Артистка злобно ушла со своим портретом, дав Роберту обещание пригласить его на премьеру «Фрекен Жюли».

– Почитай свои, – сказал Рите Роберт, очень растроганный такой щедростью. Жадно съев шаурму, Рита начала исполнять эту долгожданную просьбу. Она прочла два стихотворения – "Упыри" и "Господа суки". На третьем, названия не имеющем, по вине слишком громко играющих музыкантов сорвала голос, успев прочесть четыре строфы:

К чаю на стол

Ляжет гурман.

Смерть – протокол,

А не роман.

Классный минет!

Но не туда.

Хочется? Нет.

Нравится? Да.

Грим на висок

Можно не здесь?

Сплюнуть песок

Надо бы весь.

Точки над ё

Отменены.

Где ты, моё

Чувство вины?

Закашлялась. Связки были серьёзно повреждены. Художники озаботились, но лишь Димка, Роберт и Веттель сделали это достаточно убедительно. Голос Риты имел для них ценность большую, чем хорошее настроение, иногда идущее с ним вразрез.

– Скажите, пожалуйста, это ваши стихи? – спросила одна из двух лесбиянок, остановившихся слушать.

– Мои, – прошептала Рита, – а как вы поняли? Они очень скверные, да?

Обе девушки рассмеялись.

– Они прекрасные, – заявила первая, – вы их очень проникновенно читаете. Сразу слышно, что исполнение авторское. Купить вам воды?

– Спасибо, не надо. Это меня уже не спасёт. Девчонки! Я вам желаю не получать сильных впечатлений.

Подружки переглянулись.

– А ты о чём? – спросила вторая.

– Да я о своём портрете. Не бойтесь, даже если он взглянет на вас из ада. Я за него спокойна.

Девушки отошли.

– Спокойна за ад? – спросил Коля.

– Да. Я не принадлежу к людям, которые беспокоятся за него и гордятся им.

Одна из клиенток завела с Димкой и Веттелем спор на тему того, кто круче – Есенин или Цветаева. К весьма острой дискуссии подключилось ещё несколько художников. Рите было очень обидно, что в этом споре её даже не рассматривают.

– А я? – шепнула она. Её не услышали. Слишком тихим стал её голос.

Работа Коли вскоре была закончена. Обойдя мольберт, Рита засмеялась.

– Колька, дурак! Зачем ты меня в шляпе Наполеона нарисовал?

– Вот это уже тебя не касается, – произнёс художник, выдав ей гонорар, – твой концерт окончен! Проваливай.

Остальные художники, поглядев на портрет, опять разошлись во мнениях. Этот спор уже не заинтересовал Риту. Сунув деньги в карман, она зашагала к Арбатской площади. Ей навстречу грохотал марш "Прощание славянки". Его исполнял духовой квартет. На сердце у Риты было легко, как после кровавой драки, в которой крови врага пролилось чуть больше. Пройдя две сотни шагов, она завернула к книгам – не к тем, которыми торговал занудный филолог Марк Соломонович. Он сейчас бы её взбесил. У этого стеллажа стоял молодой парнишка.

– Лёнька, привет! У тебя есть Библия?

– Есть, – сказал продавец, – что у тебя с голосом? Дооралась?

– Не твоё дело. Быстро мне Библию сюда дал!

– В каком переводе-то? В синодальном? Или в каком-нибудь современном?

– Без разницы. Дай вон ту, самую большую!

Взяв в руки книгу, весившую не меньше трёх килограммов, Рита спросила:

– А про Великую вавилонскую блудницу где в ней написано?

– Откровения Святого Иоанна Богослова, глава семнадцатая, начало. Это – последняя книга Библии.

– Апокалипсис, что ли?

– Да.

Быстро отыскав нужную главу нужной книги и прочтя то, что было ей интересно, Рита вернула Библию.

– Слушай, Лёнька! А есть, вообще, какие-нибудь идеи на эту тему? Великая вавилонская блудница – это, вообще, кто?

– Как тебе сказать? Да, версии есть, конечно, но толкование Апокалипсиса – самое неблагодарное дело. Ты лучше этим не заморачивайся, жрёшь водку и жри.

– Да как у тебя, подлец, язык поворачивается так с женщиной разговаривать? – оскорбилась Рита, – а ещё книжки читаешь! Хам!