Неверный свет от восковой свечи выхватывает из темноты шкафчика названия на коробках: цефтриаксон, амоксицилин, ципрофлоксацин, амоксиклав, стрептоцид, азитромицин… проверяю даты выпуска. Всё свежее. Антибиотики, анальгетики и противовирусные всех мастей и марок. Лезу дальше – шприцы и… морфин в ампулах.

– Она у тебя медик?

– Да. У нас семейное. Мама тоже.

– Уколы умеешь делать?

– Да.

Отламываю головку ампулы. Протягиваю ей.

– Это нельзя. Это дяде Серёже, соседу… у него рак…

– Саша, дяди Серёжи тут нет. Он либо мёртв, либо в убежище. Зато тут есть мы. И мы хотим жить. А чтобы выживать, нам с тобой очень нужно, чтобы я снова мог ходить.

Смотрит на меня. Молчит секунд десять.

– Так не пойдёт, – вижу, что начинает злиться. Это хорошо, – Думаешь просто в блаженство провалиться? И это поможет нам выжить?

– Предлагай. Ты тут врач, а не я.

– Ползи к дивану. И готовься терпеть.

Приносит ещё свечу. Электричество отключили, чтобы люди охотнее шли в убежище. Или чтобы сдохли быстрее. Воды тоже нет. Зато есть десять миллиграмм морфина. Нога настолько одеревенела, что укол я почти не чувствую. Каково ты, наслаждение, о котором грезят миллионы? Саша разрезает джинсы чтобы промыть рану. Не хочу туда смотреть, но не выдерживаю.

Приступ тошноты спазмом перехватывает горло.

– Терпи!

Резкий запах спирта. Снова приступ тошноты и… боль.

– А-а-ш-ш-ш-ш… – сдерживаю крик.

Смотрю на свечу. Этот танец завораживает. Дышу вместе со свечой. Я знаю, что я – не моя боль. Свеча мне поможет. Дыши со свечой.

– Навылет прошла.

Свеча тоже дышит со мной. Я смотрю на неё, а она смотрит на меня.

– Тебе повезло.

– В чём? Что меня подстрелили? Или что оперирует меня шестнадцатилетняя недоучка при свечах? – я вдруг сам слышу свой голос со стороны. Почему мне кажется это таким смешным?

Саша надувает щёки. Я слышу, как начинаю ржать.

– Не обижайся, я же пошутил!

Она берёт диванную подушку и подкладывает мне под ногу, чтобы промыть рану с другой стороны. Я снова смеюсь.

– Заткнись ты уже, – огрызается она. Я приподнимаю голову, чтобы посмотреть на ногу. Она накладывает повязку. Вижу, что руки у неё дрожат.

– Давай потуже, Шура! – она вся так дрожит, что чуть бинт не роняет, – Слушай, это же не конопля! Почему мне так весело?

Её личико снова кривится, а по щеке стекает слеза. Однако она не останавливается. Всё туже и туже оборачивает ногу.

Я снова смотрю на свечу. А она смотрит на меня. Укоризненно. С осуждением.

– А что я такого сделал?

– Ничего.

– Это ты сказала?

Поворачиваюсь к Саше. Потом к свече. Дьявол.

– Всё. Готово.

Она отклоняется назад и плюхается на попу. Потом ложиться на пол и сжимается, обхватывая колени. Маленькое тельце начинают сотрясать беззвучные рыдания. Я переворачиваюсь и прощупываю ногу. В том месте, где была рана – тугая белая повязка с красным капельным рисунком и далёкое, как раскат грома за горизонтом, послевкусие боли.

– Да ты волшебница!

Она мотает головой.

– Нет!

– Да!

– Нет! Нет-нет-нет-нет… я потому и бросила, – всхлипывает она сквозь шёпот, – Что руки не слушаются… и не могу я… и больно мне до одурения, когда я вижу как другому больно! Нет. Не могу я это…

– Но смогла! – я торжественно поднимаюсь в вертикальное положение, на всякий случай придерживаясь за диван, – Видишь!

Пламя свечи неверно колеблется, я замечаю, что глаза у Саши зажмурены. Делаю пару шагов – нога не гнётся, но боль такая тупая и далёкая, что ходить вполне можно. Беру свечу. Нужно сделать ревизию и проверить: что есть, чего нет… И подумать, что делать дальше. На душе спокойно и умиротворённо. В такой милой и уютной квартирке при свечах кажется, что нет никакого апокалипсиса, вируса, убежищ. Хочется чаю и послушать истории – как это было в детстве.

На кухне есть немного воды, много еды. Полотенца, одежда, лекарства. Моего размера правда нет, но если… Возвращаюсь в комнату спросить у Саши про соседа морфиниста, но вижу, что она спит.

Ладно.

Выхожу на лестничную площадку, дёргаю соседскую дверь – отрыто. Ступор. Первая мысль – там кто-то есть, но её тут же обгоняет вторая… Чтобы её проверить, дёргаю вторую дверь – тоже открыто. Тогда всё понятно. Похоже, людей собирали в убежище принудительно. Это вполне в их духе – пройти по всем квартирам и забрать всех, кто хочет просто умереть у себя дома.

Открываю ближнюю дверь и прохожу в прихожую. Ещё с того времени, когда был простым монтажником помню это ощущение… когда за день заходишь в десятки разных квартир. У каждой из них свой запах. Я научился по этому запаху определять, кто здесь живёт. Похоже морфинист дядя Серёжа жил тут. Запах смерти с послевкусием лекарств и слёз.

Прохожу в комнату, открываю шкаф и даже не могу притронуться к одежде. Если и подойдёт – я не смогу это носить. Не моя это жизнь. Смотрю на ногу. Повязку едва прикрывают лоскуты от штанины.

– В таком виде как-то не комфортно… Ладно.

Выхожу из квартиры и спускаюсь вниз. Идти по лесенке всё же больно. Держусь за перила и прыгаю здоровой ногой. При каждом прыжке в ноге пульсирует и ноет. Три этажа – это совсем не много. А там метров двести и машина. В ней вода, шоколад и запасная одежда.

Аккуратно открываю подъездную дверь и выглядываю. Тишина. Несколько секунд стою неподвижно и не понимаю, что именно меня так смущает. Тихо. Настолько тихо и темно, что всё это кажется нереальным. Я не видел город таким. Нет лая собак, гула полуночного стритрейсера, далёких торопливых шагов, ворчания алкашей на лавочке. Ничего. В этом городе поселилась пустота и тьма. Смотрю на небо – из-за плотных облаков показался краешек луны и пустынный мрачный двор стал ещё более ненастоящим. Я медленно прикрываю за собой дверь и делаю шаг. Шорох подошвы по бетонной плите такой громкий, что я начинаю оглядываться – не зажгутся ли сейчас окна в домах? Разве можно так шуметь в такую ночь? Делаю ещё один шаг. Окна смотрят на меня черными дырами осуждения, но молчат. Значит пусть терпят.

Я засовываю руки в карманы и решительно иду в сторону площади. Нарушенное волшебство ночи оторопело отступает. Площадь залита тёплым светом вынырнувшей луны. Вчерашних трупов уже нет. Видимо, убрали военные. Машина стоит на том же месте, уткнувшись в бордюр покорёженным бампером. Подхожу, нажимаю кнопку на брелке.

– Пик-пик! – кричит сигнализация так громко, что кажется не только весь город услышал, но и весь мир.

Открываю багажник. Нахожу ещë одну пустую сумку. Взять немного припасов и откопать где-то в глубине сменную одежду. Я всегда её с собой вожу.

– Вадим Мохов?

Удивлённо высовываюсь из багажника.

– Да! Это я… – передо мной стоит затягиваясь сигаретой человек лет сорока в военной форме.

– Полковник Свиридов. Мы немного знакомы… – он выпускает струйку дыма вбок, чтобы не попала на меня.

– Да, я помню.

– За вещами пришёл? – заглядывает в багажник. Рассматривает лоскуты штанины на перевязанном бедре, – Как нога?

– Уже лучше. Спасибо.

– Ты не обижайся за это. Ты же понимаешь…

– Что я должен понимать? Работа такая?

– Да ну-у-у-у, – он усмехается и щурясь смотрит на луну. Потом делает ещё одну затяжку, – Нет, Вадим. При чём тут работа? Тут больше чем работа. Это…

– Призвание наверное? – я тоже усмехаюсь в ответ.

– Нет. Это всё ваше шаблонное: призвание, предназначение, смысл жизни… У нас нечто серьëзнее, сильнее, крепче. Это функция.

– Функция? Что это значит?

– Это значит, Вадим, что на работу можно забить, призвание (как и любой другой зов) можно игнорировать, предназначение можно вообще никогда не узнать… – полковник снова смеётся, – Но когда ты становишься функцией… ты просто делаешь то, что должен. Да что там. Когда ты функция, тебя уже просто нет. Остаётся лишь направление, которым ты идёшь, совершая действия согласно регламента.

– Звучит грустно…

– Только для тебя. И этому тоже есть объяснение.

– Интересно послушать…

– Так послушай. Ты, Вадим, – вирус. Ты опасная клетка. Зараза. А я – лейкоцит. У меня нет других задач, кроме устранения таких как ты, а у тебя нет задач вообще. Ты просто плывёшь в пространстве, находишь организм и даже не хочешь его уничтожить… Уничтожение, заражение и смерть – это лишь плоды твоей жизнедеятельности.

– Занимательная теория.

– Это практика, Вадим. Действительность. Вот что ты знаешь о вирусе?

– О вирусах вообще или о знаменитом?

– Знаменитом… – усмехается Свиридов, – Всё иронизируешь? Это так типично для вас всех.

– У меня не было цели тебя удивить.

– А ты и не удивишь меня. Я всякого повидал. Когда только начались все эти дела с вирусами, нас всех на уши подняли. Сразу были догадки у некоторых. А я как будто знал, что это было оружие. Биологическое оружие. Тогда об этом мало говорили, но вирус развивался и становился всё опаснее… ну ты помнишь.

– Помню, конечно.

– Так вот, однажды даже наверху всем стало очевидно, что развязанная биологическая война не закончится, пока одна из держав, начавших её, не выйдет из этой заварухи абсолютным экономическим победителем.

– Я читал предвыборные листовки.

– На выборы ходил?

– Нет.

– Вот. Я же говорю – вирус. Ну да пусть. Листовки читал, значит знаешь, почему и как правительство создало проект «Тревожные Небеса».

– В общих чертах да. Непонятно, зачем такое пафосно-нелепое название…

– Нет в тебе патриотизма. Потому что опасность в небе. Опасность в воздухе. Дальше ты в курсе: убежища подземного типа с системами воздухо и водоочистки. Стерильность. Зачистка. Перенос жилья и производств в убежища. Кто не подстроиться под текущие реалии биологической войны, тот умрёт.

– Все умрут в любом случае.

– Умрут люди. Но появятся новые и останется система. Организм государства будет жить. Правда это произойдёт только если его лейкоциты победят таких как ты. Ведь в чём твоя особенность? Ты не просто хочешь жить вне правил – ты других толкаешь в бездну!

– В бездну?

– Да, Вадим… Организм тебя отторгнул. Теперь ты снаружи и умрёшь. И все кто с тобой тоже.

– Ну спасибо на добром слове, полковник.

– Всегда пожалуйста. Приходи почаще, – он бросает давно потухшую сигарету на тротуар и тщательно растирает её ногой.

Я хлопаю багажником и перекидываю сумку за плечо.

– Прощай, товарищ полковник! – разворачиваюсь и ухожу.

– Вадим, – раздаётся сзади, – Вадим!

Чёртов вояка. Ошалелый фанатик. От такого можно получить и пулю в спину. Для него система важнее чести и принципов.

– Вадим! – он кричит всё настойчивее, – Вади-и-и-и-и-им!

– Да что тебе! – я открываю глаза и вижу перед собой напуганное лицо Саши. Вокруг светло. На её лице снова слёзы.

– Там патруль… с автоматами. Они заходят во все подъезды по-очереди… Мне страшно.

Глава 5

Бедро жутко ноет. Нога опухла. Медленно сгибаю колено и сажусь на диване. Голова ватная. Саша смотрит на меня испуганно и ждёт. Думает, что у меня есть готовое решение?

– Сколько их там?

– Я не знаю. Я видела троих… кажется.

За окном раздаются крики. Опираясь на подлокотник дивана, медленно встаю. Боль в ноге тупая, тянущая. Хромая подхожу к окну и осторожно выглядываю. Пятеро солдат без опознавательных знаков. Все с оружием. Вдруг со стороны дома к ним подходит человек в трениках и байковой рубашке. Он начинает махать руками и кричать на них. Это продолжается не долго – один из солдат ударяет его прикладом по голове. Человек падает. Другой солдат достаёт из кобуры пистолет и направляет ему в голову. Я перевожу взгляд на Сашу – она смотрит прикрыв ладонями рот.

– Отвернись. Незачем тебе видеть это…

Беру её под локоть, отвожу от окна и усаживаю на диван. С улицы доносится выстрел. Саша еле слышно ноет. Я иду в спальню. Одна простынь с кровати. Открываю шкаф – там два пододеяльника и три простыни. На три этажа этого хватит, но… куда нам спрятаться внизу? Несу простыни Саше:

– Не сиди без дела. Свяжи все это друг с другом.

Она не шевелится. Ступор. Хватаю её за плечи и начинаю трясти:

– Эй! Очнись, родная! – шепчу ей прямо в лицо, – Я не хочу тут сдохнуть! И тебе не позволю! Давай просыпайся и работай, иначе жить нам не больше получаса!

Она отнимет руки от лица. Её глаза сухие. Рыдания выдают только редкие судороги.

Пытаюсь шевелиться как можно быстрее. Хватаю сумку и… выбрасываю оттуда одну бутылку водки, сигареты, часть батареек – всё это бессмысленно в той ситуации, в которую мы попали… На освободившееся место помещаю воду, гречку, макароны, консервы, антибиотики, морфин, шприцы, бинты… За окном снова раздаются выстрелы.

Выглядываю наружу – там через двор бежит молодой парень в чёрной куртке. Похоже, один из тех, что пытались напасть на нас вчера. Снова выстрел. Он падает, как подкошенный. Два солдата идут к нему. Он пытается уползти.

– Что они делают? Зачем это всё? – сзади меня внезапно оказывается Саша.

– Это зачистка. То, о чём вчера говорил нам вояка. Эти люди не подходят системе. Они неуправляемые. Не подчиняются приказам, хотят жить своей жизнью. Для системы они лишние и даже опасные. Потому они не попали в убежище, а теперь… зачистка.

Два бойца подходят к уползающему парню и начинают бить его прикладами. Я снова отворачиваю Шуру от окна:

– Займись простынями. У нас фора минут в семь, не больше. Нужно либо спустится вниз, либо попасть через балкон в соседний подъезд… который они уже прошли.

– Соседний подъезд? Это можно и без балкона, наверное… – она смотрит на меня с сомнением и, очевидно, что-то не договаривает.

– Продолжай. Время работает против нас. У твоей бабули есть потайная дверь в Нарнию? – говорю я и сам на себя злюсь. Почему именно в таких ситуациях я шучу максимально тупо?

– Нет, конечно… Наши соседи этажом выше. Там семья жила большая, они купили две квартиры на одном этаже в разных подъездах… И сделали между ними дверь. Бабушка говорила, что это запрещено… наверное поэтому она у них завешена декоративной ширмой…

– То что надо. Веди нас туда. Надеюсь, что у них открыто.

Снова подхожу к окну. Двое всё ещë бьют того парня. Трое других, похоже, уже направляются к нашему подъезду.

Вытаскиваю из сумки макарыч и убираю в правый задний карман. В левый пихаю запасную обойму. Выходим на площадку. Сашка тоже собрала чего-то в маленький розовый рюкзачок – выглядит так, словно с девчонками в кофейню собралась. Показываю ей жестами, что нужно идти предельно тихо. Однако, подниматься по лестнице с дырявой ногой тихо – тот ещё квест. Каждая ступень постреливает до макушки и недвусмысленно напоминает про морфин в сумке за плечом. Я преодолеваю один пролёт. Пот стекает по бровям, щекам и капает с подбородка. Саша стоит у открытой двери и призывно смотрит на меня. А что я? Делаю всё, что в моих силах. Ещё одна ступенька. Боль. Ещë одна… боль.

Остаётся буквально три… внизу раздаётся грохот подъездной двери

– По одному на этаж! Стрелять без предупреждения!

Мать вашу… Всю мою волю. Всё жизнелюбие. Все силы. Я вкладываю в эти три ступени. Остаётся только молиться, чтобы мою одышку и стоны не было слышно за грохотом пяти пар военных берцев по бетонным ступеням… я заталкиваю Сашу в квартиру и, схватив её за руку, веду, сам не понимая куда через коридор в комнату с паркетом и задёрнутыми шторами:

– Быстрее, давай… они уже близко…

– Стой, Вадим… куда ты меня тащишь? – она пытается освободится, – Вадим, стой… не та квартира! – она всё таки вырывает свою руку.

– Что? – оторопело смотрю на неё, – Как это не та? Ты же открыла дверь и ждала меня…

– Нет… нам нужно было в квартиру направо… а эту дверь я не открывала…

Я уже хочу рвануть обратно, но слышу как на лестничной клетке уже громыхают шаги и меня заполняет ужас… Снова смотрю на Сашу и не знаю, что делать… Балкон? Окно? Спрятаться в ванной? Все бессмысленно… Но что-то же можно сделать, я поворачиваюсь к окну, занавешенному старой шторой и… поражённо замираю – на кровати застеленной белыми простынями сидит сухой дед в семейных трусах, майке и держит на коленях дробовик.

– Здравствуй, Саша.

– Здрасти, дядь Вить.

– Думаете убежать от них?

Саша молчит. Я вообще разучился говорить. Я одурел от нелепости того, что происходит. Я почему-то начинаю смотреть по сторонам и вижу старинные резные часы, полки, заставленные книгами, массивную мебель, гипсовые статуэтки, камни…

– А я вот думаю грохнуть их. Не всех, конечно. Всех не осилю. Но парочку грохну.

– Дядь Вить, они ж убьют тебя… они Эдика из третьего убили сейчас…

– Я видел, Саш. Видел, – он так спокойно говорит, что у меня нет мыслей. Мой бег споткнулся об тишину этой комнаты, – Да вы проходите вон на балкон. Там у меня есть лестница верёвочная.

Мы продолжаем стоять в растерянности. Поворачиваюсь к Саше – вижу, что у неё дрожат губы.

– Не переживайте за меня. Хотите бежать – бегите. А я уже набегался. Набегался по аптекам, по магазинам за скидками. Хватит с меня. Эту машину не остановить. Она в любом случае перемелет мои кости в муку. Зато я могу умереть как мой отец – с оружием в руках… Смерть, достойная мужчины…

В прихожей раздаются шаги… Я, будто проснувшись, хватаю Сашу за руку и тащу к шторам. За ними балконная дверь. Поворачиваю ручку и мы оказываемся снаружи. Там действительно сложена верёвочная лестница. Проверяю крепёж и сбрасываю её вниз. Следом бросаю сумку. Четыре этажа. Ничего не случится. Смотрю на Сашу:

– Сначала ты.

– Но твоя нога…

– Потому сначала ты! Вперёд! Не обсуждается!

За нашими спинами раздаётся грохот… это карабин. Громкий стон. Ещё один выстрел… Саша с трясущимися руками перелазит через балконный борт.

– Смотри мне в глаза! Ни о чём не думай! Только мне в глаза! Только на меня!

– Да… хорошо… – её руки трясутся.

– Ногу вниз… потом руку, потом другую ногу… Смотри мне в глаза!

Слышу, как дядя Витя перезаряжает карабин… потом далёкие крики… некогда ждать. Сжимая зубы до боли в висках, перекидываю простреленную ногу через ограждение. Боль пронзает всё тело, в глазах темнеет. Руки дрожат. Раненную ногу вытягиваю вниз. Стараюсь перебирать только руками и здоровой ногой. Держись… держись… Я уже на уровне второго этажа. Сверху раздается ещё один выстрел. Смотрю вниз – Саша уже ждёт меня на земле… снова выстрелы и… дьявол. Она продолжает смотреть мне в глаза. Я поднимаю взгляд и вижу, что метрах в двухстах он неё человек в зелёной пятнистой форме спускает с поводка двух собак… Снова смотрю на Сашу. В её глазах краткая радость от того, что она спустилась сменяется непониманием, а после и страхом, который она прочла в моём взгляде…

Нет… Я убираю ногу с верёвочной ступени и, держась руками, съезжаю вниз… ладони горят от грубых верёвок, но мне уже плевать. Только падая на землю, я осознаю, что во всё горло ору:

– А-а-а-а-а-а! – Выхватываю из заднего кармана макаров и ловлю мушкой прыгающее в моём направлении животное. Курок. Выстрел. Я вижу, как пуля проходит вскользь едва цепляя пса. Визг. Он слегка сбавляет скорость, но тут же оправившись с рыком вновь бежит к нам. Я делаю выдох и опять нажимаю на курок. На этот раз пуля попадает точно в цель. Ловлю прицелом второго пса, но он уже почти возле нас… прыжок. Выстрел. Красная пасть прямо возле моего лица. Лапы ударяют в грудь. Хрип. Рычание. Я снова понимаю, что ору! Ору, как помешанный. Как сумасшедший. Закрыв глаза, не понимая, что происходит…

– Вадим! Вадим! – это снова Саша… Она стаскивает с меня мертвое животное. Я слегка приподнимаюсь. Человек, отпустивший собак идёт к нам выставив вперëд пистолет… Я тоже поднимаю ствол, но слышу выстрелы сверху. Пули ударяют в землю прямо возле моих ног. Те ребята сверху, похоже, уложили дядю Витю и лупят по нам с балкона… Но они нас не достанут…

– Прижмись к стене! Им нас не видно! – Саша прячется за меня. Я направляю ствол на того, кто спустил собак. Один выстрел и он падает в траву.

– Под балконами! Вперёд! Я прикрою! – кричу я Саше, показывая направление, потом высовываюсь из под балкона и луплю вверх туда, где кончается верёвочная лестница. Выстрел, выстрел. Боковым зрением вижу, как Саша бежит под следующую стопку балконов. Нажимаю курок. Пустой щелчок затвора…

– Чё-ё-ё-ё-ёрт… – перезарядка магазина десять секунд. Сверху снова высовывается стрелок и пускает одиночные в бегущую Сашу. Я вижу его. Я снизу отлично вижу как пульсирует вена на его вытянутой шее. Я делаю один выстрел. Его тело бессильно повисает на балконной преграде.

Если я всё правильно рассчитал, то остался один. И если он не наверху, то… нет… Не-е-е-ет!

– Саша! Стой! Немедленно на землю! – она разворачивается и недоуменно смотрит на меня, – На землю, быстро! Ложись!

Она медленно накрывает ладонями затылок и глядя мне в глаза опускается на жухлую траву. В этот момент за ней показывается из-за угла пятый пятнистый человек и сразу нажимает курок. Грохочет очередь. Я ловлю его туловище в перекрестие и нажимаю курок. Ещё раз. Ещё. Ещё. Ещё… Я вижу, что одна пуля пришлась ему в грудь, вторая в шею, третья тоже в грудь, но я не могу остановиться. Я снова и снова спускаю курок. Выстрелов уже нет, только щелчки затвора. Но я всё жму и жму и продолжаю кричать:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…