Вернуться по следам

Глава 4

– А не боишься, что тебя тоже отлупят, если будешь со мной дружить? – с опасливым интересом спрашивал Игорек, а я беспечно отвечала:

– Подумаешь – отлупят! Мало меня лупили, что ли?

Нет, не то чтобы меня лупили много, но дралась я довольно часто, и даже Зося уже смирилась с тем, что я прихожу домой с битой харей, и почти не ругалась, а только орала солдафонским голосом: «Тр-р-р-р-ое суток ар-р-реста!» (У папы научилась.)

Но, видите ли, побить человека с большой собакой – большая проблема, поэтому мои драки обставлялись даже несколько парадно.

Для начала из толпы детей выбирался самый крепкий и здоровый мальчишка (ну, конечно, если я не с ним собиралась драться) – держать собаку. Мишенька был послушным псом, но совершенно не переносил, когда на меня поднимали руку; то есть даже бить было не обязательно, достаточно было просто замахнуться – и пес рычал, а если уж меня совсем начинали вбивать в песок, он мог не сдержаться и броситься на выручку, а это было нечестно.

Я говорила Мишеньке специальный код «лежать – нельзя – игра», мальчишка же должен был виснуть у пса на ошейнике и предупреждать ором дерущихся, если вдруг что.

Дрались мы один на один, остальные дети скакали вокруг и подбадривали бойцов визгом. Чисто бокс английский, в общем.

Но с Игорем-то все было иначе – его били кодлой, а так как он никогда не бегал и не просил пощады (ну есть такие люди), то, бывало, забивали почти до потери сознания, волокли к реке и бросали в воду (да, дети жестоки, потому что они – всего лишь маленькие люди, а никакие не ангелы). Как не утопили – загадка.

Ничего этого я не знала и продолжала думать, что двое на одного – это гнусность и что всегда можно договориться. Довольно скоро мне предоставилась возможность осознать свою ошибку.

Первая наша драка с деревенскими детьми прошла под знаком удивления с большой буквы «у» и с обеих сторон.

Дети страшно удивились, увидев меня в настолько неподходящей компании, кто-то даже поинтересовался, что я делаю с «этим цыганским выблядком».

Я же не менее удивилась, когда моих объяснений и призывов жить дружно никто слушать не стал, а где-то со второй фразы меня обозвали цыганской сукой и двинули в нос.

Честно сказать, первые минуты драки я позорно протупила – от удивления.

Меня никогда не били толпой – я уже говорила, а кроме того, когда люди, которых ты хорошо знаешь, даже где-то твои приятели, вдруг превращаются в кучу озверевших уродов, у которых одна цель – сделать тебе больно, по сути, без всякой причины, – это, несомненно, удивляет.

Так вот, мне разбили нос, подбили глаз и повалили с ног, а я все еще удивлялась, вяло брыкаясь.

Привел меня в себя собачий лай, и я, рванувшись из кучи дерущихся, завопила:

– Миша, фу! Миша, нельзя!

Собака неохотно улеглась, пряча нос в лапы (от соблазна), а меня ударили в спину, и, пропахав песочек своим (да носом же), я решила, что пришло время «грязных приемов», которым учил меня папа.

Меня схватили сзади, и я сильно двинула кого-то затылком в лицо, а потом добавила локтем по печени (кстати, я довольно долго – лет до восьми – путала право и лево, поэтому все время забывала, где она у человека – печень. Ну, и прежде чем ударить, тихонько спрашивала: «Печень, где ты?» – такая была привычка).

Деревенские дрались проще, били обычно в морду или в пузо, а сверхзадачей считалось повалить и забороть противника (при общем веселье – повалить и забить ногами), так что новинки, предложенные мной, – бить по ушам, по голени и кидаться под ноги – вызвали опять же некоторое удивление.

На меня навалились несколько человек, и я словно оглохла от боли. Все звуки слились в какой-то далекий рев, ну вы знаете, если когда-нибудь вас били, допустим, трое, а вы при этом не мастер боевых искусств, их никак, гадов, с себя не стряхнуть, двигаешься, как в киселе, лица нападающих наплывают глубоководными рыбами – бледные, с выпученными глазами и распяленными ртами, а кулак летит тебе в лицо так медленно, что почти всегда можно увернуться.

Игорек, насколько я могла его видеть, дрался на редкость жестоко, сбить его с ног было практически невозможно, а одного мальчишку он даже сильно укусил за щеку. Ну если уж тебя постоянно избивают всем колхозом – тут не до реверансов, я так думаю.

Я решила, что кусаться – это вполне эффективно, и тоже пустила в ход зубы. Укушенный взвизгнул и отдернул руку, а я наотмашь съездила ему по уху.

Ситуация становилась патовой – мы с Игорьком жались друг к другу, как два тщедушных злобных вороненка, нас окружали мордастые, белобрысые, как на подбор, деревенские дети, удивленные тем, что бить двоих, оказывается, совсем не так весело, как одного.

Это взаимное удивление нас и спасло – нам было понятно, что их по-любому больше, а каждому из них было страшно к нам сунуться.

– Ну ладно, хватит с них на сегодня, – неуверенно сказал Богдан, уважаемый человек среди мальчишек. – А ты, Глориечка, если не хочешь таких вареников каждый день отхватывать, не ходи с кем попало. Пошли, пацаны, ну их…

Мальчишки ушли, и я села в песок. Ко мне, виновато повиливая хвостом и поскуливая, подбежал Мишенька.

– А чего ты собаку на них не спустила? – Игорь сел рядом, ощупывая избитое лицо. – Ну, ниче, а вот в прошлый раз зуб выбили, но татко сказал – новый вырастет.

– Неспортивно, – ответила я на вопрос. – И что же, тебя каждый день так?

– Не, не каждый. Они ж не все время вместе ходят, а по одному боятся ко мне лезть. А ты ничего так дерешься…

– Папа научил. – Я осторожно потрогала пальцами разбитый нос.

– Та не бреши!

– Правда. – Я села поудобнее и стала рассказывать, почесывая пса за ушами. – Когда я выросла большая и меня стали пускать гулять одну, на маму напал ужасный ужас. Она все время боялась, что я упаду в колодец или с дерева, или меня кто обидит, или украдет какой-нибудь злоумышленник…

– Это что – «злоумышленник»?

– Ну, бабай. И мама так все время боялась, что потом и на папу напал этот ужас. И папа стал меня всему учить, как настоящего индейца, – чтобы всегда смотрела, куда наступаю, чтобы проверяла, не гнилая ли ветка. И драться тоже учил, чтобы защищать себя, понимаешь? Папа у меня – челябинская шпана, – с гордостью сообщила я, – он знает много всяких штук. Вот если за тобой гонится бабай – надо убегать и громко-громко кричать, если место людное. А если безлюдное – то наоборот, надо спрятаться и сидеть тихо-тихо. А если он тебя все-таки схватил, не надо плакать, а надо притвориться, что ты прямо доволен сидеть у него на ручках – вот так, – и я деланно улыбнулась, – а потом обнять его за шею и ка-а-ак дать вот сюда, – я показала на переносицу, – вот этим местом, видишь, тут у тебя как бы рожки, – и я провела пальцем по лбу, под кромкой волос, и Игорек тоже потрогал, – вот, и тогда он тебя обязательно уронит, и надо убежать. Или можно ткнуть в глаза, но это страшно, или по ушам ударить вот так, ладошками, но если дядька взрослый, у тебя может силы не хватить. А еще, если есть палка, можно стукнуть его сильно по почкам – это вот где – или под коленки.

Увидев, что у Игорька сделалось хищное и заинтересованное лицо, я строго добавила:

– Но детей так бить нельзя. По спине нельзя, по почкам и по голове, а то искалечишь насовсем. И в глаза конечно же, только песок можно, например, сыпануть, а пальцами нельзя тыкать, ты понял?

– Да-а-а. – Игорек задумался. – Ниче так у тебя папка, молодец, научил всему.

– Не, не всему, – вздохнула я. – Подножки не научил делать, неудобно было показывать, он слишком большой, а я – вон какая мелкая. Так только, объяснял, а это совсем не то…

– Ну, подножки-то я тебя научу, – обрадовался Игорь, – я спец по подножкам, вставай, щас прямо покажу…

– Погоди, давай сначала умоемся, – поднимаясь, сказала я, – кровь засохла, противно…

– А у тебя еще и фингал, – ткнул в меня пальцем Игорек и захихикал.

– А у тебя – целых два. Ты с ними на панду похож, – парировала я и тоже захихикала.

– Да-а-а, тебе смешно, – обиделся мальчик, – а я почти не вижу ничего, так распухло…

– Ладно, пойдем к речке. – Я примирительно взяла его за руку. – Только Мурку сперва найти надо. Вот чем сторожевые козы отличаются от сторожевых собак – они в драку без приглашения не лезут… А, вот она. – Я увидела Мурку на склоне холма и позвала: – Мурка! Мурка, ко мне!

Мурка бросила объедать кусты и подбежала.

– Моя хорошая… – Я стала гладить козу, а Игорек спросил:

– А она что, тоже кусается? Как собака?

– Нет, – ответила я, – но забодать может, она нормально «фас» работает.

– Эх, – Игорек погладил Мурку, охлопал по бокам, – вот кого надо было на этих натравить! И было бы… это… спортивно! Она ж не собака, так, побуцала бы их под жопы… и нам бы полегче было справиться.

– Нет, – подумав, возразила я, – ничего не вышло бы. Мишенька тоже бы на «фас» полез, ему только повод дай… Надо ей другую, что ли, команду придумать? Но переучивать тяжело…

Мы спустились к реке, умылись, а потом Игорек учил меня делать подножки, а я его – выкручиваться из захватов. В сумерках я засобиралась домой.

– Слушай, Дзыга, тут такое дело, – сказала я, – меня накажут за фингал, не будут со двора пускать три дня. Так всегда…

– Так я к тебе сам приду, – перебил меня Игорек.

– Да я об этом же. Не надо приходить. Если Зося увидит, что ты тоже битый, она еще запретит мне с тобой водиться.

– И ты не будешь? – Мальчик опустил глаза.

– Вот ты глупый! Буду, конечно, то-то и оно. Только это же врать придется или ругаться все время – Зося знаешь какая упертая? А нам это надо?

– Ладно, – нехотя согласился Игорек, – я тогда буду там поблизости кружлять, ты хоть выглядывай…

– Не надо, – вздохнув, попросила я, – ты вообще там не отсвечивай, потерпи. Для маскировки, как индеец… Идет?

Мальчик кивнул, мы пожали друг другу руки, и я побежала домой.

Предчувствия меня не обманули, да еще Зося была в голосе и закатила целый скандал, назвала меня холерой, а папу, который попробовал за меня вступиться, прогнала из кухни полотенцем.

– Да что ж это такое! – Я давилась супом, а Зося ходила вокруг, охлестывая себя боевым полотенцем от злости, как кошка – хвостом. – Да как же тебе не стыдно драться! Девочки не дерутся!

– Зося, что ты ерунду говоришь, как же не дерутся? Я – девочка, и я дерусь, разве не так? – назидательно отвечала я.

– Езуит!!! – Зося, в сердцах швырнув полотенце на стол, разъяренной слонихой утопала ябедничать отцу и требовать дополнительных мер воздействия на совсем отбившуюся от рук меня.

Но утром все наладилось. Меня никогда не наказывали работой, поэтому я очень любила помогать Зосе по хозяйству. Я покормила кур и собак, подмела двор, помыла пол в коридоре и вообще была такой лапочкой, что Зося смягчилась и позволила мне не обедать.

– Иди уже сюда, Попелюшка, иди, котлетку на, – добродушно позвала она меня. – Иди, посиди со мной.

Я не любила есть вообще. Думаю, если бы меня не кормили принудительно или хитростью, то я бы тихо и незаметно, как бабочка-однодневка, умерла от слабости. Даже после целого дня беготни я смотрела на еду с отвращением. Из всей пищи в мире я охотно пожирала только яблоки и котлеты, и бедная Зося наловчилась готовить эти котлеты из всего – даже из яблок.

Мы сидели на кухне у растворенного окна и придумывали, что еще будем делать днем. Летний ветерок обдувал мою побитую морду, котлеты были вкусными, а Зося была моя красавица – все было хорошо то есть. Но, угрызая котлетку, я чувствовала, что какая-то непонятная тоска угрызает меня.

Не с чего было тосковать на самом деле. Я очень любила эти «аресты», у маленьких детей ведь нет выходных, понимаете? Все время приходится заниматься своими детскими делами, никакого покоя. А дома было хорошо – можно спокойно почитать на дереве, или научиться у Зоси пришивать пуговицы, или научить Мурку новым трюкам. Мне очень нравилось ухаживать за животными, нравилось то, как разномастные собаки таскаются за мной маленьким отрядом, во все суют свои пуговичные носы – строго проверяют, а чем это я кормлю гусей? И куда это я пошла? И что это у меня в руках?

Мне нравилось чистить папиных гончих – и то, как они жмурятся от удовольствия и как дробно стучат задней лапой об пол (типа, это я сам так здорово чешусь, а вы, девушка, со щеткой со своей – нелепая случайность в моей жизни).

Мне нравилось сгребать навоз в конюшне (ну, извините), а потом рассыпать солому по чистому, мыть бабки лошадям, гладить их мягкие, замшевые морды, похожие на… э-э-э… гусары, молчать.

Я вообще удивляюсь – как я не провела с ними всю жизнь? Нет, не с гусарами – с животными. Я была совершенно, безоблачно счастлива – на скотном дворе, на конюшне, на псарне и тогда, и позже. Каким же ветром в голове меня вынесло оттуда?

Но в тот день нигде мне не было места – не сиделось, не читалось и не возилось. Даже Зося спросила, что это со мной, а я, мрачно буркнув: «Хочу на волю», утащилась за дом.

Там росла старая яблоня (мой личный кабинет).

Я взобралась на самую верхушку дерева, оставив внизу свернувшихся крендельками псов, и стала оглядывать окрестности. Был полдень, деревня словно вымерла, а мне вдруг сделалось грустно, оттого что Игорек послушал меня и не «кружлял поблизости».

Я скучала по нему.

Раньше я не умела скучать – даже если папа или мама уезжали надолго, я просто ждала их возвращения. Само собой, мне было грустно, но это ничуть не мешало заниматься своими делами. Папа и мама – они же были всегда и будут всегда, это понятно, а тут – ерунда какая-то.

Я полезла вниз, думая с досадой о том, что это же очень неудобно – так прикипеть к какому-то человеку, чтобы не уметь без него прожить и дня. Да и с чего бы вдруг? Ведь жила я без этого самого Игорька целых пять лет и чувствовала себя прекрасно. Я даже на него рассердилась. «Подумаешь, – бухтела я себе под нос, – Игорек какой-то! Вот привязался!»

Хотя это было глупо, ведь он ни разу не привязался, а вовсе и наоборот.

Глава 5

Война с деревенскими продолжалась почти все лето. Битвы случались, конечно, не каждый день, но временами нам с Игорьком крепко доставалось. Мы старательно осваивали народное боевое искусство, но учиться толком было не у кого – папа Игорька, дядя Боря, был мужчиной высоким и сильным, и ему в свое время приходилось следить скорее за тем, как бы кого не убить, поэтому никаких особых приемов он не знал. А к своему папе с подобными вопросами я приставать опасалась – меня и так ругали за постоянные драки.

Следуя привычке искать любую нужную информацию в книжках, я перекопала всю домашнюю библиотеку, но тщетно. Если бы дело было в начале девяностых, мне наверняка попалась бы какая-нибудь скверно отпечатанная книжонка «Воин Шао-Дао», но в то время – увы – ничего подобного не было.

Правда, античная история подсказала мне один стратегический ход, и как-то раз мы здорово навешали вражеской группировке, заманив мальчишек притворным побегом на узкий железный мостик, перекинутый через Пояйлу.

Кроме нас, никто из детей не уделял столь пристального внимания военной подготовке – им и так неплохо было, – поэтому первым сунувшимся мы моментально и жестоко набили морды, битые пытались отползти, небитые напирали, в рядах противника воцарились замешательство и ужас, и он (противник, а не ужас) был обращен в бегство (впервые за три месяца).

Игорек ликовал и даже исполнил прямо тут, на бережочке, победный танец Белого Орла (мы считали себя коварными и безжалостными ирокезами, извините), но я заскучала.

– Надо это прекращать. – Я задумчиво грызла травинку, глядя на реку. – Надо придумать какой-то ход. Меня скоро вообще из дому перестанут выпускать за битую морду.

– А что ты тут придумаешь? – пожал плечами Игорек. – Я же не перестану быть цыганом по-любому…

– Но может, они перестанут быть придурками?

– Не перестанут, так и знай. Но как мы их сегодня, а? Попомнят теперь! Трепещите, враги, я – страшный ирокезский вождь Быстроногий Хорек!

Мальчик скакал вокруг меня, принимая воинственные позы и молотя кулаками воздух. Вообще-то это я придумала дразнить его Хорек-Игорек, за ловкость и кровожадность, но сейчас рассмеялась:

– Где ты видел быстроногих хорьков? У них же совсем малюсенькие лапки! Пусть уж тогда «безжалостный»…

– Не, «визжалостный» мне не нравится, лучше – «непобедимый». Да, Непобедимый Хорек! – Игорек нахмурил брови и сморщил нос, чтобы выглядеть пострашнее, но мордочка получилась такой забавной, что я повалилась от смеха на песок.

– Ладно-ладно, смейся, – мальчик старался сохранить суровый вид, – мы все равно великие воины и победили этих трусливых койотов, а если полезут еще, то в следующий раз им придется и похуже…

Но в следующий раз все было иначе.

Почти на окраине деревни был пруд, в отличие от речки – довольно глубокий, поэтому детям нашего возраста ходить к нему запрещали, но все, разумеется, потихоньку бегали.

Мы играли в загадки, сидя на берегу пруда и пуляясь камешками в воду. Игорек знал сотни загадок, просто неисчерпаемое количество (у мальчика была феноменальная память), и я почти все отгадывала, кроме самых смешных (ну правда, мне до сих пор кажется, что «сидить дід за подушками і стріляє галушками»[1] – это очень смешно, а отгадка скучная и все портит), поэтому хитрый мальчишка нарочно вспоминал загадки посмешнее.

Хотя в тот раз я спеклась на совсем обычной – про коноплю.

Игорек только успел сказать:

– Били мене, били, на шматочки порвали, у воді мочили, по траві валяли… – а я уже смеялась и показывала на него пальцем:

– Я знаю, знаю! Это ты, Дзыга!

– Чего ты, не дослушала даже, – начал было обиженно Игорь, но потом до него дошло, и он сам рассмеялся.

Мы валялись в песке, хохотали и кидались друг в друга какими-то щепками, но тут Мишенька вскочил и заворчал. Я оглянулась и увидела, что по дороге, поднимая клубы пыли, двигается толпа деревенских мальчишек. Небо было ясным, светило солнце, но мне стало тревожно, как перед грозой. Казалось, что единственное грозовое облако спустилось с неба и ползет теперь к нам – прямо по земле. Мальчишки как будто услышали мои мысли (а может, просто увидели нас) и что-то угрожающе заорали.

Мы встали. Игорь взял меня за руку.

– Что будем делать? – спросила я, не отрывая взгляда от дороги.

– Пойдем подальше от воды.

Мы отошли от пруда к дереву, под которым паслась Мурка, и вдруг Игорек сказал:

– Глория… ты, это… иди отсюда. Уходи, они тебя не тронут, они по меня идут… А я тут сам. Ты иди.

И тогда я впервые услышала это свое «дзень» – как будто в груди взорвался маленький хрустальный шарик с ментолом, стало холодно, и бесстрашно, и безрадостно. Я еще не знала, что так будет всегда, если понадобится принять неправильное решение, от которого невозможно отказаться.

– Ты что, совсем? – Я покрутила пальцем у виска. – Мы же друзья навеки, куда я от тебя пойду?

Обычно любую драку мы начинали весело, с индейскими воплями и насмешками над нападавшими, мы научились видеть друг друга и «работать» вместе – сталкивать мальчишек лбами, бросаться им под ноги, принимать «пас». Это было как танец или как двойное жонглирование крупными и сопротивляющимися предметами. Мы не боялись.

Однако в тот раз Игорь просто кивнул, не глядя на меня. Он стоял спокойно, но плечи у него были опущены и руки повисли как-то бессильно – словно он сомневался, что они ему пригодятся.

Мне захотелось его развеселить.

– Хорошо, что синяки еще с того раза не прошли, – сказала я, легонько толкнув Игорька локтем, чтобы он на меня посмотрел, – дома не так влетит.

– Точно. – Он все-таки улыбнулся. – Ладно. Пусть эти гады ближе подойдут, а там решим…

Но гады не спешили подходить поближе. Они остановились метрах в двух от нас, перестали орать, просто стояли молча. Мы тоже не двигались.

– Боятся подойти, – злорадно шепнул мне Игорек.

Оно, конечно, может, так и было. Но дело в том, что подходить они и не собирались. Есть одно старое, проверенное средство, вполне подходящее для таких случаев, описанное во множестве книг, в том числе и в Библии. Называется «побивание камнями».

Никто так ничего и не сказал, мальчишки даже не стали нагибаться за камнями, хотя вокруг было их довольно – крупных, круглых, с кулак младенца. Они принесли камни с собой, в руках, в карманах, и стали молча швырять в нас. Мы, честно говоря, не остались в долгу, но их было больше, кто-то подтаскивал боеприпасы, а кто-то только швырялся. Они действовали слаженно, не так, как обычно.

Они стали теснить нас в сторону пустыря, разбитого маленькими мусорными заборчиками на участки, где выращивали кормовую морковь и свеклу. В это время дня там никого не бывало.

Получить камнем в лицо – совсем не то же самое, что кулаком, и мы отступили. Мурка убежала, и я слышала где-то позади ее жалобное блеяние, а Мишенька жался к моим ногам. Он был бродячей собакой, а бывших бродячих собак не бывает. Он очень боялся камней.

– Давай на них! – крикнул Игорек. – Прорвемся!

– Нет! – прокричала я в ответ. – Миша не пойдет! Я не брошу собаку!

Я пыталась прикрыть лицо рукой, мне засветили камнем в локоть, и я зашипела от боли.

Мы отползали, отчаянно отбиваясь, пока не уперлись спинами в один из хлипких заборчиков. Отступать дальше было некуда, но мальчишки так и не подошли, они держались на расстоянии, все швыряя и швыряя камни.

Мишенька ополоумел от страха. Прижав уши, он свернулся креветкой у моих ног и только взвизгивал, когда в него попадал очередной камень. Я пыталась заслонить его, а Игорек старался закрыть меня, но мы оба были такие маленькие и хлипкие, что от этого не было никакой пользы.

Когда мне здорово разбили лоб, а Мишеньке подбили лапу, Игорек вдруг, тоненько зарычав, обернулся к забору и потащил на себя большую доску. Доска на удивление легко поддалась, мальчик схватил ее поперек и, пошатываясь и все так же яростно завывая, пробежал под градом летящих камней и врезался в наших обидчиков, повалив их с ног.

Образовалась куча мала, мальчишки стали наползать на Игоря, колотить его. Я увидела, как кто-то заносит над ним так и не брошенный камень, и совсем взбесилась.

– Миша, фас!!! – заорала я. – Мурка, ко мне! Вали их! Вперед пошла!

Мишу не надо было просить дважды – он был злопамятным псом. С рычанием набросился он на мальчишек. Я чуть замешкалась, выдирая из забора здоровый дрын, и побежала следом, но им хватило и собаки.

Пес дорвался. Он метался, как свихнувшийся ребенок в кондитерской лавке – этого схватить, и этого попробовать, и вот этого куснуть. И хотя не было необходимости ему помогать, когда, позвякивая колокольчиком, подтянулся партизанский отряд в лице Мурки, я мстительно указала пальцем на разбегавшихся мальчишек.

Ох не зря, не зря я всегда думала, что слово «злокозненность» – это прямая характеристика коз. Мурка радостно включилась в травлю, и скоро на дороге, кроме нас, никого не осталось.

Игорек так и сидел в пыли, свирепо хохоча и подбадривая криками бесчинствующих животных.

– Ну я вижу, ты живой, – сказала я, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться.

– Та живой, что мне сделается… – Игорек мельком мне улыбнулся и снова закричал: – Фас, Мурка, фас, дай ему под жопу!

Я отозвала Мишеньку, стала осматривать его лапу. Перелома не было, просто сильный ушиб. Ничего страшного, в общем, но я обняла пса за шею и горько расплакалась.

– Глория, ты чего? Тебя сильно побили? Где болит, квиточка моя? – засуетился вокруг меня Игорек.

– Гы-ы-ы-ы-ы-ы… Ми-и-и-иша, мой Ми-и-и-иша, – ревела я. – Папа сказал, если Миша кого-то без причины покусает, придут люди и его убьют… Ы-ы-ы-ы-ы-ы… А детские драки – не причина, папа нарочно десять раз мне повторял… Га-а-а-а-а… Не дам мою собаку убивать… Убегу-у-у-у-у-у…

– Глория, успокойся… Да успокойся ты, никто твоего собаку не тронет. – Игорь тряс меня за плечи, пока я не заткнулась. – Никто не скажет про Михуила, слышишь? Если они наябедничают про собаку, им придется рассказать про камни. А за это им влетит, ужасно влетит. Потому что кидаться камнями в живых людей – это очень плохо, понимаешь? За это их самих поубивают. Никто не скажет, не реви…

– Думаешь? – Я еще всхлипывала. – А если вдруг?.. Там же видно, что собака покусала…

– Не видно, – терпеливо объяснил Игорек, – мы в них тоже не подушками кидались, там не разберешь, где что… Ну на нас посмотри…

Я послушно посмотрела на Игоря, потом на себя. Мы с ног до головы были покрыты грязью и кровью так, что не было видно даже синяков и ссадин. У Игорька была разорвана рубашка, мое платье превратилось в ржаво-серую тряпку, даже Мурка из белой стала бурой (к счастью, на ней была только чужая кровь).

– Я выгляжу так, как будто меня изнасиловала рота солдат, – сказала я, печально оглядывая испорченное платье.

– А что такое – «изнасиловала»? – с интересом спросил Игорек.

– Не знаю. Только в книжках пишут, что женщины после этого в крови и одежда у них рваная, они кричат и всех проклинают. А мне есть кого проклянуть. – Я вытерла набежавшую со лба кровь и злобно сплюнула.

– Ну, тогда меня тоже изнасиловали. – Игорек показал оторванный с мясом рубашкин рукав.

– Нет, это только женщин. Мужчин обычно сразу убивают. А, еще иногда подвергают пыткам.

– Ладно, – кивнул Игорек, – меня подвергнýли пыткам. Пойдем умоемся, а то еще увидит кто – не отбрешемся.

Мы вернулись к пруду и попытались отмыться, но вышло только хуже: ссадины, до того забитые пылью, стали кровоточить. Тогда мы набрали подорожников и облепили ими друг друга, даже Мишеньке я примотала пару на лапу носовым платком. Самые глубокие царапины мы замазывали кашицей из все тех же подорожников, только пережеванных (индейцы же).

– Ты похож на могилу героя, – сказала я Игорьку, сплошь облепленному подорожником.

– На себя посмотри. – Он сплюнул в ладошку зеленую кашицу и размазал мне по лбу.

– Нет, я так домой не пойду. Зося напугается. Где бы платье отстирать?

– Пошли ко мне, – предложил Игорек, – моя мамка привычная…

Но он несколько преувеличивал. Тетя Галя, увидев нас, зажала рукой рот и грузно опустилась на табуретку. А набравшись на табуретке сил, она, похоже, сильно разозлилась.

– Детки… Игореша… Да кто ж это вас так? – Ее голос из жалостливого помалу становился возмущенным. – Да сколько ж можно? Ну все, кончилось мое терпение, я этим байстрюкам ноги повыдергаю, уши пообрываю… Игорь, отвечай, кто вас побил?

– Никто, мамо, мы упали, – тихо ответил Игорек, опустив голову.

– Та какое «упали», га? Или я не вижу, или мне повылазило, или ты думаешь, что мамка у тебя дурная совсем?

Игорь молчал, так и не поднимая головы и сцепив руки за спиной, как партизан на допросе. Я решила вмешаться.

– Тетя Галя, мы правда упали. Мы с горы катились, – сказала я.

– С какой горы вы катились, дурачки? – обернулась ко мне тетя Галя. – Глория, ну как тебе не стыдно?

– С горы. Мы на шине катались.

(Если кто не знает, была такая игра: человек забирался в автомобильную покрышку – дети их называли шинами – и скатывался с холма.)

Тетя Галя всплеснула руками:

– На шине?! Та вы сдурели! Та я вас сама сейчас поубиваю – так быстрее будет, чем ждать, пока вы покалечитесь!

– Мамо, – Игорек перешел к делу, не дожидаясь, пока у тети Гали кончатся патроны красноречия, – вы нам поможете Глориено платье постирать? А то ее Зося из дома больше не отпустит, если увидит…

– И правильно! Пусть дома сидит, раз вы не понимаете, что можно, а что нельзя! Я ее сама сейчас домой отведу и Зосе расскажу, – не унималась тетя Галя.

– Мамо, как же можно, мы же с ней – друзья навеки, как же я буду сам? Без нее? – Игорек посмотрел на тетю Галю так, что она осеклась.

– Ну что с вами делать? Тащите корыто, я воды нагрею, надо вас помыть сначала, а потом с одежей разберемся…

Мы благоразумно не стали распостраняться о купании в пруду и выволокли во двор большую оцинкованную лохань. Тетя Галя наносила воды и усадила нас мыться.

– Чем же все это мазать? Кровища так и хлещет, – причитала она, аккуратно обмывая наши ссадины и шишки.

– И ничего не хлещет, мама, что вы, – строго сказал Игорек, отводя ее руку.

– Надо перекисью залить. – Я смотрела на воду, ставшую от крови розовой, как вечернее небо.

– И где ж я ее возьму, ту перекись? – горестно спросила тетя Галя.

– Мамо, где-то папкины аптечки валялись, вы там посмотрите, – сказал Игорек.

– А и правда, пойду поищу. – И тетя Галя, переваливаясь уточкой, направилась в дом.

– Ну ты и брехло! – Игорек, хихикая, лениво брызнул на меня водой. – Надо ж было додуматься – с горы катились…

– Сам брехло. – Я окатила его в ответ. – Ну пойди, пойди и скажи, как все по правде было. Ну, чего сидишь?

Но ответить он не успел – вернулась его мама, принесла водительскую аптечку.

– На, посмотри, есть тут перекись твоя? – сунула она ее мне в руки.

Все нашлось – и перекись, и йод, и пластырь, и марлевые салфетки. Тетя Галя вынула нас из воды и занялась декорированием наших тушек. Мы были красавцы – ссадины опухли, синяки налились густым фиолетовым, у Игоря заплыл глаз, а шишка у меня на лбу вела себя как отдельная форма жизни – пульсировала, горела и, кажется, даже шевелилась. Замазав и заклеив всю эту красоту, тетя Галя завернула нас в большие банные полотенца, отнесла в дом, уложила в кровать и ушла «заниматься одежей».

Мы лежали, провалившись в пуховую перину, тихо, как две гусенички. В комнате с белеными стенами пахло чистотой и безмолвием. Мы с Игорем быстро уснули.