Звонок на свободное время оглашал новый приступ одиночества в камере Наташки. Все ее подруги-сокамерницы выходили прогуляться по тюрьме, поболтать с другим женщинами, скрашивая ежедневную скуку обменом новостей. Казалось бы, такая обычная, скучная болтовня, но ей очень этого не хватало. Не хватало чего-то обыденного и нормального.

Существование ног вновь начало насыщать ее тело давящей болью. Вздутые, синющие вены, следствие высокого давления, с каждым движением причиняли ей страдания. Тяжелые стоны заполняли одинокую камеру.

Нога зачесалась. Решить эту проблему, значило получить еще один приступ боли, который пугал ее гораздо больше, чем усиливающиеся раздражении на ее коже. Так и пролежала бы Наташка в своих страданиях, если бы в этот перерыв к ней не пришла некая девушка.

– Здравствуйте, меня зовут Лиза, – вежливо представилась она, – моя сокамерница сказала, что вы можете помочь мне достать очки.

Наташка пристально смотрела на девушку. Лиза полыхала здоровьем и беззаботностью, такими редкими качествами в тюрьме. Пока еще нежные, рыжие волосы, падающие до плеч, подавали старой женщине невольный сигнал, прикоснуться к своим. Такое девичье, переступание с ноги на ногу, перед входом в камеру, надежда в глазах, направленная на Наташку – все это приводило женщину в ярость и глубочайшую скорбь.

Она никогда не просила за свои курьерские услуги оплаты сверх меры, всегда довольствовалась какими-либо безделицами. С ее связями на воле, достать что-то – не было проблемой. Но в этом месте, для старой женщины, высшим благом было обычное, такое невинное, человеческое внимание. Так, к ней снова и снова приходили новые люди, со своими просьбами, одаривая ее возможностью поучаствовать в их жизни, утвердить свое существование. Помогая убогим, она, зачастую, чувствовала себя, как Мать Тереза, в свои лучшие годы, что также хорошо скрашивало ее будни.

Но сейчас, перед ней стояла девушка, еще не успевшая познать все тяготы тюремной жизни, не ощутившая необходимого перелома сознания для перехода в суровую реальность. Улыбка, искра в глазах, задор и беззаботность в ней, создавали в душе Наташки ужас.

Она понимала, что в ее состоянии, у нее не хватит сил, помочь Лизе осознать окружение, недоставало необходимого ключика, чтобы по-настоящему открыть двери в тюрьму.

Вспомнив про свои связи не только за границами тюрьмы, но и внутри, она решила, как сможет помочь Лизе. Осталось только, взять что-нибудь в оплату.

– Очки значит, – хриплым голосом сказала Наташка, – ну, садись ко мне на койку, и помассируй старой женщине ноги. Только очень аккуратно. А я тебе историю расскажу, чтобы нескучно было!

Массаж ног далеко не худшее, из того, что представляла себе Лиза. Конечно, тоже не особо приятное действие, однако ничего за рамками приемлемого.

Аккуратно возложив свои нежные руки на ноги Наташки, Лиза приступила медленно массировать их, стараясь не перебарщивать с силой.

– Да! Вот так хорошо. Продолжай! – Восторженно сказала женщина, – а расскажу я тебе, хм…, расскажу про Кристину, про “Кристину-Висельницу”.

“Была у нас в тюрьме баба, вся такая просветленная, открытая, все познавшая, якобы. И не знаю как, но договорилась она с администрацией, устроить у себя в камере центр эвтаназии из подручных средств. Короче, где-то начиталась она, мол, лишение свободы, хуже смерти. И решила у себя повесить петельку, да с мылом. А начальникам только плюс, лишний рот в тюрьме и никаких вопросов. Все-таки посетительниц не так много было, может в год пару девочек. Зато если кто-то в тихую хотел, теперь можно было не прятаться и к Кристине пойти. Очень удобно.

Так вот, пришел значит, к ней начальник, это получатся, позапрошлый. Ну, и решил исповедоваться. Говорит, мол, ты святая, тебе доверится могу. И рассказал, дурак старый, как девушку одну, из тюрьмы, силой взял. Убить не смог, оформил перевод в другою тюрьму. Плакал сидел, стыдно было, мразь, одним словом. Сам с чувством вины справиться не смог, решил через бога индульгенцию получить.

Кристина баба была сильная, не просто так всю жизнь сидит. Она начальника сзади обошла и на петлю насадила. Долго держала его, тот все барахтался и барахтался, но, через пару минут повис без сил, синий как слива.