Игрушки пищали и прыгали по столу. Женщина только успевала их подбирать, как они вновь соскальзывали на пол. Из коробки высыпались поломанные, выброшенные и потерянные вещи, остатки довоенной роскоши.

– Какие живые они сегодня! – сказала Карсон, глядя на пушистых игрушек, собравшихся в гостиной.

– Должен сказать, достать предметы непросто. И не совсем законно, – отметил синтет.

Маленькие, светящиеся, тёплые, иногда поющие – роботехнические поделки ручной работы составляли компанию одинокой мисс Карсон, живущей в маленьком двухэтажном доме на Клейтон-стрит 3, что в Бристоле.

После ядерной войны, когда две трети мира сгорело от ракет и бомб с Востока и Юга, она в числе принудительно переселенных переехала в полуразрушенный городок. Карсон, несмотря на преклонный возраст, охотно предоставили визу талантов: её муж, проектировщик деструктора, давно пропал, а дети уехали на другой континент. Возможно, погибли – сейчас не выяснишь, кто жив, а кто уже нет. Дороги стали слишком опасными, чтобы кого-нибудь навещать.

Чтобы скрасить досуг, ей приходилось жить в окружении самодельных машинок. В Бристоле уже несколько лет роботов и синтетов больше, чем живых людей.

– Этого хватит? – Уилф, сидя за столом с прямой осанкой, глядел на суховатого человека. Он молод, а она нет. Она скрипит, болеет и нуждается в нем. Он не болеет, но выполняет задачи, ради которых его родили в искусственном улье.

– Более чем.

– Напомните, для чего они вам?

– Сделаю электрического кота. Для себя.

Синтет вспомнил картинки из детских книжек. Толстый рыжий усач, наблюдающий из окна за прохожими.

Старушка взялась за инструменты и принялась мастерить. Чайник вскипел и свистел, и Уилф пошел отключить его. На кухне тоже бегали маленькие игрушки, слоники и жирафики, змейки и птички, в аквариуме висела ромбовидная скалярия. Он вернулся к пожилой женщине.

– А? Ты ещё здесь? – Карсон смотрела на него сквозь огромные окуляры. Глаза, выпученные от стекла, искрили от азартной занятости.

Синтет признался, что ему стало интересно, чем закончится её авантюра.

– Господи. Ты, наверное, шутишь? Я знакома три, нет, четыре года с синтетами, и впервые увидела заинтересованного в чем-то.

– Почему вас так удивило?

– Такие покладистые, такие мирные и корректные, исполнительные. Мы чувствительны. Думаешь, я умираю от старости? От холодной зимы в августе? От радиационных полей в городе?

Уилф промолчал.

– Нет, я умираю от недостатка чувств!

Уилф вновь промолчал. Искусственный робот, уже почти похожий на кота, крутил хвостом и пробовал издать первые звуки. Пока неудачно. Мисс Карсон встала из-за стола, вытащила пачку сигарет и закурила, пуская дым в высокий потолок.– Неразумно.– Шестьдесят лет занималась неразумными вещами, Уилф. Шестьдесят! Ледяная пустыня в Африке – это дело рук моего мужа. Он построил машину для . Я тоже строила машины. Мы убивали этими машинами. Так что сигареты мои судьи, просто завершают процесс.

– Неразумно, – повторил синтет. – Могли приобрести детей в улье, если так важно иметь чувства. Мы лишены недостатков, но точно такие по физиологии, как вы. Мы – люди.

Женщина ухмыльнулась.

“Разница между мной и тобой, Уилфи, в том, что я осознала свое желание. Я хочу создавать. Не бездействовать, как искуственные человеки. Не сидеть, тихо ожидая смерти в сыром доме. Соз-да-вать! Тебе нет ни дела до созданий, ты сам продукт”.

– Возможно, вы не такие, как мы, – призналась спустя пять минут тишины мисс Карсон. Она потушила сигарету, села за рабочий стол и опустила на переносицу свои окуляры. – И я никогда не признаю за человека в скоророжденном из искусственной матки. Возможно, вы не устроите войну, как это сделали мы. Но что-то в вас есть от нас. Может, мы не разглядели в вас сакральное? – окуляры женщины уставились на синтета.

– Не понимаю.

– Ещё бы. Погоди, не торопись. Как увидишь, что я умею, и тогда поговорим.

Через минуту, после того, как усы были прикреплены к морде, мисс Карсон внезапно сказала:

– Созидание. Созидать. В создании я чувствую себя человеком.

Синтет промолчал, но стал пристальнее следить за руками пожилой женщины.

Черной ночью, когда экономии ради гаснут фонари на улице, а окна покрываются морозным рисунком, Карсон вовсю шила шкурку для электрического кота. Робот капризничал, бил лапкой по лицу, но она лишь улыбалась и грозила ему пальцем. Уилф, социальный работник, ещё раз обошедший все жилые дома, коих наберется максимум с десяток, остался по просьбе Карсон до утра.

Первые лучи солнца проникли в комнату. Синтет, проснувшийся строго в девять в , ощутил постороннее присутствие. На него уставились игрушки. Кто-то ползал под ногами, другие шуршали на шкафу и тумбе. Колени грел рыжий кот, пухлый, шерстистый и самодовольный. Огромные как тарелки зелёные глазища лицезрели, как Уилф приподнимает руку. Странные мысли посетили синтета:

Ещё вчера ты был мусором, а сегодня уже живой. В этом что-то есть, наверно.Кот буркнул. Сравнение с мусором ему не понравилось.

Праща небесная

Летели два бога по пути, названному журавлиной дорогой. Первого знали как Бадняка, он был старше и стоял ногами на щите; второго люди нарекли Божичем, и он держал щит впереди себя. Мимо богов пролетали пылающие звезды, блеклые и яркие планеты, а также разноцветные газовые облака, кометы чертили хвостом по бесконечно черному холсту.

Бадняк с Божичем, играя в салки, мчались к центру галактики:

– Я быстрее заткну пальцем черную дыру!

– Нет, я!

Так бы и сделали они, но Заря, мать всех живых, привлекла их внимание светом. Первым остановился Божич: он, как зоркоглазый, вмиг заприметил россыпь золотых звезд, тонкой полосой ярко блестевшей на небосводе. Неведомый путь уходила в сторону от журавлиной дороги.

Золото звезд влекло юного Божича. Бадняк же оказался к нему равнодушным.

– Что тебе до златых мест? Видел я больше милейших сокровищ, чем эти, – самодовольно заявил Бадняк. Он крепко стоял на своем щите, расположив руки на могучей груди. Меч, выкованный из янтарного стекла, висел на поясе.

– Видел ты, да не я, – ответил Божич.

– Что тебе до ларей с сокровищами? – упорствовал Бадняк. – Ты юн и невежественен, коли разум охвачен соблазном.

Тогда крикнул Божич: «Пусть так, если путь мой ведом светом Зари, уйду я сейчас; тебя же сопровождать меня приглашаю» Старший бог взглядом разжег свет золотых звёзд, дабы узреть, что они значат и к чему ведут. Звёзды вспыхнули пламенем рубина и гиацинта.

– Вижу я знак в этом пути. Журавлиная дорога подождет. Отправляемся тотчас.

Божич щитом защищался против звездной пыли, тот у него раскалился добела и затрескал от жары. Сзади ругался не такой быстрый, как юноша, Бадняк, и его крепкие слова, как искры, заново поджигали звёзды, потухшие от удара о щит Божича.

– Кто первый, тому дар принадлежит, а кто второй, тому и зависть навеки! – зазвенел смехом юный бог, обернувшись. Он так быстро спешил, что превратился в молнию.

Вконец раззадорившийся Бадняк, достав свой меч, одним взмахом подвернул ему ногу, от чего он запнулся; другим взмахом придал себе большее движение. В конец пути добрались они вровень, дыша в ноздрю, и остановились, ухватившись каждый за планеты-гиганты.

– Что это? – спросил Божич.

Перед ними повисло в космосе длинное, в один рост могучего Бадняка, кнутовище. Сплетенное из верёвки, оно имело в середине кожаный желоб, в который удобно класть предмет.

– Веревки вить, кожу сдирать и механику знать – не наше дело, а человечье, – ответил Бадняк. Его пальцы прикоснулись к пеньковой верёвке; взять в руки он не решился.

– Кто создал эту вещь, если не бог? – спросил Божич.

– Слышал я одну легенду, что передавали из уст в уста смертные. Человек, чье имя Накал из Терры, вознамерился покорить все стихии, дабы править всем миром, и для того мастерил устройства, способный изменить жизнь. Накалу давалось всё, что он захотел, так изощрён был его ум и так хороши были его руки: мир он заменял новым, в котором искусственные предметы, на человеческом языке прозванные техникой, делали чудеса, недоступные ранее смертным.

– Мудрейший человек, – восхитился Божич.

– Наглейший человек, – возразил Бадняк.

Божич взял предмет, подержал его на весу, словно примеряясь. Вставив указательный и средний пальцы в узловой конец, он взялся за вторую часть веревки и принялся раскручивать.

– Это праща! – Бадняка осенило. – Вставь камень в желоб, да разгони его хорошенько.

Божич оглянулся по сторонам. Слегка потянувшись, достал небольшой астероид, покачивавшийся над его кучерявой головой. Вложив метеорит в желоб, юноша принялся со свистом раскручивать пращу. После нескольких витков праща отпустила камень, который тут же влетел в ближайшую планету. От удара космическое тело взорвалось и раскололось, обнажив пламенное ядро; осколками посекло стоявшего рядом Бадняка.

– Смотри, куда метаешь!

– Что стало с Накалом, мастером небесных пращ? – спросил юный бог.

– Странствовал этот человек по разным мирам. Искал он ответы, мастерил свои вещи, хотел превзойти богов. Мерцающий мир его поглотил, я сам видел; черная пасть, усеянная молниями, забрала человека, никому не под силу тягаться с ней.

На месте было решено, что раз вещь найдена совместно, то владение ею станет обоюдным. Свое решение скрепили клятвой: всегда сначала Божич, а потом Бадняк.

Юный бог собрал обломки разбитой планеты, крепко сжал в своих ладонях и отпустил в свободное плавание. Слепленная заново, она закрутилась вокруг в своей оси. Божичу не понравился внешний вид планеты, мертвый и зловещий, пусть в ней займется жизнь, сказал он, дохну́в на её испещренную разломами поверхность.

В расщелинах потекла вода, а вслед за ней в небе зародились облака и дождь. Горы покрылись снежными шапками, на полюсах появились ледяные щиты; холодные ветра кружили по морям и континентам. Влага покрыла сухую песчаную землю, сделав её вязкой и тяжелой. Где-то падал снег.

Так Божич открыл для себя искусство жизни. Ему полюбилось творить: указательным пальцем он водил по планете, создавая реки и водоемы, бросал в землю семена жизни, радовался первым всходам и росткам, удивленно взирал на испарения, возникающие от дыхания миллиардов микробов. Божич, загордившись, назвал планету Акварий.

Но чем больше творил Божич, тем сильнее злился Бадняк. Жизнь ему была неинтересна, казалась напрасной, а ко всему новому относился с раздражительным опасением. Глаза его вспыхнули, костяшки рук побелели, внутренняя струна натянулась.

– Что ты делаешь, баловень? – возмутился Бадняк. Старший бог не вмешивался в дела юноши, пока из зелени не взлетели первые птицы. Ошарашенный юноша молча наблюдал, как Бадняк взмахом меча сдул всю воду с планеты: пустыня, вновь набравшая смертоносную силу, мгновенно уничтожила всё порожденное.

– Зачем? – спросил Божич у старшего бога.

– Где жизнь, там и смерть. Этот закон вечен. Если ты начинаешь, то мой удел заканчивать. У всякой жизни есть конец.

– Но ты убил её, а не восстановил справедливость закона! – возмутился Божич.

– Породив жизнь, ты вознесся над ней и стал выше меня.

– Так создай сам.

Бадняк нахмурился.

– Мой удел – не начинать, а заканчивать, юный баловень. Я всесилен, и мне не нужна слава Творца. Краски мои – мечи, песни мои – их звон, холст мой – энергия, выходящая из смертных.

С того времени Божич пытался сотворить жизнь на планетах, а Бадняк, слепо убежденный в своей правоте, отправлял смерть к творениям юноши. Божич, следуя правилу первого, небесной пращей бросал холодные кометы, полные мерзлой воды и будущей жизни; планеты от них расцветали, махровели лесами и смягчали нрав. Бадняк метал вторым, и всегда в ту же планету, его метеориты были горячими, железными и буйными; они взрывались и убивали всё живое, всё сотворенное юным богом.

Где-то на севере от звёздной журавлиной дороги, недалеко от небесной пращи в одной скромной системе ютилась небольшая планета Бол. Заря пускала свой свет на неё, и земля её была плодородная, живая и чистая. Густые леса сменялись глубокими озёрами, в воздухе витал сине-зелёный запах сырости. Кричали лягушки. Луна серебрила водную гладь.

Три пышногрудые и длиннорукие девушки неспешно двигались по тропе. Они пели песни, смеялись, а потом снова пели. Их кожа, и без того бледная, от лунного света становилась белой, как бумага. Девушки пришли к озеру, бросили в воду венки и принялись расчесывать волосы. Вода слушала их речи, и успокаивалась.

Ночное небо мигало звёздами. Вдруг пролетела одна из них, словно оторвавшись, с хвостом и искрами, да так близко, что стало как днём. Девушки замолчали, а после вскрикнули от палящей жары, прыгнули в воду, забыв даже снять свои сарафаны. Под водой, сквозь рябь и вспышки они глядели, как небео взрывалось и роняло молнии. Наконец, утомившись соседствовать с усатыми сомами, девушки высунулись по плечо.

– Неужто опять? – изумилась Крица, самая младшая.

– Опять балуют черти на небе? – возмутилась Воца, средняя.

– Опять, – констатировала Шука, самая старшая. Она вышла на берег, потопав за тяжелыми рукавицами. Заметив, что идет одна, обернулась и сказала: «Чего ждём? Закипай, работа!» Остальные девушки неохотно поплыли к берегу.

Всю ночь они собирали горячие обломки. Из уст Воцы звучала речная мелодия – от рукавов её сарафана текли ручьи ледяной воды, смывавшей пепельные опалы с пораженной земли. Крица, самая юркая, бегала по лесу, собирая камнепад и по пути леча поломанный бурелом. Шука молча хоронила камни.

Через время всё повторилось. А потом ещё раз. И лишь на седьмой случай всё изменилось.

Воца колдовала над водой, как увидела высокую светлую фигуру, выходящую из лесной чащи. Ели и сосны кланились ему, словно барину. Девушка прокричала «Батя-водяной, человек идет!», нырнула в омут и позвала сестер. Втроем они подвсплыли, их макушки виднелись среди кувшинок.

– Да говорю тебе, человек! – прошептала Воца. Крица нетерпеливо упрашивала показать гостя: «Не может быть, не из людского он сделан, я бы узнала вмиг» Шука молчала. Юный бог услышал их разговор, обернулся и спросил:

– Кто здесь?

Тишина.

– Кто здесь? – громко повторил он. – Если добр ты, не обижу. Если зол, то пропади на дне.

Шука тотчас же уплыла: «Не мое это дело» Вслед за ней исчезла Воца.

– А добр ли ты? – игриво спросила оставшаяся Крица. Юноша улыбнулся.

– Добр.

– Чем докажешь?

Божич засмеялся.

– Знаешь ли ты, с кем говоришь?

– Может, и знаю. А может, и нет! – Крица хлопнула ладонью по воде, забрызгав юного бога. Он отвернулся, а когда вновь посмотрел на озеро, то никого не нашел. Это разыграло в нём чувства. Буду ли я праведен, если воспользуюсь силой, спросил он себя, и усомнился.

– Нет, не быть этому. Пришел по-доброму, уйду так же.

Божич исчез и не возвращался ещё неделю. За это время он горячо спорил с Бадняком. Камни разбитых миров разлетались по космосу. Бадняк всюду сменял жизнь на смерть, воду на огонь, цветы на сухостой, плодородную землю на горячую лаву. Божич искал своим светлым умом, как бы спрятать жизнь от старшего брата. Смерть вызывала тоску в сердце Божича. К тому же встреча с незнакомкой томила его надеждой.

Не выдержав, он вернулся. На озере стояла ночь, и лишь песни девушек

– Выходи! Ты, чье имя я не знаю, выходи по-доброму! – кричал он в озеро.

– Прекрати, – тихо, но уверенно сказала Шука. Она расчесывала серебряные волосы гребнем, не отрывая взгляд от пришельца. Божич спросил её, кто она и где искать ту незнакомку, что говорила с ним. Шука удивилась, но позвала сестёр. Крица тут же спрыгнула с ивы, улыбающаяся и весёлая.

Шука отложила гребень за камень, подплыла к ногам юноши, посмотрела ему в глаза, и велела сказать правду:

– Ты не человек?

– Нет, а ты?

– Положим, тоже. Людей, считай, тут почти что не было. А кто послал нас в этот край, мы уже не помним. Значит, это ты бросаешь с небес жаркое золото?

– Похож ли на душегуба?

– Тогда кто же губит наши озера и леса?

Божич поведал историю, как он с Бадняком нашел небесную пращу.

Три девушки ужаснулись. Воца залепетала «Я так и думала, я так и говорила!»; вода рядом с ней забурлила и зашипела, рыбы выпрыгнули из воды, как ошпаренные.

– Так мы для вас игра? – тихо спросила Шука. – И когда придет наш черёд?

Был Божич богом, а от чар трех девушек он не защитился. Стали они его умасливать и ублажать, обещали показать подводный дворец из стекла и изумруда. Приглянулась Божичу самая младшая, и решились они втайне от всех на взаимные чувства. Как мог, украдкой он посещал Крицу, слушал её смех и радовался тому, как под её ногами расцветали маленькие желтые лютики.

Всему когда-то приходит конец. Уловил Бадняк, что юноша куда-то уходит. Проследив за ним, он, превратившись в сову, сидя на скрипучей ветке прознал про озерный край, русалок и чувства юноши.

С лица Крицы упала слеза. Капля ударилась об корень давно упавшего дерева.

– Зачем плачешь ты? – юный бог взял русалку за руку. – Позволь забрать в свои небесные чертоги, где нет ни сна, ни зла, ни голода, ни страха.

– Как же ты не поймешь, что я люблю это место! Я клятвой закована здесь навсегда. Мой удел – дарить жизнь и лечить её.

– Значит, мой удел тоже – творить жизнь.

Божич пощупал ладонь русалки. Рубцы от ожогов, они напоминали о жарком золоте, что падало с небес.

Возмущенный юноша спросил, почему она себя не жалеет. Русалка мягко выскользнула из его объятий, босыми ногами зашла в озерную воду и погрузилась во тьму.

Бадняк ничего не сказал Божичу. Ухнув по-совиному, он вспорхнул крыльями и улетел. Загорелась в нем злоба, что без его веления делается.

Уже не дружили Бадняк с Божичем. то и дело ссорились и обменивались они гневными тирадами. Наконец, признался старший, что знает обо всём; велел ему распрощаться с любимыми. В ужасе Божич сбежал к Крице, рассказал ей о планах старшего, и вновь просил уйти вместе с ним.

– Я не смогу защитить всех сразу. Он слишком могуч и умён, а против его меча у меня только щит. Пойдем со мной, прошу тебя, не вынуждай страдать!

– Но если умрет наш озерный край, и сестры мои, то буду у тебя в темнице жить. Давай испросим совета у брата? Велько прослыл у нас умным и всезнающим.

В поле цветущей ржи было тихо, только ветер доносил до них, как колосья бились. Велько взглянул большими глазами на гостей. Худощавый, высокого роста, такой же бледный, как его сестры, он не пел и даже не плёл венки. Под рубахой виднелись шрамы.

– Давно я тебя не видел, Крица, – сказал первым Велько. – Кто этот кудрявый юнец, что пришел с тобой?

– Он ведает, сколько жить нам осталось.

– И сколько?

– До утра. С рассветом старший брат погубит всех нас.

Велько помолчал с минуту, а потом сказал «У каждого начала есть свой конец». Вздрогнул Божич, испугался мысли потерять свою любовь, вспылил, бросился руганью, пока его не утихомирила Крица. Её брат продолжил:

– Правдива та молва, что ходит обо мне. Умен я, богат на знание. Известно мне о твоем брате, юный бог. Он могуч, крепок и почти непобедим; но и слабости у него есть.

– Какие? Меч принадлежит только ему. Мой щит единственная сила!

– И этого достаточно для битвы, – улыбнулся Велько. – Бадняк не так быстр, как ты. Только одно создание могло победить его. Его зовут Огняник.

– Никогда о нем не слышал.

– Это дракон, подчинивший пламя мерцания. Бадняк боялся его больше всего на свете. Стоит Огнянику вспорхнуть крыльями, как он окажется на другом конце вселенной. Твой брат спрятал его внутри звезды, обманув хитростью. Просто так не вытащишь дракона из заключения.

Отправился Божич к темнице, в утробе которой был спрятан дракон. Звезду Адамант, внутри которой Огнянник находился, отыскать не составило труда: она горела ярче всех на небосклоне, а жар от неё исходил до того сильный, что газовые облака по соседству вспучивались и испарялись.

Адамант горела жгучим пламенем, гигантские протуберанцы, извиваясь, хлестали по коже, оставляя большие ожоги.

Попробовал юный бог просунуть руку в звезду, но лишь обжегся. Тогда принялся он собирать ледяные глыбы, бросал в Адамант; звезда шипела и не остывала ни на градус. Отчаявшись, бросился Божия с разбегу, выставив перед собой свой щит, и сокрушил Адамант всей своей силой.

К недюжинному удивлению, он попал-таки в таинственную темницу.

Внутри было душно. Длинный пространный зал, окованный цепями. Дракон, лежавший в углу, медленно рисовал на стене. Создание почувствовало гостя, узким взглядом измерив бога.

Огнянник выслушал Божича, терпеливо и внимательно, не задавая вопросов.

– Стало быть, я обрету свободу. Ну что ж, прелестно, – дракон мечтательно улыбнулся. Хвост за его спиной витал в воздухе из стороны в сторону. – Нет, ты только послушай, какова глубина у слова свобода. Слышишь, о юный?

Божич, долго думая, так и не постиг глубины этого слова. Дракон усмехнулся.

– Сколько веков я сижу в темнице? Сто? Двести? Может, тысячу? Мои крылья давно не порхали, мои ноздри давно не вдыхали… – Огняник приблизился к Божичу, сладострастно сопя. – Например, аромата леса. Прелестно. Изумительно. Пахнет чистой водой, хвоей и можжевельником. Здесь, в чертогах, скованных цепью и Адамантом, время умерло, стоило Бадняку закрыть за собой ворота…

– Согласен ли ты помочь? Обещаю даровать свободу, чудище.

Дракон поморщился при слове чудище.

– Друг мой прелестный, да какое же я тебе чудище? Я – дракон из тех времен, когда тебя даже не было в этом мире! Моему величию нет начала и конца, стоит вспорхнуть крылом, как молнии взметнутся в звездном небе, искры зажгут звезды, а ветра сдуют облака… Правда, мое положение и правда стесненное, лишен насильно воли и скормлен звезде, к несчастью.

Огняник разлегся поудобнее на каменном полу, расставив впереди свои когтистые лапы.

– Я буду глупцом, если откажусь. Ты будешь сиротой, если согласишься. Бадняку моя свобода смерти подобна. Стало быть, его возможно только сразить в бою.

– Стало быть, – подтвердил юный бог.

– Меня околдовали. Лишь касание Бадняка уничтожит все путы. Сделай так, как велю, и тогда наш договор будет исполнен. Я заберу его туда, где он никогда не найдет врата обратно, в мерцающие края.

На том и порешили.

Бадняк почувствовал неладное. Но выяснить, что же замыслил юноша, он не смог. Божич, пришедший к старому месту, встал возле небесной пращи, ограждая своим телом, и сказал:

– Ты больше никогда не тронешь живых, ни одну птицу и ни одну рыбу, ни одного волка. И даже ни одну травинку! Все эти миры, – Божич провел рукой по небосклону, – отныне мои, будут жить по доброму закону справедливости.

– Погляжу, дерзости ты набрался у своих русалок! Это мы ещё посмотрим, чей закон будет править над мирами! – произнес Бадняк.

Меч из янтарного стекла, извлеченный из ножен, крепко держался в руке старшего бога.

Но тут-то Бадняк и заметил, в чем подвох: на щите юноши появился пламенный рисунок дракона.

– Уж не самого Огняника ты извлек из темницы? Ах, ты подлец! Ах, преступник! Я оторву тебе уши в отместку за оскорбление!

Бадняк бросился в драку, хотел было ударить мечом по Божичу, да только тот был юрок, ловко подставляя свой щит перед собой. Бедняку ничего не оставалось, кроме как останавливать свой удар.

Три дня и три ночи бились боги. Бадняк чувствует, что силы покидают его: становится он нетерпеливее, рука задрожала, внимание ослабло, бой стал ему тягостным. Напротив, Божич всё так же ловчил и задорничал, то отскакивая от меча, то подставляя свой щит. Юноша, видя, что его соперник выдохся, принялся подначивать и дразнить по-всякому Бадняка.

Разозлившись, собравши последние силы в свой янтарно-стеклянный меч, с криком старший бог замахнулся на Божича. Удар меча оказался прямехонько по рисунку.

Звон металла сменился звуком скрежета. Металл на щите раскололся, из рисунка подул со свистом туман; дракон воплотился вновь, сбросив с себя проклятие. Не успел Бадняк вздохнуть, как когтистые лапы Огняника вцепились ему в спину. Передние лапы взяли его за плечи, да так сжали, что его меч выпал из руки. Старший бог только успел всхлипнуть «Нет!», дракон вспорхнул крыльями, взметнулись разноцветные молнии. Потемнело. Когда в глазах Божича прояснилось, он обнаружил себя уже одиноким.

Стало горько юному богу, что потерял старшего брата. Падали горючие слёзы с его щек, и загорались новые звёзды на небе. Взял он меч Бадняка, свернул в ткань и отправился к русалкам.

– Велю тебе, моя любовь, позвать самую старшую сестру свою, – сказал он.

Послали за Шукой. Старшая русалка, как обычно, молчаливо уставилась на бога, выжидая.

– Никто не посмеет сразить ваши земли смертью. Но боль моя страшна! Вот, держи, отнеси это своим водяным с таким приказом: раскуйте меч, чтобы никто никогда его не нашел, не взялся за рукоять его.

Шука сделала поклон без слов, взяла меч и отнесла в глубины озера, где обитали водяные. Те подергали себя за бороды, потому друг друга поколотили, поспорив, кому приказано исполнять; наконец, договорились, что исполнят волю бога совместно.

Взявшись за меч, выкованный из янтарного стекла, они принялись его скручивать. Стекло хоть и твердо, да жидким становится, если нагреть. Крутили-крутили водяные меч, скручивали его, как русалки скручивают свои платья на берегу, да вытянули его в стеклянную трость. Шука поделила трость на несколько частей: одну оставила водяным, одну себе, одну Крице, одну вставила в ворота стеклянного дворца.

И если видит теперь Крица, как в небе падают звездочки, то знает, что это плачущий Божич играет с небесной пращей.