Крафт

– Пахнут, – взгляд женщины потеплел, она улыбнулась Киру. – Привет вам передают!

– У вас самые красивые розы. Как иду мимо – остановлюсь, любуюсь! Всегда вас добрым словом вспоминаю.

– Вы молодец, Кир, – засияла женщина. – Вон, и коты вас любят!

– Ну, не всё же котам! На шашлык приходите завтра, приготовлю для вас лучший! Приглашаю всех с нашего дома, посидим, отдохнём душевно. На вечерние огни посмотрим. Ну, прекрасно ведь!

– Спасибо вам, постараюсь. Да что там, приду обязательно! По мясу вы и впрямь специалист. Ладно, оставлю вас, вон и Маринка бежит.

– Маринка! – Кир присел и широко распахнул руки для объятий. – Маринка, девочка моя! Рад видеть!

Он поднял девочку в синем платье, покружил над головой, опустил на землю.

– Смотри, смотри, что у меня есть! – девочка торопливо приоткрыла спичечный коробок, положила на ладонь Киру. В отверстии виднелась голова жука – чёрная, крупная, с массивными клешнями. Жук вяло шевелил усами. Мужчина присвистнул:

– Вот это да! Ты, Марин, смелая. И любознательная!

– Это я, это я! – девочка захлопала в ладоши.

– Вот только не что, а кто, – Кир медленно открыл коробку, подошёл к траве, опустился. – Конечно, жук очень красивый. Вот только не дело ему в коробке сидеть. Всё живое хочет жить, понимаешь? А жить – это не сидеть в коробке, а ходить, гулять, дышать воздухом, радоваться. Вот что значит жить, понимаешь?

Девочка сосредоточенно закивала.

– Ты же хочешь гулять, бегать, прыгать. Если б тебя посадили в коробку с тебя ростом, но не больше – тебе было бы в ней темно и скучно. Так и жуку. Давай-ка мы его отпустим.

– Нет-нет-нет, – девочка бросилась к нему. – Я же так долго искала!

– Пойми, – сказал Кир. – Каждая жизнь имеет значение. Каждая – неповторима и хрупка, одно неверное движение – и ты сломаешь чью-то жизнь. А этого делать нельзя, это самое страшное, понимаешь? Он ведь приспособлен к другой жизни, ты можешь убить его.

– Нет, я не хотела, – возразила девочка. – Он просто красивый.

– Ты тоже красивая. У тебя своя жизнь, у него своя. Не мешай ему прожить её, ведь его жизнь так же ценна, как моя, как твоя, как хвостатого, – он показал на довольного кота, который умывался после угощения. – Так что давай! А я тебе знаешь, что?

– Что? – заинтригованно спросила девочка: казалось, что она уже забыла про жука.

– Я тебе натрясу абрикосов. Хочешь? – девочка быстро закивала.

– А ну пойдём, они уже созрели. Сладкие-пресладкие.

Через пару минут Кир залез на дерево и принялся раскачивать ветви. Спелые фрукты полетели вниз, на радость девочке, которая визжала и прыгала от восторга.

– Слушай, Марин, – Кир вдруг что-то вспомнил. – А ты забегала к Иосифовне?

– Не-а, сегодня не была.

– А чё так?

– Забыла, – беззаботно ответила девочка. Кир нахмурился.

– Нельзя так, – он покачал головой. – Ей восемьдесят, помнишь? И она не то, что бегать – из квартиры выходить не может. Представляешь, каково ей? – Маринка тряхнула волосами. – Конечно, хорошо, что ты не представляешь. Всем бы нам не представлять.

– Дядя Кир, вы чего вдруг такой мрачный?

– Да так. Ты ещё в начале пути. И надо помогать тем, кто в конце. Не забывать их. Лекарств принести, позвонить, заглянуть в дверь: как дела? Может, чем-то помочь? Это, Маринка, плёвое дело, минутное. Вот бежишь вниз в подъезде – остановись, позвони. Для неё это всё, что осталось.

– А зачем вам Иосифовна, дядя Кир? Она ворчливая, от неё пахнет.

Мужчина спрыгнул с дерева, отряхнулся.

– Жизнь, Маринка. Вот и всё. Жизнь бывает и такая. Но это главное – жизнь. Запомнишь?

– Ага, – задумчиво протянула девочка.

– Ладно, пойду загляну к Иосифовне! Бывай, – Кир надвинул кепку и зашагал к дому.

Вечером круглая площадь конечной остановки залилась светом фонарей. Пустела старая лестница к тихой набережной, плясали в море огоньки и гасли люстры в квартирах, и где-то далеко, за поворотом узенькой дороги, сверкнули яркие фары автобуса, а над дорогой возвышалась тёмная громадина скалы с треугольником церкви на самой её вершине – и чудилось, что он задевал крупные звёзды, сверкающие в матовом чёрном небе. Кир подошёл к остановке, сделал глубокий вдох и застыл.

– Чего, опять кататься? – крикнул кто-то с другой стороны улицы.

– Василич, ты, что ли?

– А кто? – серая фигура приобрела очертания крупного бородатого мужчины. Он, пошатываясь, переходил дорогу.

– Зачем так нагло нарушаешь тишину? – отозвался Кир.

– Так это, гуляю, сосед. А ты чего, опять кататься?

– Ну.

– Понятно, – фигура приблизилась к Киру, и от неё слегка пахнуло алкоголем. – Отличный мужик ты, Кир, – доверительно сообщил бородатый. – Всё в тебе хорошо, но чудной больно.

Напротив них плавно остановился автобус, открылись двери. Кир пожал руку соседу и вошёл в освещённый салон. Никого не было. Он прошёл к заднему сиденью, присел, отодвинул штору. Прислонился лбом к стеклу. Автобус медленно покатился. Кир знал, что увидит, помнил назубок: вот сейчас закончится дом с его светлыми окнами, поплывут очертания заборов… Потом заброшенное кафе, от которого остались только стены. Кир мечтал, чтобы его восстановили или перестроили, но непременно сохранив мозаику у входа: парусники, памятник затопленным кораблям – образец советского оформления. Он не знал, как этого добьётся, но был уверен, что сумеет: свяжется с градозащитниками, властями, архитектурными бюро. Да мало ли на свете вариантов, чтобы сделать доброе дело!

Вот и первая остановка. Тоже старая архитектура, и её хорошо бы сохранить. Кажется, Кир даже встречал в интернете книгу: зарубежные фотографы ездили по бывшему СССР и снимали вот такие остановки. Правда, эта остановка была слишком типовой, но лишь на первый взгляд. Много ли таких осталось? Автобус проехал мимо пустой остановки. Ровная линия кустов, снова забор, поворот – Кир зевнул, и ещё раз: чем больше он зевал, тем сильнее хотелось уснуть. Волны усталости накатывали на него, глаза начали слипаться.

Вот и спуск к закрытой территории, КПП, колючая проволока. Снова кусты, снова заборы. И на следующей остановке нет желающих сесть в автобус. Водитель увеличил скорость, из форточек Кира обдало ветром. Голова безвольно упала, потяжелевшие веки накрыли глаза, и не было сил противиться сну. Кир увидел разноцветные вспышки, словно в глаза ему бросили россыпь искр, которые ненадолго застыли и растворились в бесконечной мгле.

г. Санкт-Петербург, парк 300-летия Санкт-Петербурга

Полдень.

Неподалёку от скейт-площадки встретились двое мужчин: один в сером костюме и синем галстуке, другой в дизайнерском плаще и круглых чёрных очках. Они обменялись рукопожатиями.

– Приветствую, Вадим.

– Приветствую, Кирилл.

Вадим поднёс ко рту тонкую сигару, в стекле очков полыхнул огонёк.

– Ты как кот Базилио, – не удержался Кирилл: его визави напоминал героя сказки не только круглыми очками. У него были длинная рыжая борода, закрученные усы и хитрая улыбка.

– Знаю, – кивнул Вадим. – Ассоциация первого ряда. А вот ты не слишком изменился.

Кирилл пожал плечами: он не понял, можно ли считать эти слова комплиментом, да и не слишком хотел это знать. Вадим, друг детства и юности, написал ему в полночь короткое сообщение: «Давай встретимся, есть работа». Кириллу стало любопытно, так он и оказался здесь. Они шли по аллее, дул сильный ветер, и Кирилл пожалел, что не надел пальто.

– Почему именно здесь? – спросил он. – Есть же Елагин – там уютнее, к тому же есть кафе. Помнишь, как раньше там зависали всей компанией?

– Я не оглядываюсь на прошлое, – отрезал Вадим. – А Елагин – это прошлое. Все эти дворцы, фонарики. Там нет духа стартапа.

– А здесь есть?

– Сам посмотри.

Впереди сверкала ослепительная башня «Лахта-центра». Кирилл вдруг почувствовал, что ему стало ещё неуютнее.

– Знаешь, о чём я порою думаю? Она как анальная пробка, на которую насадили город, а заодно и всю страну. – Вадим хмыкнул. – Кажется, я знаю, отчего здесь собачий холод. Это место такое – собачье.

– Ну, с собаками здесь гуляют, – согласился Вадим.

– Нет, я не о том. Знаешь, как это место раньше называлось? Когда здесь не существовало ни парка Трёхсотлетия, ни этого района – ничего. Здесь было большое болото, неглубокое, правда. И только в Ленинграде, в конце восьмидесятых за это место взялись, намыли сушу и построили все эти улицы. Так знаешь, как называлось? Собачья отмель! Точнее нет, Собакина, вот. Если быть точнее, то Собакина. Вот так.

– И что с того? – неожиданно флегматично спросил Вадим. Кирилл не нашёл, что на это ответить.

– Да не знаю. Просто информация. Я, когда начинал журналистом, про это писал. Собирал серию материалов: неочевидные факты о Петербурге. Вот и запомнилось.

Вадим пожал плечами.

– По-моему, ерунда какая-то. Кто это всё читает, материалы эти, Собакина отмель – кому это интересно?

– Не знаю, – Кирилл совсем растерялся. – Есть люди любознательные, вот для них.

– Любознательные, значит. Не думаешь, что это глупость – посвящать себя такой работе? Ты ведь на это тратил время, собирал, писал.

– Серия вышла очень интересной, я общался с учеными, краеведами и многие подробности опубликовал впервые – о них просто раньше не писали. Так что знаешь, я совсем не стыжусь той работы. Она была сделана хорошо.

– Речь о другом. Просто это мелко. Ну написал про Собакину отмель – и что? Про Кошакину напишешь, про Крольчакину?

Кирилл остановился.

– Слушай. Я не видел тебя лет пятнадцать, но когда мы дружили. – он осёкся. – Когда мы встречались в те годы, ты ведь знал, что мне интересно. Какие-то такие вещи, гуманитарного характера. Они необязательны, конечно, но к ним тоже есть интерес. И знаешь, я даже немного жалею, что не занимаюсь чем-то таким сейчас. Просто на это сложно жить. Я ушёл в этот пиар, маркетинг, управление и в принципе не жаловался, но теперь. Теперь я решил отойти от всего этого. Так что если твоя работа связана с чем-то подобным, я, пожалуй.

– Ну она явно не про Собакины отмели. Некоторые твои пиар-компании знаю, изучил. А ты в целом представляешь, чем занимаюсь я?

– Организация закрытых мероприятий, – Кирилл решил вести себя как на собеседовании. – Работа с богемой, селебрити. Сливками общества, короче. Вечеринки в стиле «Плейбоя». О тебе много пишут, хотя и не вдаваясь, скажем так, в подробности.

– Я не пиарю себя как личность. Я пиарю стиль жизни. В основном пишут не обо мне, а об агентстве. М-Agency, читаем как «Имедженси». Мы и про имидж, и про воображение, и хоть первая буква – это фамилия, я пиарю не себя. Я хочу, чтобы менялся образ мышления тех, кто заказывает веселье, менялся их образ жизни.

Они бродили несколько часов. Вадим рассказывал свою историю успеха – как из парня, с которым они когда-то вот так же бродили по паркам, обсуждая под пиво новости рок-н-ролла, он превратился в организатора лучших вечеринок в стране. Он был не королём, а теневым управляющим, задающим стиль. Вадим был вхож в любые тусовки – от Comedy Club до первой десятки Forbes. Из многочасового монолога собеседника Кирилл понял только одно: агентство Вадима уже вовсю работает на Западе, а сам он видит своей миссией ни больше ни меньше как захватить умы американских звёзд – спортсменов, моделей, политиков – и внушить им тот стиль жизни, отдыха и потребления, который родился в его голове. Адам Сэндлер с ними работает – с ума сойти! Рэперы, уличные художники, модные современные писатели и режиссёры – все они знали агентство Вадима и работали с ним. Ради своей цели он готов открыть несколько локаций в Штатах, запустить интернет-СМИ и сотни аккаунтов во всех сетях, чтобы менять людей, затачивая их под свое мышление.

– Мы будем спорить с Трампом, – заключил Вадим.

Да уж, не Собакина отмель, уныло отметил Кирилл. Подобные размахи могли впечатлить любого, но Кирилла они скорее угнетали, нежели вдохновляли. Он не мог понять, как этот парень, некогда главный задрот в их юношеской компании, который пил пиво в подъезде и работал официантом в забегаловках, достиг столь невероятных высот. Он не завидовал – просто не понимал. Ведь Вадим же ничего не придумал, не открыл для мира – лишь занял место, предназначенное ему, видимо, с рождения. И теперь он взахлёб описывал свой стиль, превозносил оригинальность сказки, на которую хочет всех подсадить. Кирилл всегда уважал людей, одержимых страстью, но эту не мог разделить – она не пробуждала в его сердце ничего.

– Это ежедневная война, – продолжал Вадим. – Драйв, динамика. Это и есть жизнь, понимаешь? Что ещё можно назвать жизнью, как не бесконечное движение вперёд?

– Если я что-то хочу менять в жизни и в мире, то всё же не это, – осторожно отвечал Кирилл. – Это совсем не моя война.

– Она быстро станет твоей, – Вадим отбивал его аргументы, будто простые мячи в теннисе. – Вникнешь, изучишь, прочитаешь – и вперёд. Всё это уже было. Мы просто возрождаем старое, но только в новой оболочке. Мы просто тырим, если хочешь, то, что делали «Пентхаус» и «Плейбой», и заворачиваем в современный фантик. Ты можешь сегодня жить в США, завтра – в Таиланде, послезавтра – в Лондоне. И везде ты будешь нашим амбассадором. Я так и вижу сотни, тысячи горящих глаз желающих душу дьяволу продать, лишь бы занять такое место, заниматься этим. Это правда.

– Но что я должен делать? – возразил Кирилл. – Ты ведь знаешь. Журналистский опыт, вечное «доколе», потом пылесосы, недвижка, технологии безопасности, банковские технологии, технологии для бизнеса. Спецодежда, фарфоровые изделия, строительные материалы. Чем я только не занимался. Ну что я буду делать у тебя? Это ведь уровень – просто космос.

– Как что? Всё, что умеешь. Продвигать, писать, принимать удары, инициировать схватки, разрабатывать концепции. Только не на покупателей пылесосов, а на весь мир. На всю планету Земля, понимаешь?

Кирилл осознавал, как глупо, кошмарно и даже катастрофично было это для него, но когда Вадим излагал планы по переустройству мира, в памяти вдруг возникла Голландия. Круглая площадь конечной автобуса – неухоженная, простая, с бородавкой мусорной сетки на и без того потрёпанном лице. Полуразрушенная лестница к набережной с её разбитыми причалами, заборами, с неказистым ларьком с сосисками, потрёпанные драные коты, кипарисовая аллея за Круглым пляжем. И солнце. Любил ли он это больше, чем всё другое, что есть на планете? Конечно. Если он и хотел изменить жителей этой планеты, – их повадки, увлечения, привычки и особенно траты – то совершенно иначе, не так, как это видел Вадим. Да и люди в их двух мирах настолько по-разному проживают свои жизни. Кирилл долго не знал, что сказать.

– Понимаешь, Вадим, для меня это одно и то же – что пылесосы, что ты со своим «Плейбоем». Меня всё равно нет. Я здесь только функция, работа на чужую мечту. Мне всё это известно, не раз такое проходил. А я хочу иметь самостоятельную ценность. Вот смотри, у тебя ведь есть помощница, секретарша, заместитель, ну не знаю, как назвать?

Вадим хитро ухмыльнулся.

– Я изучал твой сайт, – продолжил Кирилл. – Всегда, в любом офисе это есть: восхищённая девушка, влюблённая в своего босса. Она называет его супермозгом, поклоняется ему и заставляет остальных, издевается над нерадивыми менеджерами, чьим способностям далеко до руководства. Она заглядывает боссу в глаза, а остальных презирает, верно? У неё есть толстые чёрные очки, она на ЗОЖе, веганка, работает с пяти часов утра и не терпит, если кто-то видит мир иначе. Угадал?

– Ну почти. Это разве плохо?

– Знаешь, где у меня это всё сидит?

– Ты это всё неверно видишь. Смотрел «Бойцовский клуб»?

– Смотрел, – кивнул Кирилл. – И что с того? Ещё я видел мультик – не найду сейчас, названия не помню. Был там человек, сидел себе в мрачном офисе. Нет, на заводе, где производили круглые смайлики. И вот сидят такие люди с унылыми обречёнными лицами, прикованные цепями к рабочим местам, прямо как детали, и делают эти смайлики. А надзиратель ходит, проверяет, не отлынивают ли, соблюдают ли норму. Понимаешь? И вдруг в минуты досуга этот человек придумывает другой смайлик – не круглый, а квадратный. Я стану успешен с новой идеей, думает он. Изменю жизнь людей, налажу новое производство. И знаешь, что он создаёт? Такой же завод с такими же серыми стенами, с замученными людьми, прикованными к рабочему месту. Только теперь они куют не круглый смайлик, а квадратный, и герой из неудачника стал надзирателем, хозяином положения. Что изменилось в мире, кроме его судьбы? Ничего. Вот тебе и мораль. И честно, у меня этот мультик уже много лет перед глазами. Для меня он гораздо важнее, чем этот твой «Бойцовский клуб», и показательнее. Вот она, такая жизнь. И мне казалось, если ты позвал меня спустя пятнадцать лет – это прикинь, одна пятая жизни, а осознанной так больше! – твоего когда-то друга, человека из компании, где все были равны и друг другу интересны. То это какое-то особенное предложение, которое изменит жизнь. Работать по осточертевшей специальности да ещё и на бывшего друга можно лишь в случае достойного предложения.

Вадим некоторое время молчал, будто собираясь с мыслями, а потом неожиданно произнёс:

– Сумма небольшая. Вряд ли будет столько же, сколько ты получал на прежних проектах. Но здесь есть перспектива. Если будет успех – войдёшь в долю.

– Ты серьёзно?! – зло воскликнул Кирилл. – Я не верю таким, как ты. Весь опыт моей жизни призывает вам не верить. Мне уже сорок лет. Я не работаю на чистом вдохновении. Я не какой-то лох, у меня были команды, я был успешным руководителем. Это люди, готовые немедленно работать, но не за фуфло, не за сказки. Неужели ты так бедствуешь, что не можешь положить нормальную оплату? О чём нам тогда говорить, зачем тратим время?

Вадим развёл руками.

– Вижу, что мы из разных миров, – сказал он. – Я сделал тебе лучшее предложение из всех, что ты, возможно, мог услышать за жизнь. И где же признательность?

«Ну да, это было немного глупо», – признал про себя Кирилл.

– А ты думал, что сразу попадёшь в список Forbes? – Кириллу почудилось, что собеседник это не сказал, а прошипел. – Пойми, что я сам не такой, как они. И я не стремлюсь быть таким. Смотри, я хожу в сандалиях.

– У вас, новых богачей, так принято, – Кирилл начал закипать. – Иметь все деньги мира, но не выделяться. Свитерки, сандалики, дешёвые футболочки – вот мы какие, такие же, как вы, народ. Миллиардера, чьё состояние умножается в несколько раз за минуту, внешне не отличишь от специалиста, получающего сорок тысяч и оплату карты «Подорожник» на метро. Но зачем вам все эти деньги, если вы их не тратите? Вы смеётесь над новыми русскими из девяностых, но эти люди собирали автопарки, коллекционировали оружие, драгоценности, строили сумасшедшие дома, окружали себя уютом, в который возвращались каждый день с войн – они жили. А что делаете вы? Для вас цифры на банковской карте – как очки в компьютерной игре. Для вас всё это спорт, турнирная таблица. Вы кому-то помогаете? Кого-нибудь спонсируете? Хотя бы самих себя? Вам не интересно, как можно тратить, вы только копите, копите, копите. В то время как кому-то не хватает денег, чтобы жить, чтобы спасти любимых, чтобы создать что-то дельное и дать ему жизнь в этом мире. Вы хуже тех, что были в девяностые. Те были транжиры и самодуры, но в этом самодурстве они совершали поступки. А вы накопители: деньги к деньгам ради денег, и всё!

– Такие мы, – кивнул Вадим. – К тебе вопрос один – ты с нами или нет? А то вся эта философия окраин утомляет, понимаешь?

– Ну хорошо, – Кирилл почувствовал, что надо сбавить обороты. – Слушай, это всё ваше дело. Но почему именно я? Почему именно мне ты предлагаешь такую работу? Ведь я не стремлюсь быть как вы. Я не люблю вас.

– Ты можешь думать всё что угодно. Любить я не требую, в обязанности это не входит, – равнодушно отозвался Вадим.

– Слушай! Ну а кому из наших друзей ты бы ещё предложил? Помнишь Женьку? А Руса? А Макса помнишь? Мы ведь были твои друзья. Мы тебя выручали, а ты – нас! Мы ездили по этим фестивалям, писали стихи, мы любили, блядь, одних и тех же баб! Почему я? Предложи это им. Ты давно их видел?

– Я не возвращаюсь к прошлому, – медленно сказал Вадим. – Эти засраные квартиры, собаки, разговоры ни о чём: дай в долг, мы же друзья, ну выручи. Слушай! – Вадим вдруг замедлил шаг, приблизился к Кириллу. – Ну не притворяйся! Ты сам брезгуешь и тоже понимаешь: это всё не жизнь – то, как они существуют. Ну придёшь ты к ним, и что дальше? О чём говорить, что делать? Ведь жизнь так развела, что уже не сведёшь, да и зачем? Хоть одна причина?

– Это так, – подтвердил Кирилл. – Мне не нравится это в себе. Когда я заходил к ним несколько лет назад, то словно попал во временную петлю и чувствовал, что не должен быть там. Почему так? Я ведь их никогда не презирал, не издевался, любил их – не знаю, почему, но так сложилось. Они замкнулись, не шутили. Я не знаю, что в их головах, но понял в какой-то определенный момент: им больше незачем говорить со мной. Не мне, а им. Они молчали, а я не знал, как их расшевелить.

– Так и в жопу их, – фыркнул Вадим.

– В жопу. Ты всегда так и думал: в жопу. Человек исчерпал свою функцию, всё, вышедший из строя механизм. Мы могли помочь им: дать работу, как ты мне сейчас, посоветовать что-то, одолжить денег, когда им было очень надо.

– Им всегда надо, – усмехнулся Вадим.

– Я с себя не снимаю вины. Когда-то я поступал плохо: убегал, когда на нас нападали гопники, смеялся, когда наши жестокие приятели придумывали гадости про тех, кто был со мною с детства, потому что правда было смешно. Я не давал в долг, когда мог их реально выручить – только потому, что планировал выпить вечером. Я пользовался ими, и признаю это. И когда я пошёл вверх – не так, как ты, конечно, но по-своему, то ничем не помог им, не позвал их за собой, не стал работать с ними. А ты почему не помог им, что тебе стоило? Ты ведь единственный, кто выбился в люди из нас?

Вадим затянулся сигарой, поднял голову.

– Вся жизнь так устроена. Видишь, я смотрю в небо. А знаешь, кто никогда не увидит неба, потому что не может?

Кирилл понял, к чему он клонит, но промолчал.

– Свиньи. Свиньи не видят неба. Кто-то всегда идёт вперёд. Нельзя оскорблять жизнь вниманием к тем, кто почему-то задержался – пусть догоняют сами.

– Вот, – загорелся Кирилл, – вот что я хотел бы менять в жизни! Чтобы каждый не мог упасть и не было вот этого «оскорблять вниманием», чтобы государство не давало человеку падать или заставляло это делать вас, бизнес. Человеку нужна защищённость, уверенность. Вот на это я бы работал, на такую идею. И клянусь, с огромным энтузиазмом.

– Так что мешает? – прищурился Вадим. – Не предлагает никто? Нет спроса?

– Я уезжаю, – сказал Кирилл. – Я продал квартиру здесь и купил в Голландии.

– Где? – Вадим усмехнулся.

– Я знаю, тебя это насмешит, но это район Севастополя. Он так называется. Я родился там и теперь перееду на родину. Вот и всё.

– Ну и что там? – вяло спросил Вадим.

– Там бухта, ночные огни из окна, тишина, радость. Я никогда не испытывал столько радости здесь! И у меня ещё остались деньги – не столько, сколько у тебя, но мне хватит. Мне только переучиться, получить образование, другую профессию, – Кирилл уставился в одну точку, словно погружался в транс. – Я дал себе обещание: не заниматься ничем чужим, не обслуживать чужие мечты. Не заниматься говном, которое не приносит пользы. Я знаю, что твоё предложение замечательно, но мне очень сложно принять его, извини. Я выгорел, полностью выгорел в этом, или это выгорело во мне. Не знаю.

– Квартиру можно и снимать, – спокойно ответил Вадим. – Это не проблема.

– Это всё, что ты услышал?

– Честно говоря, много лишней информации. Тебе надо знать одно: от моих предложений отказывались редко, но, если такое случалось – ничем хорошим это не заканчивалось. Жизнь у этих людей складывалась так себе.

– У меня всё будет отлично.

Вадим опять поджёг сигару, и Кирилл описал движение в воздухе, словно заслоняясь от дыма.

– Я не так представлял эту встречу. Думал, ты увлечёшься. Ты же профессионал. Разве я предлагаю тебе заниматься говном? Напротив, я предлагаю тебе перестать заниматься говном. Ты узнаешь другой мир, сам другим станешь! Ну чем тебе ещё заниматься? И зачем, главное? Твоя Голландия – это оторванное от жизни место, дно, это же вонючая дыра, понимаешь? Если мы будем сотрудничать, ты о ней навсегда забудешь.

– Я уже много лет хочу в дыру. Я буду счастлив. Ты вообще не слышишь меня, – сокрушённо ответил Кирилл.

– Ничего. Главное, чтобы ты меня слышал. Подумай до вечера и напиши. А сейчас – извини, дела.

Вечером Кирилл напился виски.

Вечеринки, тусовки, селебрити – где в этом я? Нет, это здорово, но. Мне сорок лет. Что от меня осталось? Что-то моё настоящее? Я раздал себя всем, растворился в них, отказывался от себя с каждой новой работой, с каждым новым проектом, с каждым новым годом жизни. И вот куда я пришёл теперь. Я даже не знаю, а был ли когда-то такой я, который не состоял из чужих желаний, чужих задач, из всего чужого? Я же пронизан чужим, каждая моя клетка стала чужой. Я хочу ощутить себя, понять, кто я. Я хочу хоть немного пожить собой. Нет, сейчас точно не время окунаться в другую жизнь, какой бы красивой она ни казалась. Я боюсь забыть. Знаешь, я боюсь забыть, что я вообще могу быть, я боюсь забыть об этом навсегда. Я боюсь этого больше, чем совершить неправильный выбор.

Кирилл занёс палец над клавиатурой, но осёкся и застыл перед экраном. Снова налил виски. Выпил залпом, скривился. Нет, такое отправлять нельзя. Конечно, ещё чуть-чуть – и было бы неловко, стыдно, противно. Виски разливался по организму, согревая приятным теплом, и стало так хорошо, кристально ослепительно ясно.

Кирилл прильнул к монитору и быстро набрал:

Я принял решение отказаться.

Прошло секунд пять, и на экране появился ответ:

Ок.

Кирилл громко расхохотался:

– Двадцать лет уже, сука, ок. Стараешься быть человеком, сохранить хоть какие-нибудь эмоции, хоть что-то, что отличало бы тебя от робота, а вокруг одно ок. Ок-поколение, ок-эпоха, ок, блять, головного мозга.

Он вспомнил, что никогда не отвечал подчинённым ок. Находил ведь другие слова – и получалось, и это было не сложно. Да и подчинённых считал коллегами – не друзьями, конечно, но личностями. Или людьми с задатками – или остатками – личности. А если хотя бы немного видишь в человеке личность, ему никогда не ответишь ок. Зато собственные боссы и руководители других отделов заваливали этими оками с утра до ночи. И от этих оков так захотелось скорее уехать, что всё тело свело, заныло: интересно, а кто говорит ок в Голландии? Матрос, пришвартовывая катер к берегу? Продавец в магазине возле причала? Сантехник, меняющий трубы? Ласковый кот у подъезда, получая свою сосиску? Кто будет там говорить ок? Никто. Никогда. Не будет.

– Я сделал всё правильно, – с удовлетворением произнёс Кирилл, отправляя чат с Вадимом в чёрный список.

Неделю спустя он вспоминал об этой встрече как о чём-то пустом и незначительном, о чём-то из прошлой жизни, которая его больше не интересовала. Он ехал в старой машине по Северной стороне Севастополя и вполуха слушал местного таксиста. Воздух продувал салон насквозь, врываясь мощными потоками во все открытые окна – Кириллу казалось, что они прочищают мозг, соскабливают изнутри, со стенок черепа, накипи и налёты прошлого. Он ехал в новую квартиру, в новую жизнь, в новую реальность. И был счастлив.

– Район вообще хороший, хоть и отдалённый, – таксист вовсю перекрикивал ветер, и порой это получалось. – Зато спокойный. Красивый. Вы сделали хороший выбор. Вот видите – Свято-Никольская церковь, уникальное сооружение: православный храм в форме египетской пирамиды. Архитектор говорил, что хочет запечатлеть вечность! А, каково? Один крест там шестнадцать тонн весит!

Пассажир кивал и улыбался.

– Сейчас повернём на Голландию. Пивной хороший есть там, что ещё. Да, а вы знаете, что в институте самый настоящий атомный реактор? Ещё при советах поставили, пятьдесят с лишним лет прослужил. На нём обучали студентов. При старой власти вовсю работал, а потом законсервировали. Как в Чернобыле, – водитель хохотнул, и Кирилл, глянув в зеркало, заметил бесовской огонёк в его глазах. – В общем, место уникальное. При Екатерине тут вся знать гуляла, вся богема. И немудрено – такая красота!

Когда такси повернуло вправо, Кирилл вдруг захотел зевнуть. Он прикрыл рот ладонью, таксист продолжал говорить, но его отчего-то вдруг стало плохо слышно. Рот снова открывался сам собой, глаза начали слипаться, и Кирилл попытался взбодрить себя: ещё пять минут – и приедем. Он помотал головой, потянулся – и тотчас провалился в сон.

г. Севастополь, улица Курчатова, 12

Вечер. Квартира на четвёртом этаже.

На столе возле распахнутого окна стояли бокалы, бутылка «Массандры», тарелка с сыром. С моря приятно дул ветер, над бухтой в темнеющем небе висел белый диск луны. Кир любовался девушкой, сидевшей напротив – она смотрела на него взволнованно, с интересом и лёгким восторгом, совсем как в их первую встречу на набережной. Кир прогуливался там каждый вечер, сколько помнил себя.

– Конечно, жаль, что мы даже не можем посидеть в кафе, – сказал он. – С тобой мне очень хотелось бы. Играла бы музыка…

– Знаешь что? – прервала девушка, поднимая бокал. – А пусть это будет тост. Чтоб восстановили ту кафешку на дороге. С парусами. Ты ведь всегда своего добиваешься. Получится и здесь.

– Проще денег накопить и самим её выкупить, и тогда уже сделать всё, что захотим.

– Или так, – согласилась она. – Но даже если там всё будет идеально, то всё равно здесь лучше. Честно. Там не будет такого прекрасного вида. Такого вообще нигде нет, даже на той стороне.

– Теперь это и твой вид, Светлана. Сегодня впервые увидишь отсюда салют.

– Скоро мы будем видеть здесь катера, – улыбнулась девушка. – Они ведь почти решили. Это наше огромное достижение. Твоё.

– Дожмём их, – кивнул Кир. – Но сегодня давай выпьем за другое. За наш праздник! Полгода назад мы встретились, и я до сих пор считаю это лучшим, что случилось в моей жизни.

– Ты так говоришь, как будто мы отмечаем день свадьбы!

– Здесь даже нет загса, – смущённо ответил Кир. – Где мы распишемся?

– Главное то, что мы вместе, что я решила быть с тобой, – девушка взяла его за руку, внимательно посмотрела в глаза. – Я помню, что ты не можешь уехать. Обещаю тебе: это никогда не помешает нам быть вместе.

Кир широко улыбнулся.

– Пьём! – провозгласил он.

Светлана долго смотрела в окно, как окрашивается в чёрный небо, как зажигаются яркие звёзды, складываясь в созвездия. Ночь в Севастополе всегда наступала быстро. Кир заметил, что девушка стала серьёзной, задумчивой.