Счастья не бывает много. Сборник

– Может же человек погрустить? – тут же поддержала Люся и, глядя на сестру, добавила: – Правда? Папа всегда говорит: постоянно улыбаться, – не хорошо.

Инга покачала головой. На этом внимание на её персоне закончилось.

– Люся, ты получила сегодня оценку? Тебя спрашивали? – отец смотрел на дочь и улыбался одними глазами. Инга опять увидела стрелки у глаз. Мама была права, они очень красивые и, когда отец улыбался, украшали его, подчёркивая тонкие черты на мужественном лице.

– Да, – отмахнулась рукой Люся, состроив серьёзную физиономию. – Две – по математике и русскому, и одну четвёрку – по рисованию.

Отец поймал взгляд супруги.

– Всё? – спросил он как бы между прочим, цепляя картошку вилкой.

Люся не спешила отвечать, ища поддержки у матери, но Елена Николаевна встала из-за стола и засуетилась у плиты. Девочка медлила, не зная, что ответить.

– Папа, – выпалила Таня. – Люська ещё тройку получила за контрольную.

– Молчи, Танька! Я сама, – обиделась Люся.

Отец смотрел на дочь, и опять его глаза улыбались. Инга ждала, что же он скажет? Но Григорий Михайлович дождался, когда вернётся к столу супруга, и ей адресовал:

– Учительница ходит на работу?

– Ходит, – вздохнула Елена Николаевна.

– Чем они там занимаются на уроках, если ребёнок тройки приносит? – вспыхнул раздражением Григорий Михайлович.

– А по рисованию почему четвёрка? – прожевав, он снова заговорил с женой.

– Не знаю, – Елена Николаевна покачала головой. – Рисунок хороший. За что снижать оценку, ума не приложу? Первый класс! Ты бы видел эту учительницу по рисованию. Ей бы самой ещё оценки ставить.

– Доча, принеси. Посмотрим, что ты там нарисовала, – отец излучал саму любовь к дочери, и, довольная, Люся побежала за альбомом.

Рассматривая рисунки, отец как-то зло искрнул взглядом и отложил альбом в сторону:

– Молодец. Очень хороший рисунок.

Люсино лицо озарилось счастливой улыбкой – оценка папы куда выше учительской, но отец уже переключил внимание к другой дочери.

– А что у тебя, Танюша?

– Одна пятёрка за стихотворение и пятёрка за контрольную.

– Папа гордится тобой.

Слова отца никто из детей не воспринял враждебно или ревностно. Инга с любопытством наблюдала за всеми семейными сценами и никак не могла понять, почему в детях не проявляется ревность, которая была нормой в её прежней жизни среди детей маминых знакомых.

– Мотя, а ты чего молчишь?

– У меня всё нормально, пап, – восторженно объявил Матвей, но никто не поддержал весёлости брата. Промолчал и Григорий Михайлович.

– Ну и ладно, – неожиданно подвёл итог отец, а мать потрепала сына по волосам. – Потом разберёмся, – тихо закончил глава семейства, и тут уже мать с сыном переглянулись.

– Классная звонила, – после некоторой паузы добавил Григорий Михайлович.

Сообщённое главой семейством расстроило Елену Николаевну, и, чтобы скрыть своё настроение, она стала собирать использованную посуду. Наступила тишина, даже Люся прекратила болтать ногой.

– Была я у неё, – складывая тарелки в мойку, сообщила мать.

– Да ладно, па! – вспылил Матвей. – Сам разберусь! – он хотел выйти из-за стола, но отец не позволил:

– Я не закончил.

– А что она пристала ко мне?! – нервно выкрикивал Матвей. – Родной отец! Биологический отец! Этот воспитывал, значит, он родной, а тот не воспитывал, значит, он никто. Я сам решу! И вообще, – Матвей снова подскочил и в этот раз зло уставился на Ингу, – чего она к нам приехала! Езжай к своему настоящему отцу! А мы тут и с нашим биологическим отцом живём хорошо! Оставьте все меня в покое, – Матвей откинул ногами стул и убежал к себе в комнату.

На кухне воцарилось зловещее молчание. Григорий Михайлович и Елена Николаевна отчуждённо смотрели в окно, а Инга с Таней сидели, понурив головы. Только Люся, ничего не понимая, вертела головой с полными слёз глазами, и не находила к кому прильнуть. Наконец она тоже спрыгнула со стула и, громко рыдая, убежала в свою комнату.

– Что там произошло? – тихо заговорил отец. – Хотя и так ясно… – и он тяжело вздохнул.

– Матвей похвалился учительнице, что приехала в гости их старшая сестра, – начала Елена Николаевна. – Учительница возьми и скажи: какая она вам сестра, она чужой для вас человек. Матвей вспылил и говорит ей, мол, мой папа это и её папа, а та в ответ – какой он ей папа, у неё есть настоящий папа, тот, кто её воспитывал, а твой так – всего лишь биологический, – Елена Николаевна тяжело, на одном дыхании проговорила и, когда замолчала, тяжело задышала.

– А что Матвей? – Григорий Михайлович нервным движением обтёр лицо рукой.

– Он ей говорит: а ваш где настоящий муж или вы всё биологическими промышляете? Та его и выставила из класса, а потом побежала мне звонить.

– Это что за ерунда? – глава семьи едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– Вот такая и ерунда, – с иронией в голосе заговорила Елена Николаевна. – Никак не может устроить личную жизнь. Дети же всё видят, подмечают. То один повстречает-повстречает с работы и пропадает, затем другой появится и тоже ненадолго. Матвей и нажал…

Больше Григорий Михайлович не сдерживал себя, а смачно рассмеялся, чем вызвал смех у Инги и Елены Николаевны, даже Таня, глядя на изменившееся настроение папы, развеселилась.

– Матвей! Сынок! – сквозь смех позвал отец. – Иди, Танюша, позови брата. Люся! Иди к нам, доча!

Семья снова собралась за столом. Отец выдержал паузу и заговорил ровным голосом, словно ничего не произошло.

– Матвей, сынок, ты мужчина и должен уметь сдерживаться, а главное, не позволять себе обижать женщину, даже если по жизни ей суждено идти дурой. Мы договорились с тобой?

– Договорились, – пробурчал Матвей.

– Это, во-первых, – весело сказал отец. – Теперь о главном. Некоторые безответственные люди, назову их так, а таковых становится всё больше и больше, пытаются свою собачью жизнь оправдать такими понятиями, как биологический отец или мать, настоящий отец или мать. Это очень удобная позиция – нагулял дитя, подкинул на воспитание чужим людям и умыл руки – мол, я биологический родитель, а всю ответственность пусть несёт тот, кто воспитывал, мол, он и есть настоящий. Гнусность их философии состоит в том, что они пытаются всему обществу насадить эту мерзость как норму, объясняя тем, что жизнь изменилась и тому подобное; – Григорий Михайлович сделал паузу и твёрдым голосом продолжил: – Дети! Ничего в жизни не изменилось. Отец и мать у человека одни на всю жизнь – это те люди, можно тут согласиться с этими прохиндеями, биологические родители, которые произвели дитя на свет и дали ему жизнь. Нет и не может быть у человека других родителей, кроме биологических.

– Значит, – неуверенно заговорил Матвей, – тот, кто воспитывает человека всю жизнь, тоже может претендовать на отцовство?

– Тот, кто воспитывает, так и останется воспитателем, – устало парировал отец. – Тебя в школе воспитывает классная. Ты же не называешь её мамой?

– Вот ещё! – зло буркнул сын.

– Родственную связь, какие бы жизненные обстоятельства ни растягивали временем, расстоянием, – продолжил говорить отец, – пытаясь отдалить людей друг от друга, превращая эту связь в едва видимую нить, а то и вообще невидимую – разорвать невозможно – это вечная связь. В то же время связь между воспитателем и воспитуемым, какой бы она ни была толстой, пусть даже километр в диаметре, а рвётся, едва стукни по ней.

– Правильно, папа, – неожиданно выпалила сидевшая смирно Люся, и от её звонкого голоса все рассмеялись. – Ничего смешного не вижу, – обиделась девочка.

– Конечно, ничего смешного, – поддержал дочь отец.

– Вон, тётя Вера, – вооружившись отцовской поддержкой, подхватила Таня. – Вышла замуж за своего отчима…

– Так, – одним махом решила прекратить разговор Елена Николаевна. – Всем заниматься уроками. А то мы сейчас договоримся.

– Папа, ну это же правда? – заупрямилась та. – Мама её умерла, и тётя Вера стала женой отчима. Разве родной папа может жениться на дочке?

– Ходил по двору, рассказывал: я её люблю как родную, я её воспитывал с рождения, – поддержал сестру Матвей. – А тётя Люда умерла, он и женился…

– Тётя Вера женилась на своём папе? – от изумления у Люси расширись глаза.

– Он её отчим, – упрямо произнёс Матвей. – Значит, чужой дядя. И не женилась, а вышла замуж.

– Кому сказала, хватит! Быстро по комнатам и делать уроки, – прикрикнула мать, укоризненно покачивая головой и с улыбкой взглянув на мужа.

– Это же уже другой человек, – не мог успокоиться Матвей. – Его воспитывали чужие люди…

– При рождении, – отец поднял на сына сияющие глаза, – дитя наследует от родителей веру предков. От матери – с молоком; от отца – с генами. Изменив кровным родителям, человек продаёт веру предков. Помнишь, сына, как говорила наша бабушка? Что бы ни случилось – главное, веру свою не продайте, – Григорий Михайлович изучающе посмотрел на сына и с расстановкой вывел: – В том и загадка родственной природы, сынок. – Воспитатель может всю жизнь воспитывать, но не даст того, что родной отец даст за неделю, а может, и за пару дней. Да дня хватит! – И с этими словами отец подмигнул Инге.

– Бр-р-р, – маленькую Люсю потрясли слова отца. Она смотрела на папу широко раскрытыми глазами и затряслась от обуревающего восторга. – Какая сила! Мама! – Люся побежала в комнату. – Ты слышала, какая сила?

– Пра-авда?! – воскликнул Матвей и устремил изучающий взгляд на старшую сестру.

От слов отца Инга вздрогнула. Она чувствовала, как покраснела от пяток до макушки, как будто только что заглянули ей внутрь и изобличили в чём-то очень личном. Лицо её вспыхнуло и горело. Для неё и самой простота, с которой отец объяснил всё происходящее с нею за последние дни, стало откровением. Слова отца попали в самую точку. Ведь он прав. Прошло-то несколько дней, а она уже не та Инга, которая сошла с поезда в этом городе. Как же ей теперь возвращаться? Как она теперь будет жить с мамой? Ведь мама заметит произошедшие с дочерью перемены. Это станет для неё ударом, тяжелее предательства. Девушка не находила места глазам, бегая по утвари.

– Это правда! – повторил брат, переходя на ор.

Не зная почему, но, испытывая какую-то незнакомую для неё вину, Инга подняла на брата глаза. Она увидела во взгляде мальчишки, – он разгадал, что с нею сейчас происходит. Инга ничего не смогла ответить пересохшими губами, язык словно прилип к нёбу, и только растерянно кивнула, втягивая голову в плечи. Матвей и без того верил отцу, но то, что сказал тот о неделе и даже о двух днях, выглядело фантастическим. Брат ожидал увидеть, как сестра с лёгкостью соврёт, из чувства солидарности между взрослыми, и поддержит отца, но то, что он увидел, что с нею произошло, поразило его. Матвей растерялся, ему стало невыносимо жалко сестру.

– Ух ты! – воскликнула Люся, не найдя детских слов.

– Всё! – прикрикнула из гостиной мать. – Матвей! Оставь папу в покое. По комнатам.

– Матвей, – позвал отец сына, собирающегося выйти, и долгим взглядом посмотрел на того.

– Хорошо, пап, – подросток, переминаясь с ноги на ногу, подошёл к Инге и протянул руку: – Извини.

Инга обеими руками приняла руку брата и готова была расцеловать её от переполнявших её эмоций. Ей хотелось крикнуть: «Ну какое может быть извини? Мы же родные!» Но Матвей отстранился. Его что-то ещё волновало, он всё– таки решил не откладывать:

– А из чувства благодарности?

– У благодарности, – принял вызов отец, но взгляд его стал жёстким и губы вытянулись в одну линию, – есть прекрасная золотая монета для оплаты – эта монета называется – спасибо. Ступай, – выпроводил сына отец.

В кухне остались Инга с отцом. Они молчали, погружённые каждый в свои думы. Неожиданно Григорий Михайлович засобирался.

– Я должна с тобой поговорить, – спохватилась Инга.

– Только не сейчас, – опуская руку на голову дочери, Григорий Михайлович осторожно погладил. – Успеется.

После такого бурного ужина вечер заканчивался молчаливо. Лёжа в постели, Инга долго ещё слышала, как родители переговаривались.

* * *

Утром Елена Николаевна ушла на работу. У неё был приём в поликлинике, а потом заступала на сутки в стационар. По дороге она должна была завести Люсю в школу. Таня делала уроки. Мотя с отцом ещё засветло уехали по какому-то важному делу. Инга смотрела в экран телевизора, а мыслями была далеко дома. Что там делает сейчас мама? Сколько горьких минут она ей доставила своей поездкой и ещё продолжала добавлять каждый день, откладывая отъезд. Ещё больше девушку заботило то, как они будут жить после её возвращения.

Из комнаты вышла Таня.

– Телик смотришь?

– Ничего интересного, – Инга отключила телевизор. – Уроки выучила? Пошли, погуляем.

– Уроки сделала. Я не могу. Мне ещё надо сделать то, что папа поручил.

– Потом сделаешь, – Инга с интересом посмотрела на сестру. Ей почему-то очень захотелось подбить Таню нарушить правила. – Пойдём, погуляем. Я целыми днями сижу дома. Ещё потеряюсь, – и чтобы совсем быть убедительной добавила: – Город мне покажешь. Ты же хотела город показать?

– Хорошо, – согласилась Таня. – Потом быстро сделаю.

Инга ликовала. Она видела, как впервые за несколько дней в этом доме был нарушен порядок, и она к этому приложила руку. В их с мамой жизни порядок был чем-то иллюзорным. Они много строили планов, но почти никогда им не суждено было сбыться или они осуществлялись с таким скрипом, что процесс превращался в каторгу и длительную ссору. Чаще всего – планы так планами и оставались. Зато вечерами они могли долго обсуждать и сожалеть о том, как отказались от намеченных планов и как было бы славно, если бы они выполнили хоть один из них.

Сёстры собрались и наметили маршрут. Сразу условившись, – так чтобы больше посмотреть и вернуться домой заблаговременно. Таня должна была успеть выполнить папино поручение.

Красивый и большой город с просторными бульварами и проспектами увлёк сестёр. Множество людей и городского транспорта. По дороге они дважды покупали мороженное, насчёт которого тоже был наложен родительский запрет. Инге не составляло труда уговорить маленькую Таню только попробовать.

– Если есть по чуть-чуть, то ничего не будет, – заверила старшая сестра. – Главное, не большими кусками и не глотать.

– Месяц назад я всего-то ложечку попробовала и две недели ангину лечила, – сама себя настраивала отказаться Таня, но не удержалась.

Увлёкшись прогулкой, они забыли про время и, когда на площади часы пробили двенадцать, ахнули. Пришлось ловить такси, хватать из дома портфель и сломя голову нестись на урок. Благо школа была в нескольких кварталах.

– Попадёт мне, – сказала Таня на прощание. – Я же не сделала.

– Не волнуйся, – успокоила сестру Инга. – Скажу – я виновата.

Инга ещё погуляла по городу и, когда вернулась, дома застала Елену Николаевну.

– Жду тебя, – взволнованно встретила она девушку.

– Что-то случилось?

– Звонила классная. У Тани температура поднялась, – собираясь, рассказывала Елена Николаевна. – Ума не приложу, откуда она взялась?

– Мы погуляли по городу, а потом я проводила её в школу, – рассказала Инга. – Всё было нормально. Надо было не ждать.

– У тебя же нет ключа от дверей. Сейчас Матвей придёт, – отдавала распоряжения Елена Николаевна. – Подогреешь еду и поедите. Мы скоро будем. Если ничего страшного, то сразу домой, а нет, так через поликлинику проедем.

– Хорошо, всё сделаем, – принимала к исполнению Инга.

– Чуть не забыла. Вот рабочий номер телефона отца. Дозвонись ему, – и Елена Николаевна ушла.

Дочери пришлось несколько раз набирать номер, вращая диск, прежде чем она услышала в трубке голос отца.

– Привет, – у неё не повернулся язык сказать «папа», и она от этого зажмурилась. – Это Инга.

– Я слышу, доча, – спокойно ответил отец. – Как вы там?

– Таня заболела – сообщила Инга и тише добавила: – Мы мороженого поели.

– Она же знает, что ей нельзя, – голос отца погрубел.

– Я её уговорила.

– Где они?

– Кто они? – не поняла вопроса Инга.

– Елена Николаевна пошла за ней?

– Да.

– Я и спрашиваю, давно ушла?

– Да, давно. Наверно, скоро придут.

– Я тоже скоро буду, – коротко бросил отец, и в трубке послышались короткие гудки.

Елена Николаевна укладывала Таню в постель, когда в дверях раздался звонок. Это вернулся с работы Григорий Михайлович. Он не спешил к больной. Пока мыл руки, к нему вышла супруга.

– Что там? – коротко бросил он.

– Ума не приложу, откуда могла взяться температура, – сетовала Елена Михайловна.

– Разберёмся, – поцеловав жену, Григорий Михайлович бросил короткий взгляд на старшую дочь. Извиняясь, Инга только повела плечами.

– Я компрессы приготовлю.

– Нет, – отдавал распоряжения отец. – Инга приготовит компрессы, а ты принеси тройку – но-шпу, анальгин и супрастин и ступай на работу. Сами управимся. В кухне, на полке, бутыль спирта, – адресовал дочери Григорий Михайлович. – Стакан на литр воды разбавишь, марля в аптечке, – отец пальцем указал на ящик в прихожей и ушёл в комнату к девочкам.

До позднего часа они постоянно меняли компресс, обкладывая всё Танино тело марлей, пропитанной разбавленным спиртом.

– Зачем так часто менять, – в какой-то момент не выдержала Инга.

Видишь ли, у Тани аллергия на температуру, – устало пояснил отец.

– Как это? – удивилась она.

– Вот так. Организм не может бороться с температурой. Разбухает, сжимает сосуды, а кровь пенится и превращается в хлопья. Если прозевать, конец наступает в течение часа.

– Какой конец? – слова отца ошарашили дочь. – То есть я хотела сказать, а мы успели?

– Меняй марлю, – спокойно сказал отец и уже обратился к Тане. – Ну как ты?

– Хорошо, папа.

– Давай измерять температуру, – отец встряхнул термометр и сунул дочери под мышку. – Вроде стабилизировалась.

– Я тоже чувствую, – сокрушённо подтвердила Таня.

– Как же тебя угораздило? – отец положил Тане на лоб руку.

– Очень захотелось, пап, – виновато проговорила дочь. – Я не выполнила твоё поручение.

– Бог с ним, – тяжело вздохнул отец.

– Это я её уговорила, – попыталась заступиться за сестру Инга.

– Не адвокатируй, – поднимаясь, отец поцеловал Ингу в лоб. – Она организованный человек и может сама отвечать за свои поступки.

Состояние Тани стабилизировалось, и она уснула.

* * *

Весь вечер разговаривали. Им было о чём. Инга задавала вопрос за вопросом, а отец отвечал и отвечал. Она слушала и понимала, как рушится тот замок, который выстроила её мать за все эти двадцать четыре года. Сердце сжалось, а душа трепетала от горечи за неё. Зачем? Кому нужны были все эти сказки? – пульсировало в висках. Мать потому и не хотела отпускать к отцу. Знала, – все годы врала и всё это вскроется. Знала – всё рухнет и надо будет начинать сначала, а сил уже не будет. Нет той двадцатилетней девчонки, которая могла бы на всё махнуть рукой, как когда-то она распорядилась судьбами своей и её – Инги, и начать заново.

– Хватит на сегодня, – наконец сказал отец, крепко ударив по коленям. – Пора спать. Уже за полночь. Иди мыться.

– Нет. Я после тебя. – Инге хотелось побыть одной.

– Как хочешь, – отец собрался уйти.

– Помнишь, я тебе говорила, – беря отца за руку, одними губами произнесла Инга, – у меня с детства есть тайна, которую я никому никогда не рассказывала?

– Помню, – сухо ответил Григорий Михайлович.

– Хочешь расскажу? – Инга знала – отец откажется, но она нуждалась в том, чтобы выпустить из себя эту многолетнюю тяжесть.

– Нет, не хочу, – голос отца звучал так же сухо.

– Я всё-таки расскажу, – дрожащими губами упрямо произнесла Инга, но отец промолчал. – Я была ещё маленькая, лет семь мне было, у мамы появился мужчина, – Инга замерла, прислушиваясь к дыханию отца, но тот даже не шелохнулся, как будто его и не было рядом. – Понимаешь, – словно оправдываясь за причинённую отцу боль, Инга едва не разрыдалась и, снова переведя удушливое дыхание, продолжила: – Она была счастлива и собиралась замуж. В одно утро, мама отвела меня к бабушке, и они о чём-то взволнованно поговорили. Бабушка потом весь день приговаривала: «Наконец и ей счастье улыбнулось», и гладила меня по голове. К обеду вернулась мама с этим мужчиной. Оба улыбаются. Мама счастливая, с цветами, и у обоих блестящие кольца на пальцах. Это они приехали из загса. Мама подозвала меня и сказала:

– Это твой новый папа. Мы теперь будем жить все вместе, – с этими словами она посмотрела на своего нового мужа и, соединяя наши руки, добавила: – Скажи, здравствуй, папа.

Инга замолчала, собираясь силами, чтобы открыть самое основное, ради которого и начала эту исповедь. Григорий Михайлович сидел, не шелохнувшись и не отрывая взгляда от улицы. Всё, о чём говорила дочь, проникало в него, и он чувствовал тяжесть каждого слова сердцем.

– И я… – вырвалось у Инги, но голос сорвался, и она умолкла.

От волнения пересохло в горле. Подступивший ком душил, девушка никак не могла перевести дыхание, а Григорий Михайлович словно окаменел. Слабея, Инга опустилась на колени, обняла отца и, обливаясь слезами, шёпотом заговорила:

– Я никогда больше этого не говорила. Понимаешь… мама счастливая… бабушка целый день… Мне было всего семь лет… Что я могла понимать? Сказали, скажи… Я же тебя никогда не видела… Я даже не знала, ты, вообще, есть? – Инга замолчала, тяжело дыша. Она села рядом с отцом и, обтерев слёзы, тихо заговорила. – Это моя тайна. Я была маленькая, но почувствовала, – только что совершила предательство. Я не знала тебя, не видела, а уже предала.

– Какая ты гадкая! Я ненавижу тебя! – ворвавшись в комнату, закричала Люся, обливаясь слезами. Она смотрела на Ингу с ненавистью и хотела что-то ещё сказать, но не нашлась и, оттолкнув старшую сестру, кинулась к отцу. – Пусть она уходит! Она плохая! Пусть она уезжает! Я её ненавижу!

– Пошли. Тебе пора спасть, – Григорий Михайлович взял дочь на руки и понёс в детскую: – Нельзя так говорить о сестре, – успокаивал дочь Григорий Михайлович. – Она наша и останется такой навсегда. Папа любит её так же, как и тебя, и Танюшу, и Мотю.

– И маму? – сквозь слёзы спросила Люся.

– И маму.

Инга долго смотрела вслед отцу и Люси, крепко обхватившей папу за шею и исподлобья смотрящую на неё невидящим взглядом. Она всё чаще и чаще вспоминала маминых подруг, которые как заклятие приговаривали, успокаивая мать: «Не волнуйся ты. Пусть поедет, познакомится. Столько лет прошло. Они чужие люди. За неделю гостей годы не наверстаешь». Инга вспоминала эти слова и внутренне восставала. «Разорвали. Разделили. Сделали своё дело, а мне навёрстывай. Как? Как прожить за неделю гостей двадцать четыре года? Я же не Люся, которой папа моет попку. И не Танюша, которую папа купает и моет волосы. Представляю, «Папа, помой мне попу, я покакала. Папа берёт меня на руки и моет попку. Мне, двадцатичетырёхлетней девице. Как соединить упущенные годы?»

В таких тяжёлых думах Инга не заметила, как вышел из ванной отец.

– Доча, иди мыться. Тебе постелить?

– Что? – не расслышала Инга.

– Мыться иди. Я уже. Постелить тебе?

– Нет, не надо, – что-то перевернулось внутри Инги. Она ужаснулась собственной догадке, как сократить все упущенные годы, как перешагнуть эту пропасть во времени. Ею обуял страх перед пропастью, которая стремительно разверзлась у неё под ногами и в которую ей предстояло шагнуть. На лице её передался весь кошмар внутренней борьбы между выходом, который она увидела, и светом, которого она так испугалась и к которому стремилась, возможно, всю свою жизнь.

– Что с тобой? – отец увидел бушующий ужас в глазах дочери и не на шутку встревожился. – У тебя всё в порядке? Ничего не болит? Может, неотложку вызвать? Я сейчас позвоню Елене Николаевне.

– Нет, нет, со мной всё в порядке.

– Инга, – отец попытался поймать дочь за руку, но она вырвалась и выбежала из комнаты.

– Инга, – отец потянул за ручку двери в ванную, но та была заперта. – Может, лучше не закрывай дверь? Дети спят. Тебя никто не побеспокоит, – отец прислушался к происходящему за дверью.

– Не волнуйся, со мной всё в порядке. Иди, ложись… – Инга едва не сказала: «я сейчас приду».

Она пустила воду, но продолжала прислушиваться к звукам в комнате. Наконец стукнула дверь в спальню отца, и она перевела дыхание. Инга уставилась на своё отражение в зеркале. На неё смотрела сущая бестия, фурия, с бешеным взглядом. Черты лица обострились в решительности. Она скинула одежду и стала под горячий душ. Обливаясь водой, она сверху вниз разглядывала своё тело. В зеркале её тело смотрелось красиво. Инга была блондинкой. Светлые волосы на теле не были заметны и не портили внешний вид. Вода тонизировала, но не смывала волю. Инга быстро прикрутила горячую воду и на всю открыла холодную. Едва тело покрылось мурашками, тут же пустила горячую струю и долго согревалась. Решила – надо идти до конца. Она долго стояла под душем, оттягивая время, но…

Тихо ступая, практически на цыпочках, Инга подошла к комнате девочек и прислушалась. Они спали. В отцовской спальне свет тоже был погашен. Как назло, луна светила ярко, освещая всю квартиру. Инга, не сводя глаз с двери отцовской спальни, направилась к ней. Сердце билось сильнее и сильнее, и девушке казалось, его слышно на всю квартиру. Уже у самой двери оно рвалось наружу. Сердце так сильно билось, что казалось оно могло разбудить спящего. В висках пульсировало до боли. Девушка потянула за ручку и вошла. Она остановилась у двери, замешкавшись, но не от нерешительности, а чтобы скинуть халат. Её белое тело засветилось под лунным светом. Блеск придавало лоснящееся возбуждение. В голове всё горело. Ни одной мысли и ни одного страха. Одна сплошная бестия. Инга медленно подошла к кровати. Отец лежал на спине и бесшумно дышал. Вдруг он открыл глаза. Инга метнулась и села сверху, крепко сжав коленями закутанное в одеяло тело. Она дрожащей ладонью закрыла ему рот и горячо, воспалённо зашептала:

– Молчи. Я этого хочу сама. Я так хочу. Я не хочу быть чужой. Я хочу быть как они. Я имею на это право, – она говорила так, словно доставала слова из самого сердца. Слова вырывались с горячим дыханием. Её цепкие руки схватили руки отца и водили по всему телу, а губы говорили, говорили. Жар раскалял до безумия голову изнутри.

– Это мой живот. Это моя шея. Это моя грудь. Это моя попка. Это… Я удалила волос. Как у них. Это вся я. Я уже не девственница. У меня есть парень, но я ещё не знаю, люблю я его или нет. Наверное, нет. Но всё уже было. Он не такой, как ты. Надо чтобы ты его увидел. Я обязательно познакомлю вас…

Инга водила руками отца по телу, а сама продолжала восседать на нём. Она извивалась, чтобы лучше показать всю себя. Она прикладывала руки отца к груди и целовала его ладони. Она, словно обезумевшая, прижимала их к животу и водила по талии и бёдрам. И всё приговаривала.

– Ты так их моешь? – и она отправляла руку отца «мыть» попку. – А меня не мыл. Теперь и я знаю, как это когда папа купает дочку. Ты знаешь, я очень быстро возбуждаюсь. Мой парень говорит – это не нормально. Он говорит – это поту что я росла без отца.

Инга крепко прижимала руки отца. Григорий Михайлович не мог разобрать, о чём шептала обезумевшая дочь. Лицо её горело и обливалось нервным потом. Неожиданно она замолчала, сжалась, напряглась до дрожи и выдохнула. Она уткнулась в отцовские ладони и разрыдалась. Григорий Михайлович не шевелился, давая дочери самой справиться с эмоциями. Наконец дочь успокоилась.

– За эти дни наплакалась на всю жизнь, – с ухмылкой прошептала Инга.

– Слёз не бывает мало, – осторожно проговаривая слова, сказал отец.

Едва справляясь с бессилием, она слезла с кровати и, покачиваясь, удалилась. Ещё долго Григорий Михайлович слышал шумящую воду в ванной. Он так же был потрясён произошедшим, но и чувствовал облегчение. Это была его дочь.

Инга открыла глаза от ощущения, что кто-то на неё смотрит. Рядом сидели Танечка и Люся. Они улыбались, а Люся, увидев, наконец, проснувшуюся сестру, легла ей на плечо.

– Мы уже все встали, – сказала Таня.

– Кто все? – вздрогнула Инга, приподнимаясь.

– Мы и папа. Скоро мама с дежурства придёт.

– Как ты? Температура? – она приложила руку к Таниному лбу.

– Всё хорошо, – залепетала сестра. – Спасибо тебе.

– За что? – удивилась Инга.

– За мороженое.

Инга рухнула на подушку, выдохнув с облегчением. Застучали расставляемой на стол посудой. Люся сорвалась с места и побежала на кухню, следом поспешила и Танечка.

– Папа, папа! Она проснулась!

Из кухни донёсся приглушенный голос отца. После утреннего туалета Инга вошла в кухню. Отец и девочки сидели за столом.

– Давай быстрее, – не глядя, поторопил отец. – Тебя ждём.

– Доброе утро, папа, – неожиданно для себя сказала Инга.

– Доброе утро, – спокойно ответил отец. – Садись завтракать.

Инга внимательно посмотрела на лицо отца, но оно ничего не выражало. Отец завтракал как обычно. И даже подмигнул подбадривающе, как обычно. Сначала Инге, а затем и девочкам.

Инга с облегчением вздохнула. Она с радостью смотрела на сестёр. Её душа ликовала. Ела она быстро и с аппетитом. А поев, энергично встала и, поблагодарив отца, запросто подошла и, поцеловав его в висок, сказала:

– Спасибо. Вкусно. Пойду, погуляю.

В дверях она столкнулась с вернувшейся Еленой Николаевной. Та выглядела свежо и ярко. Открытая улыбка дополнялась тонким ароматом духов, и только усталые глаза выдавали то, что мать семейства вернулась с ночного дежурства.

– Ой, здравствуйте, Елена Николаевна.

– Здравствуй. Куда так рано?

– Пройдусь по утреннему городу и сразу домой.

– Осторожнее переходи дорогу, – напутствовала Елена Николаевна и, подобрав свисающий локон, заправила его в основную прядь Ингиных волос. Девушка склонила голову и подалась вперёд, на что мать семейства просто поцеловала её в лоб. – Ступай. Без тебя обедать не садимся.

Как на крыльях Инга пробежала по ступенькам и выскочила на улицу. Она с восторгом оглядела всё вокруг. Она почувствовала, что смотрит на мир глазами папы, сестёр, брата, и от этого ощущения сердце забилось ликуя. Инга коснулась пальцами места, куда поцеловала её Елена Николаевна, и улыбнулась. «И Елены Николаевны… Надо разузнать, как тут с работой, – строила планы она, ступая быстрым шагом. – И попросить папу помочь снять квартиру». От последней мысли Инга аж сжала кулаки и нервно рассмеялась – она впервые, вот так запросто даже в мыслях назвала отца папой.

И всего-то, чуть больше двух недель прошло, а папа заполнил всю её жизнь, словно и не было этих двадцатичетырёх лет.

Азиатский зигзаг

Повесть

Азия.

Воздух в Азии жёлтый.

На Кавказе – серый. Рядом с Кавказом – на Кубани – бесцветный, но ароматный. В тайге Восточной Сибири – землисто-зеленоватый. В Питере – мокрый, целлюлозный.

А в Азии – жёлтый!

Константин сошёл с поезда в Чарджоу, прокомпостировал билет и вернулся по другой железнодорожной ветке, на север до Ургенча, чтобы перекладными добраться до Кара-Кумов. Забираясь в попутный «уазик», он так просто и сказал: