Слабый ветерок из открытой настежь балконной двери нежно раздувал прозрачную, белую тюль, едва касаясь светлых волос девушки, стоявшей посреди комнаты. Она глядела в пустую стену, словно то были не обои, а книжная страница с очень горьким содержимым, скрестив при этом руки на груди. На диване сзади от нее сидел мужчина в черной рубашке на запонках и таких же черных, как ночь, брюках. С виду мужчина был совершенно спокоен, с прямым и ясным взглядом, однако кое-что выдавало в нем волнение: он нервно дергал за свою правую запонку.

– Это неправильно, – тихо произнесла она, встав к мужчине вполоборота.

– Что неправильно? Жить нормально? – сказал мужчина, продолжая смотреть куда-то в сторону.

– Неправильно воровать, – она наконец повернулась, но по-прежнему не смотрела на него, а, потупив взгляд, рассматривала линии на паркете. – У своих воровать.

– У своих? Ты еще вчера хотела, чтобы я его убил. А теперь он уже свой! Вот так новости.

Она замолчала. Резкий поток ветра вдруг хлопнул балконной дверью о блокиратор.

– Ну и какого хрена ты молчишь?! – вдруг взорвался мужчина, вскочив с дивана. – Этот мудак умер. Деньги у меня. Ты обещала уехать со мной. И теперь ты молчишь!

– Я просто поняла, – давила она из себя, стыдливо отворачивая голову, – что это… неправильно. Я уже позвонила Смоле.

– Что ты…

– И он будет здесь через полчаса. Тебе лучше бежать. И оставить деньги. Но я так не могу.

– Ты что сделала? – мужчина оскалился и уже приготовился ударить ее, как увидел, что она тянется к ножницам на стоящей рядом тумбочке. – Ты не могла. Ну нет. Я тебе не верю.

Гробовая тишина нависла над ними обоими. Шум проезжавших на улице машин и дуновения ветра будто приглушились, стерлись из жизни, а время остановилось. Тревожное ожидание и трепет перед неизбежным стягивались мертвой петлей. Им обоим было ясно что произойдет дальше. Каждый миг с этого момента превратился в вечность. Медленный поворот ее нежной лебединой шеи, сломанное дыхание, сорванные в крике голоса, сплетенные воедино. Он стоял и смотрел на нее, словно вся жизнь еще впереди, зная, что в любой момент все закончится. Все закончится именно так, а не иначе. Схваченные из плетенной корзинки ножницы, резкий удар, его руки на ее шее. Как так вышло? Он не мог понять, он силился, но не мог. Его слезы на ее щеке, уходящая с дыханием жизнь. Он считает до пяти. Раз. И он еще сильнее сдавливает ее шею. Два. Она умирает. Три. Все вокруг умирает. Четыре. Время, звуки, запахи, легкий осенний ветер. Надо досчитать до пяти.

– Предатель… – тихо выдавила из себя она, разрушив липкий транс. – Умри. Подлец. Умри.

В один момент он словно услышал, как жизнь вышла из нее полностью, а сердце перестало биться. Комната вокруг него вдруг словно почернела, обои покрылись плесенью и отклеились от стен, а в воздухе витал гнилой смрад. Его даже можно было увидеть: зеленая липкая пыль заполонила всю квартиру. Лишь она одна была прекрасна. Одни лишь ее стеклянные, смертельно опустевшие глаза. Мужчина вдруг опомнился. Не успев даже толком понять что он натворил, он отпрянул от нее и в спешке вытащил из ее кармана ключи от машины, схватил стоявшую в прихожей черную сумку, набросил черное пальто, а затем открыл входную дверь и быстро спустился во двор. Пройдя мимо дежуривших у подъезда бабушек, удивленно косившихся на него, он снял машину с сигнализации и прыгнул внутрь. В ту же секунду, что он приземлился на мягкое сиденье внедорожника, он вскрикнул: в левой ноге у него торчали ножницы. Он раскрыл бардачок, вывалив все содержимое на пол, нашел там запечатанную пачку бинтов и начал медленно тянуть ножницы наружу. В этот момент в глазах его потемнело, а боль, которую он до этого еще не совсем ощущал, поглотила его целиком.

IV

Филин очнулся от резкого удара холодной воды в лицо, чуть не заставившего слетевшее с катушек сердце выпрыгнуть из груди. Нащупав щекой такой знакомый и грязный деревянный пол, он понял, что находится в большой комнате все того же сумасшедшего дома. Попытавшись повернуться, чтобы лучше рассмотреть окружавшую его обстановку, он понял, что сделать это будет тяжело: по нему словно проехался каток. Каждая кость в его теле горела, ломилась наружу, а мышцы ныли и стонали в незримой агонии. Неизвестно, сколько он тут пролежал, точно как неизвестно и то, сколько и как сильно его били: все, включая и размазанные по полу следы крови, тепло которых он ощущал теперь своей щекой, говорило о том, что долго и сильно.

– Доброе утро, соня, – раздался звонкий баритон, а после растекся по всей комнате легким эхом. – Я уж думал, что ты умер. Не хотелось бы этого допустить. Преждевременно.

Филин снова попытался подняться, и в этот раз он даже сумел оторвать голову от пола, но тут же получил резкий удар ботинком в лицо, вдавивший его обратно. Под тяжелым гнетом ребристой подошвы Филину оставалось лишь сплюнуть скопившуюся во рту железную кровь.

– Лежать, собака, – вновь отозвался баритон, – я не разрешал тебе подниматься. И на чем же я остановился? Ах, да. Умирать тебе пока тоже нельзя.

Сквозь мелькавшие туда-сюда темные круги Филин вдруг смог разглядеть несколько фигур в другом конце комнаты. Это были Отец и Мара, привязанные друг к другу. Трудно было, однако, разглядеть их лица, эмоции, и лишь по очертаниям Филин догадался кто они есть. В этот момент ботинок поднялся с его лица, после чего последовал резкий удар в грудь, заставивший его лечь на спину и увидеть хозяина того баритона: тот самый мужчина в сером пальто.

– А, это ты… – прохрипел еще слабым голосом Филин, после чего крепко закашлялся. – Я уж надеялся никогда не увидеть твое рыло.

– А я вот этой встречи с нетерпением ждал. И, ты не поверишь, я тебя совершенно случайно нашел: мужики из соседней деревни твою машину нашли. Вывезли ее трактором к себе. А я как раз мимо проезжал. И, ты только представь, я уже собирался хер на тебя забить. Думал, сдох ты уже где-нибудь в канаве. А ты вот он, живой.

– Ну, «живой» – не то слово, – перебил Филин, сплевывая очередной багровый сгусток.

– Главное, говорить можешь. Остальное меня мало интересует, – ответил мужчина, а затем звонко щелкнул зажигалкой и прикурил торчавшую во рту сигарету. – А ты еще говорил, что в судьбу не веришь. А что это, по твоему? Ну да ладно. Давай делами займемся: где деньги?

И только прозвучали эти слова, не успев еще толком раствориться в бревенчатых стенах этого дома, послышался звук открывшейся двери. Это мог быть лишь один человек, и Филин, едва завидев его фигуру в дверном проходе, хотел было предупредить вошедшего о грозившей ему, да и всем остальным, опасности, как раздался громкий выстрел. Размытая фигура, раскрыв рот в молящем и озадаченном крике, мертвым грузом ударилась о пол, и из рук ее повалились политые багряной пылью дрова. Комнату вдруг заполонил резкий, высокий крик, да такой силы, что барабанные перепонки дрожали, как листья под напором ветра: это выла Мара, видевшая своими глазами смерть Батрака. Мужчина в сером пальто, едва совладав с этим криком, приблизился к Маре и яростно вырубил ее ударом пистолетной рукоятки.

– Крикливая мразь, – отрезал он, развязывая ее обмякшие руки, после чего вновь обратился к Филину: – вставай давай, ублюдок, а то и эта тоже сдохнет! Показывай, куда деньги спрятал!