Третий отдел
Действительность
Действительность есть единство сущности и осуществления; в первой имеют свою истину лишенная образа сущность и лишенное удержа явление или неопределенная устойчивость и непостоянное многообразие. Осуществление есть, правда, возникшая из основания непосредственность, но она еще не положила формы в ней; и так как эта, определенная, лишь как рефлексия в другое, устойчивость развивается в рефлексию в себя, то она становится двумя мирами, двумя полнотами содержания, из коих одна определяется, как рефлектированная в себя, другая, – как рефлектированная в другое. Существенное же отношение представляет собою их отношение формы, завершение которого есть такое отношение внутреннего и внешнего, в котором содержание их обоих есть лишь одна и та же же тожественная основа и равным образом одно и то же тожество формы. Так как и это тожество оказалось касающимся формы, то отношение формы их различия снято и положена их одна абсолютная полнота.
Это единство внутреннего и внешнего есть абсолютная действительность. Эта действительность есть ближайшим образом абсолютное, как таковое, – поскольку оно положено, как единство, в котором форма сняла себя и обратила себя в пустое или внешнее различение внешнего и внутреннего. Рефлексия относится к этому абсолютному, как внешняя, которая скорее рассматривает его, чем оказывается его собственным движением. Поскольку же она по существу есть последнее, она есть отрицательный возврат в себя.
Во-вторых, действительность собственно. Действительность, возможность и необходимость образуют собою формальные моменты абсолютного или его рефлексию.
В-третьих, единство абсолютного и его рефлексии есть абсолютное отношение или, правильнее, абсолютное, как отношение к себе самому; субстанция.
Первая глава
Абсолютное
Простое самостоятельное абсолютное есть неопределенное, или правильнее, в нем разрешилась вся определенность сущности и осуществления как бытия вообще, так и его рефлексии. Поэтому определение того, что есть абсолютное, оказывается отрицательным, и само абсолютное является лишь отрицанием всех предикатов и пустотою. Но так как оно должно быть высказано также, как положение всех предикатов, то оно является формальнейшим противоречием. Поскольку эти отрицания и положения принадлежат внешней рефлексии, то тут оказывается та формальная несистематическая диалектика, которая с легкостью нападает там и сям на многие определения и с такою же легкостью обнаруживает, с одной стороны, их конечность и совершенную относительность, а с другой, так как абсолютное предносится ей, как полнота, высказывает о нем все определения, не будучи в состоянии возвести этих положений и отрицаний к некоторому истинному единству. Но должно быть изображено, что такое абсолютное; однако это изображение не может быть некоторым определением, ниже внешнею рефлексиею, через которую возникли бы эти определения, а есть изложение (Auslegung) и притом собственное изложение абсолютного и лишь некоторый указатель того, что такое оно есть.
А. Изложение абсолютного
Абсолютное не есть только бытие, ниже также сущность. Первое есть нерефлектированная, вторая рефлектированная непосредственность; то и другая есть далее полнота в них самих, но притом определенная. В сущности бытие выступает, как осуществление, и отношение бытия и сущности развилось в отношение внутреннего и внешнего. Но внутреннее есть сущность, как полнота, имеющая то существенное определение, что она отнесена к бытию и есть непосредственно бытие. Внешнее также есть бытие, но с тем существенным определением, что отнесенное к рефлексии оно есть также непосредственно чуждое отношению тожество с сущностью. Само абсолютное есть абсолютное единство обоих; оно есть то, что вообще образует основание существенного отношения, которое, как отношение, еще не возвратилось к этому своему тожеству, и основание которого еще не положено.
Отсюда следует, что абсолютное определяется, как абсолютная форма; но вместе с тем не как такое тожество, моменты которого суть простые определенности; оно есть тожество, каждый из моментов которого в нем самом есть полнота и тем самым, как безразличный к форме, есть полное содержание целого. Но, наоборот, абсолютное есть абсолютное содержание, таким образом, что содержание, будучи, как таковое, безразличным многообразием, обладает в нем отрицательным отношением формы, вследствие чего его многообразие есть одно и то же самостоятельное тожество.
Тожество абсолютного тем самым потому абсолютно, что каждая из его частей сама есть целое, или каждая определенность есть полнота, т. е. что определенность стала вполне прозрачною видимостью, некоторым исчезнувшим в своем положении отвлечением. Сущность, осуществление, сущий в себе мир, целое, части, сила, – эти рефлектированные определения являются для представления, как имеющее значение для себя истинное бытие; но абсолютное есть относительно них то основание, в коем они исчезли. А так как в абсолютном форма есть лишь простое тожество с собою, то абсолютное не определяет себя; ибо определение есть некоторое различение формы, имеющее ближайшее значение, как таковое. Но так как оно вместе с тем содержит в себе вообще всякое различение и определение формы, или так как оно само есть абсолютная форма и рефлексия, то в нем должно выступать также различие содержания. Но само абсолютное есть абсолютное тожество; это его определение, так как все многообразие сущего в себе и являющегося мира или внутренней и внешней полноты внутри его снято. Внутри его самого нет никакого становления, ибо оно не есть бытие, равным образом не есть рефлектирующее себя определение; ибо оно не есть лишь внутри себя определяющая себя сущность; оно не есть также некоторое обнаружение себя, ибо оно есть тожество внутреннего и внешнего. Но, таким образом, движение рефлексии противостоит своему абсолютному тожеству. Первое снято в последнем и таким образом есть лишь его внутреннее, а тем самым и его внешнее. Оно состоит поэтому ближайшим образом лишь в том, чтобы снимать свое действие в абсолютном. Оно есть потустороннее многообразных различений и определений и то их движение, которое совершается за спиною абсолютного; поэтому оно есть как его усвоение, так вместе и уничтожение; оно есть то отрицательное изложение абсолютного, которое было ранее упомянуто. В его истинном изображении это изложение есть достигнутое покуда целое логического движения бытия и сущности, содержание коего не выхвачено извне, как нечто данное и случайное, равным образом не погружено путем внешней ему рефлексии в пучину абсолютного, но определило себя в нем через свою внутреннюю необходимость, и, как собственное становление бытия, равно как рефлексия сущности, возвратилось в абсолютное, как в свое основание.
Но это изложение само имеет вместе с тем некоторую положительную сторону, поскольку конечное именно своим уничтожением в основании показывает свою природу – быть относимым к абсолютному или содержать абсолютное в нем самом. Но эта сторона есть не столько положительное изложение самого абсолютного, сколько изложение определений, состоящих именно в том, что они исчезают в абсолютном, как в своей пучине, и потому также имеют его своим основанием, или, иначе, в том, что то, что дает им, видимости, устойчивость, есть само абсолютное. Видимость есть не ничто, а рефлексия, отношение к абсолютному; или, иначе, видимость есть, поскольку в ней показывается абсолютное. Таким образом это положительное изложение еще удерживает конечное от его исчезновения и рассматривает его, как некоторое выражение и образ абсолютного. Но прозрачность конечного, дозволяющая абсолютному лишь просвечивать в первом, заканчивается полным исчезновением; ибо в конечном нет ничего, что давало бы ему какое-либо отличие от абсолютного; конечное есть лишь среда, поглощаемая тем, что показывается в ней.
Поэтому положительное изложение абсолютного само есть лишь видимость; ибо то истинно положительное, что содержит его, и излагаемое содержание есть само абсолютное. Какие бы ни оказывались дальнейшие определения, та форма, в коей показывается абсолютное, есть нечто уничтоженное, которое принимает изложение извне, и в котором оно приобретает некоторое начало для своего действия. Такое определение имеет в абсолютном не начало свое, а лишь свой конец. Потому хотя это изложение есть абсолютное действие через свое отношение к абсолютному, в которое оно возвращается, но оно таково не по своей исходной точке, составляющей внешнее абсолютному определение.
Но в действительности изложение абсолютного есть его собственное действие, которое настолько же начинается от себя, насколько и приходит к себе. Абсолютное, даже как лишь абсолютное тожество, есть нечто определенное; именно оно определено, как тожественное; так положено оно рефлексиею в противоположность противоположению и многообразию; или, иначе, оно есть вообще лишь отрицательное рефлексии и определения. Поэтому не только это изложение абсолютного есть нечто несовершенное, но таково и самое это абсолютное, к которому изложение пришло. Или иначе, то абсолютное, которое есть лишь абсолютное тожество, есть лишь абсолютное некоторой внешней рефлексии. Оно есть поэтому не абсолютно абсолютное, а абсолютное в некоторой определенности или атрибут. Но абсолютное есть атрибут не только потому, что оно есть предмет некоторой внешней рефлексии и потому нечто определенное ею. Или, иначе, рефлексия есть не только внешнее абсолютному, но непосредственно, именно потому что она ему внешня, она ему и внутрення. Абсолютное есть абсолютное лишь потому, что оно есть не отвлеченное тожество, а тожество бытия и сущности или тожество внутреннего и внешнего. Оно само есть следовательно абсолютная форма, которая показывает его в себе и определяет, как атрибут.
В. Абсолютный атрибут
Употребленное выше выражение – абсолютно абсолютное – означает возвратившееся в себя в своей форме абсолютное или абсолютное, форма которого тожественна его содержанию. Атрибут же есть лишь относительное абсолютное, связь, не означающая ничего иного, кроме абсолютного в некотором определении формы. А именно форма прежде всего до ее полного изложения лишь внутрення или, что то же самое, лишь внешня, вообще есть прежде всего определенная форма или отрицание вообще. Но так как она вместе с тем есть форма абсолютного, то атрибут составляет собою все содержание абсолютного; он есть полнота, которая ранее того являлась, как мир или как одна из сторон существенного отношения, каждая из которых сама есть целое. Но оба мира, являющийся и сущий в себе и для себя, должны были быть каждый в своей сущности взаимно противоположными. Одна сторона существенного отношения была, правда, тожественна другой; целое было тем же, что и части; обнаружение силы имело то же содержание, что и она сама, и внешнее вообще было тем же, что и внутреннее. Но вместе с тем каждая из этих сторон должна была иметь еще и свою непосредственную устойчивость, одна, как сущая, другая, как рефлектированная непосредственность. Напротив того, в абсолютном эти различенные непосредственности понижаются до состояний видимости, и полнота, которая и есть атрибут, положена, как его истинная и единственная устойчивость; определение же его, – как несущественное.
Атрибут есть атрибут потому, что он есть простое абсолютное тожество в определении тожества; с этим определением вообще могут быть затем связаны и другие определения, напр., что есть также многие атрибуты. Но так как абсолютное тожество имеет лишь то значение, что не только все определения сняты, но что они суть также рефлексия, которая сама себя сняла, то в ней все определения положены, как снятые. Тожество положено, как абсолютное, или атрибут имеет абсолютное своим содержанием и устойчивостью; его определение формы, вследствие которого он есть атрибут, поэтому также положено непосредственно, как простая видимость, отрицательное, как отрицательное. Так как положительная видимость, которую изложение сообщает себе посредством атрибутов, не захватывает в свою границу конечного, как чего-либо сущего в себе и для себя, но разлагает свою устойчивость в абсолютное и расширяет последнее в атрибут, то в нем снимается даже то, что он есть атрибут; она погружает его и свое разлагающее действие в простое абсолютное.
Но так как рефлексия возвращается от своего различения только к тожеству абсолютного, то она вместе с тем не переходит из своей внешности к истинному абсолютному. Она достигла лишь неопределенного, отвлеченного тожества, т. е. того, которое состоит в определенности тожества. Или, иначе, так как рефлексия, как внутренняя форма, определяет абсолютное, как атрибут, то это определение есть еще нечто различное от внешности; внутреннее определение не проникает всего абсолютного; его обнаружение состоит в том, чтобы исчезнуть в абсолютном, как только положенное.
Таким образом, форма все равно, как внешняя или как внутренняя, через которую абсолютное стало атрибутом, вместе с тем положена, как нечто уничтоженное в себе самом, как внешняя видимость или, просто, как вид и способ.
С. Модус абсолютного
Атрибут есть, во-первых, абсолютное в простом тожестве с собою. Во-вторых, он есть отрицание, и оно, как отрицание, есть формальная рефлексия в себя. Обе эти стороны образуют ближайшим образом две крайности абсолютного, среднее между коими есть оно само, так как оно есть как абсолютное, так и определенность. Вторая из этих крайностей есть отрицательное, как отрицательное, как внешняя абсолютному рефлексия. Или, поскольку оно берется, как внутреннее абсолютного, и поскольку собственное определение абсолютного есть положение себя, как модуса, то последний есть инобытие абсолютного, потеря последним себя в изменчивости и случайности бытия, переход абсолютного в свою противоположность без возврата в себя, лишенное целостности многообразие определений формы и содержания.
Но модус, как внешность абсолютного, есть не только эта внешность, а внешность, положенная, как внешность, простой вид и способ, тем самым видимость, как видимость или рефлексия формы в себя; а, стало быть, то тожество с собою, которое и есть абсолютное. Таким образом, на деле лишь в модусе абсолютное положено, как абсолютное тожество; то, что оно есть, именно тожество с собою, оно есть, лишь как относящаяся к себе отрицательность, как видимость, положенная, как видимость.
Поскольку поэтому изложение абсолютного начинает с его абсолютного тожества и переходит к атрибуту и от него к модусу, оно, таким образом, вполне прошло свои моменты. Но, во-первых, оно не есть тем самым лишь отрицательное отношение к этим определениям, но это его действие есть само рефлектирующее движение, и, лишь как это движение, абсолютное есть по истине абсолютное тожество. Во-вторых, это изложение имеет при этом дело не просто с внешним, и модус не есть лишь внешняя внешность, но так как он есть видимость, как видимость, то он есть возврат в себя, разлагающая себя саму рефлексия, и абсолютное, как последняя, есть абсолютное бытие. В-третьих, излагающая рефлексия представляет собою видимость начинания от своих собственных определений и от внешнего принятия в себя модусов, а также определений атрибута, как преднайденных где-то вне абсолютного, и такого своего действия, при котором оно лишь возвращает их в безразличное тожество. Но на деле она имеет в самом абсолютном ту определенность, с которой начинает. Ибо абсолютное, как первое безразличное тожество, само есть лишь потому определенное абсолютное или атрибут, что оно есть неподвижное, еще не рефлектированное абсолютное. Эта определенность, как определенность, принадлежит рефлектирующему движению; лишь через последнее абсолютное определено, как первое тожественное, и равным образом лишь через это движение имеет оно абсолютную форму и есть не равное себе, а равнополагающее себя само.
Истинное значение модуса состоит поэтому в том, что он есть рефлектирующее собственное движение абсолютного; некоторое его определение, но не такое, через которое оно стало бы другим, а определение того, что оно уже есть; прозрачная внешность, которая есть указание на себя саму; движение из себя во вне, но так, что это бытие, образуемое во вне, есть равным образом сама внутренность; а тем самым также такое положение, которое есть бытие не просто положенное, а абсолютное бытие.
Поэтому, если спрашивается о содержании абсолютного, т. е. о том, чем оказывается абсолютное, то ведь отличение в абсолютном формы и содержания уже помимо того разрешено. Или, иначе, содержание абсолютного именно состоит в том, чтобы проявлять себя. Абсолютное есть абсолютная форма, которая в ее раздвоении с собою совершенно тожественна себе, есть отрицательное, как отрицательное; или, иначе, которая совпадает с собою и лишь таким образом есть абсолютное тожество с собою, которое также безразлично к своим отличениям, или есть абсолютное содержание; содержанием служит поэтому лишь самое это изложение.
Как такое носящее само себя движение изложения, как вид и способ, который есть свое абсолютное тожество с самим собою, обнаружение не чего-либо внешнего, не противоположного другому, но лишь абсолютное проявление себя для себя самого, абсолютное есть действительность.
Примечание. Понятию абсолютного и отношению к нему рефлексии, как оно изображено здесь, соответствует понятие спинозовой субстанции. Спинозизм есть потому недостаточная философия, что в нем рефлексия и ее многообразное определение есть внешнее мышление. Субстанция в этой системе есть одна субстанция, одна нераздельная полнота; нет такой определенности, которая не содержалась бы и не разрешалась бы в этом абсолютном; и заслуживает достаточного внимания то, что все являющееся и предносящееся естественному представлению или определяющему рассудку, как самостоятельное, понижается в этом необходимом понятии в совершенно простое положение. Определенность есть отрицание – таков абсолютный принцип спинозовой философии; этот истинный и простой взгляд обосновывает собою абсолютное единство субстанции. Но Спиноза останавливается на отрицании, как определенности или качестве; он не приходит к понятию его, как абсолютного, самоотрицающего отрицания; поэтому его субстанция не содержит в самой себе абсолютной формы, и ее познание не есть имманентное познание. Правда, субстанция есть абсолютное единство мышления и бытия или протяжения; таким образом, в ней содержится само мышление, но лишь в его единстве с протяжением, т. е. не как отделяющее себя от протяжения, тем самым вообще не как определение и формирование, равно не как возвращающееся в себя и начинающееся из себя самого движение. Вследствие того субстанция отчасти лишена принципа личности, – недостаток, который главным образом возмущал против спинозовой системы; отчасти же познание оказывается внешнею рефлексиею, которая понимает и выводит то, что является конечным, определенность атрибута и модуса, а также вообще себя саму, не из субстанции, но действует, как внешний рассудок, принимающий определения, как данные, и возводящий их обратно к абсолютному, вместо того, чтобы начинать с него.
Понятия, которые Спиноза дает о субстанции, суть понятия причины самой себя, т. е. того, сущность чего включает в себя осуществление; понятие абсолютного не нуждается в понятии чего-либо другого, из которого оно должно быть образовано. Эти понятия, как они ни глубоки и ни правильны, суть определения, заранее непосредственно принятые наукою. Математика и прочие подчиненные науки должны начинать с предположений, составляющих их элемент и положительную основу. Но абсолютное не может быть первым, непосредственным, а есть по существу свой результат.
За определением абсолютного у Спинозы выступает далее определение атрибута; он определяется, как то, каким образом рассудок понимает его сущность. Но независимо от того, что рассудок по его природе является позднее атрибута – ибо Спиноза определяет рассудок, как модус – атрибут, определение, как определение абсолютного, становится зависимым от некоторого другого, от рассудка, выступающим против субстанции внешне и непосредственно.
Далее Спиноза определяет атрибуты, как бесконечные, и именно бесконечные в смысле также бесконечного множества. Правда, их оказывается далее всего два – мышление и протяжение – и не объясняется, каким образом бесконечное множество сводится необходимо лишь к противоположности именно этих определенных атрибутов – мышления и протяжения. Таким образом, оба эти атрибута принимаются эмпирически. Мышление и протяжение представляют собою абсолютное в таком определении, что последнее само есть их абсолютное единство, так что они суть лишь несущественные формы; порядок вещей тот же, что порядок представлений или мыслей, и одно и то же абсолютное рассматривается лишь через внешнюю рефлексию, через некоторый модус, под этими обоими определениями, то как полнота представлений, то как полнота вещей и их изменений. Как внешняя рефлексия делает это различение, так она же возвращает и погружает их в абсолютное тожество. Но все это движение совершается вне абсолютного. Правда, оно само есть также мышление, и потому это движение совершается только в абсолютном; но, как замечено, оно есть в абсолютном лишь в единстве с протяжением, стало быть, не как такое движение, которое есть по существу также момент противоположения. Спиноза предлагает мышлению возвышенное требование, рассматривать все под образом вечности, sub specie aeterni, т. е. как оно есть в абсолютном. Но в том абсолютном, которое есть лишь неподвижное тожество, атрибут, как и модус, суть лишь исчезающие, а не становящиеся, так что тем самым даже это исчезание получает свое положительное начало лишь извне.
Третье – модус – есть у Спинозы изменение (affectio) субстанции, определенная определенность, сущая в некотором другом и понимаемая через это другое. Атрибуты имеют собственным своим определением лишь неопределенное различие; каждый из них должен выражать собою полноту субстанции и быть понимаем из себя самого; но поскольку он есть абсолютное, как определенное, он содержит в себе инобытие и не может быть понимаем только из себя самого. Поэтому только в модусе, собственно говоря, положено определение атрибута. Это третье остается далее простым модусом, он, с одной стороны, есть непосредственно данное, а с другой его уничтожаемость познается, не как рефлексия в себя. Спинозово изложение абсолютного поэтому, правда, полно постольку, поскольку оно начинает с абсолютного, переходит от него затем к атрибуту и кончает модусом; но все эти три лишь перечисляются одно за другим без внутренней последовательности развития, и третье не есть отрицание, как отрицание, отрицательно относящееся к себе отрицание, через которое оно в нем самом было бы возвратом в первое тожество и этим истинным тожеством. Поэтому тут не хватает необходимого перехода абсолютного в несущественность, равно как разложения последней в себе и для себя в тожество; или, иначе, не хватает становления как тожества, так и его определений.
Равным образом в восточном представлении эманации абсолютное есть самоозаряющий свет. Но он не только озаряет себя, а также истекает из себя. Его истечения суть удаления от его непомраченной ясности; последующие порождения менее совершенны, чем предыдущие, из которых первые происходят. Истечение понимается, лишь как некоторое событие, становление, лишь как некоторая постепенная утрата. Таким образом, бытие все более и более помрачается, и ночь, отрицательное, есть конец линии, не возвращающейся уже к первому свету.
Отсутствие рефлексии в себя, свойственное как спинозову изложению абсолютного, так и учению об эманации в нем самом, восполняется в понятии лейбницевых монад. Односторонность какого-либо философского принципа приводит к противоположению его противоположному принципу, и, как бывает всегда, возникает их объединение, по крайней мере, как порозненная полнота. Монада есть лишь одно, некоторое рефлектированное в себя отрицательное; она есть полнота содержания мира; различное многообразие не только исчезает в ней, но отрицательным образом сохраняется. Спинозова субстанция есть (также) единство всякого содержания; но это многообразное содержание мира есть, как таковое, не внутри ее, а в ее внешней рефлексии. Поэтому монада по существу есть представляющая; но в ней, хотя она и конечна, нет пассивности, а изменения и определения внутри ее суть проявления ее внутри самой себя. Она есть энтелехия; обнаружение есть ее собственное действие. Притом монада есть определенная, отличенная от других; определенность присуща особому содержанию ее и виду и способа ее проявления. Поэтому монада есть полнота в себе, по своей субстанции, а не в своих проявлениях. Это ограничение монады находится необходимо не в полагающей саму себя или в представляющей монаде, а внутри ее бытия в себе, или, иначе, оно есть абсолютная граница, предопределение, положенное другою, отличною от нее сущностью. Далее, так как ограниченное имеет бытие, лишь относясь к другому ограниченному, монада же есть вместе с тем некоторое замкнутое внутри себя абсолютное, то гармония этих ограничений, т. е. взаимное отношение монад, находится вне их и также предустановлена некоторою другою сущностью или в себе.
Ясно, что хотя принцип рефлексии в себя составляет основное определение монады, вообще устраняет инобытие и воздействие извне и обращает изменения монады в ее собственное положение, но что, с другой стороны, зависящая от другого пассивность тем самым превращается лишь в абсолютное ограничение, в ограничение бытия в себе. Лейбниц приписывает монадам известную законченность внутри себя, некоторый вид самостоятельности; они суть сотворенные сущности. При ближайшем рассмотрении их ограничения из этого изложения оказывается, что присущее им проявление их самих есть полнота формы. Очень важно понятие, по которому изменения монад представляются, как чуждые пассивности действия, как проявления их самих, и принцип рефлексии в себя или индивидуации выступает, как существенный. Далее необходимо признавать их конечность состоящею в том, что их содержание или субстанция отличены от формы, и далее что первое ограничено, а вторая бесконечна. Но затем надлежало бы найти в понятии абсолютной монады не только это абсолютное единство формы и содержания, а также свойство рефлексии отталкивать себя от себя, как относящуюся к себе самой отрицательность, в силу которого она есть полагающая и творящая. Правда, в лейбницевой системе есть также и дальнейшее, именно что Бог есть источник осуществления и сущности монад, что то абсолютное ограничение в бытии в себе монад не есть сущее в себе и для себя, но исчезает в абсолютном. Но в этих определениях проявляются лишь обычные представления, допущенные без философского развития и не возведенные в умозрительные понятия. Таким образом, принцип индивидуации не приобретает своего более глубокого обоснования; понятия отличений различных конечных монад и их отношения к их абсолютному не вытекают из самой сущности последнего или абсолютным образом, а принадлежат резонирующей, догматической рефлексии и потому не достигают внутренней связи.