ТРЕТИЙ ОТДЕЛ
МЕРА
В мере, выражаясь отвлеченно, соединяются качество и количество. Бытие, как таковое, есть непосредственное равенство определенности с самою собою. Эта непосредственность определенности сняла себя. Количество есть бытие, возвращенное в себя так, что оно есть простое равенство с собою, как безразличие относительно определенности. Но это безразличие есть лишь внешность, имеющая определенность не в себе самой, а в другом. Третье есть теперь относящаяся к себе самой внешность; как отношение к себе, оно есть вместе снятое, внешность, и имеет в нем самом отличие от себя, которое, как внешность, есть количественный, а как обратно взятый в себя, качественный момент.
Поскольку модальность приводится в числе категорий трансцендентального идеализма после количества и качества со включением отношения, то можно здесь упомянуть о ней. Значение этой категории состоит там в том, что она указывает на отношение предмета к мышлению. В смысле этого идеализма мышление вообще есть нечто по существу внешнее относительно вещи в себе. Между тем как прочие категории имеют лишь трансцендентальное определение – принадлежать сознанию, но как его объективное, модальность, как категория отношения к субъекту, содержит в себе тем самым определение рефлексии в себя, т. е. объективность, свойственная прочим категориям, несвойственна категориям модальности; последние, по выражению Канта, нисколько не умножают понятия, как определения объекта, но выражают лишь отношение к познавательной способности (Kr. d. rein. Vern. 2-е изд., стр. 99, 266). Категории, которые Кант соединяет в понятии модальности, возможность, действительность и необходимость, встретятся нами в своем месте в дальнейшем изложении; бесконечно важную форму тройственности, хотя она у Канта впервые появляется, как формальная искра света, он применил не к родам своих категорий (количество, качество и т. д.), также и не к названиям последних, а только к их видам; поэтому он не мог придти к чему-либо третьему, объединяющему качество и количество.
У Спинозы модус есть также третье после субстанции и атрибута; он признает его за состояние (affectiones) субстанции или за то, что есть в другом, через что последнее постигается. Третье по этому понятию есть лишь внешность, как таковая; как уже было упомянуто, у Спинозы вообще оцепенелой субстанции не хватает возврата в себя саму.
Сделанное здесь замечание наиболее общим образом распространяется на те системы пантеизма, которые несколько разработаны мыслию. Бытие, одно, субстанция, бесконечное, сущность есть первое; в противоположность этому отвлеченному второе, всякая определенность, может быть также отвлеченно понято вообще, лишь как конечное, случайное, преходящее, внесущественное и несущественное и т. п., как это обыкновенно и ближайшим образом происходит в совершенно формальном мышлении. Но связь этого второго с первым навязывается слишком настоятельно, чтобы оно не было понято вместе с тем в единстве с ним; как, например, у Спинозы атрибут, будучи всею субстанциею, понимается рассудком, который сам есть некоторое ограничение или модус; а модус, несубстанциальное вообще, могущий быть понятым лишь из чего либо другого, образует таким образом противоположную крайность субстанции, третье вообще. Индийский пантеизм в своей чудовищной фантастике также, говоря отвлеченно, испытал это развитие, которое, как умеряющая нить, тянется через его безмерность единственно в тех видах, чтобы Брама, единое отвлеченного мышления, через преобразования Вишны, в особенности в форме Кришны, перешел в третье, в Сиву. Определение этого третьего есть модус, изменение, происхождение и прехождение, вообще область внешности. Если эта индийская троица и склоняет нас к сравнению с христианскою, то в них, правда, следует признать общий элемент определения понятия, но также существенно усвоить более определенное сознание их различения; последнее не только бесконечно, но истинная бесконечность составляет самое это различение. Этот третий принцип в своем определении при помощи внешнего перехода субстанциального единства в его противоположность не есть возврат единства в себя, он есть бездушное, а не дух. В истинной же Троице есть не только единство, но согласованность (nicht nur Einheit, sondern Einigkeit), заключение доводится до содержательного и подлинного единства, которое в своем вполне конкретном определении есть дух. Правда, этот принцип модуса и изменения не исключает совершенно единства; именно, как в спинозизме модус, как таковой, есть неистинное, а истинное есть лишь субстанция, в которую все должно быть возвращено, что сводится к погружению всякого содержания в пустоту, в только формальное, бессодержательное единство, так и Сива есть вновь великое целое, не отличаемое от Брамы, есть сам Брама; т. е. отличие и определенность снова исчезают, а не сохраняются, не снимаются, единство не становится единством конкретным, раздвоение не приводит к примирению. Высшая цель для человека, перенесенного в область происхождения и прехождения, вообще в модальности, есть погружение в бессознательность, соединение с Брамою, уничтожение; то же самое есть буддийская нирвана, ниебан и т. п.
Если однако модус вообще есть отвлеченная внешность, безразличие относительно как количественных, так и качественных определений, сущность же не может разрешиться во внешнее, несущественное, то, с другой стороны, многое склоняет к тому, что все зависит от рода и способа; тем самым сам модус объявляется существенно принадлежащим субстанциальной стороне вещи; в этом весьма неопределенном отношении заключается по крайней мере то, что это внешнее не есть столь отвлеченно внешнее.
Здесь модус имеет определенное значение, как мера. Модус Спинозы, как и индийский принцип изменения, есть безмерное. Греческое – тоже еще неопределенное сознание, – что все имеет меру, так что даже Парменид вводит вслед за отвлеченным бытием необходимость, как древнюю всему положенную границу, есть начало более высокого понятия, чем заключающееся в субстанции и в различении от нее модуса.
Более развитая, более рефлектированная мера есть необходимость; судьба, Немезида, вообще ограничивает себя на определении меры, на том, что превышает меру, становится слишком великим, высоким, а с другой стороны уничтожает излишнее принижение и тем самым восстановляет среднюю меру, посредственность. Абсолютное, Бог есть мера вещей, ничто не сильнее пантеистически, чем определение: абсолютное, Бог есть бытие, но бесконечное истиннее его. Хотя мера есть внешний род и способ, большее или меньшее, но она вместе с тем также рефлектирована в себя, есть не только безразличная и внешняя, но сущая в себе определенность; таким образом она есть конкретная истина бытия; поэтому в мере народы почитали нечто неприкосновенное, священное.
В мере уже подготовлена идея сущности, именно в непосредственном определении, как тожественной себе, так что эта непосредственность через сказанное тожество с собою понижается до опосредованного, равно как последнее, будучи опосредовано лишь через эту внешность, есть опосредование с собою, – рефлексия, определения которой суть, но в этом смысле просто, лишь как моменты их отрицательного единства. В мере качественное есть количественное; определенность или различие безразлично, так что это есть различение, которое не есть различение; оно снято; эта количественность совершает возврат к себе, причем она есть качественное, то бытие в себе и для себя, которое есть сущность. Но мера есть сущность лишь в себе или в понятии; это понятие меры еще не положено. Мера, как таковая, есть еще сама сущее единство качественного и количественного; ее моменты даны в существовании, как ее качество и определенные количества, которые нераздельны еще лишь в себе, но не имеют значения этого рефлективного определения. Развитие меры содержит в себе различение этих моментов, но также и их отношение, так что то тожество, какое они суть в себе, становится их взаимным отношением, т. е. положенным. Смысл этого развития есть реализация меры, в которой она полагает себя в отношении к себе самой и потому, как момент; через это опосредование она определяется, как снятая; непосредственность как ее, так и ее моментов исчезает, они рефлектируются; и таким образом, выступая, как то, что она есть по своему понятию, она переходит в сущность.
Мера есть прежде всего непосредственное единство качественного и количественного, так что во-первых, есть некоторое определенное количество, имеющее качественное значение, как мера. Ее дальнейшее определение состоит в том, что в ней, в определенном в себе, выступает различение ее моментов, качественной и количественной определенности. Эти моменты сами определяют себя, как целая мера, становясь тем самым самостоятельными; и поскольку они находятся во взаимном существенном отношении, мера становится. Во-вторых, отношением специфических определенных количеств, как самостоятельных мер. Но их самостоятельность основывается вместе с тем существенно на количественных отношениях и различиях величины; таким образом их самостоятельность есть их переход одной в другую. Тем самым мера, как безмерное, упраздняется. Но эта потусторонность меры есть ее отрицание лишь в себе самой; тем самым она в-третьих, есть безразличие определений меры и положена, как реальная, как мера, с содержащеюся в ней отрицательностью, как обратное отношение мер, которые, как самостоятельные качества, основываются существенно лишь на их количестве и на их взаимном отрицательном отношении и тем самым оказываются лишь моментами их самостоятельного единства, которое есть их рефлексия в себя и ее положение, – сущность.
Развитие меры, попытку которого представляет дальнейшее изложение, есть одна из труднейших материй; начинаясь с непосредственной, внешней меры, оно должно, с одной стороны, подвигаться к отвлеченному дальнейшему определению количественного (к математике природы), а с другой стороны, обнаруживать, по крайней мере, вообще связь этого определения меры с качествами собственных вещей; так как определенное указание вытекающей из понятия конкретного предмета связи качественного и количественного принадлежит частной науке конкретного; примеры чему, относящиеся к закону падения и свободного движения небесных тел, могут быть найдены в Энциклопедии философских наук, 3-е изд., параграф 267 и 270 прим. Здесь можно заметить вообще, что различные формы, в которых реализуется мера, принадлежат также различным областям природной реальности. Полное, отвлеченное безразличие развитой меры, т. е. ее законов, может иметь место лишь в области механизма, в которой конкретно телесное есть лишь отвлеченная материя; ее качественные различия имеют свою определенность существенно в количественном; пространство и время суть сами чистые внешности, а множество материй, массы, напряженность веса суть также внешние определения, имеющие свою своеобразную определенность в количественном. Напротив, такая количественная определенность отвлеченно материального нарушается уже в физике, а тем более в органике, множественностью и связанным с нею столкновением качеств. Но здесь имеет место не только столкновение качеств, как таковых, а мера подчиняется более высоким отношениям, и имманентное развитие меры сводится, напротив, на простую форму непосредственной меры. Члены животного организма имеют меру, которая, как постое определенное количество, находится в отношении к другим определенным количествам других членов; пропорции человеческого тела суть постоянные отношения таких определенных количеств; сверх того естествознание должно далее несколько проникнуть в связь таких величин с органическими функциями, от которых они вполне зависят. Но ближайшим примером понижения имманентной меры до просто внешним образом определенной величины служит движение. Движение небесных тел есть свободное, определяемое лишь его понятием, и его величины поэтому также зависят лишь от последнего (см. выше), но в организме оно понижается до произвольного или механически правильного, т. е. вообще отвлеченного формального движения.
Еще менее находит себе место своеобразное, свободное развитие меры в царстве духа. Легко усматривается, что республиканский образ правления, как, например, афинский, или смешанный с демократиею аристократический, может иметь место лишь при известной величине государства; что в развитом гражданском обществе количества неделимых, занимающихся различными промыслами, находятся в известном взаимном отношении; но отсюда не вытекает ни закона, ни своеобразия формы мер. В духовном, как таковом, преобладают различия напряженности характера, силы воображения, чувства, представления и т. п., но определение не выходит за границы этой неопределенности сильного и слабого. Насколько бледны и совершенно пусты оказываются так называемые законы, установляемые для отношения силы и слабости чувств, представлений и т. д., в этом можно убедиться, обратившись к психологиям, старающимся установить такие законы.
Первая глава
СПЕЦИФИЧЕСКОЕ КОЛИЧЕСТВО
Качественная количественность есть прежде всего непосредственное специфическое определенное количество, которое во-вторых, как относящееся к другому, становится количественною спецификациею, снятием безразличного определенного количества. Эта мера есть тем самым правило и содержит оба момента меры, как различные, именно как сущую в себе количественную определенность и как внешнее определенное количество. Но в этом различении обе стороны становятся качествами, а мера – их отношением; мера оказывается поэтому в-третьих, отношением качеств, имеющих прежде всего одну меру, которая, однако, затем специфицируется в различие мер.
А. Специфическое определенное количество
1. Мера есть простое отношение определенного количества к себе, ее собственная определенность сама в себе; таким образом, определенное количество имеет характер качественный. Прежде всего она есть непосредственная мера, непосредственное и потому некоторое определенное количество; столь же непосредственно принадлежащее ему качество; она есть некоторое определенное качество. Количество, как эта уже не безразличная граница, но как относящаяся к себе внешность, есть само, таким образом, качество, и, отличаясь от последнего, оно не выходит за себя так же, как последнее ее выходит за него. Таким образом, мера есть возвратившаяся в простое равенство с собою определенность; она есть одно с определенным существованием так же, как последнее со своим определенным качеством.
Если из полученного теперь определения образовать предложение, то можно выразиться так: все существующее имеет меру. Всякое существование обладает величиною, и эта величина принадлежит природе нечто; она образует его определенную природу и его бытие внутри себя. Нечто не безразлично к этой величине, т. е. не остается тем, что оно есть, если она изменяется, но ее изменение изменяет и его качество. Определенное количество, как мера, перестало уже быть границею; которая не есть граница; оно стало теперь определением вещи, так что последняя, уменьшенная или увеличенная сверх этого определенного количества, уничтожается.
Мера, как мерило в обычном смысле слова, есть определенное количество, которое, как определенная в себе единица, принимается произвольною относительно внешнего определенного числа. Такая единица, правда, может действительно быть определенною в себе единицею, например, футом или тому подобною первоначальною мерою; но поскольку она употребляется, как мерило для других вещей, она по отношению к ним есть внешняя, не первоначальная их мера. Так, за специфическое определенное количество для себя могут быть приняты диаметр земли или длина маятника. Но безразлично, какую часть земного диаметра или длины маятника и при каком градусе широты желают взять для употребления ее, как мерила. Еще в большей степени такое мерило внешне для других вещей. Последние также специфицируют общее специфическое определенное количество особенным способом и становятся, таким образом, отдельными вещами. Поэтому нелепо говорить о естественном мериле вещей. Помимо того, общее мерило должно служить лишь для внешнего сравнения; в том поверхностном смысле, в каком оно принимается за общую меру, совершенно безразлично, чтó для этого употребляется. Она не должна быть основною мерою в том смысле, будто в ней представляются естественные меры отдельных вещей, и будто из нее по некоторому правилу познаются спецификации одной общей меры, меры их общего тела. Но без этого смысла абсолютное мерило имеет интерес и значение лишь чего-то служащего для общежития, и, как таковое, оно есть общее не в себе, а только по соглашению.
Эта непосредственная мера есть простое определение величины, например, величины органического существа, его членов и т. п. Но все существующее для того, чтобы быть тем, что оно есть, и вообще существовать, имеет некоторую меру. Как определенное количество, она есть безразличная величина, открытая внешнему определению и способная восходить и нисходить к большему и меньшему. Но как мера, она вместе с тем отличается от себя самой, как определенного количества, как такого безразличного определения, и есть ограничение этого движения вперед и назад некоторою границею.
Поскольку таким образом количественная определенность оказывается в существовании удвоенною, будучи, с одной стороны, такою, с которою связано качество, а с другой – такою, за которую можно невозбранно переходить туда и сюда, то нечто, имеющее меру, подлежит уничтожению при изменении его определенного количества. Это уничтожение является отчасти неожиданным, поскольку изменяется определенное количество без изменения меры и качества, отчасти же оно становится вполне понятным вследствие своей постепенности. К этой категории совершается столь легкий переход для того, чтобы сделать представимым или объяснить исчезание качества или нечто, ибо, таким образом, исчезание кажется совершающимся перед глазами, так как определенное количество, положенное, как внешняя по своей природе изменяющаяся граница, тем самым понимается само собою как изменение только количества. Но в действительности тем самым ничего не объясняется; изменение есть вместе с тем по существу переход одного качества в другое, или, отвлеченнее, одного существования в несуществование; тут дано другое определение, чем в постепенности, которое есть лишь уменьшение или увеличение и одностороннее удержание величины.
2. Но что являющееся лишь количественным изменение превращается также в качественное, – на эту их связь обратили внимание уже древние и представили на популярных примерах те коллизии, которые проистекают от ее непризнания; под наименованием «лысого», «кучи» известны относящиеся сюда эленхи, т. е. по объяснению Аристотеля, способы, посредством которых принуждают кого-либо говорить противное тому, что он утверждал ранее. Задавали вопрос: получается ли лысина, если выдернуть один волос из головы или из лошадиного хвоста, или перестает куча быть кучею, если из нее берется одно зерно? Можно бесспорно согласиться, что такое отнятие составляет лишь одну и притом весьма незначительную количественную разницу; таким образом отнимается один волос, одно зерно, и это повторяется так, что каждый раз, в согласии с условием, отнимается лишь один или одно из них; под конец оказывается качественное изменение, так что голова, хвост становятся лысыми, куча исчезает. При этом забывается не только о повторении, но и о том, что суммируются сами для себя незначительные количества (как бы сами для себя незначительные выдачи какого-либо имущества), и сумма образует качественное целое, так что под конец оно исчезает, голова становится лысою, кошелек пустым.
Затруднение, противоречие, получающееся в результате, не есть нечто софистическое в обычном смысле этого слова, как будто противоречие зависело от лживой уловки. Заблуждение состоит здесь в том, что происходит с предположенным другим, т. е. нашим общим сознанием, принимающим количество лишь за безразличную границу, т. е. именно в определенном смысле, как только количество. Это предположение расстраивается через ту истину, к которой оно приводит, через признание количества за момент меры и за связанное с качеством; то, что опровергается, есть одностороннее удержание отвлеченной определенности определенного количества. Эти выражения суть поэтому не пустая или педантическая шутка, но сами в себе они правильны и суть порождение сознания, имеющего интерес к явлением, возникающим в мышлении.
Определенное количество, поскольку оно принимается за безразличную границу, есть та сторона, с которой существование подвергается неожиданному нападению и подрывается в корне. В том и состоит лукавство понятия, что оно схватывает бытие с той стороны, с которой не имеет значения его качество, и притом в той мере, что увеличение государства, имущества и т. д., составляющее несчастие государства, собственника, прежде всего кажется даже его счастием.
3. Мера в своей непосредственности есть обычное качество, обладающее некоторою определенною свойственной ему величиною. От той ее стороны, по коей определенное количество есть безразличная граница, которую можно переходить туда и сюда без изменения качества, отличается другая ее сторона, по которой она качественна, специфична. Обе они суть определения величины одного и того же; но вследствие непосредственности, в которой первоначально дана мера, и это различие должно быть принимаемо, как непосредственное, следовательно обе стороны имеют также различное существование. Существование меры, которое есть определенная в себе величина, есть поэтому в его отношении к существованию изменений внешней стороны, снятие его безразличия, специфицирование.