Нонаме

– Когда я прилетел на вершину холма, каркнул от удивления. Не было больше развала каменных глыб. Остались только те семь, на которых мы с братьями стояли, держась за руки. Возможно, остался бы и восьмой, что лежал в центре, будь с нами в ту ночь Фуки Километо.

– Что, по-вашему, там произошло?

– Там произошла роковая ошибка, которую мы не должны были совершать и за которую заплатили. Вселенная или что-то сильнее ее наказала нас. Думаю, мы тогда все там умерли, а наши тела растворились в белом свечении, не оставив после себя и щепотки человеческой пыли. За потраченную ею энергию (если это проделки вселенной) она забрала все валуны, лежавшие там до этого, оставив те, на которых стояли мы. Не знаю, может, как памятник нам, может, как украшение вершины, как ее оберег. В любом случае что случилось, того не миновать.

– Вы сказали, что там осталось только семь булыжников, мы же видели только пять. Почему тогда холм назван в честь восьми валунов? Куда делись недостающие три? – требовала объяснений Кейт.

Старик вздохнул.

– Однажды в обличии вороны я сидел на камнях, тогда еще жители окраины не знали, что на холме пропали валуны. Завидев издалека первых детишек, ошарашено бегающих по травянистой поляне и пытающихся понять, куда подевались привычные им большие камни, я, побоявшись быть избитым палкой (такое уже происходило, местная ребятня того времени почему-то недолюбливала ворон и голубей), просто предпринял то, что первым пришло в мою воронью голову – облачился камнем и упал туда, где ему было самое место, точно в центр бублика. Вот и получилось, что детишки увидели восемь валунов, отсюда и название. Потом пропажу никто не замечал, да и всем плевать было на эти камни, как и на сам холм.

– Так куда же делись еще два недостающих?

– Я знал, что кто-то из вас когда-нибудь задаст этот вопрос. Таить тут нечего… В один из дней лета девяносто восьмого мною были замечены чертовски непонятные вспышки – то ли молнии, то ли лучи. Все они падали с неба на земли окраины, а может наоборот, выходили из почвы и светили в небо. Самый мощный луч выходил (или погружался) на вершине холма. Полагаю, именно этот луч и забрал в свои владения очередной валун. Именно в тот день на окраине появилась маленькая и напуганная девочка, которая смогла найти в себе силы продолжить чужую жизнь. Думаю, мне не придется объяснять, о ком я говорю… Второй валун исчез точно так же, только в другое время – с неделю назад.

– Когда на окраине уже появился я! – Арчи крепко обнял Кейт. Она начала терять сознание и, если бы не сидела на диване, точно бы рухнула на твердый пол. По воле старика в руке Арчи оказался стакан подорожникового чая. Арчи смекнул, что к чему, и поднес его к губам Кейт. – Пей, родная, тебе станет лучше.

Она выпила два стакана, набрала полную грудь воздуха и с выдохом подумала, что целебный эликсир Алекса стоило бы выставить на продажу в аптеки, и прошептала:

– Мы умерли, Арчи. Мы мертвы… Мы… нонаме…

В поисках ответов Арчи вопросительно посмотрел на пожилого мужчину в коричневых пиджаке и брюках, но тот лишь улыбнулся и щелкнул пальцами. В стакане вместо подорожникового чая появился квас. Старик передумал и наполнил его виски до краев. Недолго думая, Арчи выпил его залпом и не поморщился. Он слишком сильно нервничал, а вкус целебного для него напитка был слишком уж мягок и приятен для промедлений.

– Мы – нонаме? Скажи нам правду. Мы – нонаме, как и ты? Прошу тебя, ответь. – Порция алкоголя позволяла Арчи держаться на плаву, иначе он мог потерять сознание.

Старик долго временил с ответом. Он с добротой в глазах смотрел в напуганные и жаждущие ответов глаза Кейт и Арчи. Он знал, что они знали. Он знал, что они хотели услышать это именно от него. Он знал многое, но не все, например, их реакцию, поэтому и начал издалека, по крайней мере, ему так казалось:

– Вы двое не то же самое, что и я, но так или иначе вы все равно – нонаме. У нонаме нет четких определений и границ. Нонаме, что и душа, существует и не существует одновременно. Нонаме – состояние. Нонаме – разум. Пока есть нонаме, есть и остальной мир, и вся вселенная. И, если честно, я до сих пор не разобрался, что из них главнее. Я боюсь вас окончательно запутать.

– И все же постарайтесь объяснить… пожалуйста, – чуть не плача просила Кейт.

– Постараюсь. Но для начала это. – Старик не стал щелкать пальцами, поскольку проделывал это только для того, чтобы они понимали, что нужно чего-то ожидать. Перед ними просто без каких-либо звуков появился столик с двумя стаканами напитков, в которых они нуждались, от которых не могли отказаться. – Нонаме – это состояние… эм… перехода, которое невозможно запомнить. Я – нонаме, и вся окраина, все ее жители и даже вы находитесь в моем нонаме. При этом я нахожусь и в вашем нонаме… Так вышло, что они пересеклись… Не понятно?

– Ни капельки.

– Ни хрена!

– Поэтому я и предупреждал вас. Люди часто задаются вопросом, почему они не птицы, не животные, не что-либо другое, почему они родились именно человеком. Очень просто! Нонаме не дает им этого запомнить. Каждый из нас уже миллионы раз менялся. Мы были и кошками, и собаками, и деревьями, и микробами, и всем, чем только можно быть во вселенной. Мы могли быть даже марсианской почвой, просто нонаме не дало нам этого запомнить, как и сны, которые нам снятся. Отчего человек не помнит себя совсем крошечным ребенком, не помнит, как находился в животе матери?

– От того, что он пребывал в состоянии нонаме?

– Правильно, Кейт. Пока он – нонаме, он все понимает, видит и чувствует. Он даже помнит, как был чем-то совершенно другим, жил своей жизнью, пока нонаме полностью не покидает его и полностью не стирает из памяти остатки прошлого. Таким образом, цепочка от человека до человека бескрайне велика и при этом ничтожно мала, ввиду потери проведенного времени. Но нонаме так работает только после смерти организма от старости…

– Так мы мертвы или нет? Что с нами происходит?

– Вы… – старик задумался и, когда нашел нужные слова, продолжил: – Существует несчетное количество вариаций нонаме. На примере человека, чтобы вам было проще усвоить, объясню. Это будет плохой, но максимально понятный пример. Я беру вот этот кирпич, – в его руке появился кирпич, – и ударяю им со всей силы в лоб Арчи. В момент соприкосновения в работу вступает нонаме. Она делит наш общий мир на два. В первом мы с тобой, Кейт, наблюдаем, как из черепа Арчи вытекает кровь с мозгами, он умирает, и мы его хороним, после чего он попадает в нонаме. Во втором (этот мир будет видеть только Арчи) он сдерживает удар, на лбу вырастает здоровенная шишка, с сотрясением мозга Арчи попадает в больницу, выздоравливает и живет своей жизнью с тобой и остальными.

Арчи ахнул. Ему вспомнилась история, которая произошла с ним в детстве.

– Летом двухтысячного года (это я помню точно, поскольку на каждом спичечном коробке, да и везде, где только было возможно, был изображен дракон в виде числа того года: двойка начиналась с головы и широченной пасти, переходила в изгибающуюся шею, далее вытянутое тело с хвостом извивалось и образовывало три петли – три оставшиеся нуля), – Кейт понимала, о чем говорил Арчи, поскольку сама видела таких двухтысячных драконов на календарях, брошюрах и прочей ереси, – во время школьных каникул, как раз после Дня Независимости мы с Ником и Крисом веселились в домике на дереве. Он находился не высоко, всего в паре метров от земли. На дерево была навалена лестница, ведущая к выпиленному отверстию в старых досках стены, служащему входом в домик. Это был даже не домик, а какая-то кривая коробка, но нам все равно он нравился, мы же сами его построили. Там – в домике мы представляли себя великими воинами исчезающего королевства, стражниками непреступной крепости, внутри которой все стены были обклеены плакатами Гарри Поттера, Терминатора, Человека-Паука… Под одним из них скрывался плакат с голой теткой, – Арчи улыбнулся, вспоминая то время, – не суть. Обороняясь от пришельцев, желающих всеми силами захватить нашу башню, а после – трон королевы, и стреляя по ним из деревянных бластеров (обычных палок), в шквале эмоций я оступился и повалился спиною назад в дверной проем. Я уже предвкушал боль от падения с высоты, возможно, даже чувствовал ее, но Ник успел ухватиться за мою палку-бластер, которую я не выпускал из рук, и затащил меня обратно. Тогда наши сердца ушли в пятки, мое – особенно… Чем больше мы рассуждали о том, что могло случиться, не успей Ник спасти меня, тем больше мне казалось, что я все-таки пережил то самое падение. Мне казалось, что я все-таки упал головой вниз и сломал шею… Порой я вспоминаю тот случай и благодарю Ника за свою жизнь. Теперь же я хочу знать, это было нонаме? Я остался жив, на мне не было ни единого ушиба, но мне всегда верилось, что я действительно упал тогда. Это нонаме, да?

– На твой вопрос я затрудняюсь ответить, Арчи. Вариаций нонаме бесконечно много. Просыпаясь утром, можем ли мы утверждать, что не умерли во сне? Можем ли мы утверждать, что новый день – продолжение предыдущего, или все это – нонаме? Конечно, нет. На вопрос: «Существует ли загробная жизнь?» я без запинки отвечу: «Несомненно! И имя ей – НОНАМЕ. Нонаме – это все».

– Так мы все-таки мертвы? – переспросила Кейт, прижимаясь к Арчи.

– Вы – нонаме, – поразмыслив ответил Филипп, – но вам повезло больше, если это вообще можно назвать везением. Вы не мертвы. Да, вы могли умереть… Вы должны были умереть, но нонаме дало сбой. В тот день, Кейт, когда во дворе своего дома ты упала в водопроводный колодец, который не открывался уже несколько лет, ты мгновенно задохнулась от скопившегося на его дне углекислого газа…

– Что!?

– Ты не помнишь этого, потому что в работу вступило нонаме, но иным образом. Произошел сбой в ее системе. В тот же самый день, в ту же самую минуту Катя Малина – твоя точная копия перелезла через дыру в заборе детского сада. Не зная, что делать дальше, она пошла на холм, там залезла на дерево и свалилась с него. Перелом позвоночника и смерть. Именно это и заставило нонаме ошибиться в расчетах. Оно оставило вас в живых, но поменяло местами. В тот же день с холма пропал еще один камень, как ты помнишь.

– Не может быть!

– Может, еще как может, деточка. Доверься мне.

– Я уже доверилась вам в детстве! Вы все знали с самого начала, но так и не вернули меня обратно в мой дом к моим родителям!

– Я действовал во благо, Кейт. Не стоит противиться решению нонаме. Особенно опасно находиться радом со своим двойником (вспомни, что нонаме сделало с нами), а это было неизбежно. Вам так или иначе пришлось бы встретиться, а СМИ не выпускали бы вас из виду. Это же необыкновенный случай. А так ты живешь и, вроде бы, даже счастлива, разве нет?

– Теперь точно да. – Кейт вздохнула и с любовью посмотрела на Арчи, и тут на ее глаза нахлынул ужас, а по телу прокатился мандраж. – Что стало с Арчи?

– Да, что стало со мной?

– Ровно то же, что и с Кейт, только намного запутанней. В ту ночь, когда Арчи пьяным возвращался из бара «Закат» и шел в сторону своего дома, Артем Пентин на всех парах мчался на своем велосипеде на окраину, а после поднимался на холм Восьми Валунов (тогда их было шесть). Когда твои ноги, Арчи, напрочь отказались двигаться, ты решил с комфортом доехать до дома и вызвал такси. Ты достал телефон из кармана своих джинсов, в котором лежали еще и деньги. Телефон ты достал, но из кармана выпал четвертак и покатился по тротуару, спрыгнул с бордюра и выкатился на проезжую часть. Деньги не большие, но честно заработанные, поэтому, убедившись, что по обе стороны нет автомобилей, ты вышел на дорогу, но сильное алкогольное опьянение и не менее сильное опьянение водителя черного пикапа с выключенными фарами сыграли с тобой злую шутку. Четвертак ты так и не поднял… Водитель, который, кстати, мчал из того же бара, врезался в тебя на скорости сто сорок миль в час, что ты вылетел из собственных кроссовок, пролетел тридцать метров и приземлился под скамейкой на тротуаре. В тот же самый момент Артем, стоя на валунах и фотографируя ночное небо, звезды и луну, оступился и насмерть расшиб голову…

– В итоге мы поменялись жизнями?

– В итоге вод скамейкой дворник нашел Артема. Врачи скорой доехали за пару минут и доставили его в больницу Слобтауна. Если бы на его месте оказался ты, то тебя бы точно повезли в морг, а он всего лишь отделался легкими ушибами и, по мнению врачей, потерей памяти, поскольку приняли его за тебя. Он овладел английским ровно так же, как ты русским, и до сих пор не понял этого… Нонаме не поменяло вас местами, а перебросило вас в тела друг друга, попутно сохранив в вашей памяти ваши общие воспоминания. Нонаме переплело ваши жизни. От этого на тебя могут нахлынивать чувства дежавю, ты можешь узнавать не знакомых тебе людей и так далее. Нонаме сохранило ваши жизни, какими бы мрачными они не казались.

– Жесть, – только и смог произнести Арчи. Старик снова наполнил его стакан виски и добавил в него три кубика льда, поразмыслил и добавил четвертый. Арчи осушил емкость, подумал о сигаретах, и в его руке тут же появилась тлеющая сигарета без фильтра, такая же, как те, что он курил с Крисом в молодости. Арчи затянулся, раскашлялся и выплюнул табак, попавший в рот. – Вот мерзость! – Старик едва прищурил глаза, и сигарета исчезла вместе с неприятным запахом. – Теперь понятно, почему я проснулся босиком – кроссы остались в Слобтауне. Не понятно только, почему я проснулся не на холме, где был Артем, а в лесу. Этому есть хоть какое-нибудь объяснение?

– Такова воля нонаме. Каждый раз ты появляешься в разных…

– Стоп! – заорал во все горло Арчи, что надорвал его, и продолжил уже с хрипотой старика: – Что значит «каждый раз»?

– Именно то и значит, о чем ты подумал. Ты на окраине не впервые.

– Те фотографии в кабинете с ячейками!.. – пролепетала Кейт. – Они настоящие? Они не подделка? На них на всех Арчи?

– Да. На них Арчи Пинтен в теле Артема Пентина, вы это, кажется, заметили? – Они подтвердили. – В этом и таится основное отличие существования тебя, Кейт. Нонаме дало тебе право непрерывно жить на окраине в течение уже более двадцати лет. Арчи же забрасывает сюда циклично, и цикл его… твой, Арчи, длится пять ней, не больше не меньше. С пятого по девятое августа, Арчи. Как только заканчивается один, начинается следующий. Каждый новый цикл ты появляешься в разных местах. Нет, не в случайных, а в тех, куда указывают лучи. Так действует распределение нонаме. Каждое твое появление я фиксировал фотоснимком и записывал все (почти все) твои действия, до тех пор, пока тебя не уводило слишком далеко. Каждый цикл (это я не фиксировал в записях) ты приходил к бетонной стене «ЗТ» и выводил на ней одну за одной линию в аккурат рядом с дверью, через которую вы зашли сюда, через которую и я захожу в свои владения.

– О каких линиях ты говоришь?

– О нонаме – надписи на стене. Это твоих рук дело, Арчи. Не знаю, что тобой двигало, но каждый раз ты добирался до того места и продолжал водить кистью с черной краской по серой стене. Ты начал в самый первый раз, как попал на окраину. Ты начал надпись с конца – с последней «Е» и двигался к началу и к моей двери. В пятьсот восемьдесят седьмом цикле ты закончил граффити, но тебе немного не хватило времени, чтобы понять, для чего именно ты проделал эту долгую работу. Ты и сегодня не понял, что «нонаме» – пароль от всего на свете. Тебе повезло, что об этом догадалась Кейт. Тебе повезло, что именно в этом цикле с номером пятьсот восемьдесят восемь ты повстречался с ней впервые. Теперь вы связаны между собой прочной нитью, и любая непреступная ранее гора вам по колено. Только вместе вы можете найти выход в прежнюю жизнь, и я могу вам с этим помочь.

Голова Арчи раскалывалась то ли от похмелья, то ли от невыносимой путаницы. Он верил каждому слову старика, но каждое слово вводило его в заблуждение, в глухие дебри неразберихи, и его все больше и больше начинали терзать сомнения.

«Цикл один, цикл два, цикл пятьсот восемьдесят семь, этот цикл… Нонаме? Бред какой-то», – витали голоса в его голове.

«Старик – нонаме, но он не нонаме, а само нонаме превыше всего… выше вселенной, но поддается ее законам».

Арчи посмотрел на часы на экране монитора, сверил их с часами на телефоне, и там, и там было 20:00.

«Время пошло назад?»

Ему вновь хотелось бить, крушить, разносить в щепки домашнюю утварь Макса.

«Это не комната Макса. Это все он, он и только он создал ее. Этот старый пердун!»

Ему хотелось разорвать в клочья свою одежду, а после разодрать себе живот, оставить глубокие борозды от ногтей на татуировке, не принадлежащей ему. Больше всего ему хотелось потрахаться с Кейт и умереть. Умереть здесь, чтобы воскреснуть там.

«Воскреснуть? Проснуться? Скорее, проснуться… Да, точно… Или?..»

Кейт смотрела на Арчи и видела, как дергался уголок его рта, как его глаза бегали из угла в угол, с нее на старика и так по кругу, как набухали ее вены на его лбу и как сжимались кулаки. Ей казалось, что она чувствовала его переживания и его мысли. «Мы же связаны крепкой нитью…»

Арчи закрыл глаза и представил обнаженную Кейт. Дрожь, покраснение и набухание перешли на другую часть его тела. Он это тщательно скрыл, положив ногу на ногу.

– Итак, начнем по порядку, – глубоко вдыхая и медленно выдыхая после каждого слова, произнес он. – Я верю тебе, и Кейт, скорее всего, тоже. Мы верим, полностью понимая всю абсурдность твоих фраз. Все твои слова только противоречат друг другу. Ты говорил о снах. Ты говорил, что все мы во снах принимаем как должное то, что никогда с нами не случалось и не могло случиться. Если во снах все необычное выдается за действительность, за что-то неоспоримое, то что тогда представляет из себя окраина? Что представляет собой та жесть, которая в ней происходит и в которую мы так охотно верим?

– О чем ты?

– О чем я? О тебе, о твоем этом нонаме, о Кричащих кустах, в которых регулярно проводятся оргии. Разве хотя бы это нормально? А люди, предпочитающие позерство на камеру нормальной работе? А бестолковые органы правопорядка? Все эти сказочные убийства с невинными преступниками? Десятки сожженных домов, до которых никому нет дела, как, не удивлюсь, и до самих погорельцев? Это нормально? Ау!? Есть на окраине хоть что-то нормальное, кроме Кейт, Макса, Алекса и Луны? Есть? Не слышу! На меня точит… несомненно, точит и точит зуб Леха. Да-да, тот самый безмозглый Леха – друг Семена, которого как раз-таки загубили руки его же друга! Если, конечно, ты действительно к этому не причастен. И куча… КУЧА другой ереси, никак не поддающаяся моему пониманию. Да на моих глазах чувак выссал несколько ведер мочи прямо в глушитель полицейского автомобиля! Тогда мне показалось, что он специально терпел несколько недель, чтобы только суметь напакостить тупоголовому Зубу!

– Пломбе, – поправила его Кейт.

– Тупоголовому Пломбе! Во все это я верю, как младенец! Где, бл… где, мать твою, доказательства, что все вокруг меня – реальность!? Это гребаный, никудышный, чертовски хреновый С-О-Н, – по буквам произнес Арчи, – чертовски долгий сон, в который мы так охотно верим!

– Как знать, Арчи, как знать… Тебе самому решать, я тебе не судья. Я лишь рассказал тебе то, что должен был… Ты хотел правды и получил ее. Не для того ты проделал этот путь… Так уж сложилось, что, повстречавшись с Кейт в пятьсот восемьдесят восьмом цикле, ты впервые можешь найти выход, и я все еще готов помочь тебе, готов помочь вам обоим несмотря на последствия.

– Выход откуда?

– Из нонаме, конечно.

– Я бы с радостью, да только я не хочу этого. Я не хочу потерять Кейт. Я слишком долго искал ее.

– И я тебя, мой сладкий.

– Оставшись здесь, ты точно потеряешь ее, причем очень скоро. Твой цикл закончится после полуночи, Арчи, а вечно оттягивать время я не способен и не вправе. Этот цикл закончится, и на смену ему придет новый, и тогда уже не известно никому, когда в следующий раз ты повстречаешь ее снова. Напомню: тебе понадобилось почти шесть сотен циклов, чтобы найти ее.

– Нет! Я не верю в это! Это неправда! Это брехня! Это бред пьяницы! – Арчи отказывался принимать слова старика. Он жил здесь и сейчас. Жил и любил. Любил по-настоящему.

– Правда иногда обжигает, Арчи… Ты не дослушал меня. Оставшись здесь и сменив цикл, ты забудешь Кейт, а она тебя – это сущая правда. Но сейчас вы – одно целое, способное разрушить любую преграду. Цикл пять-пять-восемь – первый и, вероятно, единственный шанс выйти из нонаме. Шанс выйти вместе вам обоим. Сила ваша преумножилась, Арчи. Думаю, теперь у тебя нет выбора. Попытка не пытка, бездействие – разлука.

– Но почему мы? Что в нас такого особенного? – Кейт уже давно была готова на все ради своего возлюбленного, но не могла не спросить.

– Во-первых, ты – нонаме номер два, а он – номер три, и ваша общая энергия велика, даже выше энергии батарейки из наших детских легенд. – Старик попытался улыбнуться, но улыбка его была не такой обнадеживающей, как хотелось бы. – Во-вторых, в ваших жилах протекает еще одна энергия, вдвое больше предыдущей, и имя ей – любовь. С самой первой встречи на окраине, с самого первого взгляда вы увидели в лицах друг друга что-то знакомое, то, что так или иначе тянула вас, заставляло ваши сердца биться чаще. Этому есть оправдание. Нет, это не любовь с первого взгляда, это – любовь со второго. Вы уже встречались раньше… это – в-третьих.

14

В комнате нависла тишина. Слышались только ускоренные сердцебиения двух любящих сердец. Их обладатели с трудом переваривали полученную информацию. Старик был прав, что это была тяжело усваиваемая пища для их мозгов.

Они молча смотрели друг на друга, как в первый раз, с искоркой в глазах, перерывая прошлое – они искали друг друга в своей памяти.

Интерьер комнатушки Бумажного Макса плавно исчезал, становясь полупрозрачным на черном фоне. На мгновение окружение стало полностью темным и тут же стало наполняться новыми красками. Сначала вместо облезлого деревянного появился керамический белый пол, вдали на котором лежал большой круглый, красный ковер. Потом на ковре появились башни из белых коробок разного размера, самостоятельно обертывающиеся блестящей подарочной пленкой и повязывающиеся красной лентой с бантом. Между башен из, как выяснилось позже, подарков выросло огромное бархатное красное кресло, и за ним в миг загорелись огоньки всех цветов, освещая пышные ветви высокой ели, увешанные шарами, бантами и гирляндами.

Послышались беспорядочные голоса, радостные крики и хохот людей разных возрастов. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то топал по полу. Вслед за оживленными разговорами последовала рождественская музыка, заставляющая умиляться и верить в чудеса даже взрослых. Черное пространство внезапно озарило ярким светом, ослепляя Арчи и Кейт, и они оказались в торговом центре посреди толп людей.

Длиннющая очередь из детишек тянулась от самого входа и петляла по широким коридорам торгового зала. Каждый ребенок терпеливо ждал своей очереди, чтобы посидеть на коленях Санта-Клауса и получить от него желанный подарок. «Хо-хо-хо! Веселого Рождества», – повторял мужик с белой бородой, от которого не могло не пахнуть перегаром. Детишек не пугал этот запах, ведь точно так же пахло в те дни и от их родителей, толпящихся рядом с телегами, нагруженными нужным и не очень барахлом.

– Где это мы? – Кейт кружила головой. За оживленной очередью детишек и беспорядочно снующих толп покупателей она высматривала названия горящих неоном вывесок магазинов белья, парфюмерии, электроники, одежды, игрушек, часов и всего-всего другого и стеклянные, украшенные гирляндами, шариками и рождественскими венками, отполированные до блеска витрины. Всюду, где только было возможно, от стены до стены, над коридором были натянуты широкие зеленые ленты с надписью «HAPPY NEW YEAR», каждая буква которой была спиральным леденцом. За павильоном Санты, посреди круглого зала вытягивалась ввысь ель, что посетители третьего этажа торгового центра могли тщательно рассмотреть ее макушку. Вокруг живой еле, в россыпи еловых иголок и шишек стояли елочки поменьше. Все они были сделаны из товаров магазинов, которые там находились: из компакт-дисков и видеокассет, из плюшевых медвежат, из велосипедных спиц, звезд и педалей, и даже из туалетной бумаги, хотя больше она походила на египетскую пирамиду с квадратным основанием 10 на 10 рулонов. Больше всего внимание Кейт привлекали переливающиеся, уходящие вверх зала лестницы с прозрачными перилами, по которым, стоя на месте и не двигаясь, поднимались и спускались посетители – это и были те самые причудливые эскалаторы, на которых так давно она мечтала прокатиться. – Мы словно на новогодней открытке!

– Боюсь ошибиться, но это очень походит на «Pay & Take» – первый ТЦ Слобтауна на пересечении Ривер-стрит и Виктори-авеню. Вот только… – Арчи задумался, осмотрелся и, завидев кучу распечатанных и развешанных где попало рекламных плакатов, продолжил: – все выглядит как-то иначе. Кому нужны эти бумажные картинки, когда все давно уже перешли на бескрайние, плоские и красочные дисплеи с высоченным качеством изображения? Даже вывески и те какие-то немодные что ли… Да и люди не те, что сейчас…

– Арчи абсолютно прав, Кейт, – хрипотой напомнил о себе Филипп. – «Плати и Бери» – место, в котором все четыре ваши координаты были равны, и вам впервые повезло встретиться. Твои родители, Арчи, часто рассказывали тебе эту историю. Должно быть, ты помнишь ее?

– Историю о том, как мы встретились с Кейт?

– Да.

– Ничего подобного я не помню.

– А ты, Кейт? Ты помнишь о «маленьком принце»? Именно так они называли Арчи.

– Нет.

– Конечно, нет. Ты и не должна ее помнить, потому что твои родители рассказывали ее уже не тебе, а Кате Малиной.

– Что!?

– Да, ты не ослышалась. Через несколько месяцев после твоей встречи с Арчи нонаме поменяло вас с Катей.

– А с той, с новой Кейт, которая уже была и вовсе не Кейт, я встречался?

– Нет, Арчи. Ее семья переехала в Касл-Дейл, там родина ее отца. Там, по мнению ее родителей, новая Кейт (Катя) могла получить душевное равновесие и спокойствие. Они хотели увезти ее как можно дальше от чуждого ей Слобтауна. Только в Касл-Дейл Катя Малина смогла стать Кейт Милани, принять ее жизнь и новых для нее родителей.

– Получается, судя по вывескам, мы с Арчи встречались накануне Нового тысяча девятьсот девяносто восьмого года? Но ведь мы были еще карапузами!

– Поэтому-то этот торговый центр кажется мне таким далеким и неестественным из-за отсутствия привычных в наше время технологий. Только музыка, бумажная мишура и светящиеся огоньки гирлянд! И все же, как мы встретились с Кейт?

– Смотрите, – произнес старик.

Окружение замерло – взмахом руки он поставил его на паузу. Без каких-либо проблем и усилий он пробрался через оживленную ранее, теперь застывшую на месте толпу покупателей с сумками, корзинами и тележками, набитыми до отвала, обошел очередь детишек с улыбками на лицах, ожидающих своего звездного часа (кто-то заготовил стишок, кто-то – песенку, а те, кто постарше – акробатический номер, как и девочка, что уже посидела на шпагате перед Санта-Клаусом и получила от него долгожданный мешочек) и подошел к циферблату со стрелками, висевшему в аккурат над витриной с наручными часами. Тогда такие часы еще были развешены по всей площади торгового центра, тогда предпринимателей еще заботило ценное время посетителей, и это никак не отражалось на их бизнесе. Сейчас это время ушло вместе с часами, показывающими его.

Стрелки часов показывали без четверти VI. Старик начал вращать минутную стрелку. Чтобы достать до нее, ему не пришлось взлетать в воздух, не пришлось увеличиваться в размерах, он просто смотрел на циферблат и крутил указательным пальцем. Вместе с движением минутной стрелки началось ускоренное движение людей и писклявые звуки, как будто кто-то перематывал запись на стареньком видеомагнитофоне, на котором еще нельзя было одним касанием курсора мыши выставить нужное время на временном ползунке.

Люди мелькали перед глазами Арчи и Кейт туманными разводами, за которыми невозможно было уследить. Было даже не понятно, были ли это посетители центра или пыль, пролетающая в потоках сильного ветра, мчащегося через коридор, взвихривающегося в круглом зале с елью в центре и перемещающего по нему точки людей, как шарики с номерами в лототроне. По эскалаторам перемещалась разноцветная полоса, разделяющаяся на множество привидений после подъема и спуска.

Неизменными оставались только стены торгового центра, бесконечная, не заканчивающаяся и только растущая очередь из детишек, ждущих встречи с Сантой, и сам Санта, сидящий в своем огромном кресле под тяжелым и жарким нарядом с бородой на резинке и густыми, выкрашенными в белый бровями.

18:00, 19:25, 20:02 – минутная стрелка круг за кругом опережала часовую и неумолима шла на еще один круг. Когда она пресекла финишную черту с XII над ней и остановилась в 21:22, коридор опустел, почти опустел. Не было ни детишек, ни Санта-Клауса, только бродящие взад-вперед взрослые под все ту же расслабляющую новогоднюю мелодию.

Коротким движением руки старик отмотал минуты назад, остановил часы ровно в 20:58 и запустил время с реальной скоростью.

Санта и очередь снова были на прежних местах, измученные родители продолжали ждать своих чад. Музыка затихла, и вместо не из колонок донесся нежный и приятный женский голосок, больше похожий на голос девочки-подростка: «Хей-хой, дорогие детишки! Санте пора кормить оленей и лететь в другую страну, и уже там радовать других детей! Поэтому он примет на колени еще одного ребенка и улети-и-и-и-т! Юху-у-у! Не расстраивайтесь! Уже завтра он вернется и принесет с собой вдвое… втрое, а то и в миллион раз больше подарков для вас, родные! Счастливого Нового Года! Хоп-хей!»

Родители, размахивая баулами, ринулись к хнычущим, не собирающимся отходить от Санта-Клауса детям и буквально вытаскивали их из толпы за капюшоны кофточек и воротники рубашек. Некоторые в неразберихе хватали чужих детей, из-за чего между двумя подхватившими, уставшими и нервными отцами началась перепалка.

В очереди остался только один юнец, которому выпал шанс оказаться последним на сегодня счастливчиком, получающему от Санты теплые, волшебные, напутствующие слова и мешочек с подарком. Светловолосый мальчуган в голубых брюках, голубой жилетке и белой рубашке под ней, бейсболке «Ред Сокс», судя по всему, доставшейся ему от его отца, с прикрепленными к ней степлером заячьими ушами из картона, торчащими вверх, как пики.