Дневник

– Куда уж… Кхе! Тьфу! – поперхнулся Витя. – Позднее я уже кони двину.

– Ничего ты не двинешь. Слушай и не перебивай, – встряла Вика.

– Все нормально, Вика, – улыбнулся Авария и переключился на Витю. – Почему ты так говоришь? Тебя что-то тревожит?

– Сопли, кашель, голова раскалывается. Думаю, простудился, – обреченно ответил Витя.

Илья положил руку ему на плечо.

– Чего ж ты раньше не сказал?

– А чего бы ты сделал? Дал потаскать парик? Здесь, внизу, мне стало немного лучше, вот только в сон клонит. Я только поэтому тороплю Андрея.

– Блин! Аптечка была в рюкзаке, но теперь его уже не достать, – расстроилась Вика.

– У меня здесь есть все нужные лекарства, – заверил Авария. Он подошел к шкафчику, за дверцей которого скрывалась коробочка с красным крестом. – Держи. Это арбидол. Одну капсулу выпей сейчас, другую – перед сном, если, конечно, тебя не вырубит после первой. Ради тебя я постараюсь рассказывать быстрее, но и ты меня пойми: я не могу опускать все подряд.

Из канистры, что стаяла на верстаке, Авария наполнил водой со Святого Источника металлическую кружку и подал ее Вите. Витя запил ею капсулу и заклевал носом, но историю Аварии он все же выслушал.

– Сейчас мы находимся в подвале бывшего дома моего деда, – приступил к рассказу Авария, вернувшись на прежнее место, в прежнее положение. – Дом давно сгнил, а вот фундамент и подвальная мастерская остались. Остались также и некоторые дедовские инструменты. Допотопные инструменты, которые жалко выкинуть. Например, вот эта пила на стене: ей лет пятьдесят. Все это, – Авария обвел площадь мастерской руками, – досталось мне по наследству. Ну как все? Все, что ручное и ржавое. Современное и электрическое я приобрел сам. Этими же инструментами возвел часовню с псевдородником. Зачем он нужен, так только чтобы скрыть этот бункер, так я его называю. Бункер-мастерская.

От деда же мне и досталась любовь к инструментам. Он часто водил меня сюда, когда я был мелким, меньше вашего, и мы с ним работали… Дед работал, я смотрел и подавал ключи, гайки, отвертки. «Любой инструмент, Андрюша, – говорил он, – что дети: нуждаются в любви и ласке. С ними нужно общаться, а не только трепать в руках да вылизывать начисто. Я тебе так скажу, Андрюша: если б не общение, я б сюда и не приходил вовсе».

Мелкому мне нравились его байки, и я впитывал их, как губка – воду. Дед мог целыми днями строгать один и тот же брусок и молоть одну и ту же ерунду про общение. Еще бы! Его-то сын, мой отец, наслушался этой ереси сполна и свалил из отчего дома, как только на горизонте появилась такая возможность. Можно сказать, я отдувался за своего отца, и из внука превратился в сына. Но я не отрицаю, мне нравилось проводить время с дедом, царство ему небесное.

Что ж, с дедом и его мастерской, моим бункером, я вас познакомил. Теперь дальше… Вить, не спи. – Авария щелкнул пальцами, Витя раскрыл глаза и пробубнил сонным голосом:

– С дедом да…

Чтобы Витя не засыпал, его поочередно тормошили Илья и Вика. Им, конечно, как оказалось, будить больного друга не хотелось, но еще больше не хотелось повторно пересказывать историю Аварии: так информация может стать недостоверной.

– Не знаю, какие истории вы обо мне слышали, а сколько их было, я даже представить не могу, как не могу представить и их содержимое, но готов поклясться хоть второй своей ногой, что в них… в их большинстве не было ничего правдивого. Истории передаются из уст в уста, а уста эти постоянно склонны привирать, – как бы невзначай озвучил Авария то, о чем думали Илья и Вика, тормоша Витю. – В газетах – сплошное вранье. Этим журналюгам лишь бы перевернуть все с ног на голову, лишь бы к газетенке притронулись да между делом прочитали рекламу о новом магазине, производителе окон и еще какой-нибудь спам. Даже Бумажный Макс – а его статьи я считаю самыми достоверными – и тот допустил кучу ошибок в статье обо мне. Конечно, и в статьи, и в слухи, распространяемые по городу, я сам внес лепту, притворяясь шизиком, но что касаемо моей жизни: это уже фигня.

Например, в «Слобург и его окрестности» некая Нина Фролова писала, будто я родился в Богом забытой деревне и был выброшен своими родителями в лес, будто они сразу признали во мне умалишенного и не желали связывать со мной свое будущее. Подумать только!

Или вот, например, в «Криминал 24» журналюга под псевдонимом Штоц Котс, пользующийся популярностью среди возрастной группы от сорока до шестидесяти, верящей в каждое его слово, в каждый пук, посветил мне несколько абзацев на развороте. В тех абзацах я был убийцей собственных родителей, а авария, в которой лишился ноги и разума – только повод снять с себя подозрение, поскольку ни ноги, ни разума у меня никогда не бывало. Смешно! И грустно: его же читают! И верят ему! А ведь все они записали меня в маньяки!

Все это я рассказываю к тому, что вам стоит стереть свое предвзятое отношение, навеянные любыми, пусть даже правдивыми, россказнями.

– Такого я не слышала и не знала, а то, что знала, лишь заставляло сопереживать тебе. – На глазах Вики сами собой наворачивались слезы. – Сейчас же вот что происходит: посмотри на мое лицо и сам все увидишь.

– Грусть, печаль и миллион вопросов, главный из которых – азбука Морзе. Я прекрасно тебя понимаю, просто дай мне рассказать все по порядку. Договорились?

– Если дашь носовой платок, – хлюпнула носом Вика.

Мальчишки из ее компании держались достойнее.

Носового платка в бункере не было. Авария предложил Вике стерильную вату. Вика согласилась.

На экране видеонаблюдения появилась семья. Двое взрослых, двое детей. И собака. Пока родители наполняли бутыли родниковой водой, дети упивались ею, черпая руками прямо из желоба. Потом бегали вокруг часовенки с тайным ходом в бункер внутри.

За детьми бегала пятнистая дворняга с резиновым мячиком в пасти. Собака желала игры. И она добилась ее. Ребенок А устал и сел на холмик за часовней. Ребенок Б еще немного покружил, попил воды и поднял резиновый мяч, брошенный в ноги его любимицей. Мяч полетел, за ним – собачонка. Когда она была готова схватить его и вернуть маленькому хозяину, замерла, уставившись точно в камеру видеонаблюдения, установленную на ветвь дерева. К собачонке подошел ребенок Б, но та даже носа в его сторону не повернула. Б звал ее, но та стояла на месте, гладил, но та смотрела наверх.

Подоспел отец семейства. Дернул за ошейник – ничего. Тогда он сел рядом. Присмотрелся, прикрывая глаза от солнца, которое уже еле-еле светило. Так ничего и не увидел. И делать ничего не стал, просто встал и ушел к наполненным водой бутылям.

Уходя с поляны, все семейство звало питомца. Дворняга убежала за ними.

Животные видят больше, чем люди. Люди же хотят видеть то, что не следовало бы.

– Вернемся к моем деду… Он умер через десять лет после смерти бабушки. Тогда мне исполнилось десять, так что бабушку я никогда не видел.

«Дорогие мои, – были его последние слова, – как же мне тяжело с вами расставаться… Но тому есть причина – я совсем плох. Не знаю, что с вами будет дальше, и от того мне совсем тоскливо. Я люблю вас всех. Всех без исключения. Увидимся».

Да, я, мама и папа были в тот день в гостях у деда.

Мы навещали его каждый день, исход же был очевиден – у деда поехала крыша: он разговаривал. Он разговаривал днями и ночами. Мама называла его болтовню старческим кретинизмом, а папа с ней и не спорил, пусть даже ее слова были адресованы его отцу. Дед общался с нами, но не смотрел в глаза. Дед общался с нами, но называл другими именами. Да и общение это было скорее монологом о любви.

К дню его смерти весь его арсенал из подвальной мастерской перекочевал в одну из четырех комнат дома, в которой дед и проводил все время. Все стены были увешаны тисками, молотками, кусачками… Только в день его смерти мы наконец догадались, что все это время своего старческого кретинизма дед общался не с нами, а со своими инструментами. Понимаете?

Они понимали, каждый из них общался с вещью. Они не ответили – только переглянулись. Витька оживленно забегал глазами по мастерской-бункеру.

– Да, Витя, многое из того, что ты здесь видишь, общалось с моим дедом. Тебе же повезло общаться с его Разводным Ключом.

– Но… Я не понимаю… Как?

– Совсем давно, когда дед еще жил настоящей жизнью, Ключ украл какой-то забулдыга. Тот забулдыга помер, и Ключ достался другому. И другому. И еще, и еще, пока не достался правильному хозяину.

– Это мне-то? – спросил Витя.

– Тебе-тебе.

– Я его не отдам. – Забыв об усталости, Витя вцепился в Ключ. Он был только его и никого больше.

– Я и не собирался его отнимать у тебя. Мне он не нужен. Он твой по достоинству.

Авария заварил травяной чай, разлил его по четырем кружкам. В первую очередь он заботился о Викторе: чай насыщал организм и действовал лучше любого энергетического напитка, да и самому ему нужно было бодрствовать, поскольку дел на сегодня было еще предостаточно.

– Дед умер, мы же продолжили жить. Тоскливо, ну а что поделать?

Мама увлеклась вязанием. Вообще у нее было много хобби: вышивание крестиком, японские кроссворды, мыльные сериалы, стихи… Все они были мгновенными, мимолетными. На вязание же она подсела по-крупному. Каждый вечер, после работы (а работала она кондуктором автобуса, маршрут семнадцать, доставляющего людей с Рабочего Городка к Бетонному заводу) она уединялась в спальне, на единственном кресле, и вязала. И читала стихи, выученные на прошлом ее хобби. В основном то были стихи Сереги Есенина – больно уж она их любила.

Мама вязала все. Вообще все, что только можно представить. Брала заказы у своих подруг и их знакомых. Так однажды, например, сын знакомой подруги заказал шапку с петушиным гребешком, так мама связала! Представляете?

Мама вязала много и с душой. Разными нитками. Но однажды я заметил то, что сильно меня смутило: какими бы нитками она не пользовалась, рядом с ней всегда находился синий моточек. Он всегда находился справа, на подлокотнике кресла. Казалось бы, ерунда, но это еще не все. Мама смотрела не на вязь, а на тот самый синий клубок. И стихи она читала не для себя – для него. А ее глаза…. Такие глаза бывают только у влюбленных… Как у вас.

– Никакие мы не влюбленные, – пробубнил Илья.

– Точно! Чего это! – Вика покраснела.

– Да бросьте. По вам все видно. – Авария потрогал лоб Вити, тот горел. Он смочил полотенце водой и приложил ко лбу. – Потерпи, Вить, арбидол должен подействовать.

– Любовнички… – просипел Витя, глядя на друзей. Он сильно устал, вымотался, но не мог себе позволить не подколоть ребят, тормошащих его каждую минуту.

Вика с Ильей молчали, но их пылающие красным пламенем лица говорили о многом. Авария попал в точку.

– Вслед за стихами, пошли разговоры. Односторонние, как и у деда. Мама общалась с клубком. Она называла его Сережей (видать, в честь Есенина). Трудно сказать, о чем она с Сережей общалась, но ни мне, ни папе эти разговоры не то что не нравились – они мешали нам жить.

Мама разговаривала ночами. Про нас с папой совсем позабыла. Ее связь с синим мотком ниток перешла на новый уровень: она стала брать его на работу. Это плохо кончилось.

– Она умерла? – Вика вздрогнула.

– Сначала на маму жаловался водитель автобуса, – продолжил Авария, – якобы та всю смену бормочет себе под нос и пробивает поездку только половине пассажиров. Это дошло до руководства. Маме сделали выговор. Второй. Ну а ей-то что? Начхать, пока Сережа рядом.

Так все и продолжалось, пока однажды на остановке «Техникум» к ним в автобус не зашел подвыпивший студент. Он подал маме деньги за проезд, но та лишь глупо посмотрела на него и продолжила бормотать. Студенту показалась, что она его оскорбила, но быстро осознал: с кондукторшей не все в порядке. Будь он трезв, проигнорировал и проехал бесплатно, но алкоголь в его организме пробудил монстра. На весь автобус он стал оскорблять маму и в выражениях, собственно говоря, не скромничал. Он поливал ее матом.

«Успокойтесь, молодой человек», – наконец сказала она ему.

Пассажиры, в мгновение ока ставшие случайными свидетелями, потом рассказывали прессе, что кондукторша поднялась со своего кресла, медленно опустила руку в кошель с мелочью. Лишь единицы заметили в тот момент ее глаза: пустые и синие. «Глаза покойника» назвала их старушонка, что сидела прямо у выхода из автобуса.

Из кошеля мама достала вязальные спицы. Одним резким движением те воткнулись студенту в пах. Студент взвыл. Взвыл весь автобус. Водитель начал утапливать в пол педаль тормоза, проклиная тот сучий день. Глаза мамы стали прежнего цвета (они у нее были карими… карими) и округлились. Она взглянула на руку, которой все еще вдавливала спицы в бедного выпивоху, и, похоже, поняла, что только что натворила.

На скорости в сорок километров в час она повернула рычаг аварийного открывания дверей и выбросилась из автобуса головой вперед.

– Жуть! – не выдержала Вика.

– Кошмар! – поддал Илья.

– Оху… кхе-кхе! – откашлялся Витя.

– Так и есть… Милиционеры – так их тогда называли – в тот день рылись в личных вещах моей мамы – искали наркоту. Они были уверены, что мама плотно сидела на опиатах, но ни в сумке, ни дома, ни в ее крови их замечено не было. Не было замечено и Сережи, синего клубка. Он появился после ее похорон. Утром в квартире зазвонил дверной звонок. Папа открыл дверь. На пороге лежал мамин Сережа.

– Что вы с ним сделали? – спросила Вика. Вата, которой она вытирала слезы под глазами, к тому времени полностью промокла. Она оторвала еще.

– Сначала он лежал в стеклянной салатнице за стеклянными дверями стенки в гостиной. Потом, чтобы тот лишний раз не мозолил глаз, папа положил его в кастрюлю и накрыл крышкой. Кастрюлю вынес на балкон. На следующее утро Сережа снова лежал в салатнице на прежнем месте.

– А потом?

– Потом на последние деньги папа купил маленький сейф.

– И на следующий день клубок снова был в салатнице? – предположил Илья.

– Нет, – опроверг Авария его идею. – Из сейфа он выбраться не смог. Сейчас же он находится в месте понадежнее…

– Где? – оживился Витя и тут же зашваркал носом. Авария разрешил ему высморкаться на пол. И плевать тоже.

– Можно сказать, в сейфе в сейфе. – Авария отошел в угол, отодвинул пластиковый ящик для инструментов. В стене показалась металлическая дверца. Он отпер ее и вынул сейф. Небольшой, размером с тостер, но невероятно тяжелый, даже для двух взрослых рук.

Малышня ахнула.

– Открой! Открой! Покажи!

– Ни в коем случае, Витя, – Авария пригрозил ему пальцем. – Это очень опасно.

– Ну пожалуйста…

– Нет и еще раз нет. – Авария убрал сейф обратно и закрыл потайную дверцу. – Ты можешь не выдержать.

– Я… да я… Кхе! – Витя отхаркнул густой темно-зеленой слюной.

– А где сейчас твой отец? – спросила Вика. – Или он тоже…

– Тоже, – ответил Авария. – Он ушел вслед за мамой. Очень быстро. И очень похоже.

Как и ожидалось, после смерти мамы папа пристрастился к алкоголю. Он заливал горе и прежде чем отключиться в пьяном угаре, плакал, разглядывая семейные фотоальбомы. Фотографий было не так много, как в галереях нынешних гаджетов, но на два с половиной альбома хватало. Так и пролетали его вечера, и каждое новое утро ему все сложнее становилось выходить на работу. А работал он акушером в городском родильном доме. – Авария не выдержал: глаза наполнились слезами, но ни одна слезинка так и не скатилась по его щеке. Он взял фирменный пакет магазина за два нижних уголка и вывалил на стол все фотографии, которые забрал из ящичка в раздевалке. Порывшись в них, показал ту, где они были втроем: сын и родители. Авария на ней был еще грудным ребенком. – Это – папа, это – мама, а это – я. Мне здесь месяц.

– Можно? – Илья попросил фотографию. Она была черно-белой, но недостаток цветов не скрывал ее истинной красоты. Молодые родители держали в руках маленького Андрюшу и были на седьмом небе от счастья. Илья узнал отца Аварии. Он не мог его не узнать, не мог спутать, потому как его лицо было первым, которое Илья увидел в своей жизни. А еще он узнал руки, которые принимали его из чрева матери.

– Снимок – мой ровесник, будьте с ним аккуратнее, – попросил Авария, наблюдая, как его передают из рук в руки.

– Сколько ему? – поинтересовалась Вика.

– Как и мне, – улыбнулся он. – Двадцать два.

– Сколько-сколько?

– Двадцать два, – повторил он. – Не удивляйся, что он в «чб», его снял мой дед на свой ретро-фотик.

– Я удивилась не возрасту снимка, а твоему.

– А что, не дашь мне столько?

– Извини, но я думала, тебе больше тридцатника…

– Что ж… я не обижаюсь.

– Правда?

– Конечно. Мне, Вика, и самому известен этот факт. Чего-чего, а авария у меня отняла не только половину ноги, но и щепотку привлекательности.

– Она же не называла тебя уродом. Ты правда выглядишь старше.

– Знаю, Илья. Чертовски хорошо знаю.

– Ну так что там с отцом-то? – зазевался Витя.

– Отец… – Авария потарабанил пальцами по столу, но то была не морзянка и даже не мелодия. – Отец взял месяц отпуска. И за этот месяц пропил все, что только было в квартире, не тронув, разве что, мою комнатушку и сейф, что хламился на балконе. В доме остались голые стены, пол да газовая плита с чайником и кастрюлей, покрывшейся толстым слоем жира.

Когда деньги брать стало неоткуда, отец добрался и до детской. Собрал все мои игрушки в холщовый мешок и потащил к выходу. «Папа, ты чего? – закричал я и потащил его за ремень. Без ремня штаны на нем уже не держались. – Папа! Папа!» Он остановился и впервые за долгое время посмотрел на меня ясными глазами. «Действительно. Чего это я?»

Пить он перестал одним днем, но на работу сумел выйти только через неделю. Приводил себя в порядок, иначе роженицы, завидев его, родили бы от страха.

Мало-помалу он начал обживаться. Что-то покупал, но в основном находил объявления с бесплатными вещами, мебелью и прочим. Так, например, у него появилась кровать, тумба и ковер. В какой-то день он даже приволок телевизор – здоровенную черную коробку с пультом. Приятно было вновь посмотреть телик. Особенно нравилось это папе. Да только с тем ящиком к нам в дом снова пришла беда.

– Только не говори, что из него вылезла девка с волосами, – хотел было посмеяться Витя, да раскашлялся.

Не обращая внимания на болезненный вид своего друга, Илья стукнул Витю в плечо и назвал дураком. В ответ получил: «Сам кретин». Авария же улыбнулся, посчитав шутку Вити уместной.

– Нет, Витя. Отец начал разговаривать с ним. С телевизором.

– И что? Мой папа тоже часто разговаривал с теликом. Что с того-то?

– Правильно, Илюха! Ванька до сих пор это делает, правда вместо телика телефон.

– А то, – начал Авария, – что мой папа в отличие от твоего отца, Илья, и твоего брата, Витя, общался с выключенным теликом. Он отрезал кабель питания, антенный кабель. Сидел и общался с черным прямоугольником, будто что-то в нем видел.

– Неужели он притащил его в родильный дом, а там… – Вика закрыла руками разинутый рот.

– Нет. Так он не сделал, – поспешил успокоить Авария, – но с работой все-таки связано.

Утром, собираясь в школу, я услышал его слова из спальни: «Наступил этот день. Мы готовы. Мы справимся». А вечером: «Он немыслимый. Держа его, я держал чудо. Он – спасение. Дитя мира».

В тот вечер я разговаривал с папой. Ну как разговаривал – перебросился парой слов. Он был таким счастливым, каким я его еще не видел после похорон мамы. Он благоухал. Мы ели чипсы и запивали колой. А утром я нашел папу лежащим под телевизором. Он повесился на обрезке кабеля питания.

– Божечки! – взвизгнула Вика и забрала всю вату, что еще оставалась.

– Ког… когда это было? – Витя уже зевал.

– Это было второго апреля две тыщи четырнадцатого.

– На второй день после моего рождения! Я помню твоего… – Рот и глаза Ильи округлились. Он жадно заглатывал воздух. Терял сознание.

Авария вскочил, набрал воды и брызнул ему в лицо. Часть попала на сонного Витю, и тот тоже вскочил, нащупывая на скамейке Ключ.

– Чего? – удивилась Виктория.

– Да, – произнес Авария. – В тот день было много новорожденных, но мой отец, общаясь с телевизором, говорил именно про Илью.

– Про меня…

– Ага. И ты знаешь почему.

– Из-за памяти…

– «Когда он был в моих руках, – говорил отец в твой день рождения, в свой последний вечер, – смотрел на меня глазами если не десятилетнего, то минимум пятилетнего ребенка. Готов спорить, он понимал все, о чем мы говорили в палате, а пищал только от того, что так было нужно. Пищать в его возрасте – правильно». «Неужто так оно все и было?» – спросил я. «Не иначе, Андрейка».

– Думаешь, Илья каким-то образом причастен к смерти твоего отца, или это был суицид? – Спросила Вика, не на шутку встревожившись.

Авария посмеялся.

– Сейчас точно нет, но…

– Но?

– Но поначалу я был в этом уверен на сто процентов. Я винил новорожденного. Тогда мне было пятнадцать лет. К своим пятнадцати я уже успел насмотреться фильмов ужасов. Я всерьез думал, что ребенок, побывавший в руках моего папы, был ребенком Сатаны, если не новым Сатаной. Вечным дьяволом.

– Да уж… Я, конечно, многое о себе думал, но чтоб такое…

– Через несколько месяцев поисков, – продолжил Авария, пропустив вздохи Ильи, – я узнал имя ребенка. Медсестра, которая в тот день работала с папой, сказала, что первого апреля родилось много детишек, но роды мой отец принимал только у одной женщины.

– Зачем ты меня искал?

Авария взглянул на часы. 19:23. Поляна пуста.

– Хотел посмотреть на тебя. В твои глаза. Хотел убедиться, что папа не сошел с ума.

– Удалось?

– Да. Твоя семья прогуливалась по Джона Рида. Ты был на руках своего отца. Смотрел на меня как на старого знакомого.

– Быть не может. Я бы тебя запомнил.

– Видишь ли… Ты не мог меня запомнить, уж мое лицо – точно. Тогда я подрабатывал, где только мог. На Рида только-только открылась аптека. Хозяину требовались разносчики листовок. Мне уже было шестнадцать, поэтому меня взяли с разрешения родителей.

– Кто были твоими родителями? – спросила Вика.

– Никто. Они же умерли. Родственников у меня больше не было, а государство почему-то позабыло о несовершеннолетнем сироте. Поэтому я сам себе был родителем. Сам себе написал записку для хозяина аптеки от имени мамы. Подпись подделал, да и она не нужна была вовсе. Записка была чистой формальностью.

– Кажется, я начинаю понимать, – произнес Илья, роясь в памяти. – Кажется, я тебя вспомнил.

– Твои догадки?

– Синие ноги, синие руки, белое тело, черные очки…

– Бинго! – Авария хлопнул в ладоши. – Память у тебя отменная.

– О чем это вы? – появился Витя.

– О ростовой кукле, – пояснил Илья. – Он был ходячей пилюлей. Зазывал прохожих в новую аптеку.

– Аптеку? – усомнился Витя. – Ее я помню… знаю, а пилюлю – нет.

– В той аптеке я не проработал и трех месяцев, да и вряд ли бы ты, Витя, запомнил пилюлю. Тебе тогда и года не было, как и Илье.

– Теперь я еще больше от тебя в шоке, – сказала Вика Илье.

Илья сглотнул.

Авария вновь посмотрел на часы. 19:40. «Пора бы начать собираться, время летит быстрее ветра».

Извинившись, он встал из-за стола и прошел к шкафчику, скрывающемуся за стеллажом с металлическими банками. Там он переодевался. Малышня не могла его видеть, а вот слышала прекрасно.

8

Я понимал, что вот-вот наступит очередная черта, которую пересечет Авария – и все, пиши пропало. Я изо всех сил пытался забраться в его безмозглую черепушку, да тот дурацкий бункер, выстроенные его дедом полвека назад, действовал, как микроволновка – на запертый в ней телефон. Мои сигналы не то что не могли выбраться за его пределы – они гасились уже внутри меня. Недосягаем был даже Илья.

Тогда-то я и подумал, что этот выродок не так глуп. Обвел меня вокруг пальца и тщательно оберегает то, о чем знает.

Я был в западне, и все, что оставалось – сохранять надежду на его промах.

9

– Когда я тебя увидел, понял, что мой отец был прав, а слова его – чистейшей воды правда. Твои глаза… они были… Они были такими же, какие я вижу сейчас. Глаза взрослого человека. Осознанный взгляд. Не знаю, видели ли это твои родители, понимали ли они, что их младший ребенок особенный. Чувствовали ли они. Быть может, они знали… – Авария запрыгал и едва не упал, чуть не повалив за собой шкафчик. Он успел схватиться за его открытую дверцу. Был виден его голый торс. – Все норм.

– Я маскировался, почти как маскируюсь сейчас. – Илья снял парик, понимая, что сидеть в нем уже бесполезно. Очки же он оставил на носу, видеть нужно все. – К месяцу отроду я уже умел разговаривать, да только глядя на хнычущих ровесников, подражал им. Я хорошо скрывался, полагая, что так будет лучше для меня. Выделяться нельзя.

– Но ты выделялся. – Авария застегнул ширинку. – Для меня. Я следил за тобой. За твоими родителями. Я… Я…

– Что?

– Я хотел тебя убить.

Нависла гробовая тишина. Слышно было только шум застегивающихся пуговиц на груди Аварии и скрип болтающейся на петлях дверцы шкафчика.

– Я хотел убить, но никак не решался. Не подворачивалось удобного момента, удобного случая. О последствиях я не задумывался. Жажда мести овладела мной. К смерти папы я приплел и смерть мамы. И смерть деда. И всех тех, кого мне не удосужилось видеть. Убив тебя, я думал, смогу обрести покой.

Волей-неволей Вика осматривала мастерскую на наличие увесистых предметов, поскольку там, под землей, Кейси тоже не могла общаться с ней и как следствие не могла помочь. Болезненный Витя тоже не смог бы справиться со взрослым калекой, он и Ключ-то с трудом удерживал. А вот Илья только хлопал глазами и впитывал новую информацию, пускай и не радостную.

– Вижу, ты насторожена. Присядь, Вик, сейчас я не желаю зла Илье.

– Как я могу быть в этом уверена? – Она облюбовала молоток на стене. Им бы она точно смогла дать отпор, правда до него было не дотянуться. Пока бы она пробиралась через груды инструментов, стеллажей и коробок, Авария давно бы что-нибудь учудил. Но он не чудил, а только копошился за шкафчиком.

– Я мог сделать это раньше, – произнес он. – Но не стал. Хотя очень уж сильно возжелал того. Был выбран даже день. Точнее, он наступил сам собой. Просто я решил: или сегодня, или никогда!

– И получилось никогда, – сухо сказал Илья. – Так что же изменило твое решение?

– В тот день, как помню, была солнечная погода. Синоптики обещали двадцать пять градусов в тени. Утром, пока пекло не так сильно, я поехал на кладбище, поехал пообщаться с родителями… точнее – с их надгробными плитами… точнее, не пообщаться, а сообщить, что убью этого подонка, Илью.

На кладбище еще издалека я заметил что-то неладное. Поначалу показалось, что на памятниках висят венки. Но, когда подошел ближе, увидел проделки вандалов…

– Ван Дамма? – зевнул Витя.

– Вандалов. Памятники залили красной краской. Она стекала по гравированным лицам мамы и папы и останавливалась на датах их жизни.

Магазин хозтоваров находился недалеко от кладбища, а я был на мопеде, поэтому уже через двадцать минут я вернулся к могилам с растворителем и ветошью. За это время какой-то придурок на еще не до конца высохшей краске, в том месте, где скрывались портреты родителей, нарисовал пальцем улыбающиеся смайлики.

– Козлов… – прошептала Вика и для себя решила наверняка, что обязательно возьмет со стены молоток. И садовые ножницы. И потом уже задаст Игорю за его тупые, безответственные выходки.

– Я смочил тряпку растворителем, размазал краску по памятникам и даже думать забыл для чего приехал. Все мои мысли были о дебиле, проделавшем такое, если, конечно, он был один, дебил этот. Когда до меня дошло осмотреть следы на земле, она уже вся была утоптана моими подошвами.

Когда на памятниках не осталось и капли краски, я все же рассказал родителям свой план. Не услышав от покойников возражений, сел на мопед и помчал к дому Ильи, заскочив по пути в строительный за отверткой с резиновой ручкой. С удобной резиновой ручкой. Ей я планировать заколоть ребенка, подражающего своим сверстникам, роясь в песочнице.

– Но ты так и не доехал, – догадался Илья.

Он размышлял, были бы сейчас живы его родители, его сестра, доберись до него Авария в тот роковой день? Он смотрел на их лица. Живые, яркие, счастливые лица. Он их видел. Он всегда их видел, когда хотел. Но, услышав от Аварии о художествах на кладбище, вместо родных увидел три красных смайла. Илья зажмурился и прогнал эти воспоминания.

– Не доехал, – подтвердил Авария. – В меня врезались недотепы в погонах.

Пока я был в отключке, пока хирурги выполняли свою работу, ко мне приходили родители. Ко мне приходил дед. Бабушка. И прапрапра… Все они говорили о предметах, вещах, которые когда-то у них были. Кто-то называл их талисманом, кто-то – оберегом, амулетом. Совсем старые мои родственники, умершие бог знает сколько веков назад, обзывали их «спасалками», «мысленками» и, кажется, «говорилками».

Дверца шкафчика со скрипом захлопнулась. Авария наконец показался взору слушателей. Это был совершенно другой человек. Темно-синие туфли и рубашка, голубые брюки и пиджак с закатанными рукавами. На правой руке – круглые смарт-часы, на левой – красная ниточка.

Да, его наряд сильно изменился, но и лицо изменилось до неузнаваемости: щетина больше не казалась такой небрежной (похоже, с бритвой он дружил), морщины тщательно скрыты косметикой, андеркат с зализанными назад волосами – словно только что из барбершопа. Как дополнение на носу – затемненные очки пилота в золотой оправе, а в ушах – блестящие серьги-камешки.

– Ну – как вам? – Авария улыбался во весь рот, даже зубы стали белее.

– Ты кто такой? – удивилась Вика. – Ты вообще с этой планеты?

– Вот что значит – мастер маскировки, – гаркнул Витя, оценив прикид Аварии. Потом оценил прикид Ильи и посмеялся над ним.

– И куда в таком прикиде? – не без удивления спросил Илья.

– На танцы? – улыбнулась Вика. – Возьми меня с собой! Плиз!

– Если бы… хотя… – Авария вернулся к столу, вынул сим-карту из старой «нокии» и вставил в новый смартфон, которой недавно вынул из заводской упаковки. Отклеил защитную пленку с экрана. – У меня тут нарисовалось небольшое дельце – деловая встреча. Мне бы давно пора было выйти, да только я не могу оставлять вас в неведении. Одну секунду. – Даже голос его поменялся. Он написал и отправил сообщение.

– Ты оставишь нас здесь? – спросила Вика, все еще надеясь, что он возьмет ее с собой.

– А вам разве есть куда идти?

– Ну…

– Вика, дай ему рассказать, – попросил Илья и уставился на Аварию.

– На чем я остановился?

– На «сосалках», – пробубнил Витя. Он совсем раскис и хотел спать.

– Ах да! «Спасалки», талисманы и прочее… Лучшее определение дал дед. Он назвал их περίεργο πράγμα (периэрго прагма), что с греческого – странная вещь. Также дед разделил людей на два типа: способных и неспособных. Первые могли общаться с прагмами, вторые либо не могли, либо вовсе не имели возможности их иметь. Сами же странные вещи, периэрго прагмы, тоже разделил на два типа: добрых и злых. Добрые помогали своим хозяевам, как, например, ваши. Злые – тоже, но помощь их была мнительной. Рано или поздно злые брали контроль над хозяевами, паразитировали, а те становились лишь безмозглыми куклами в их руках.