Дневник

Мы не знали, на что, кроме еды, могли понадобиться ее деньги, но уверенны были в одном: лишними они никогда не будут. Деньги, Профессор, никогда не бывают лишними. Обычно они бывают последними. В нашем случае – точно не лишние и точно последние.

Вика подбросила деньги, и те упали на наши плечи, как опавшие листья на осеннюю землю. Сказала, что это был праздничный салют, приуроченный к ее выходу из плена. Салют в честь чего-то доброго. Салют в честь нового будущего!

Мы собрали деньги. Витька приволок старый, мятый, ржавый, маленький, с нерабочим электронным замком, но настоящий сейф. В него то мы и сложили без каких-либо проблем все сбережения. В него вместилось бы и сорок тысяч, и сто.

– Когда нашел его на помойке, сразу понял, что он еще пригодится, – пояснил Витя, отвечая на наши удивленные взгляды.

Нерабочий замок сейфа он починил мотком скотча, и дверь больше не открывалась.

Запасные вещи Вики: штаны, шорты, пара футболок, кофта, легкая куртка и нижнее белье, которое она не постеснялась показать – а мы были только рады, – Витя отнес в темноту подвала. Сказал, там гардеробная. Рюкзак повесил на гвоздь на стене. Тот закрыл собой несколько дюжин нарисованных писек. На полу остался только фиолетовый пакет с белой надписью на иностранном. Раньше у меня дома тоже были такие пакеты, когда… когда родители… когда Поля… когда они делали заказы в этом интернет-магазине. Когда они еще могли это делать. Кто знает, может, эти пакеты до сих пор пылятся в квартире? Кто знает, Профессор, кто знает…

– Мои старые вещи. Детские, – пояснила Вика, доставая из пакета серебристые кроссовки. Еще в нем были белые носки, розовые шортики с переливающимися в свете лампы бабочками, розовая футболка с Лизой Симпсон (меня она сразила наповал) и черная бейсболка с надписью золотыми нитками «BABY» и россыпью звездочек. – Угадайте, для чего они.

Я пожал плечами.

Она улыбнулась и показала на меня пальцем.

Витя захохотал раньше, чем я успел смутиться. Осознание пришло позже. Это было чертовски умно с ее стороны. Это был восхитительный план.

– Ты хотел новую жизнь. Жизнь, в которой тебя никто не узнает. Жизнь, в которой никто не будет в тебя тыкать пальцем. Жизнь со свободным выходом на улицу. Ты же еще хочешь выйти?

– Только об этом и мечтаю, – не соврал я. Ее план меня восхищал. Этот план даже переплюнул «Данила Профова».

– Ты рехнулся? – смеялся Витька. – Ты правда станешь наряжаться в девчачью одежду?

Я разделся до трусов, никого не стесняясь. Ее план меня так очаровал, что я смог бы и трусы снять, только в этом не было никакой необходимости. Думаю, посетители выставок, настоящие ценители культуры, глядя на бесценные экспонаты, чувствуют то же самое, что чувствовал тогда я, осознавая, насколько ее легенда была продумана и крута. Думаю, это и был ничего не значащий для меня ранее экстаз.

Футболка, шортики и носки были впору. Сидели на мне как литые, словно и покупались под меня. А вот кроссовки были великоваты, хлябали. Эту неисправность я исправил затягиванием шнурков. Ремешок бейсболки пришлось растянуть, сделав ее шире.

– Витя, тащи большое зеркало, – попросил я, стоя в центре Курямбии в новом наряде. Никогда бы не подумал, что мне понравится девчачья одежда. – Не удивлюсь, если оно у тебя где-нибудь там запрятано.

– Удивишься, потому что его нет. Хотя было, – он почесал нос. – Разбилось, когда я поставил на него сейф. Забыл, что оно лежало на полу. Просто вышибло из памяти.

Я вздохнул.

– Улыбочку, – сказала Вика.

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Она меня сфоткала. Чертовски умная!

На экране ее телефона был все тот же Илья, только в девчачьей одежде. Меня мог узнать кто угодно. Любой, кто когда-то был со мной знаком. А сколько человек меня знали? Сто? Двести? Или меньше? Даже если тысяча – это даже не один процент от населения города. Но однопроцентная вероятность тоже вероятность, о которой нельзя забывать.

Я расстроился.

Вика достала последнее, что лежало в фиолетовом пакете с белыми буквами. Парик Харли Квинн с двумя косами синего и розового цвета (Вика надевала его всего раз – на Хэллоуин в школе) и девчачьи очки с шестиугольными рамками оправы и затемненными линзами. В этих очках я видел так же хорошо, как в своих. Удивительно!

– О-хре-неть, – произнес Витя и хлопнул в ладоши, когда я полностью нарядился. – Клянусь, не узнал бы!

– Правда?

– Улыбочку! – Вика снова сделала снимок. В этот раз сработала вспышка.

– О-хре-неть, – удивился я, глазея на экран. – Сам себя не узнаю! Пойдем скорее на улицу! Я так по ней соскучился!

– Уже поздно. Не люблю говорить на древнем, но утро вечера мудренее, – остановила Вика и меня, и Витю. – А еще я устала. И хочу спать.

Спорить мы не стали.

В 20:47 Витя ушел домой.

В 21:30 мы с Викой легли на одну единственную кровать. «Девчонкам, – сказала она, – можно спать вместе», – и закрыла глаза.

До 23:00 уснуть не получалось, потому что до этого времени сверху вновь стучал Авария, пока кто-то из его соседей громко-громко не заорал: «Когда же ты, говнюк, успокоишься?! Мы хотим спать!»

Звукопроводимость панельного дома оставляет желать лучшего – отсутствие вообще какого-либо шумоподавления. Поэтому в Курямбии нужно вести себя тише.

Обнимая Вику, я погрузился в сон.

Мне снился жаркий летний день. Температура воздуха в тени поднялась до тридцати пяти градусов, а ведущий новостей городского канала сообщил, что это, пожалуй, самый жаркий день лета две тысячи тридцатого года.

Всей семьей мы сидели в беседке загородного дома и болтали о засухе, налетевшей на наши края, как саранча на поля кукурузы, и чуть ли не молились дождю. Хоть каким-то осадкам. Хоть паре капель.

Мы смотрели в небо, и в нем, кроме обжигающего глаза солнца, ничего не было. Пылающий круг и голубая пустота от края до края. Ни намека на тучу.

В том сне мы были старше. Не мудрено – в тридцатом нам всем было бы на восемь лет больше. Но мы все еще оставались молодыми. Были лишь незначительные изменения: у папы появилась первая седина на висках и залысина, мама сменила прическу и красила волосы в цвет какао, у Поли (она всегда мечтала об этом) была татуировка на запястье, пирсинг в брови и золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. На себя мне взглянуть не удалось.

Погода резко переменилась. Все вокруг потемнело, загрохотало, засверкали молнии. По крыше беседки начали бить капли.

Кап.

Кап-кап.

Кап-кап-кап.

Я проснулся.

Вика уже не спала. Она переодевалась. На долю секунды я увидел ее в одном нижнем белье и подумал, какая же она взрослая. Зажмурился.

Кап-кап.

«Снова сон?» – спросил я себя и понял, что это глупый вопрос. Это были не капли – стук Аварии, продолжающийся еще несколько десятков минут.

– Доброе утро. – Вика заметила мои открытые глаза. – Пойду посмотрю, не идет ли на улице дождь, а то от этого барабана сверху мне приснилась какая-то чертовщина.

«Дождь».

Дождя не было, как не было и жары. Обычное утро обычного начала лета.

Мне так сильно хотелось поскорее выбраться на улицу, что парик, очки и бейсболку я натянул, как только более-менее оклемался. Второпях надел парнячьи ботинки, приволоченные Витей, но вовремя опомнился. В это утро детские кроссовки Вики нравились мне еще больше. Они даже на ногах сидели лучше.

– Еще слишком рано, – сказала Вика. – Всего полвосьмого. Вижу, тебе невтерпеж, но торопиться некуда. Спешка в нашем случае – самая большая ошибка. Ты, например, парик надел задом наперед.

– Семь раз отмерь… – произнес я и развернул парик. Вике все равно что-то не понравилось. Она его поправила.

– Да и Витю надо дождаться, не то он нас потеряет.

Мы прождали его до девяти. Я ерзал, не мог сидеть на месте. Хотел на улицу. Хотел на свежий воздух. На свободу. Пусть моя маскировка и обманывала только меня, Вику и Витю, я все равно готов был рискнуть.

Вика никуда не торопилась. Вела себя сдержанно. По-взрослому. Она общалась с Кейси, поправляла ее наряд, гладила волосы, а потом ушла с фонариком в темноту подвальных коридоров, но вернулась оттуда слишком быстро, когда по неосторожности что-то там уронила. Выругалась и сказала, что больше не будет одна шастать по владениям Вити. Там, вроде как, все видно и все в порядке, но за каждым углом, за каждой тенью скрывается что-нибудь, угрожающее жизни. «Не дай Бог, свалится какая-нибудь его очередная безделушка. Я и без того вся в синяках», – сказала она. Синяков в то утро на ней почти не было.

К десяти утра Витьки все еще не было. Да, он и не обещал появиться к этому времени, он вообще не обещал прийти, но почему-то мы все равно его ждали. Наверное, потому, что на его месте мы бы подошли с восходом солнца.

– Ладно. – Вика встала с кровати, вытянулась и задела руками потолок. В спине хрустнуло. – Была не была. Мне уже самой хочется прогуляться со своей новой подружкой.

– Пойдем без него?

– Да. Оставишь здесь свою мобилку. Он додумается позвонить мне, если, конечно, посчитает нужным. – Она улыбнулась.

Я положил телефон на подушку, а подушку – на центр кровати. Конструкция напоминала подиум с местом только для одного олимпийского призера.

– Так он его точно не оставит без внимания.

Вика одобрила.

Я затянул шнурки, а она проверила, что Кейси прячется в ее поясной сумке. Глядя на нее, я разбомбил только что установленную конструкцию, достал тебя из подушки, половину засунул в трусы, половину прикрыл футболкой и собрал подиум обратно.

С непривычки на улице было невыносимо ярко. Не помогали даже затемненные линзы моих новых очков. Дневного света я не видел примерно месяц. Приходилось щуриться, опускать козырек бейсболки почти до носа. Вика поднимала его обратно, потому что так я только вызывал подозрение. В скором я привык и к яркому свету, и к свежему воздуху. Его свежесть почувствовал только после месяца заточения в Курямбии. Там воздух спертый. Напрочь пропитан запахом фекалий.

– В вашем районе есть какое-нибудь кафе, где можно позавтракать? – спросила Вика, когда мы вышли на Джона Рида.

Я не признал родную улицу. Она казалась другой. В ней что-то изменилось. Она манила и отталкивала меня. В ней явно что-то было не так, и я до сих пор не разобрался. Она была и чужой, и до боли в сердце родной. А может, я просто привык к жизни отшельника.

– Илья, где можно набить живот, но не булками с газировкой, а нормальной едой? Слышишь?

– Кажется…

«Эта улица… Что с ней не так? Не людная и не пустая… Обычная. Те же дома, те же магазины…»

– Илья! – Вика меня подтолкнула.

Возле нас прошла женщина. Та самая, что я видел у детской площадки с еще одной женщиной. Та, что жаловалась на своего бывшего мужа и на свое одиночество. Повезло, что она не отрывала глаз от мобильника – плохое поведение «яжематери». Будь она внимательнее, удивилась бы девчонке с мужским именем.

– Не Илья. Я больше не Илья. Больше нельзя быть Ильей. Надо придумать другое, женское имя.

– Упс! – Вика втянула голову в плечи. – Ты прав-ва… Иль-лона. Ты права, Илона.

– Ило-о-о-на, – протянул я. – Мне нравится.

На вопрос про кафе я так и не ответил. Она и сама узнала в интернете, что поблизости не было ни одного заведения, удовлетворяющего ее потребностям. Ни в одной местной отрыгаловке она не собиралась давиться второсортными помоями.

– Придется завтракать в пекарне. Там хотя бы подают горячий чай не в одноразовых стаканах. И на том спасибо.

Маршрут в пекарню проходил через офис телефонщиков, дверь которого из-за отсутствия кондиционера была подперта кирпичом; магазин, где в последний раз я был, покупая шоколадный батончик Вите; «Все по одной цене», двери которого открыты для всех с восьми до шести, и мой родной дом, на который мне пришлось взглянуть всего раз, и этого раза хватило, чтобы вновь зажмуриться и идти, ориентируясь лишь на шаги Вики. Она понимала, что что-то не так, но не задавала лишних вопросов. А я знал, что ты все объяснил Кейси, а Кейси – ей.

Пекарня не могла похвастать большим залом. Места хватало на три стола и два стула возле каждого, да небольшой прилавок, треть которого занимал кассовый аппарат. Зато она могла похвастать ассортиментом, обслуживанием клиентов и демократичными ценами.

– Здравствуйте, – с улыбкой встретила нас пышная женщина. Улыбка ее была настоящей. И своя работа ей явно нравилась. Она была в чудаковатом головном уборе черного цвета, похожем не то на поварской колпак, не то на пилотку, белой рубахе и черном же фартуке с полукруглой надписью: «ПЕКАРНЯ У ВИЛЛИ».

Мы поздоровались. Она осмотрела нас с ног до головы, большее внимание заостряя на мне. Улыбка не сходила с ее лица, а меня это не только настораживало, но и пугало.

«Она поняла. Я – переодетый в девочку мальчик», – подумал я. Вика одернула меня, словно читая мысли.

– Чего изволите, юные леди, в столь ранний час? – спросила женщина, взглянув на часы в форме тарелки на стене. 10:27. – Хотя и не рано уже. Совсем не рано. Время летит… – мечтательно произнесла она.

«Фух. Пронесло».

Вика выбрала сочень с творогом за семьдесят рублей. Для нее он не был таким вредным, как жаренный пирог с картошкой, выбранный мной. Я и выбрал-то его только из-за того, что не хотел тратить деньги Вики. Вроде как, мужчина должен оплачивать расходы женщин. Пирожок обошелся всего в четверть сотни рублей – половину начальной стоимости. Он был вчерашним. Нет, он не был ни тухлым, ни прокисшим. На нем не было ни мха, ни плесени. Над ним не скопилась полчища мух. Опарышей тоже не было. Он был обычным пирожком, который не купили прошлым днем.

– Пить что-нибудь желаете? – спросила женщина, когда Вика доставала деньги.

Я хотел было ответить, что не прочь попить лимонад, что стоит справа от кассового аппарата в маленькой пластиковой бутылке, но вовремя одумался. Может быть, я и походил на девочку, но не был уверен, что мой голос был девчачьим.

– А что у вас есть? – поинтересовалась Вика ровно в тот момент, когда улыбающаяся женщина уставилась на меня. Тогда-то она и начала сверлить меня взглядом.

– Сок ананасовый, яблочный, виноградный, томатный. Лимонад: груша, тархун, сливки, фейхоа, – протараторила кассирша. – Также есть горячие напитки. Чай в ассортименте. – Она подала нам меню с напитками. – И кофе на любой вкус из кофемашины.

Мы уткнулись в меню.

– Ах да, – продолжила она, – еще в наличии какао и горячий шоколад. Они появились недавно, в меню их еще не внесли. Ну и в заключении: первым пяти посетителям любой чай бесплатно. Не буду, юные леди, вас обманывать – в «Пекарне у Вилли» не принято обманывать клиентов, – вы как раз попадаете в первую пятерку. До вас были только трое: паренек ее возраста, – сказала она Вике, мотнув головой в мою сторону, – и семейная пара… без ребенка. Я вам это говорю, потому что в «Пекарне у Вилли» никогда не обманывают.

Выбор был очевиден: Вика взяла какао за шестьдесят рублей, потому что хотела, а я – зеленый чай, потому что бесплатно.

Пока мы ели, Вика сидела в телефоне и оставляла положительный отзыв заведению. В каждом из трех пунктов она поставила пять из пяти звезд. Я видел это, потому что больше никуда смотреть не мог. В окно не смотрел, потому что в него был виден угол моего дома, о котором хотелось забыть. На прилавок «Пекарни у Вилли», в которой никогда не обманывают, глаза тоже не поднимались – из-за него за мной пристально следила улыбающаяся женщина в чудном колпаке.

В зал зашел старик с тростью. Женщина его узнала, видать, он был постоянным посетителем. В нем не было ничего примечательного, кроме плохого слуха. Продавщице приходилось почти орать ему шаблонные фразы, которыми она одолевала и нас. Дед взял два пирога за полцены: с картошкой и с капустой. Так же попросил черный чай с тремя пакетиками сахара.

– Федор Анатолич, сегодня ты опоздал! Пришел шестым! – прокричала она ему в ухо, все еще не отрывая от меня глаз.

Я скукожился. Вжался в стул. Откусил пирог. Шваркнул горячий чай из кружки.

– Ась?

– Я говорю: ты шестой! – Она усмехнулась. Налила чай в бумажный стакан и накрыла кружкой. Подала ему сахар и пластиковую ложку. – Но тебе повезло! Девочка оставила для тебя свой бесплатный чай! – Она подмигнула Вике.

– Ась? – повторил дед и приложил карту к терминалу оплаты.

– До свидания и приходите завтра! Не опаздывайте! – крикнула она ему вслед.

Дед ничего не ответил и даже не обернулся. Он не слышал ее. Он только негромко пернул и вынес запах с собой. Хорошо хоть, к тому моменту от нашей еды ничего не осталось, а в кружках было по глотку.

Женщина любезно убрала с нашего стола пустую посуду. Спросила, не желаем ли мы чего-нибудь еще. Мы любезно отказались.

Она остановила нас перед выходом.

– Постойте, пожалуйста.

Я напрягся.

– Да? – Вика взяла меня за руку.

– Кажется или я тебя где-то видела? – обратилась она ко мне.

– Меня? – максимально пискляво переспросил я. Позже Вика сказала, что в этом не было нужды, и звучало это неестественно. Сказала, что мой голос и без того похож на девчачий. «С возрастом, конечно, изменится, а сейчас не переживай». «Где же ты была раньше?» – спросил я ее.

– Тебя, – уверенно, но не серьезно произнесла женщина в колпаке. Она не переставала улыбаться.

В дело вступила Вика:

– А вы не узнали ее?

– Нет.

– Значит, вы мало смотрите кино. Это же Харли Квинн. Как можно не узнать кумира молодежи?

– Точно! Похожа! Мои дети любят смотреть эту ерунду!

Мы вышли.

– Здорово ты ее надула! – просиял я.

– А то! – Вика поправила мне очки.

Женщина из пекарни не узнала меня – это хороший знак. Точнее, она не узнала во мне мальчишку, а это еще лучше. Вывод один: маскировка сработала.

«Но все-таки женщина обратила на меня внимание. Она узнала во мне кого-то, – думал я, пока мы бесцельно шатались по улице. – Быть может, Илью, которого однажды видела… на снимке газеты, который запечатлел все семейство, сгоревшее дотла вместе с загородным домом…»

Я загонялся, нервничал. Вика держала меня за руку, как свою младшую сестренку, и это помогало. Нравилось. Но больше нравилось, что Вика знает, как ее теплая рука придает равновесие моему расшатанному сознанию.

Отпустила она меня, когда мы зашли в парк, где летнее солнце не палило так ярко, где мы скрывались в тени густой листвы берез. Пусть даже в парке было людно: собаководы, пенсионеры, спортсмены; там мне стало на все сто процентов спокойно. Никто не тыкал в меня пальцем, не провожал взглядом. Только две бабушки из трех, сидевших на одной лавке, уминая вставными челюстями жаренные семечки и нюхающие табак, сказали, какие мы с Викой красивые. Назвали нас внученьками. Мы им поклонились и пошли дальше, задрав носы.

Как и говорил ранее, у нас не было какой-либо цели, и шли мы, куда глаза глядят. Мы просто шли, потому что могли ходить. Потому что я хотел ходить. Мне просто хотелось сутками бродить по улице и не возвращаться в Курямбию. Хотя… второе утверждение неверное. Мне хотелось туда вернуться и лечь спать на одну кровать с Викой.

Парковая тишина и размеренность жизни сменились всеобщей суетой и паникой. Одна собачница бросила обгрызенную ветку на газон, а ее собака вместо того чтобы принести палку обратно, уткнулась носом в темно-зеленый мешок, валяющийся возле березы. Кто-то взвизгнул.

Поддавшись стадному чувству, мы обогнали пенсионеров, занимающихся финской ходьбой, и вломились в окружающую березу со всех сторон толпу. Там увидели обгрызенную собакой палку, лежащую на мешке. Только это был не мешок, а, как показалось собачнице, что запустила палку, труп.

Женщина вопила, лила слезы и оттягивала от трупа своего питомца. Та рычала и размахивала головой налево-направо. Она вцепилась в черные джинсы усопшего и тащила его от березы.

За спинами зашуршало. Девчонка, старше меня, но младше Вики, описалась. Ее отец в суматохе кружил вокруг нее, не зная, что делать и куда деваться.

С другой стороны толпы что-то глухо рухнуло. Птицы, что пели серенады над нашими головами, перелетели на другое дерево. Теперь всеобщее внимание притягивал мужчина, еще один финский ходок, потерявший сознание. Взглянул на него я лишь на секунду, как в принципе и все остальные.

Толпа вновь глазела на труп. Кто-то вызвал скорую, кто-то – полицию. Кто-то храбрился оказать первую медицинскую помощь, да только дело так и закончилось словами.

Кажется, я один заметил, что труп вовсе не труп. Человек спал. Очень крепко спал. Да, у него была ободрана щека, а на коре березы виднелась полоса уже запекшейся крови. Да, от него воняло, как от трупа, но запах тот был суммой запахов его блевотины, мочи и, возможно, кала.

Я протиснулся сквозь ноги зевак. Вика меня едва придержала и отпустила, прочитав в глазах: «Я знаю, что делать». Может, то, что я сделал дальше, было зря, поскольку я оказался в центре внимания, но не сделать этого я не мог. Нужно было будить недотруп, пока он не захлебнулся блевотиной и не стал тем, кого в нем уже видело подавляющее большинство.

Я подошел. К тому времени собачница уже справилась со своим питомцем, приманив его сухим кормом. Вблизи я наверняка понял: тело принадлежит живому человеку. От струй воздуха из его ноздрей шевелилась трава. Я поднял палку с его спины. Думал отдать ее собачнице, но та, отгораживаясь и скрещивая руки, попятилась назад. Той же палкой я ткнул спящего в горло. Тот поморщился. В толпе снова закричали, и кто-то еще рухнул в беспамятстве. На них никто не смотрел.

Дело в том, что я узнал спящего. Это был Иглыч. По горлышку бутылки из-под водки, торчащего из-под его живота, у меня сложилось подозрение, что это именно он, а его лицо уже подтвердило догадки.

Сирены скорой помощи донеслись до наших ушей.

Толпа расходилась, образуя коридор для медиков, спешащих с носилками через весь парк. Когда два мужчины в синих униформах и женщина в белой с чемоданчиком с красным крестом были в нескольких метрах от меня, я встал на колени возле головы Иглыча. Прежде чем женщина-медик успела оттолкнуть меня от него, я прошептал ему на ухо воскрешающее заклинание:

– Иглыч, иди в очко…

Вика подняла меня с травы, одновременно ухватив мои слетевшие с носа очки и бейсболку. Хорошо хоть, парик остался на месте.

Иглыч вскочил вне себя, но не сумел ни произнести ни слова, ни удержаться на ногах. Он рыгнул и выблевал коричневую массу точно в раскрытый чемоданчик с красным крестом, забрызгав и женщину в белом халате. И рухнул.

Толпа расступилась. Женщина ввела лекарство через иглу шприца Иглычу в вену, неразличимую под сплошной татуировкой. Ее коллеги, вооружившись теми же лекарствами из чемоданчика, подходили к таким же новоявленным «трупам» и оживляли их. Придерживая за подмышки, они поднимали их и усаживали на скамейки. Позже, по просьбе отца, чья дочка испражнилась в штаны, медик, что был моложе, принес из служебного автомобиля белые полотенца и простынь. Скрываясь за простыней, как за ширмой, девочка сняла юбку, трусы и сандалии. Отец выбросил дурно пахнущую одежду в соседнюю урну, обернул дочурку полотенцами, взял на руки и вынес из парка.

Когда мужчины-медики переносили Иглыча от березы до автомобиля скорой, тот лежал на носилках, улыбался и смотрел в никуда.

«Доигрался», – подумал я и был прав.

Сегодня на кой-то черт читал актуальные новости в открытом паблике социальной сети. Там наткнулся на анонимную запись с фотографией Иглыча, повязанной черной лентой наискосок. Он, Иглыч, все-таки умер. Сбежал из больницы тем же вечером, снова напился, поругался с собутыльником и, не обращая внимания на красный свет светофора, поперся через самую широкую, самую скоростную улицу города. Его собутыльник, он же аноним, выложивший пост, написал: «Во всем виноват я. Я подначил его сбежать из больницы, говоря, что в больницах лежат только те, кто не спиртует организм, и старухи. Это я поссорился с ним, назвав его шалаву шалавой. Да, это правда, но он и без меня знал этот факт, просто не хотел в очередной раз выслушивать и оправдывать ее. Это я, усмехаясь, смотрел, как он, запинаясь и петляя, подходит к разделительной полосе на промятом асфальте на Первой Широкой. Это я отвлек Игла, когда он заметил справа мчащую на всех парах фуру, груженую бревнами. Он бы успел перебежать, но я его отвлек. Он обернулся. В тот миг я в последний раз видел его глаза. Глаза моего друга. Друга, которого я толкнул в смерть. Надеюсь, ты сможешь меня простить, когда свидимся. А мы свидимся, уверяю.

P.S. Я пью до дна бутылки, что ты мне оставил. Твое здоровье!»

– Ты его знаешь? – спросила Вика, когда мы вышли из парка, когда машина скорой помощи, кряхтя и поскрипывая, увезла Иглыча в больницу.

– Это Иглыч. Не знаком, но знаю его.

– Видел его лицо, когда его несли?

– Ага. Он улыбался и смотрел на небо стеклянными глазами. Потом, вроде как, повернулся ко мне.

– Это все, что ты успел заметить?

– Разве нет? – в недоумении спросил я.

– Похоже, без этого ты – слепошара. – Вика подала мне очки. Мир стал четким. Она поправила парик, надела бейсболку и ударила пальцем по козырьку. Тот опустился на нос. Мир потемнел.

– Что было не так? – спросил я, подняв козырек обратно. Мир стал ярче.

– Он повернулся к тебе лицом. Он улыбался. Все это было – это факт. А еще он прошептал тебе что-то. Даже не прошептал – просто открывал рот, пытаясь что-то сказать. Губы едва двигались.

– Так ты ничего не слышала?

– Нет, но Кейси говорит, он сказал: «Осторожнее».

– Это все, что она сказала?

– К сожалению, нет. К сожалению, я видела кое-что еще. Когда медики закрывали задние двери скорой, этот твой Иглыч резко поднял голову, и я увидела… – Ее передернуло. Она поместила руки в сумочку, к Кейси.

– Что увидела? – Сам того не заметив, я положил руку ей на талию. Мне еще никогда – в тот раз точно – не было так приятно. Даже не знаю, что может быть приятнее этого. Думаю, ничего.

СЕКС

С чего бы вдруг?

СКОРО УЗНАЕШЬ

Как скоро, Профессор?

КОГДА ПОПРОБУЕШЬ

– Он поднял голову, и на ней не было лица. Точнее даже, оно было… но черным, как бездна. Может быть, просто так на него падала тень, но потом… Потом на черном пятне, поглощающем весь дневной свет, появился этот ублюдский, противный, гнусный, гнилой Смайл. Смайл Козлова. Он светился. Пылал красным.

Весь мир вдруг остановился и стал серым. Медработники застыли в неуклюжих позах. Прошло лишь мгновение, за которое даже свет – со свой-то то скоростью – не проделает и метра пути, только поэтому я сомневалась. Я вдруг вспомнила твое прошлое. Твоих… Иль… Илона, прости. Я вспомнила твоих родителей, вспомнила Полю… Смайл Козлова пылал красной печатью на конверте серого мира и скалил зубы.

– Бог ты мой. – У меня подкосились ноги. Я чуть не упал на тротуар и не разодрал щеку, как Иглыч о кору березы. Выстоял. Спасибо Вике и ее энергии. Энергии ее Кейси.

– Он глумился надо мной. Потом произнес: «Я приду за вами, сучары. Я приду и за тобой, шавка». Последнее было адресовано Кейси.

– Как такое может быть? – выскочило из меня, хотя я знал, что такое уже случалось. Я задал этот вопрос Вике, но в голове кружили другие: «Почему я услышал это от нее, а не от Профессора? Почему он не сказал мне об этом раньше ее? Например, сразу».

ГОВОРИЛ

КРИЧАЛ

ОРАЛ

ТЫ НЕ СЛЫШАЛ

КОГДА ТЫ С НЕЙ, ВАША СВЯЗЬ КРЕПЧЕ

НАШЕЙ

Это плохо?

НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ

Некоторое время мы стояли друг напротив друга. Смотрели в глаза. Держались за руки. Вокруг словно образовался невидимый кокон или купол, или защитное поле. Мир будто снова замер. Тогда и я это видел, хоть глаза только и смотрели в ее глаза и тонули в них.

Прохожие обходили нас, даже не понимая этого. Они смотрели на нас, но не видели, словно смотрели сквозь. Когда мне казалось, что они вот-вот в нас врежутся, те делали дугу.

Солнце в зените не жарило наши плечи. Ветер, что усердно шевелил листву и заминал деревья, не обдувал. Ни моторного рева проезжающих автомобилей, ни людских разговоров, ни пения птиц. Ничего. Только я и она. И жжение внизу живота. Там, где ты прислонялся ко мне. Там, где Кейси прислонялась к Вике. Она чувствовала мое жжение. Я – ее.

«Надо действовать», – послышался голос. Наш общий голос. Он повторялся и становился громче, разборчивее. После, когда наши перепонки уже не могли выдержать громыхания, до нас донесся такой же громкий и отчетливый голос Витьки: «БЫСТРЕЕ!»

В глазах помутнело. Показалось, что солнце моргнуло: ярко вспыхнуло, пропало и вновь засветило с прежней яркостью. Именно в это мгновение мы перестали держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Связь оборвалась, кокон распался.

Люди озирались по сторонам. Оборачивались. Не понимали, что происходит или произошло. Большинство, прикрываясь ладонью, смотрели на солнце. Оно и вправду тогда моргнуло. Это событие разлетелось по интернету.

Многие жители Слобурга имели возможность наблюдать за этой вспышкой. Кто-то назвал ее солнечным затмением, кто-то – Волею Божией, тысячи придерживались мнения, что вспышка солнца – результат испытания оружия америкосов, миллионы окрестили ее началом апокалипсиса, концом света. Нейтрально ко вспышке как к явлению природы отнеслись единичные ученые всего мира, до которых дошла эта информация. Они отказывались выдвигать какие-либо гипотезы, пока все как следует не исследуют. Это заявление смутило умы обычных людей, не имеющих ученых степеней.

«БЫСТРЕЕ!» – снова прогрохотал Витькин голос. Теперь его слышали не только мы. Его слышали и другие, кто уже вдавил голову в плечи. Это был мощный зов.

Мы побежали. Все побежали. Как тараканы по кухне. Расползались по району, как капля машинного масла радужным пятном по луже. Мы не знали, куда бегут остальные, зато были уверены, что нам надо в Курямбию. А еще больше мы были уверены, что чем дольше мы в нее бежим, тем больше отдаляемся от нее.

А бежали мы не меньше пятнадцати минут. Ноги сами нас несли, и мы им доверяли.

Когда мы миновали водонапорную башню соседнего района города, от запаха которого жители прозвали его Вонючкой, от запаха, что исходит от завода удобрений и очистных сооружений водоканала, свернули к перелеску, что находился чуть ниже нас. Относительно перелеска мы находились на высоте птичьего полета – все благодаря холмистой местности Вонючки. Вонючку и наш район разделяет Утопи Грешников, но через нее мы не бежали. Наши ноги миновали ее, сделав небольшой крюк. Спасибо им.

Подбегая к перелеску по примятой траве, у нас только-только начиналась одышка, а вот ноги болели так, будто их весь день молотили сырым канатом. Если они не превратились в фарш, то ватными стали точно.

Линия примятой травы запетляла: дуга, змейка, зигзаг. Где-то она была примята сильнее, становилась шире. Где-то были и пустые, выжженные до земли почти идеальные круги. В целом все эти примятости и ожоги напоминали места поединков. Еще в глаза бросалась почерневшая зелень. Ее словно или измазали черной краской, или отработкой, или мазутом. Но это было ни то, ни другое. И этого становилось все больше.