Стихи с этим названием были написаны мною, наверно, уже полжизни назад. Я их не то, чтобы стеснялся, но с припиской – занудство – задвигал каждый куда-нибудь подальше. Наверное, в них, действительно, маловато новизны, сравнения заезжены, а единственное свежее словосочетание «музыка души» звучит как-то напыщенно.

А потом я подумал:

– А почему, собственно, это неловко. Ведь прошедшая другая половина жизни была проложена как будто по этой кальке.

Да, было трудно, да, был не раз бит судьбой и предан людьми, которых я считал если не друзьями, то уж, во всяком случае, товарищами.

Но ведь каждый раз я поднимался, пусть и не сразу, и находил какой-то выход, порой неожиданный даже для самого себя.

Вот и сейчас я уже почти восемь лет пишу автобиографический роман в коротеньких рассказах, которые я однажды назвал «клипами». Этих клипов у меня накопилось уже пару сотен, которые поместились в девять глав. Сейчас пишу главу десятую, или первую, потому, что она посвящена моему детству.

Найти себя

Не то, чтоб в жизни все изведал,

Но в ней давно не новичок,

С комфортом я нечасто еду,

И легких не ищу дорог.

Не раз случалось мне, признаться,

Скользить и падать, и вставать,

Вновь начинать, и ошибаться,

И, поднимаясь, начинать.

Я знаю трудную работу,

Ночей бессонных маяту,

Судьбы крутые повороты,

И поражений пустоту.

Есть люди – баловни природы,

Они живут легко любя,

А мне нужны бывали годы,

Чтобы опять найти себя.

Душа в пылу ожесточенья,

Свой груз забот одна несла,

Забыв свое предназначенье,

Боролась, молча… и росла.

Но вот опять необходимость,

Перетерпев, преодолев,

И незаслуженную милость,

И, укрощенный волей, гнев,

Еще к свободе не привыкнув,

Вперед не ведаю пути.

Но я опять берусь за рифмы,

Чтоб в них опору обрести.

Ты не суди об этом строго,

Возьми тетрадку и пиши.

Пусть лягут искренние строки,

И станут музыкой души.

Народный депутат

Весной 1990 года из Конституции убрали пункт о «руководящей и направляющей роли КПСС», а Горбачев стал президентом СССР.

В апреле я был на альтернативной основе избран депутатом районного совета города Москвы. Эти выборы были особые. Райком КПСС уже не руководил ими.

В начале агитационной кампании первый секретарь Позднеев Василий Федорович посоветовал работникам аппарата выдвигаться самостоятельно. Что я, собственно говоря, и сделал.

Своими доверенными лицами я выбрал Инну Аполинарьевну, работавшую до выхода на пенсию заведующей парткабинетом в бывшем моем Институте и Нину Яковлевну, беспартийного активиста, проживающую в одном из домов моего округа. С этими двумя женщинами мы провели пару встреч с избирателями и выиграли с большим преимуществом среди полутора десятков кандидатов.

В моей программе было два основных пункта: развитие самоуправления и борьба с коррупцией в исполкоме райсовета. И это был не лозунг. Уже на первой сессии я зарегистрировался как независимый депутат, и мы создали группу из сторонников самоуправления, в которую входили депутаты самых различных политических убеждений: от бывшего аппаратчика (это я) до сторонника монархии (был и такой депутат). С одним из таких бывших депутатов – Александром Давыдовичем Щербаковым – я поддерживал знакомство много лет.

Наша группа была довольно активной, и большинство наших предложений принималось райсоветом. Вот только председателем райсовета – в новом составе появилась и такая должность – избрали Позднеева, первого секретаря райкома. То есть в нашем маленьком районе повторилась история с выборами в Союзе, только там избрали Президента, а у нас Председателя.

Но зато исполком райсовета поменяли без разговоров, мне даже выступать на сессии не пришлось, до того этот состав был скомпрометирован. Так что основная цель, ради которой я, собственно, избирался в депутаты, была выполнена. Я старался, более или менее, активно участвовать в жизни совета, поддерживал связь со своей группой, но в руководящие органы не лез, чем, кажется, обманул ожидания моих бывших коллег. И только однажды не сдержался, и ввязался в открытую перепалку.

Скажу откровенно, мне удавалось бывать далеко не на каждой сессии. Но одну, как я ни был занят, пропустить я не мог.

– Твои райкомовцы хотят скинуть Замочникова, – предупредил меня по телефону Щербаков.

– Какая ерунда, – пытался отнекиваться я, – ведь он в этой должности без году неделя. И кому это он успел насолить за это время? Он и в депутаты прошел, и председателем исполкома был избран, налегая на то обстоятельство, что он теперь богатый человек и брать взятки не станет, и своим подчиненным не позволит.

– А ты приходи, посмотришь, – ответил мне Щербаков.

На сессии после довольно краткого доклада председателя исполкома начались выступления в прениях. Буквально с первого выступающего мне стало ясно, что налицо заготовка моих бывших коллег. Каждый выступающий зачитывал по бумажке какие-то свои претензии к Замочникову, и в заключение не забывал добавить, что товарищ Замочников не оправдал доверия и поэтому должен уйти.

– Так, вот выступил представитель рабочего класса, – мысленно загибал я пальцы, – теперь Позднеев должен дать слово женщине.

Действительно, следующей выступала женщина. Все это было мне знакомо, знакомо до тошноты. Я полистал доклад Замочникова, который был размножен и представлен каждому депутату. Удивился тому, насколько грамотно и профессионально он был составлен. Ни «воды», ни лишних заверений. Все четко, ясно и по делу.

– Браво, Виталий Алексеевич, – подумал я, – у Вас, оказывается, есть очень толковые друзья, но и врагов, Вы, кажется, тоже успели завести немало.

В перерыве ко мне буквально подбежала Светлана Ивановна. Еще несколько месяцев назад она работала в моей группе, а сейчас была секретарем исполкома.

– Геннадий Вениаминович, – чуть ли не со слезами на глазах взмолилась она, – что же это такое делается? Какие-то интриги, мелкие обиды, а по существу – ничего. Это просто заговор с целью убрать неугодного им Виталия Алексеевича. Вмешайтесь, ради бога, хоть Вы.

Я пообещал. После перерыва выступили еще один или два человека, и продолжили нести по бумажке все такую же невнятицу, и только в заключение с жаром потребовали отставки Замочникова.

– Ну, что, товарищи депутаты, мне кажется, все ясно? Будем подводить итоги? – начал, как ему казалось, заключительную часть заранее подготовленного сценария Позднеев.

– Ясно, что там продолжать, – раздались голоса подголосков. И тут, желая проявить свою демократичность, Василий Федорович совершил досадную ошибку:

– А может быть кто-то еще хочет высказаться?

Он произнес эту фразу скороговоркой, в явной надежде, что никто не успеет поднять руку и взять слово между этой и уже готовой прозвучать заключительной фразой об окончании прений.

Но не тут-то было. Я уже успел вскинуть руку, и, не дожидаясь приглашения, двинулся к трибуне.

С тех пор прошло уже тридцать лет, и я не ручаюсь за то, что повторю это выступление слово в слово. Но основную его логику я передам верно. В груди у меня все кипело от возмущения, но я говорил тихо и не спеша, чувствуя, что меня слушают и мне верят большинство из двух с половиной сотен депутатов.

– Уважаемые коллеги, – начал я, – я не первый год работаю в этом здании, и поэтому могу с легкостью отличить руку моих бывших коллег, которую они очень сильно приложили в желании сформировать общественное мнение против недавно избранного нами председателя исполкома. Я довольно давно знаком с Виталием Алексеевичем, но не являюсь ему ни другом, ни даже единомышленником. Но доклад, который он нам представил, является очень дельной и профессиональной программой, в которой все мы крайне нуждаемся. И что же? Разве кто-нибудь из выступающих хоть словом обмолвился по существу этой программы? Вместо этого какие-то высосанные из пальца обиды. Мол, про кого-то он что-то не так сказал. Но, во-первых, у нас здесь не институт благородных девиц, и эти стены слышали немало резких слов, когда нужно было призвать к порядку нерадивых работников. Ведь необходимость убирать снег на улицах и тротуарах у нас никто не отменял. И товары в магазинах сами по себе не появятся. Не так ли? Ну, и потом, в этом зале присутствует достаточно много опытных коллег, которые могут запросто подойти к нашему еще недостаточно опытному коллеге и по-товарищески подсказать ему, если он где-то бывает резковат. Как вы считаете, коллеги? В заключение я предлагаю предоставить возможность Виталию Алексеевичу поработать на этой должности и реализовать изложенную им программу.

По растерянному лицу Позднеева я прочел, что сейчас он ни за что не осмелится поставить на голосование вопрос об отставке председателя исполкома. Так что запланированный переворот не удался. В очередной перерыв ко мне прорвался очередной подголосок Василия Федоровича, бывший боксер.

– Дать бы тебе в морду, – мечтательно произнес он.

– А ты попробуй, если нет других аргументов, – ответил я.

С той поры я все реже мог приходить на сессии, и каждый раз я с огорчением замечал перемены в настроениях депутатов. Распалась прежде дружная наша группа. Больше того, наш коллега Падалкин, избранный, по нашему настоянию, заместителем Позднеева, переметнулся во вражеский стан и стал непримиримым врагом самоуправления.

Но с еще большим сожалением наблюдал я такую картину: теперь мои коллеги все чаще появлялись в закутке, где их отоваривали разного рода заказами. Причем это делалось не гласно, для всех, а одним доставалось больше, другим меньше. Так формировалась почва для подкупа депутатов.

Не случайно поэтому фокус с низложением Замочникова, который не удался после моего выступления, прежние мои коллеги повторили уже без всякого обсуждения, просто набрав необходимое количество подписей депутатов с требованием уволить неугодного предиспокома.

И уж совсем анекдотичным оказалось появление нашей коллеги – депутата райсовета в рекламе МММ – в образе «простой одинокой женщины из народа Марины Сергеевны, мечтающей о новых сапогах, машине и загородной даче». Для многих из нас это было настоящим шоком. Но эпопея взлетов и падений отечественных финансовых пирамид только еще начиналась.

И опять у нас под окнами на Ленинском проспекте по ночам ходили танки. Это было уже слишком. Но теперь мы ничего не ждали ни от ближайшего, ни тем более отдаленного будущего. Мы понимали, что идет борьба за власть. Для большинства из нас в этой борьбе уже не было героев. Что-то темное и зловещее висело над страной и придавливало к земле сильнее всякой пурги.

Было ясно, что в России начинается гражданская война. Однако о ней никто не говорил. Каждая противоборствующая сторона обвиняла другую в попытке государственного переворота. Последовала попытка штурма Останкино, а затем осада и расстрел Белого дома.

Из всех моих знакомых только один человек мог пострадать в результате этих событий – Виталий Алексеевич Замочников.

Совсем неожиданно для нас он стал первым заместителем Председателя РФФИ (Российского фонда федерального имущества) и прямым антагонистом Анатолия Борисовича Чубайса. Несколько раз я приходил к нему в кабинет, расположенный, если мне не изменяет память, на двенадцатом этаже министерского здания на Новом Арбате, и он рассказывал, что ведомство Чубайса находится этажом ниже и там всем заправляют «консультанты» из США, которые ногой открывают двери в его кабинет.

Одно время получил известность «четвертый вариант приватизации», который предлагал Замочников. Он предусматривал больше прав трудового коллектива при проведении приватизации государственных предприятий, в отличие от чубайсовских, совсем уже грабительских и одиозных вариантов. Замочникова сняли с должности весной, а с ним «похоронили» и его вариант, но зато он уже никак не был стороной в развернувшейся осенью войне.

После победы Ельцина стало совершенно ясно, какой удел на долгие годы избирает для себя огромная страна – служить задворками западной цивилизации.

Лужков, мэр Москвы, входивший в команду победителей, разогнал Моссовет и все районные Советы, а все районы Москвы, под предлогом оптимизации управления, ликвидировал, создав несколько округов и огромное количество мелких райончиков.

Спешно приняли новую Конституцию, благословляющую президентскую форму правления, а о самоуправлении, так же, как и о других принципах демократии, потом долгое время и не вспоминали.