Лыжный ступор
На заводскую лыжную турбазу мама впервые взяла меня (и себя тоже – до этого она не ходила на лыжах лет двадцать), когда я был в пятом классе…
Рано утром в воскресенье, когда еще досадно хотелось спать (я учился по субботам) мы загрузились в замороженный автобус около заводских проходных. С нами человек двадцать любителей лыж. В основном собрались бабульки и дедульки в стареньких потертых «польтах» и кроличьих шапках, и их шумные детишки. Только пару сухих парней в синих олимпийках под балониевыми куртками, вместе со своим тренером Соболевым Николаем Александровичем, выглядили вполне себе спортивненько. Зимой Николай Александрович был директором нашей лыжной турбазы.
Для меня зимнее посещение лагеря, в котором после крепкого снегопада открывали заводскую лыжную базу, было внове. Если честно, то я не очень дружил с лыжами. В нашем подвале я нашёл мамины коньки и лыжи, когда спускался туда за картошкой и соленой бочковой капустой на укропе, которую мама ставила на зиму. Но капуста была слишком вкусной и её не хватало даже до декабря.
Сперва пытался освоить коньки. После школы, по темноте, лютой зимой, пока мама была во второй смене на работе. В низине, между деревянных домиков и заброшенных яблоневых садов, в болотистой ложбине, в ста метрах от школы, был небольшой прудик. Десять метров диаметром. Местные называли его, почему-то «чертовым болотом». Ничего зловещего здесь не наблюдалось. Глубина летом, не больше полуметра, лягушки и тритоны шустрили в воде, зимой прудик промерзал насквозь, до земли. Я как-то нашел замороженного грустного тритончика в непрозрачном зеленоватом льду, хотел его отковырять, но вспомнил – он проснется по весне и расстроится, что не в том месте очнулся, не там где осенью спать прилёг…
Немного мелкого сухого камыша по берегам, старые тополя и кусты черемухи.
Ближайший фонарь был около школы, он едва пробивался к болоту, и я рассекал лед стальными полозьями женских коньков, почти, в полной темноте. Когда уставал спотыкаться и падать, ложился на спину в центре замороженного зеркала, впивал задники лезвий в лёд и смотрел сквозь редкие ветки на острые лучи звезд в чёрном небе, стиснутом толстыми стволами деревьев. Потом я спешно прибегал домой, ускоренно сушил на батареях вещи, до прихода мамы со смены, пытался навести хотя бы минимальный порядок в доме.
Коньки меня утомляли. Тридцать девятый размер болтался на моем тридцать шестом. Двое шерстяных носков не спасали. Научиться сам я не смог, а показать правильные движения было некому. Ноги после коньков болели, а замороженные штаны остекленело стояли около батареи минут десять, пока не падали мокрой тряпкой рядом…
Я взялся осваивать деревянные старенькие мамины лыжи с мягкими креплениями. Краска бурыми мысами с них почти облезла, проглядывалось название «Карелия», сестра их тоже «юзала», на уроках физкультуры, их состояние: толщина, отсутствие протертостей (прогиб под креплениями тоже отсутствовал), я назвал бы «очень крепкое – советское». Я их долго пользовал, потом переделал в снегокат, классе в седьмом…
Там же, в подвале нашел алюминиевые палки с огромными (по теперешним меркам) упорными кольцами в кожаных крестовинах и тряпичными темляками на пластмассовых ребристых рукоятках.
Лыжи привыкали ко мне постепенно. Двигаться на них было проще, в сравнении с узкими неустойчивыми коньками. Но быстрый бег не получался, я просто скреб ими и волочил по снегу, а с горок валился, не умея держать равновесие. Когда был мягкий снег лыжи отказывались двигаться, липли. Покупка не той лыжной мази всё усугубила. Я теперь понимаю, что это была мазь сцепления, а не скольжения. И наносить её потребно под колодку десять сантиметров, я же промазал ею всю скользящую плоскость. Но я так в себя поверил, что однажды приперся на лыжах к заводской проходной. Благо зимы тогда были такие, что я даже смог перейти дорогу, занесенную снегом.
Мама в обед приходила домой поесть и контролировать меня. Очень рассердилась, когда с лыжами мы вернулись домой, и она узнала, что «домашку» я не сделал так, как «ничего не понял» и покушать маме не подготовил. А мне идти в школу во вторую смену. Я откровенно схалтурил, мне было лень делать уроки и обед!
Мама срочно принялась готовить и полезла в мои учебники, а времени у нее оставалось минут пятнадцать и еще три минуты нужно добежать до проходных. Из-за меня она не послушала свою любимую передачу «В рабочий полдень» с новой частью радиопостановки «Тихий Дон» в исполнении великолепного чтеца-актера Михаила Александровича Ульянова. Меня она тоже пристрастила к этой передаче. Я жадно прослушал потом и «Тихий Дон», и «Тревожный месяц вересень». А потом и прочитал всё это…
Так что с лыжами отношения складывались проще, хотя и напряженно. И мамино предложение поехать на турбазу я поддержал, узнав, что мои детсадовские друзья с мамами, также едут.
В этот день их не было. Но мне обещали, что в следующие выходные «уже точно будут».
Автобус затарахтел, выдохнул в морозный воздух плевок жирной копоти, развернулся на встречку и помчался по московской трассе на север. Водитель включил радиостанцию "Маяк» и проникающий в душу мягкий баритон Геннадия Белова заполнил салон автобуса:
– Здравствуй, мама,
– Опять мне снится песня твоя,
– Здравствуй, мама
– Светла, как память нежность твоя…
Мама прислушиваясь, тронула меня рукой в розовой рукавичке: -Послушай… Песня про маму!… Я отмахнулся так, как сосредоточился на том, как мне странно будет увидеть мой летний лагерь и лес заваленные снегом, и как наверное, красиво сейчас в еловом лесу…
Автобус остановился в посёлке Хомяково. Водитель, хотел купить чай в пакетиках для буфета. Несколько лыжников выскочили с ним. Вышла и мама. Через пять минут все вернулись, автобус завелся и поехал дальше…