Данных электронного чека за покупку, которую Беглец сделал в универсаме, оказалось достаточно, чтобы к середине следующего дня Роман Ильич получил от своих коллег-айтишников всю необходимую ему информацию. Беглецу оказалось 75 лет. В прошлом – научно-педагогический работник в одном из дальневосточных университетов. В Подмосковье зарегистрирован последние 10 лет. Существует исключительно за счёт пенсии. Получает государственное вспомоществование в виде разного рода льгот, субсидий и компенсацией, в том числе за проживание в одиночестве.

У Беглеца был сын, но он жил с семьёй на другом конце страны. Романа Ильича удивило то, что сын не разыскивал отца. Неужели за все это время он ни разу не позвонил и не обеспокоился отсутствием соединения? Единственное объяснение этому он находил в том, что они не общаются или общаются крайне редко. Для многих нынешних детей – это не редкость.

В социальных сетях Интернета сведений о Беглеце почти не нашлось. Имея аккаунты в ОК и ВК, пользовался площадками крайне редко, подробностями своей жизни не делился. Но на его имя в адресной строке Яндекса Интернет откликнулся материалами о его творческой деятельности за последние 10-15 лет. За ним числились несколько электронных и печатных публикаций в последние годы, на виртуальных выставках фигурировали десятки произведений живописи.

Медицинская его история оказалась не простой. Он был инвалидом второй группы. Перенёс три серьёзные операции, в том числе на открытом сердце.

В целом, у следователя сложился образ Беглеца, как человека, обременённого хроническими заболеваниями, увлечённого разноплановым творчеством, принципиального противника «само раздевания» в социальных сетях.

Ничто не свидетельствовало о том, что этот пенсионер может представлять опасность для общества. Скорее, можно было ожидать встретить в его лице человека здравомыслящего, порядочного, благонамеренного, не претендующего на известность, может быть, даже замкнутого по характеру.

К Роману Ильичу вновь вернулась мысль о том, что такого рода самодостаточные люди, удовлетворённые каким ни есть богатством своего внутреннего мира, имеют право держаться подальше от общества и государства, оберегая себя от тех ограничений, которые они на человека накладывают без стеснения, от претензий, которые они бесконечно к нему предъявляют.

Однако с установлением личности беглеца дело о его исчезновении из больницы не заканчивалось. Реконструкция побега, сложившаяся в голове следователя, требовала своего подтверждения от самого Беглеца. Кроме того, будучи умудрённым опытом своей немалой следственной практики, Роман Ильич в глубине души не исключал, что женщины в магазине обознались и снятые им с чека данные относятся совсем к другому человеку, никогда из больницы не бегавшего.

Он не избавился от этих сомнений даже тогда, когда не смог соединится с этим человеком по телефону, номер которого фигурировал в полученной им от айтишников информации. Хотя отсутствие соединения почти однозначно подтверждало, что он на правильном пути. Телефон того ведь был похищен.

Роман Ильич решил снова съездить в Дрезну, чтобы лично пообщаться с предполагаемым беглецом. Ему не хотелось доверить местному отделу полиции деликатное дело снятия показаний по поводу бегства пациента из больницы. Ведь во всей этой истории был аспект, который мог привести Беглеца на скамью подсудимых. А Роману Ильичу не был уверен, что тот этого заслуживает.

Доказательство угона им машины скорой помощи, вот что представляло бы угрозу для Беглеца. Этих доказательств не было. Не было свидетелей, не было вещественных доказательств, не было дактилоскопических следов на машине. Но не было и алиби у беглеца, потому что нельзя было исключить его присутствия на подъездной площадке у приёмного отделения или рядом с ней в момент угона автомобиля.

Роман Ильич не собирался искать доказательств вины Беглеца, и даже был готов, по возможности, проигнорировать их, если они найдутся. Ему был симпатичен этот старик. Объективно говоря, не такой уж это и проступок – без разрешения покататься несколько минут на машине скорой помощи, – если ни автомобилю, ни оборудованию в нем не причинено абсолютно никакого вреда. Но закон – есть закон, тем более, если речь идёт о посягательстве на государственное имущество. Однако в данном случае Роман Ильич руководствовался другими соображениями. Как профессионал до мозга костей, он не мог не выяснить лично для себя – был ли Беглец тем самым угонщиком. Это и был основной мотив его повторной поездки в Дрезну.

Он созвонился с председателем ТСЖ дома, где жил предполагаемый Беглец и договорился с ним о встрече.

Не раскрывая цели своего визита к Беглецу, следователь попросил председателя проводить его в квартиру этого жильца. Когда и председатель не смог предварительно созвониться с хозяином квартиры, чтобы предупредить о своём приходе, Роман Ильич понял окончательно, что прибыл точно по нужному ему адресу.

В дверях их встретил очень худой седой человек с серым лицом, с глубоко запавшими глазами и фиолетово-темными тенями под ними. Губы у него имели синеватый оттенок сердечника. Он был гладко выбрит, коротко острижен.

– Иным и не может быть вид человека после стольких недель полуголодного больничного лежания, – подумал Роман Ильич.

– К вам гость, Герман Иванович, – представил его председатель, – Роман Ильич Славин, к вам по делу, по медицинскому, кажется, ведомству.

Следователь ранее попросил председателя представить его именно таким образом. Председатель ушёл.

– Так вот вы какой, Герман Иванович, художник и поэт, – сказал Роман Ильич, пожимая руку хозяину.

Герман Иванович вяло ответил на приветствие, пожав при этом, одновременно, и плечами. Последнее движение следователь понял, как выражение удивления хозяина тем, что гость, незнакомый человек, знает о его увлечениях. Кивком головы он пригласил Романа Ильича пройти на кухню. Гость отметил про себя чистоту в однокомнатной квартире, простоту обстановки. Стены кухни были завешаны жанровыми, оригинальными по сюжету, картинами разного формата. Взмахом руки в направлении диванчика старик предложил гостю сесть. Сам сел на стул, положив руки на стол. Все это молча.

Роман Ильич ранее продумывал тактику начала разговора так, чтобы щадить нервы старика. Похоже, тот ждал подобного визита из официальных структур, и ничего хорошего для себя в этом не находил. В его поведении чувствовалось напряжение.

– Как ваше самочувствие, вы ведь недавно из больницы!? – полувопросительно, полу утвердительно спросил Роман Ильич, улыбнувшись.

– И как вы догадались? – ответил Герман Иванович без улыбки, с долей ехидства.

– Может быть, вы поторопились уйти, может быть, стоит вернуться и долечиться.

– Вы пришли, чтобы меня туда вернуть? Напрасно. Я чувствую себя вполне дееспособным, – старик был явно готов к такому предложению.

– Ну, может быть, стоило бы вернуться в больницу чтобы поблагодарить за это врачей?

– Вы имеете в виду – оплатить лечение? – спросил Герман Иванович. – У меня полис ОМС, а за платными услугами я не обращался.

– Нет, я имею в виду не отблагодарить, а просто поблагодарить врачей за то, что вернули вас к активной жизни. Кроме того, им нужно документально оформить ваше пребывание в больнице, сделать на вас выписной эпикриз. Вы же знаете нашу бюрократию! Им было бы, наверно, интересно и обследовать вас после того как вы очнулись и сразу повели такой активный образ жизни, – с лёгким подначиванием высказался Роман Ильич, подразумевая его побег из больницы. Случай-то у вас уникальный.

Готовясь к встрече, он совсем не предполагал отстаивать интересы больничного учреждения, но разговор пошёл именно так, а не иначе.

– Конечно, я поблагодарю их при первой возможности. Но ложится снова не буду. Если у них есть вопросы, пусть пришлют их мне на электронную почту, обещаю ответить со всей искренностью и полнотой. Надеюсь, вы согласитесь передать им адрес моей почты. А если у кого-то из врачей есть научный интерес к моим заболеваниям, милости прошу в гости, все расскажу.

– Хорошо, так я им и передам, но переходим к вашим приключениям, если позволите так называть происшедшее с вами в последний месяц. Но сначала не откроете ли секрет, какая необходимость заставила вас бежать? Не вижу здесь у вас ни кошки, ни собаки, из-за которых вы могли бы переживать. Может, они не дождались вас? Сдохли? Но я не чувствую специфического запаха в квартире, если бы это произошло в ваше отсутствие.

Герман Иванович задумчиво отбивал ритм пальцами на столе, глядя в окно.

– Если бы я знал, – наконец, сказал он медленно, задумчиво. – Черт его знает – зачем? Инстинкт свободы, что ли? Действовал механически, как в бреду или как робот, кем-то запрограммированный. В себя пришёл только уже в электричке. Но там я уже ощущал зов домашнего крова. Это точно. Я ведь жуткий домосед. А живности я никогда не держал.

Роман Ильич не удивился такому объяснению. Ему уже приходилось иметь дело с людьми, для которых воля, «зов свободы» были не просто словами, которые, не раздумывая, ставили на кон свою жизнь за возможность насладиться «глотком свободы.

– А знаете ли вы, что все это время, почти целый месяц, находились в состоянии летаргического сна?

Старик поднял удивлённо брови. Помолчал. Пожал удивлённо плечами.

– Прямо-таки, месяц? И прямо-таки, летаргический сон? – произнёс он недоверчиво. – Я -то думал, что просто снова попал в реанимацию. Удивился, правда, что в палате было не так холодно, как это обычно бывает в реанимации.

Роман Ильич ответил, что все именно так и есть, ему диагностировали летаргический сон, хотя временами, говорят, это было больше похоже на коматозное состояние.

– Ну и дела! Как это меня угораздило? – с удивлением воскликнул Герман Иванович. – Где это случилось? В электричке? Последнее, что я помню – электричка.

– Вы, видимо, заснули, проспали свою остановку. Вас сняли в бессознательном состоянии на конечной станции в Петушках, – пояснил Роман Ильич. – Наверно, во сне с вами случился какой-то приступ.

– Так это в Петушках, а как в Москве-то я оказался?

– Летаргический сон – редкая вещь. Вас перевезли. Предположили, что накануне вы испытали какое-то потрясение, шок, нервный срыв и ваш организм, защищая вашу жизнь, вверг вас в оболочку летаргического сна. Во всяком случае, так мне поясняли врачи, – сказал Роман Ильич.

Герман Иванович задумался в попытке вспомнить, что предшествовало его посадке в электричку в Москве.

До сих пор разговор развивался таким образом, что Роману Ильичу не было нужды являть свою принадлежность к следственным органом. Но настала пора переходить к сугубо полицейским вопросам, и он прервал размышления Германа Ивановича, ошарашив его предъявлением своего удостоверения.

– Следователь! С какой стати? Я полагал, вы чиновник из медицинского ведомства, – возмутился старик. – Зачем вы явились? Привлекать меня к ответственности? За что? Я имею право выбирать лечиться мне или не лечиться в больнице, не так ли?

Благожелательный тон его речи исчез, чувствовалось, что он напрягся, в голосе появились хриплые нотки, что свидетельствовало о крайнем раздражении, о подскочившем адреналине.

Роман Ильич поспешил его успокоить, сказав, что ни о какой ответственности речь не идёт, просто ему, как следователю, для закрытия дела об исчезновении пациента нужно уточнить некоторые вещи.

– Например, какие документы были у вас при себе в электричке. Вас ведь ограбили в поезде.

– Вот как? – не сразу отреагировал Герман Иванович. – сколько ещё новостей у вас для меня? Где, кто ограбил? До сих пор думал, что мои вещи где-то в больнице находятся. А с собой у меня была социальная карта, по которой я брал билет туда-обратно, дебетовая карта с небольшой суммой, столько же примерно наличности – тысяч пять, и самое главное – телефон.

– А паспорт?

– В тот раз я, слава богу, забыл его дома, точнее, поленился возвращаться за ним.

– Это хорошо, что забыли. Хотя вообще-то ездить в Москву без паспорта рискованно. Но, как оказалось, бывают исключения. А социальную карту вам восстановит МФЦ. Деньги, конечно, пропали. Наверно, и телефон тоже. Он был у вас с паролём?

– Да, отпечаток пальца.

– Если он у вас был синхронизирован с другим устройством, легко восстановите все данные на новый аппарат, который придётся приобрести.

Старик кивнул без особой радости.

– Я рассчитывал найти телефон в больнице, – сказал он.

– А как же вы собирались его найти, если только что заявили, что не хотите возвращаться в больницу.

– Вот именно: не хочу возвращаться на больничную койку, а съездить за документами – другое дело.

– А вы знаете, из какой больницы бежали? – удивился следователь.

– Пока не знаю, не догадался тогда выяснить, спешил, – он усмехнулся. – Но как-нибудь вычислил бы. А теперь вы подскажите.

– Да, вы бежали, как говорится, без задних ног, вам было не до названия, – рассмеялся Роман Ильич. – И очень технично все это устроили. Не поделитесь ли, как все же это происходило. Я представляю весь этот процесс, но лишь примерно. А самое интересное, как всегда, кроется в деталях.

Герман Иванович задумался. Следователь вёл себя пока адекватно, в вопросах его не ощущалось угрозы. Но Герман Иванович был очень осторожным человеком. В последнее время, ещё до всех этих событий, он заметил за собой огорчающую его неприятную особенность, которую он называл про себя не контролируемым «старческим словоблудием». В разговоре с незнакомыми людьми он вдруг непростительно для себя проговаривался о вещах, о которых не следовало бы ему упоминать, или давал оценки людям и событиям, которых лучше всего было бы избегать. Иногда он подозревал, что «синдром страха» перед незнакомыми людьми, который он давно заметил за собой, приобрёл в последние годы совсем уж гипертрофированный характер. Он относил его на счёт своего многолетнего затворничества. Просто «отвык» от общения. Даже со своими хорошими знакомыми он стал предпочитать связь с помощью электронной почты и СМС, где тексты своих писем и сообщений у него всегда были перед глазами, и он тщательно редактировал их перед отправкой.

Сейчас он опасался «сболтнуть» ненароком что-то такое, что для него будет иметь далеко идущие неприятные последствия. Поэтому он предложил следователю изложить, что тому известно о его побеге. А он по ходу рассказа будет добавлять, уточнять или не соглашаться с чем-то. Ему было важно знать: упомянет ли следователь эпизод угона машины скорой помощи, и если упомянет, то в каком контексте.

Романа Ильича интересовал тот же эпизод, он попытался переубедить старика, но видя, как тот замыкается, решил пойти по предложенному тем пути. Он рассказал свою версию побега с той минуты, как внезапно проснувшийся от летаргического сна пациент добирается до каптёрки кастелянши, переодевается, через окно туалета выбирается наружу и прячется в кустах за подъездной площадкой для машин скорой помощи.

Следователь прервал свой рассказ, заметив, как на этом месте его рассказа Герман Иванович напрягся, опустил ранее спокойно скрещённые на груди руки на стол, сплёл кисти рук и сжал их так, что побелели костяшки пальцев.

– Так! Волнуется по поводу угона, – понял Роман Ильич. – Интуиция меня не подвела. Но стоит ли мне множить сущности, загонять его в угол, добиваться его признания. Ведь это будет то самое искомое доказательство его вины. Единственное доказательство.

Роман Ильич хорошо изучил результаты расследования угона машины скорой помощи, проведённого его коллегами. В конечном счёте, они остановились на первоначальной версии, списали происшествие на хулиганов или участников остросюжетных квестов. Версию участия в этом Беглеца из больницы они посчитали сомнительной, во-первых, в виду состояния здоровья полумёртвого, по утверждениям врачей, человека, во-вторых, в связи с отсутствием каких-либо его отпечатков в машине. Никто не мог поверить, что обычному человеку в таком болезненном состоянии придёт в голову их стереть. Так мог поступить на автомате только закоренелый рецидивист. Беглец же на такого просто «не тянул». А вот для хулиганов избавиться от следов преступления было бы вполне естественно.

– Свою версию событий я пока никому не докладывал, – размышлял Роман Ильич. – Расследование угона прекращено в связи с тем, что машина была быстро найдена в идеальном состоянии. «Скорая помощь» с заявлением в органы не обращалась. И зачем мне ворошить закрытое дело? Я могу не упоминать в своём отчёте о том, что угон осуществлён Беглецом из больницы. Больница находится в центре города. Если есть маршруты общественного транспорта между больницей и вокзалом, то он мог добраться до электрички с их помощью. Надо только проверить схему движения городского транспорта.

– Вот только не знаю точно, на чём вы добрались до вокзала: на маршрутке, троллейбусом, автобусом, может, даже на такси? – с улыбкой спросил Роман Ильич и не удержался, чтобы с долей подначки не добавить, – кстати, в ту ночь от больницы была угнана машина скорой помощи. Вы, случайно, не были свидетелем?

Он смотрел на старика и у него возникла ассоциация с футбольным мячом, когда из него постепенно выпускают воздух. Примерно так отпускало, выходило из Германа Ивановича напряжение, настигшее его при упоминании о машинах скорой помощи. Небольшое молчания следователя, последовавшие вслед за этими словами, пока он предавался своим далёким от полицейского профессионализма размышлениям, и вовсе сковало тело старика. Услышав адвокатскую, по сути, альтернативу возможных его показаний суду, на которую ему намекнул Роман Ильич, старик не сразу расслабился. Опасение быть привлечённым к суду за угон машины было тем, что угнетало Германа Ивановича все эти дни после его возвращения домой. Хотя свидетелей своего преступления он не заметил, и, будучи в перчатках, отпечатков оставить не мог. И все равно боялся быть суда.

Когда его одеревеневший от страха мозг смог, наконец, осознать все значение для него слов следователя, он сначала осел всем корпусом, откинувшись на спинку стула, потом расцепил пальцы рук и какое-то время сидел, опустив голову, с закрытыми глазами. Он верил и не верил услышанному. Не шутит ли следователь? Не коварный ли это его приём? Подыграть ему или промолчать, подождать, что он скажет дальше?

Роман Ильич ему не мешал, хотя уже начинал пугаться, не теряет ли человек сознание. Но Герман Иванович поднял голову и, криво улыбнувшись одним краем губ, с неожиданной для него самого вызывающей наглостью сказал:

– Проголосовал, добрался на попутке.

– Очень хорошо, Герман Иванович, – сказал следователь почти весело, решив, что старик оценил его адвокатский ход.

И тут же упрекнул себя за скоропалительный вывод:

– А может быть, он и не обратил внимания на мою подсказку, потому что, в самом деле, он ни при чём? В конце концов, у меня ведь нет абсолютно никаких фактов. Разве что, чисто психологический момент: он-таки сильно напрягся, когда я упомянул площадку для машин скорой помощи. Но это не может служить доказательством его вины. В конце концов, гражданин, ничем не запятнанный за свою долгую жизнь, способный ради свободы на такие экстремальные поступки, достоин уважения, понимания и прощения, – подвёл итог своим сомнениям Роман Ильич, и, как ни в чём не бывало, закончил свой рассказ:

– Вы доезжаете до вокзала, денег, найденных в кармане заимствованной вами одежды, вам хватает на билет только до Железнодорожной, хотя вам нужно дальше. Оглядываясь, опасаясь контролёров, проезжаете остальную часть пути безбилетником до своей станции и возвращаетесь в свою квартиру.

Герман Иванович внимательно дослушал рассказ следователя, удовлетворённо кивнул.

– Классно работаете, Роман Ильич. Все именно так и было. Все моё «преступление», – съязвил он, – «шито белыми нитками», так, по-моему, говорят у вас в органах. Добавлять практически нечего. Даже о моем беспокойстве по поводу контролёров знаете. Откуда? Нашлись наблюдательные попутчики?

– Не без этого, Герман Иванович, ничто в этом мире не остаётся тайной. Будете излагать вашу версию своего, как вы только что сказали, «преступления?

– А зачем, чего вам не хватает, чтобы отчитаться о завершении следствия? – ответил старик, помолчав. – Если я правильно понимаю вас, вы не прочь его закрыть? Или ваше ведомства ещё не выполнило план обвинительных приговоров?

– Старик устал, судя по этим шпилькам, пошёл в разнос, – подумал Роман Ильич.

Он не спешил отвечать, огорчившись безаппеляционностью последних слов Германа Ивановича.

– Старик, прямо-таки, круто берет за рога, принимает за меня решение. Мог бы хотя бы как-нибудь деликатно выразить свою признательность мне за подсказку выхода из ситуации с угоном. Если он, конечно, имел место. Впрочем, это не значит, что он не хотел бы этого сделать. Это было бы на него не похоже. Но он явно устал и ждёт-не дождётся окончания этого тягостного для него разговора. В самом деле, пора заканчивать.

Он ещё несколько секунд раздумывал, какие могут быть претензии к его расследованию у вышестоящего начальства. С точки зрения показателя раскрываемости, по которому оценивается эффективность работы отдела, он принесёт начальству очередную «галочки». Беглец найден живым и в адекватном состоянии, ущерба имуществу государственных учреждений им не нанесено. Исков к нему никто не предъявлял.

Молчание следователя насторожило Германа Ивановича. Ему, как, впрочем, и очень многим его согражданам, была свойственна подозрительность по отношению к полицейским, имидж которых сильно подорвали громкие дела и бесчисленные сериалы об «оборотнях в мундирах».

– Может быть, его адвокатская услуга не бескорыстна? – подумал он, подразумевая явный намёк следователя на то, что он может «опустить» эпизод угона машины скорой помощи, исключить его из описания его деяний во время бегства. Может быть, он ждёт от меня предложения «благодарности», то есть взятки.

А этого он не умел и за свою долгую жизнь умудрился ни разу ни «дать», ни «взять». А если у следователя есть доказательства его вины? Алиби у него нет. Неужели придётся приобщаться к таким делам? Но есть ли доказательства у следователя?

Он обдумывал как бы поаккуратнее выяснить этот вопрос, чтобы ненароком не разрушить сложившийся у него со следователем непроизвольный консенсус, когда Роман Ильич сказал:

– Вы правы, Герман Иванович, остальные детали могут быть интересны лишь для литературного оформления вашего приключения. Может быть сами и опишите его когда-нибудь, какие ваши годы! Свою работу я могу считать законченной. Вы явно не из тех, кому я хотел бы посодействовать в более плотном знакомстве с правоохранительной системой. Дело о вашем несанкционированном уходе из лечебного учреждения будем считать закрытым.

Роман Ильич поднялся. Он понимал, что, не подведя чётко итогов своего визита, оставит старика в напряжённом ожидании его последствий. Поэтому заверил, что его больше никто не будет беспокоить. На всякий случай дал ему свой личный телефон.

Герман Иванович спохватился:

– Хотел бы извиниться перед женщиной, чьей униформой я воспользовался, и вернуть ей 123 рубля, которые нашёл в карманах. Костюм я отнёс тем же утром к бакам с бытовым мусором у моего дома. Повесил его рядом на ограждение вокруг территории. С балкона видел, как пришедшая на уборку женщина, осмотрела его, прикинула на себя и забрала с собой. Не знаю, какова стоимость этого костюма, но готов возместить ее, – закончил старик, и положил на стол несколько тысяч рублей.

Он устыдился своих подозрений относительно корыстных побуждений следователя, и с полной искренностью высказал свои извинения.

– Скажу откровенно, Роман Ильич, – говорил старик, с трудом поднимаясь со своего места. Онемевшее от недавнего нервного напряжения тело ещё плохо слушалось. – Я боялся сильных осложнений и не рассчитывал на благожелательность, которую вы проявили ко мне. Очень признателен, вы поменяли моё представление о наших, извините за это народное выражение, «ментах».

Роман Ильич всё не решался задать старику вопрос о сыне и теперь посчитал момент для него удобным:

– Боюсь испортить ваше впечатление одним неделикатным вопросом, который, тем не менее, не могу не задать, – сказал он извиняющимся тоном. – У вас ведь есть сын, какие у вас с ним отношения? У нас нет данных о том, что он пытался вас разыскивать.

– Нормальные отношения. Звонит он мне редко, обычно я ему звоню. Наверно, не звонил, потому и не заподозрил моей пропажи.

В прихожей, через открытую дверь единственной комнаты квартиры, Роману Ильичу открылся вид увешанных картинами стен. Он попросил разрешения посмотреть их. Все они были жанровые, тематически разнородные. Роман Ильич с любопытством их рассматривал. Ему хотелось бы пояснений по некоторым сюжетам. Но время его подгоняло. Он спросил Германа Ивановича, не продаются ли картины.

– Смотря, какие вы имеете ввиду, – ответил Герман Иванович, – если «положили глаз» на какую-нибудь, скажите.

– Например, вот эта, – Роман Ильич указал на одну из картин.

– С удовольствием подарю ее вам, – сказал художник, собираясь снять полотно со стены.

– Нет, нет, – остановил его гость, – может быть, вы пригласите меня навестить вас ещё раз, хотелось бы повнимательней рассмотреть всю коллекцию и послушать ваши рассказы.

– Как вам откажешь, вы власть, – не упустил случая съязвить старик, явно избавившийся от страха в связи с визитом гостя. – Буду даже рад, если ваш приезд не будет связан с вашей профессиональной деятельностью и с моим «преступлением».

Роман Ильич понял сарказм старика и заверил его, что условие принимает.

***

На обратном пути Роман Ильич заехал в больницу и зашёл к заведующему отделением. Узнав о том, что беглый пациент нашёлся, врач с энтузиазмом стал строить планы о встрече с ним и о дополнительном его обследовании, поскольку случай был уникальный и требуется тщательное его документирования и т.п. Но Роман Ильич охладил его пыл, сказав, что Герман Иванович исключает возвращение в больницу и вообще не горит желанием снова встречаться с врачами. Но он передаёт больнице адрес своей электронной почты и готов ответить на все вопросы. На этот же адрес можно выслать и эпикриз о его выписке. Роман Ильич спросил, не будет ли больница возражать, если дело о бегстве пациента и краже униформы будет прекращено без последствий для беглеца? Заведующий не возражал.

Направляясь к выходу, Роман Ильич заглянул в мужской туалет. Окно там было наглухо закрыто. Он усмехнулся про себя. Курящие пациенты никогда не переведутся. Рано или поздно окно снова откроют. Но его миссия в больнице была окончена. Завтра он сдаст рапорт начальству.

***

Посещение его незнакомым человеком, да ещё следователем, утомило Германа Ивановича. Он хорошо знал свою страну, которая в силу исторических обстоятельств, сложных перипетий свой многовековой судьбы, всегда внимательно присматривала за своими гражданами. И с беспокойством ждал появления у него представителя государственных органов. Он был благонамеренным и законопослушным гражданином, но подсознательно властей боялся, всю жизнь старался держаться от них подальше. Хотя сделать это в его стране было невозможно. Впрочем, он знал, что-то же самое можно сказать и о любой другой стране, и никогда не становился в политическую позу по этому поводу.

Герман Иванович не знал, что был ограблен поездной шпаной, и в медицинские учреждения доставлялся без документов. Он помнил, какие из них были у него с собой при отъезде из дома, и был уверен, что, как только в больнице обнаружат его исчезновение, там тут же обратятся в полицию, и его легко «вычислят» по этим документам.

Увидев рядом с председателем ТСЖ незнакомого человека, он сразу понял, что так оно и случилось. Герман Иванович ожидал чего-то вроде снятия показаний, расспросов, каких-то требований, может быть угроз наказания, даже денежных компенсаций за медицинские услуги и похищенные вещи. Даже приготовил наличность для расчёта, как говорится, на месте. Особые опасения вызывал у него угон машины скорой помощи. А это ничто иное, как хищение государственной собственности. И лёгким наказанием за это деяние не отделаешься. Своим побегом он создал себе столько совсем ненужных ему проблем и очень сожалел о своем поступке. Объяснить себе, зачем он это сделал, он был не в состоянии.

Но все пошло не совсем так, как он ожидал. Следователь оказался хорошим психологом, повёл встречу с ним в щадящей его нервную систему манере. Более того, он удивил и обрадовал Германа Ивановича, предложив игнорировать эпизод угона машины скорой помощи. Тем самым, сведя практически на «нет» возможные кары за совершённые им проступки в ходе бегства.

Дружелюбие, которое проявлял к нему гость с самого начала встречи, Герман Иванович относил на счёт «хитрого полицейского лиса» в образе «доброго полицейского. Однако эта история с альтернативой угону автомобиля заставила старика отказаться от своих подозрений, и он почти успокоился.

Но стоило ему закрыть за следователем дверь, как «засвербело» другое беспокойство, которое появилось в нем сразу же после того, как следователь сообщил ему о его летаргическом сне.

Сейчас это беспокойство переросло в возбуждение. Он не находил себе места: то выходил на балкон, то, облокотившись на подоконник, бездумно смотрел за окно, то открывал дверцу холодильника без какой-либо надобности, то садился на диванчик и бродил бесцельно взглядом по своим картинам на стенах. А в голове у него все это время стучало: «Летаргический сон, летаргический сон. Меня же могли похоронить в летаргическом сне!» Ему вспомнились легенды о страхах Николая Гоголя быть похороненным заживо, будучи в летаргическом сне. И сообщения о вскрытии могилы писателя: то ли реальном, то ли придуманном любителями сенсаций и мистификаций. Тогда он скептически отнёсся ко всей этой истории. Но где-то она зацепилась за подсознание и теперь вылезла, и не собиралась его покидать.

Он прилёг на диван, полежал, глядя в потолок. Гоголь оставался с ним, известный портрет висел перед глазами. Вскочил, заварил свежий чай, вспомнив при этом, что не сообразил предложил чая следователю. Подумал почти без огорчения, что для него такие вещи, как забывчивость, несоблюдение элементарных норм и правил поведения, уже не новость. Ему ведь уже приходилось ловить себя на том, что, провожая свою гостью, хорошего социального работника, элементарная мысль подать ей пальто ему и в голову не пришла. Автоматические навыки этикета, которые раньше, казалось бы, въелись в его плоть и кровь, стали исчезать, как будто их у него никогда и не было. Все это он беспощадно бичевал про себя как «старческий маразм», но уже потом, после его очередного проявления. И все меньше таких проявлений стыдился.