Письма странника. Спаси себя сам

Письмо 6. Дальние дали

10 августа 1999.

Вообще-то, мой дорогой Друг, может быть, сесть тебе рядом? Действительно, что за дела.

И поправить сможешь меня, если что не так, и чайку попить сходим на кухню, где, в основном, и обсуждают россияне не только личные вопросы, но производственные и государственные проблемы. Тут же я и представил себе, что ты сидишь справа от меня, не в кресле, конечно, а на простом деревянном стуле. Вспомним историю. Уж на что Петр был великий, а бывало сидел-то – на широкой доске обычной скамьи.

Всегда меня удивляет, какое большое значение придают люди предметам, на которых сидят – стульям, креслам, диванам. Что мы здесь наблюдаем? А то, что для маленького чиновника предназначен обычный стул, для большого – побольше форматом. Начальники же любят, чтобы спинка стула была на уровне головы или даже повыше. Видимо, ум, поднимаясь от сиденья по спинке стула, только оттуда и нисходит в головы особо именитых. Недаром же некоторые к таким стулья приделывают сверху еще кожаные набалдашники, чтобы ближе к голове было, чтобы наверняка уж дошли куда следует важные мысли, появляющиеся «в нижних полушариях мозга». У президентов же и вовсе последний крик – шикарные кресла наподобие автомобилей.

Наше это, местное, или европейское веяние? Но, насколько я помню, российский мужик со своей бабой всю свою историю просидел на простом табурете. Откуда же было нам ум взять, чтобы размахнуться, как они там у себя – в Зарубежье.

Дорогой Друг, в прошлом письме я писал тебе, что по Учению Живой Этики стать духовным центром будущей России предназначено и Сибири. И это тем более оправдано, что уже тогда там были ученые, писатели и творческая интеллигенция, которые легально и полулегально, а то и вовсе тайно, изучали научное и духовное наследие семьи Рерихов.

В этой связи, планируя свой отъезд из Эстонии, в октябре 1976 года, найдя по книгам обмена первый попавшийся телефон, я поменял, не глядя, свою прекрасную двухкомнатную квартиру с громадным коридором, встроенными шкафами и лоджией в цивилизованном Таллинне на давно не ремонтируемую традиционную «хрущевку» в Новосибирске, дав возможность выбраться из Сибири (вот ирония судьбы) бывшему работнику КГБ. И дом-то его оказался на проспекте Дзержинского.

Особенно же меня умилил оставленный хозяевами шкаф, который по телефону нас упросили купить, чтобы не везти им в Таллинн. Это был не просто шкаф, а громадный шкафище, собранный из цельных досок – сплошная нижняя часть с большими, почти вагонными, дверьми и съемная верхняя часть, образующая стеклянный буфет с двумя сделанными под радиус боковинами. И все это чудище, почерневшее от многократно примененного лака, было украшено резным орнаментом. Прорва белья умещалась на двух нижних полках шкафа. И немало моих книг поместилось – на его втором ярусе, вместо изысканных, как это обычно принято, чашек, блюдечек либо целых сервизов, рюмок и рюмочек.

Сейчас, говорят знатоки, такие шкафы величайшая редкость – антиквариат, а не какое-то там хухры-мухры. До сих пор не забыть, как, уезжая через несколько лет из Сибири (не оставлять же такое чудо для мучений следующим квартирантам), мы затаскивали его в машину, везли в комиссионный, затем снимали с грузовика, заносили в магазин, собрав уйму зевак, – и все это за смешные деньги по сравнению с уплаченными.

Опять сон попался на оборотной стороне листа. Кстати, он и случился в период планируемых мною сборов в Новосибирск.

Была ночь и глухая тайга. Не различая дороги, я пробирался сквозь чащу леса. Гигантские сосны и ели, густой кустарник и дикий папоротник преграждали мне путь.

– Держись за меня, – сказал я идущей со мной женщине с младенцем на руках. – Осторожнее, здесь овраг.

Утомленные, чтобы восстановить силы, мы остановились на поляне, окруженной плотной стеной зарослей. Со всех сторон над нами нависали ветки деревьев, заслоняя небо и звезды. Но здесь не было так темно, как в самом лесу, – пространство светилось. Развязав вещмешок, я достал хлеб, воду и соль, поделив все между нами троими.

Неожиданно от деревьев отделилась фигура, и перед нами предстал стройный высокий мужчина с красивым лицом и черными волосами, ниспадавшими до плеч. Тело его укрывал темно-синий плащ. На ногах была удобная обувь.

– Вы не знаете здешних мест, – обратился он ко мне. – Не знаете и местных обычаев. Я давно путешествую, и хочу предупредить вас, что ничего не следует говорить аборигенам явно, а только намеком.

Слова многозначны – и чем больше места вы оставите им для фантазии, тем лучше будете поняты. Не спешите, чтобы вы ни делали. Спешка – признак незначительности. Одного этого достаточно, чтобы они перестали слушать вас. Не советую и фотографироваться вместе. С того момента, как аборигены увидят себя с вами на фотографии, они будут считать вас родственниками, а о чем новом может рассказать или чему научить родственник? Будьте внимательны к любому их слову и жесту – все имеет значение.

Незнакомец исчез так же внезапно, как появился. И густая тьма вновь нависла над нами. Инстинктивно я начал шарить руками вокруг себя, и что-то мягкое оказалось под ладонью. Раздался рык барса, лежащего возле моих ног. Два ярко-зеленых огня его глаз четко обозначились в темноте. Не испугавшись, я начал гладить ему морду, голову, спину. Барс потянулся и, положив свою мощную голову на лапы, уснул.

Когда стало светать, мы снова тронулись в путь. Грациозный и величественный светло-желтый зверь пошел рядом. Лес вдруг кончился прямо у высокой изгороди с распахнутыми воротами. Мы вошли в них и оказались внутри конусообразного зала, в котором одетые в серые одежды люди исполняли ритуальные танцы, напоминавшие древние танцы Непала и Бирмы.

Прыгая и вращаясь, танцующие приближались к нам.

В два прыжка барс оказался возле них – и люди отпрянули, уступая нам путь.

Женщина и мальчик, легко двигаясь впереди меня, направились к центру зала, от конусообразной вершины которого истекали вибрирующие звуки. Словно волны мощного водопада, они омывали собой это величественное помещение и всех, кто в нем находился. Стояла странная тишина, которая в то же время была наполнена звучанием.

Неведомо сколько мы пробыли в этой звучащей тишине, когда из восточных ворот зал стали заполнять танцующие люди в желтых одеждах и в шапках-треуголках. Они напоминали собой тибетских лам. В руках у каждого ламы были лук и стрела. Женщина пояснила мне, что это танец победы и возрождения.

Постепенно танец усиливался и спиральными вихрями начал разворачиваться по всему окружающему нас пространству. Мы стояли молча в центре движущейся и вибрирующей спирали. И мне казался понятным смысл каждой фигуры, отображаемой в танце, и каждого жеста самих танцующих.

Вместе с танцующими мы как бы поднимались к вершине конуса, завершающего зал… И широкое поле, до горизонта покрытое зеленью трав, вдруг распахнулось перед нами.

 
Все светится в Пространстве. Все звучит.
И Первообраз Света порождает
Символику Миров Неизреченных.
Лишь Голос в сердце вовремя укажет
Незримую тропинку среди мглы.
 

Переезжая в Новосибирск, я, как и планировал, все же успел к Рериховским чтениям 1976 года, посвященным 50-летию исследований Н. К. Рериха на Алтае. Просто проехаться туда и обратно я бы не смог за неимением средств. Павел Федорович, который приехал из Эстонии на эти чтения, сразу и познакомил меня с основателями Рериховского движения в России.

Конечно, при стечении многих людей, у которых свои планы, проблемы и задачи, свои темы выступлений на такого рода, пусть и не очень многочисленных, форумах, мимолетные знакомства часто на следующий же день уплывают в дальние углы памяти и, в зависимости от обстоятельств, могут либо схорониться до времени, либо запрятаться там навсегда.

И вот сейчас, спустя двадцать с лишним лет, просматривая фотографии, относящиеся как к первым (1976), так и вторым (1979) Рериховским чтениям, прошедшим в Новосибирске, я вижу, что хорошо помню, например, Людмилу Васильевну Шапошникову – историка и этнографа, индолога, члена Союза писателей и члена Союза журналистов СССР, академика РАЕН.

На фотографии она среднего роста, светло улыбающаяся, в простой кофточке, отороченной белой каймой. На моей книжной полке есть красочно проиллюстрированная книга Людмилы Васильевны «От Алтая до Гималаев», которая и сегодня согревает мне сердце.

С другой стороны, просматривая книгу, с сожалением понимаешь, что мне уже не суждено пройти этим путем. Воистину, у каждого свой путь жизни и свои его результаты.

Павел Федорович на фотографии в сером, хорошо сидящем на нем пиджаке. Светлая рубашка в белую полоску, под нее хорошо подобранный такого же типа галстук. Из кармана виден уголочек платка. Волосы зачесаны назад. Доброе, улыбающееся лицо. У Павла Федоровича и у меня вместо рубашек свитера. Вероятно, это второй день первой конференции или вторая конференция.

На другой фотографии слева от Павла Федоровича – Марк Александрович Мокульский, директор института генетики. Он чем-то напоминает Павла Федоровича. Мы оживленно о чем-то беседуем.

Еще фотография – в президиуме П. Ф. Беликов, рядом – тогда воюющие между собой по археологическим проблемам Сибири академики А. П. Окладников и В. Е. Ларичев. И общий снимок. На нем строгая и собранная Наталья Дмитриевна Спирина – родоначальница Рериховского движения. В свое время она встречалась с Николаем Константиновичем в Харбине, откуда позже переехала в Новосибирск, и считала себя ученицей Рериха.

Здесь и искусствовед Вера Яковлевна Кашкалда, Людмила Андросова – член президиума СОАН, ученая, альпинистка. Физик Евгений Маточкин и другие участники чтений.

С Павлом Федоровичем приехал на Чтения и Алексей Анненко, интересный и устремленный молодой человек, серьезно занимающийся изучением творческого наследия Рерихов. Выступал на конференции и сотрудник Новосибирского инженерно-строительного института В. М. Пивкин, с которым позже мне пришлось лично столкнуться довольно плотно.

Интересное это дело – экскурс в прошлое через созерцание пережитого на фотоснимках. Просмотришь так пачку фотографий – и целая страница воспоминаний нахлынет. Одно за другое цепляется в памяти, образ вызывает образ, событие тянет за собой другое событие – так, видимо, и пишут великие люди свои толстые мемуары.

Я же не сторонник мемуарных фолиантов с иллюстрациями через каждые десять страниц.

На мой взгляд, читателю все же удобнее создать свой образ о человеке, с жизнью которого он знакомится по его книге. Ритмика слов, конструкция предложений и их эмоциональный настрой, возникающие перед читателем образы, гораздо больше и достовернее дадут представление об авторе книги, чем форма его тела и тел его высокопоставленных друзей и еще более высокопоставленных просто знакомых, изображенных на фотографиях, пусть даже и цветных, и качественно исполненных. Потому что такого рода фотографии, как правило, любительские.

Для того же, чтобы на ней отобразить духовный мир сидящего перед объективом, требуется большое мастерство фотографа, знание им тонкостей светотени, одухотворяющей изображение.

Мне представляется, что в этом смысле черно-белая фотография более духовна, чем ее цветной аналог. Радуга цвета – это уже нисхождение Духа с Высот, где властвует чистый Свет. И проявление еще только Тени в этом Свете способно с наибольшей полнотой раскрыть Духовную сущность изображаемого объекта, чем последующая его цветная проекция, где уже властвует бурлящий мир чувств. И Дух сфотографированного в цвете человека замолкает, замкнутый суетой чувственной Души воспринимающего зрителя.

С другой же стороны, какой-нибудь физический изъян на теле моментально снижает для нас и духовное достоинство представленного на фотографии человека. Вот какая-то родинка около носа и (ах, ах!) – какая смешная родинка, а значит вместе с ней – какой смешной этот весьма серьезный и умный по своей сути человек.

Когда же мы научимся не по тряпкам и регалиям, надетым на человека, судить и рядить о нем и вкривь и вкось, не по мясу, аккуратно или небрежно уложенному Господом на его костях, а по его сердцу доброму или злому, по сознанию умному или глупому.

А если нет фотографий, то это уже и не мемуары вовсе, а черт знает что, скажет дотошный во всех отношениях читатель. Но Друг мой поправит, заметив, что Геннадий Владимирович и не собирается писать мемуары, не весть какого полета птица, а пишет он просто письма, в которых и солидной стройности-то нет, разве что для видимости сохраняется некоторая последовательность в изложении событий. Да и здесь – мысль бегает то туда, то обратно. А сейчас возьмет с бухты-барахты да стихотворение какое-нибудь вляпает. В общем, в голове ветер, в спине ломота.

Я же определил бы жанр своих писем не как мемуары (memoires – воспоминания), а как мимуары, от слова mimos – подражание, подражатель, мим. Этакое легкое кривлянье перед зеркалом своей Судьбы на потеху простым горожанам и деревенским бабам.

Потому что кто же из серьезной публики читает жизнеописания лиц, не поднявшихся по общественно значимой лестнице выше обыкновенного заключенного, выше простого священника или намозолившего глаза безработного.

Да и времени на это нет у высокопоставленных субъектов Российской Федерации. У политиков – бесконечные словопрения, у военных – с Чечней бы им разобраться, у бизнесменов – звон монет краше всяких слов, у ученых – хотя бы успеть с одного симпозиума на другой, у священников же молитва превыше всего. Поэтому и пишу я письма своему Другу, у которого, в связи с его личными переживаниями, семейными проблемами и какой-то сегодня всеобщей неуютностью вокруг, все чаще и чаще возникает вопрос – когда-нибудь это изнуряющее безумие закончится для россиян или нет?

И чтобы немного отойти от саднящей душу обыденности, мой Друг, плюнув на телевизионную белиберду, подойдет к полке, да и возьмет в руки мою книгу, спросив себя – а что вот он делал, чтобы вырваться из этой духоты жизни?

Открыл – ба, да это же письма, письма Друга.

В жизни-то мы не книг же по почте ждем, а именно писем – от родных, близких, просто знакомых. И самое удивительное, откладываем все дела и быстренько, подоткнув фартук или отложив газету, находим на кухне либо в комнате укромный уголок и читаем, читаем письмо. Порою оно бывает совсем простенькое и неказистое, а такое дорогое. Говорят, что даже слеза иногда падает на фартук за чтением всего-навсего обыкновенного письма. И всегда чем-то родным, близким, я бы даже сказал – доверительным, веет от писем.

Конечно, рассказ, повесть там или роман – может захватить за живое, отнять у читателя три или четыре дня или даже четыре ночи, если уж слишком. Но, по большому-то счету, мы все же понимаем, что это всего лишь сочинение автора – его фантазия.

И в жизни совсем уж так не бывает.

А если примерно так и бывает, то растяните (как в жизни) эти четыре ночи на сорок лет – будет скучища неимоверная. Поэтому реальная жизнь все же предпочтительнее, особенно, если она не в форме привычных для нас мемуаров изложена, а в виде просто писем для кухни, в которых их автор сам же и иронизирует над сложившейся у него злодейкой Судьбой.

Думаю я, что мой далекий Друг не обидится, если и Ты, читатель, внимательно полистаешь мои письма к нему. Что скрывать-то – все мы обмазаны сегодня одним жирным дерьмом, все находимся в общей зловонной куче, благодаря нашим уважаемым политикам и экономистам, высшим, средним и низшим чиновникам, всякого рода новым и сверхновым бизнесменам и бизнесменчикам с их большими, средними и маленькими стульями и стульчиками.

Есть, конечно, и исключения среди них, но тьма тараканья этих уважаемых и именитых, как показывает житейская практика, не о государстве Российском и его подданных прежде всего радеет, а всеми имеющимися в их руках и должностях средствами устраивают они благополучие свое и ближайших родственников.

И эту тьму отдельные искорки света при всем желании своем и жертвенном подвиге не в состоянии пока ни осветить, ни, тем более, очистить. Да так, наверное, всегда было и будет на наших российских просторах, да и не только на них.

И вот, казалось бы, что по приезде в Новосибирск сразу и образовалось у меня столько новых знакомых. С одними из них – обмен адресами и телефонами, с другими – договоренности о последующих встречах и общие планы сотрудничества. Однако Судьба как-то отнесла меня в сторону от этих замечательных людей.

Из бывших на конференции лишь с Павлом Федоровичем и несколько позже с Людмилой Андросовой мои отношения далее развивались и углублялись. Некоторое время было сотрудничество с Натальей Дмитриевной Спириной и Марком Александровичем Мокульским, с Женей Маточкиным и еще с двумя-тремя участниками конференции. И все. Получилось же так потому, что я приехал в Новосибирск, не ведая того, что центр духовной жизни здесь не в самом городе, а в Академгородке. И я оказался практически отрезанным от тех, к кому ехал. И все же в течение трех-четырех лет моего пребывания в Сибири, между поисками работы и обустройством своего быта, у меня возникли действительно тесные контакты с «тайными» рериховцами, которые, присутствуя тогда на Рериховских чтениях, не выходили на трибуну, а сидели молча и больше слушали, чем говорили.

Это были те, кто уже в то время каждодневно работал с эзотерической стороной Живой Этики, внедрял в практику жизни ее основные положения и искал пути их последующего утверждения и распространения. К ним-то и относились экономист Игорь Алексеевич Калинин и археолог Петр Петрович Лабецкий. И особенно с Игорем Калининым судьба связала меня затем на долгие годы.

Был еще в Академгородке кандидат наук Алексей Николаевич Дмитриев, который меня особенно интересовал. В настоящее время он доктор геологоминералогических наук, кандидат физико-математических наук, специалист по глобальной экологии и быстропротекающим геофизическим явлениям. Именно он руководил той группой рериховцев, в которую входили Игорь Алексеевич и Петр Петрович. Это сейчас книги «Учения Живой Этики» во многих домах стоят на полках рядом с «Библией», «Тайной Доктриной» и «Розой Мира», спокойно лежат на прилавках магазинов.

И все знают теперь Елену Рерих, давшую России и миру через гималайских Учителей Новое Провозвестие планете. Тогда же наследие Рерихов хранилось у их почитателей и последователей в потаенных местах своих квартир или у верных друзей, решившихся взять на себя заботу о сохранении доверенного.

В этот же период времени прозвучали в моем сознании первоначально не совсем понятные мне строки:

 
От Девы Мы указываем – жди
Посланника от Нас. Прими достойно
Его в своей обители земной.
Внимательнее всматривайся в лица,
Чтоб данное тебе не утерять.
 

Еще в Таллинне, продолжая поиски связей между математикой и символогией каббалы, я, по обыкновению, в библиотеках города искал книги, в которых хоть как-то намечался бы такой математико-символьный синтез. В верхней (возвышенной) части Таллинна располагались в квартале друг от друга лютеранский Домский собор с чудесно звучащим органом и православный Александро-Невский собор, величественный как снаружи, так и внутри, с прекрасно оформленным и расписанным иконостасом. Через два года после лагерей, в одно из воскресений сентября 1976 года, в этом соборе я крестился, а через неделю здесь же окрестил уже восьмилетнюю Любашу и появившегося у нас с Галей четырехмесячного Святослава. Напротив Александро-Невского собора через небольшую площадь располагалось тогда здание Совета министров Эстонии – в настоящее время это здание занимает Эстонский парламент.

В этой же части города располагалась и Эстонская республиканская библиотека им. Ф. Р. Крейцвальда. Добрался я и до этой библиотеки. Разумеется, что в открытых фондах и в их каталогах ничего вразумительного для себя я не нашел, да и найти не мог, хотя это и была Эстония, а не Россия.

Но после довольно непростых поисков я познакомился с филологом Ларисой Ильиничной Петиной – ученицей известного ученого, семиотика и литературоведа Юрия Михайловича Лотмана, в то время преподававшего в Тартуском университете.

В библиотеке Лариса работала в отделе редких книг. Благодарности моей не было предела, когда она со свойственной ей пунктуальностью и ученым профессионализмом представила мне целый список книг, в которых могли рассматриваться и интересующие меня вопросы. Помимо знакомства с Николаем Речкиным это тоже был драгоценный подарок Судьбы. После двух-трех месяцев общения мы стали друзьями. Эта наша дружба, несмотря на частые и довольно продолжительные вакуумы с перепиской, оказалась очень устойчивой и мне полезной. Ларисе Ильиничне можно было бы посвятить такое, например, стихотворение:

 
Есть женщины, которые похожи
На море в день и тихий, и погожий,
Когда лишь волны шепчутся с камнями,
Лаская их прозрачными руками.
И оживает под шершавой кожей
Заблудшая и твердая душа.
И легче ей становится дышать,
Среди камней, с ее судьбою схожих.
Я знал такую женщину.
Она была как та прозрачная волна.
 

Из предложенных Ларисой книг, многие из которых значительно расширили мое представление о древнем символизме и эзотерике, более-менее меня устраивали тогда «Наука чисел. Сочинение Карла Эккартсгаузена» (1815) и «Предсказательное Таро или ключ всякого рода карточных гаданий», книга, составленная доктором Папюсом (1912). Сейчас эту книгу можно купить в книжных палатках города, исполненную, правда, не на очень хорошей (газетной) бумаге. Арканы Таро привлекли меня тем, что сочетали в себе числовые закономерности с принципами философии.

Еще в зоне, откуда я и прибыл в Таллинн, я начал разрабатывать «космологическую логику» – некое, как мне казалось, связующее звено между реальным и ирреальным. И арканы давали мне традиционные предпосылки, берущие начало на страницах Ветхого и Нового Заветов, для нахождения общих точек соприкосновения между этими кажущимися противоположностями.

В этой связи заинтересовала меня тогда и книга П. Д. Успенского «Четвертое измерение» (1914).

«Если бы четвертое измерение существовало, – писал Успенский, – то это означало бы, что вот здесь же, рядом с нами, лежит какое-то другое пространство, которого мы не знаем, не видим и перейти в которое не можем, но из которого можно нас знать, видеть и переходить в наше пространство… Если бы мы могли представить себе направление линии, идущей вон из нашего пространства, то мы увидели бы область четвертого измерения».

Для практической же работы с арканами и их символами я приобрел две колоды стандартных карт с одинаковыми рубашками. Затем стер с них все рисунки специальным растворителем. На прозрачную тонкую бумагу скопировал все 78 арканов из Папюсовского альбома и аккуратно наклеил их на чистую поверхность купленных карт. Получились карты (арканы) несколько толще общепринятых, но это придавало им некоторую жесткость и даже, я бы сказал, торжественность. Применяя теорию на практике, я стал внимательно изучать числовую символику арканов, размышлять над ней, соединять арканы в группы по 2, 3 или 4 карты, пытаясь при этом почувствовать их общее резонансное созвучие.

И немало мне пришлось провести таких опытов созерцания при свечах, прежде чем я стал воспринимать над лежавшими передо мной арканами еле различимые внутренним взором движущиеся тени, какие-то образы и, лишь много позднее, возникающий при этом поток мыслей, как бы сопровождающий движение этих образов, последовательно перетекающих один в другой.

Потом я приучил себя созерцать разложенные передо мной арканы при электрическом освещении, затем – и перед пишущей машинкой. Не спеша, чтобы не утерять слабое «видение» и сопровождающую его мысль, я стал записывать таким образом «увиденное» и «услышанное».

Уже в Новосибирске я пробовал и «гадать» по арканам, используя для этого все те методы, которые сегодня стали открыто мелькать на экранах телевизоров под руками «прорицательниц» в разного рода «салонах» новых русских или в хорошо мистически обставленных будуарах со свечами, блестящими шарами и прочей оккультной атрибутикой. По работе с картами вышел уже целый ворох такого рода литературы: брошюра Ирены Барашевской «Что было, что будет» (1991), или книга Д. Сафроновой «Карманная энциклопедия гадания» (1993).

Сегодня стали особенно модными и 32 гадательные карты «Оракула (по Литиции)» с начертанными на них значениями в зависимости от встреч той или иной карты с другими картами. Употребляются такого же типа 56 так называемых «Державных игральных и гадательных карт» С. Спирова (1997). Но те и другие были для меня мало привлекательны, так же как и все предлагаемые в такого рода литературе разложения арканов по типу «Гороскопа», «Астрологических таблиц Древнего Египта», разного рода «Разложений Эттейлы» или «Жемчужины Изиды».

У меня же был несколько иной интерес к арканам, чем просто «погадать», хотя я и «гадал» иногда сам себе. И очень редко – ближайшим друзьям, да и то по их настойчивым просьбам.

В этих случаях я садился с тем, кто просил «разложить арканы», за общий стол напротив друг друга. Зажигал, как это принято, свечу и воскуривал ладан. Клал колоду с арканами на середину стола, которые, после внутренней молитвы, я просил вопрошающего накрыть руками, не прикасаясь к ним. Свои же руки я держал поверх его рук. И около минуты мы сидели в молчаливом сосредоточении относительно друг друга.

Затем я брал арканы и, перемешав их, давал снять вопрошающему некоторую часть колоды, далее одну за другой сам снимал количество карт, исходя из ряда причин, подсказанных мне сознанием. Разложив арканы, я сразу не трактовал их, а отпускал вопрошающего домой.

Когда же все затихало в доме, когда жена и дети спали, я вновь зажигал свечу, и в одиночестве созерцал оставленные на столе карты-символы иногда два, три или четыре вечера. И если у меня что-то получалось, то на нескольких страницах я вручал своим друзьям такие вот, например, тексты:

 
Вечерний сумрак чарами окутан.
И пламя восковой свечи недвижно.
И Солнце и Луна остановили
Как будто бы движение свое.
И маятник часов не нарушал
Глубокой тишины своим движеньем.
Лишь слева поднимался красный Марс —
И как бы кровью заливались стены.
И справа от стола, на циферблате
Часов, пробивших шесть, весы дрожали.
И сквозь стекло часов лицо белело.
И по полу, шурша, ползла змея…
Какая-то печаль тебя настигнет,
Из прошлого берущая начало…
Я снова взор на пламя обратил,
Что неспокойно над столом моим
Сворачивалось в длинные спирали.
И в зеркалах видения возникли
Твоих минувших дней.
Ты шла босая
И пригибала нежную траву…
 

И так далее. Еще через некоторое время я стал замечать, что во время прохождения каких-то важных для меня встреч или расставаний, в моменты жизни, которые требовали принятия ответственных решений, уже без арканов – во мне возникало ритмическое движение слов, существующее поверх обычных мыслей, которые у каждого человека образуют непрерывный поток его сознания.

Вот попробуй, мой Друг, послушать самого себя – в голове все время текут и текут разного рода и разного уровня мысли. Особенно же «верхний» уровень сознания или мышления, можно назвать и так, усилился во мне после внимательного изучения книги Владимира Шмакова «Великие Арканы Таро», которая оказалась по философскому звучанию на голову выше других книг по арканологии.

Все более и более внимательно я прислушивался к ритмичному потоку сознания, возникающему во мне, и, если запоминал что-либо, то тут же записывал. Некоторые из таких «скрижалей», как я их назвал, написанные белым стихом, уже были приведены выше.

Как правило, их надо и относить к тем событиям, изложенным в «Письмах странника», около которых эти «скрижали» помещены.

Особенно же ясно такие «скрижали» стали сопровождать теперь мои «странные» сны, наполненные событиями и символами.

Эти сны начались еще в мордовских лагерях, как результат медитативных занятий раджа-йогой, и обычно предваряли наступление значительных событий или перемен в моей жизни. Их можно было бы назвать «пророческими» снами, но не в планетарном, разумеется, масштабе, а в личном. Этакое маленькое «откровение» для собственного употребления.

По приезде в Новосибирск (осень 1976) я устроился инженером в Электротехнический институт. Наш отдел занимался системами связи между самолетами и землей. Это разработка специализированных вычислительных машин по приему, кодированию и декодированию передаваемой информации.

В основном, конечно, шла работа с иностранной литературой по этим проблемам с применением найденного к местным условиям. Мне были интересны логические связки между блоками таких систем. Занимаясь арканологией, я и булевы функции, лежащие в основании вычислительной техники, отобразил в виде чисел и их логических отношений, суть которых заключалась в том, что числа 1, 2, 4, 8, 16… рассматривались как основные (самостоятельные, независимые) логические функции, а остальные числа являлись их сочетаниями (соединениями). В этой математике понятий, а не предметов, существуют, например, такие «равенства»:

12+4 = 4 + 8+4 = 4 + 8 = 12, вместо числа 16

12+7 = 4+8+1+2+4 = 1+2+4+8 = 15, вместо 19

124 = (4+8)4 = 44+84 = 4+0 = 4, вместо 48

310 = (1 +2)-(2+8) = 12+22+1 8+28 = 0+2+0+0 = 2

Подобные соотношения между числами имеют место в силу следующих формально-логических аксиом:

(А или А) = А, иначе: А+А=А

(а и А) = А, (А и В) = 0, иначе: АА =А, АВ = 0

Такая «математика» очень удобна для «минимизации логических функций при помощи разработанных мною «логических рядов».

Кроме того, таким образом упрощаются и часто занудные доказательные процедуры. Конечно, это очень своеобразная и весьма занимательная семиуровневая логически-числовая структура, когда следующие числовые ряды вырастают на плечах предыдущих, подобно тому как, например, растения вырастают из минералов, животные – из растений, люди – из животных.

Во всяком случае, если бы нашлись компьютерщики, согласившиеся довести эту логику «до ума», могла бы возникнуть на ее основе совершенно своеобразная вычислительно-логическая техника.

Независимо от такой «математики» и арканологии, своим чередом шло и изучение Живой Этики. С сотрудниками отдела и со студентами института понемногу стали возникать у меня беседы, обмен мнениями и дискуссии по книгам «Учения Живой Этики», копии которых к этому времени уже были в моей домашней библиотеке. Часто такие беседы с глазу на глаз велись просто в коридорах здания, шагая от одного его конца до другого и обратно.

Из новых знакомых я особенно сблизился здесь с Александром Константиновичем Зиминым – математиком и программистом, не принимающим просто на веру сказанное ему, но чутко реагирующего на то, что приняло его сердце и сознание.