Агнес из Сорренто. Впервые на русском!

Глава 4. Кто и откуда

Старая Эльси не родилась крестьянкой. Когда-то она была женой управляющего в одном из самых знатных домов Рима, где имение и обычаи передаются по наследству. Манера держаться и говорить всё ещё выдаёт в ней женщину с сильной волей и решительным характером, мужественную и способную извлечь выгоду из каждого таланта, которым наделила её природа.

Провидение подарило Эльси дочь – девушку поразительной красоты, которая обращала на себя внимание даже в стране, где красота – не редкость. Вдобавок к красоте, маленькая Изелла обладала острым, сообразительным умом, грацией и отвагой. Будучи ребёнком, она стала любимицей принцессы, у которой служила Эльси. Изнывая от скуки, которая является неизменным уделом богатых и знатных, принцесса держала у себя для развлечения много разных домашних игрушек: изящных белых гончих, будто вылепленных из севрского фарфора; длинноухих спаниелей с бахромчатыми лапками; обезьянок, которые временами производили ужасное опустошение в гардеробе своей хозяйки; и очаровательного маленького карлика, который был безобразен настолько же, насколько обладал вредным и язвительным характером. Кроме этого, в поместье принцессы можно было встретить павлинов, разные виды попугаев и певчих птиц, соколов, лошадей и собак, – одним словом, сложно было бы назвать что-то, чего у неё не было.

Однажды ей в голову пришло включить в свою коллекцию маленькую Изеллу. С аристократической небрежностью она протянула свою белую руку, украшенную драгоценными кольцами, и сорвала единственный цветок Эльси, чтобы перенести его в свою оранжерею. Но Эльси не была против – она гордилась этим.

Теперь её дочь постоянно находилась в присутствии хозяйки поместья и постигала все премудрости, которые могла бы познавать собственная дочь принцессы. Правду сказать, обучение девочек в те времена не было слишком глубоким: всё, чему обучали Изеллу, было пение и игра на музыкальных инструментах, к тому – немного вышивания и танцев, умение написать собственное имя и прочитать любовную записку.

Всем известно, что хозяева балуют своих любимчиков, – так и Изелла была избалована до крайности. Её нарядов было достаточно, чтобы переодеваться каждый день в году, украшений – без счёта. Принцесса забавлялась, примеривая на красивую девочку всё новые и новые наряды, так что та носилась по поместью, напоминая радужного колибри или блестящую стрекозу. Изелла была настоящим ребёнком Италии: живой, полной чувств, впечатлительной девочкой. В тропических лучах благосклонности своей опекунши она расцвела, как прекрасная итальянская роза, которая разбрасывает свои ветки далеко вокруг, обсыпая их великолепием цветов и аромата.

Итак, поначалу казалось, что девочке очень повезло, и её мать с умилением и восторгом наблюдала за ней издалека. Принцесса была привязана к ребёнку и почти потеряла из-за неё рассудок, – так случается, когда благородные леди отдаются какому-нибудь капризу. Она позволяла девушке вволю кокетничать и флиртовать со своим окружением, и, наконец, помолвила её с красивым молодым офицером из своей свиты, когда сама от него устала.

Разве удивительно то, что молодая головка пятнадцати лет вскружилась этим успехом? Ведь и пожилая голова пятидесяти лет тоже поверила в то, что всё возможно, когда судьба так благоволит к её внучке. Не станем удивляться и тому, что молодая кокетка, окружённая поклонниками, осыпаемая комплиментами, уверенная в своей неотразимости обратила внимание на молодого сына и наследника, когда он вернулся домой из Болонского университета. Нет ничего удивительного в том, что сын и наследник, будучи человеком в не меньшей мере, чем принцем, поступил так же, как любой другой мужчина на его места, – а именно, влюбился без ума в это ослепительное, порхающее, то ускользающее, то снова манящее его экзотическое существо, ко встрече с которым его не подготовил ни один университет. И, в конце концов, не удивительно, что уже через несколько недель после своего возвращения домой этот самый принц не знал, стоит ли он на ногах или вверх ногами, встаёт ли солнце на восходе или на западе, и не вспомнил бы, как его зовут или где он находится.

Одним словом, молодая пара очень скоро достигла волшебной страны, где нет ни ориентиров, ни времени, ни широты, ни долготы, а лишь бесконечные прогулки по очарованным аллеям среди поющих соловьёв.

Только стараниями внимательно наблюдавшей за событиями Эльси молодые попали в это райское место через законные ворота брака: пожилая мать видела, что молодой человек готов был сложить что угодно к ногам своего божества, и не преминула этим воспользоваться.

Итак, они предстали перед алтарём столь же пламенно влюблёнными, как Ромео и Джульет; однако, какое отношение может иметь истинная любовь к наследнику сотен поколений и римских титулов? И роза любви, проходя через все стадии от бутона до полного цветения, однажды тоже начинает осыпаться. Это вполне естественно, ибо кто слышал когда-либо о бессмертных розах?

Наступил момент, когда всё стало известно. Изелла готовилась стать матерью; и в это время буря обрушилась на неё и швырнула её в грязь с такой же силой, с какой грозовой ветер крушит нежные лилии, взлелеянные летним солнцем.

Принцесса была женщиной очень набожной и благоприличной; именно поэтому она без сожаления выбросила свою воспитанницу на улицу, как выбрасывают сорняки, и практически растоптала её каблуками своих дорогих туфель. Она простила бы ей любую шалость, – ведь вполне естественно, что девушка могла прельститься несравненным очарованием её сына, – но осмелиться подумать о браке! Дерзнуть называть себя женой её сына! Стать частью древнего римского рода! Слышал ли кто-либо о подобном предательстве со времён Иуды Искариота?

Говорят, что в те времена было модно карать преступников замуровыванием, особенно в случаях, когда требовалось избежать огласки мелких семейных неприятностей. Однако принцесса проявила слабохарактерность и не нашла в себе сил применить столь уместную меру наказания к своей воспитаннице.

Она довольствовалась тем, что выгнала мать с дочерью вон из дому со всем позором, какой мог спасть на их головы со стороны слуг, лакеев и знакомых, – которые, конечно же, с самого начала знали, чем всё закончится.

Что касается молодого принца, он поступил именно так, как и обязан поступить хорошо воспитанный молодой человек, понимающий разницу между слезами графини – и слезами женщины низкого происхождения. Едва он взглянул на своё поведение глазами своей матери, как тут же повернулся к нему спиной и принёс плоды покаяния. Ему не пришло в голову признаться своей матери, что законный брак между ним и Изеллой действительно существует, а не является дерзкой выдумкой двух самонадеянных служанок.

Однако, будучи глубоко религиозен, он открыл своё сердце семейному исповеднику, и по его совету послал Эльси крупную сумму денег и доверил её с дочерью опеке Провидения. А ещё он распорядился воздвигнуть в семейной часовне новый алтарь Девы Марии, украшенный великолепными бриллиантами, и пообещал снабжать местный монастырь неограниченным количеством свечей. И если это всё не может возместить за ошибки молодости, – что ж, очень жаль. Подумав так, он натянул перчатки для верховой езды и отправился на охоту с друзьями, как и полагалось благородному молодому человеку.

Между тем Эльси со своей брошенной и опозоренной дочерью нашли временное пристанище в горной деревушке, где бедная певчая птичка с оборванными крылышками вскоре испустила дух.

Когда прекрасная Изелла была похоронена, в руках у Эльси остался крошечный плачущий свёрток, и лишь ради него, ожесточённая и озлобленная на весь мир немолодая уже женщина решилась ещё раз попытать счастья, – в другом месте, под другим небом.

Забрав младенца, она отправилась подальше от своей родины и приложила все усилия для того, чтобы судьба ребёнка сложилась более удачно, чем его несчастной матери.

По характеру Эльси была упряма. Собрав всю свою энергию, она вступила в схватку с жизнью. Ребёнок должен быть счастлив; подводные рифы, на которые напоролась его мать, никогда не возникнут на его пути, – все они были отмечены у Эльси на карте. Любовь погубила Изеллу и стала причиной всех её бед, – а это значит, что Агнес никогда никого не полюбит, пока Эльси не передаст её под опеку надёжного, ею самою выбранного мужа.

Первым шагом на пути к безопасности был выбор имени ребёнка. Эльси назвала её в честь святой Агнес, таким образом доверив девочку её покровительству. Следующим, не менее важным шагом, было с раннего детства приучить девочку к полезному труду. Она никогда не выпускала её из виду, не позволяла ей заводить знакомых или друзей, разве что под её неусыпным наблюдением. Каждый вечер она сама укладывала её в постель, как маленького ребёнка; каждое утро сама будила; брала её с собой на каждое дело, которое делала сама. Справедливости ради следует сказать, что Эльси не обременяла девочку тяжёлой работой, стремясь лишь к тому, чтобы ребёнок был занят и не увлекался фантазиями.

Причина, по которой Эльси выбрала для жительства именно Сорренто, а не одну из прелестных плодородных деревень поблизости, заключалась в том, что в этом городе находился женский монастырь в честь святой Агнес – безопасное место для ребёнка. Помня об этом, Эльси сняла в аренду домик на скале, который мы уже описали, и, не теряя времени, постаралась расположить к себе сестринство. Она никогда не приходила в гости с пустыми руками: самые спелые апельсины, самая белая пряжа и лучшие овощи с огорода приносились в дар монастырю, чьё расположение она стремилась снискать.

С раннего детства бабушка водила маленькую Агнес в монастырь. При виде её невинного благоговейного личика, окружённого ореолом лёгких кудрей, монашки испытывали необычное умиление и удовольствие, – чувства, столь непривычные для них, что они почти готовы были в них каяться. Они обожали стук её маленьких ножек по сырым каменным ступеням церкви, и её тонкий нежный голосок, который задавал странные детские вопросы, одним метким замечанием разбивая вдребезги все неразрешимые дилеммы философии и теологии.

Больше всех к ребёнку привязалась мать настоятельница, сестра Тереза, высокая, худая, бескровная женщина с печальными глазами, которая выглядела так, как будто была высечена из ледников массива Монте-Роза. Однако девочка нашла в её сердце свободный уголок и заполнила его, как альпийская фиалка, который расцветает посреди сугроба.

Сестра Тереза предложила присмотреть за ребёнком в любое время, когда бабушке это понадобиться; таким образом в первые годы своей жизни Агнес проводила целые дни в монастыре. Её пребывание обрастало легендами, которые любили повторять друг другу монашки.

Старая Джокунда, привратница, неизменно вызывала всеобщий восторг историей о том, как маленькая Агнес застряла, вскарабкавшись на высокую табуретку, чтобы по старому христианскому обычаю обмочить пальчики в святой воде.

– Это ясно указывает на признаки возрождения у ребёнка, – назидательно заканчивала свой рассказ старая Джокунда. – Она перестала плакать, едва я взяла её на руки, и осенила себя крестным знамением так же осознанно, как любая из нас. Разве это не признак того, что девочка – наследница благодати?

И в самом деле, в ребёнке проявлялись все признаки зарождающейся святости. Она никогда не устраивала шумных забав, как другие дети, но проводила часы, строя маленькие алтари или часовни, которые украшала цветами. Её сны были источником восхищения и назидания для сестёр, потому что видела она в них всегда святых или ангелов; слушая их, сёстры набожно крестились, а мать настоятельница говорила: Ex oribus parvulorum («из уст младенцев…»).

Всегда ласковая, смиренная и послушная, она нередко шла спать, прижимая к груди круцификс. Не удивительно, что мать настоятельница считала её особенной, с рождения призванной стать невестой Того, кто прекраснее сынов человеческих.

Девочка росла и знакомилась с церковным творчеством, которым не уставали делиться с ней добрые сёстры. Нередко по вечерам она сидела, с широко открытыми глазами слушая предание о святой Агнес: как она родилась в знатной семье и жила в доме своего отца, и была так же красива, как добра и скромна; как к ней посватался сын языческого префекта, но она ответила ему: «Отойди от меня, искуситель! Ибо я помолвлена с Тем, кто выше и прекраснее каждого земного жениха, так что само солнце завидует Его красоте, а ангелы небесные служат Ему»; как она кротко сносила все преследования и угрозы, и даже смерть ради этой неземной любви; и как после смерти явилась своим друзьям в блистательном видении, вся в белом, в сопровождении неземного агнца, и велела им не плакать о себе, потому что она правит в небесах вместе с Тем, которого предпочла на земле.

А ещё была легенда о прекрасной Сесилии, которая так чудесно пела, что ангелы похитили её и унесли в свой небесный хор; история о святой королева Катерине, которая прошла через небесные врата и увидела ангелов в венцах из роз и лилий, и Деву на троне, которая вручила ей обручальное кольцо Вечного Царя.

Воспитанная на этих преданиях чувствительная девочка с живым воображением не могла не вырасти восприимчивой ко всему духовному. К сожалению, влияние такого воспитания на характер девочки оказалось ещё сильнее, чем рассчитывала её бабушка. Ведь, хоть и считая себя хорошей христианкой, Эльси не имела ни малейшего желания видеть свою внучку монашкой. Напротив, она работала день и ночь, собирая для Агнес приданное, и уже приметила себе порядочного кузнеца средних лет, который в своё время станет надёжным мужем и хранителем её сокровища. Устроив таким образом внучку, она намеревалась поселиться вместе с ней и растить поколение крепких мальчишек и девчонок, которые родятся в семье.

До сих пор Эльси не нашла в себе смелости посвятить девочку в свои планы. Хотя решение давно было принято, она всё время откладывала разговор на потом. Слишком уж обидно было отдавать кому-то ребёнка, которому она посвятила столько лет жизни.

Антонио, – кузнец, которому суждена была честь стать мужем Агнес, – был одним из тех широкоплечих рослых парней с большими и круглыми, как у быка, чёрными глазами, каких нередко можно встретить в окрестностях Сорренто. Человек крепкий и здоровый, он обладал добрым характером и простым умом. Целыми днями он усердно трудился в своей кузнице и, если бы дама Эльси по своей собственной воле не избрала бы его на роль мужа своей внучки, он никогда сам бы до этого не додумался. Однако, взглянув на девушку, он согласился с тем, что она красива; еще более действенное впечатление на него произвела информация о размере приданного. Сложив одно с другим, он почувствовал к девушке расположение и теперь спокойно ожидал момента, когда ему позволят к ней посвататься.

Глава 5. Падре Франческо

На следующее утро Эльси проснулась, как обычно, очень рано, когда занимался рассвет, и тонкая розовая полоска окрасила горизонт. Курица, которая увидела кружащего над её выводком ястреба, не могла бы быть в состоянии большего возбуждения, чем она сегодня.

– Духи в ущелье, говоришь? – шептала она себе под носом, энергично натягивая платье. – Ещё какие! Духи в человеческом теле! А потом начнётся: верёвочные лестницы, побеги, и только Господу известно, что ещё. Я пойду на исповедь прямо сейчас, и расскажу отцу Франческо об опасности; сама пойду продавать апельсины, а её отправлю на денёк к сёстрам с корзиной фруктов. Да и кольцо пора отнести.

– Эх, ты! – добавила она, помолчав, и обращаясь к грубо нарисованной иконе святой Агнес, приклеенной к стене. – Ты выглядишь очень кроткой и, без сомнения, совершила великий подвиг, выбрав мученическую смерть. Но пожила бы ты с моё, вышла замуж и родила детей, и тогда узнала бы о жизни побольше. Ты только не обижайся на бедную старуху, которая привыкла прямо говорить своё мнение. Я невежественна, поэтому молись за нас, дорогая! – и с этими словами Эльси почтительно поклонилась картине, перекрестилась и ушла, оставив свою подопечную спать.

Было всё ещё темно, когда она уже стояла на коленях перед решёткой исповедальни в церкви Сорренто. Внутри кабинки сидел человек, который сыграет свою роль в нашей истории, поэтому мы обязаны представить его читателю.

Падре Франческо прибыл в Сорренто лишь год назад, назначенный на должность аббата в местный монастырь капуцинов. Эта должность подразумевала также духовную заботу обо всём приходе, и он с большим рвением принялся за работу. Со своей стороны, приход обнаружил в нём совершенно другого человека, чем толстый и весёлый брат Джироламо, место которого он занял. Вышеупомянутый брат был одним из многих провинциальных священников, чей интеллект ни в чём не превосходит остальных крестьян. Добродушный и весёлый, он любил хорошо поесть и выпить, послушать что-нибудь новенькое и поделиться сплетнями; он знал, как разделять радости и скорби простого народа и пользовался всеобщей любовью, не требуя от людей непосильных духовных подвигов.

Достаточно было одного взгляда на отца Франческо, чтобы увидеть в нём полную противоположность брату Джироламо. Внешность и манеры выдавали в нём благородное происхождение, и даже монашеский наряд не мог этого утаить. Его личность, его прошлое, его титул и состояние – всё это было похоронено за стенами монастыря, в могиле забвения, через которую обязан пройти каждый, принимающий новое имя из списка святых. Отныне он не знает мира, и мир не знает его.

Представьте себе человека лет тридцати – сорока, с правильным, хорошо развитым черепом и теми утонченными чертами лица, какие встречаются как на древнеримских бюстах и монетах, так и на улицах современного Рима. Впалые щёки; большие, тёмные меланхолические глаза. Их беспокойное задумчивое выражение выдаёт суровость духа, который, хотя и покоится в могиле, но так и не нашёл покоя. Длинные, тонкие ладони истощены и бескровны; они нервно сжимают эбонитовые чётки и серебряный крестик – единственные предметы роскоши, которые украшают ветхую монашескую робу.

Портрет этого человека, если бы он был нарисован и выставлен в одной из галерей, несомненно, привлёк бы внимание любого думающего человека и внушил бы уверенность, что за этой меланхоличной фигурой скрывается история бурной жизни, какими богата средневековая Италия.

Он слушал исповедь Эльси с естественным превосходством светского человека, который разбирается в жизни, но и с глубоким вниманием, которое выдавало в нём какой-то личный интерес к излагаемому делу. То и дело он беспокойно двигался в своём кресле и прерывал рассказчицу вопросами о подробностях. Его отрывистый резкий голос эхом разносился по тёмной пустой церкви и казался почти загробным.

Когда исповедь была закончена, он вышел из кабины и сказал Эльси на прощание:

– Дочь моя, ты хорошо сделала, что пришла. Орудия сатаны в наши грешные времена искусны и разнообразны, и блюстителям овец Господних не следует спать. Вскорости я призову и испытаю ребёнка, а до того времени я одобряю путь, который ты избрала для неё.

Непривычно было видеть, с каким страхом и благоговением стояла перед этим человеком Эльси, всегда такая бойкая и уверенная в себе. Падре Франческо внушал её почтение скорее своим светским, чем духовным превосходством.

Она давно уже покинула церковь, а капуцин по-прежнему стоял, глубоко задумавшись. Чтобы понять его размышления, нам придётся приоткрыть завесу тайны над его историей.

Внешность и манеры отца Франческо не обманывали: он действительно происходил из очень известного дома Флоренции. Его характер древние авторы определили бы словом «страстный». Казалось, он был обречён на вечные поиски покоя, которого ему не суждено было найти. Ни в чём не зная меры, он рано познал славу, войну и влечение, ошибочно называемое любовью; без удержу потакал своим бесчисленным прихотям и превзошёл в этом даже своих товарищей.

Но в это время волна религиозного чувства – в наше время её назвали бы пробуждением – прокатилась по Флоренции, и в числе других он тоже оказался подхвачен ею. Вместе с толпами итальянцев, он стал одним из слушателей пылкого доминиканского монаха, Джероламо Савонаролы; и там, среди толпы, которая дрожала, плакала и била себя в грудь, тоже почувствовал небесный призыв.

Старая жизнь умерла, зародилась новая.

Современные сдержанность и благоразумие не позволяют даже представить себя всей мощи религиозного пробуждения среди людей столь горячих и падких на впечатления, как итальянцы. Огонь духовного подъёма как ураган нёсся по стране, сметая всё на своём пути. В пылу раскаяния люди опустошали собственные дома, избавляясь от развратных картин, языческих книг, сомнительных скульптур и множества других источников искушения, и сжигали их на городских площадях. Художники, обвиняемые в творении неприличных произведений, бросали в костёр свои кисти и палитры и уходили в монастыри, откуда начинался их путь к возвышенному религиозному искусству. Подобного массового обращения не было в Италии со времён Франциска Ассизского.

В наши дни обращение человека влечёт за собою скорее внутренние изменения, чем внешние; но жизнь людей в Средневековье по сути своей была глубоко символична и всегда требовала внешних доказательств.

Беспутный молодой Лоренцо Сфорца покинул этот мир тоже глубоко символично. Он составил завещание и распорядился всем своим земным имуществом, а затем, собрав друзей, попрощался с ними, как прощаются умирающие. Братья из ордена Милосердия, одетые в траурные рясы, облачили его в саван и положили его в гроб, а затем вынесли из роскошного имения с зажженными свечами, под звуки заунывных песен. Гроб внесли в семейный склеп Сфорца и оставили: «покойнику» предстояло провести там – в полной темноте и одиночестве – всю ночь.

На следующее утро его, почти лишившегося чувств, перенесли в соседний монастырь. Соблюдая суровые правила ордена, несколько последующих недель он провёл в уединении и молитве, полностью изолированный от всех людей, кроме своего наставника.

Трудно даже представить, какой отпечаток вся эта процедура оставила на бурном и чувствительном темпераменте молодого человека; точно известно одно: в процессе подготовительного этапа некто под именем Лоренцо Сфорца исчез; миру явился утомлённый и истощённый отец Франческо. Лицо этого нового монаха было испещрено морщинами, глаза впали, как у человека, который познал тайну загробного мира. Достигнув священнического сана, он добровольно вызывался принять служение, находившееся как можно дальше от родных мест, чтобы даже в этом разорвать связь с прошлым; а затем посвятил всю свою энергию пробуждению ленивых монахов своего ордена и невежественных крестьян.

Немного времени ему потребовалось, чтобы понять, – как понимает каждая ревностная душа, получившая божественное озарение, – что ни один смертный не в силах вдохнуть веры и собственных убеждений в другого человека. С горьким разочарованием и досадой он начал понимать, что будет бесконечно толкать в гору тяжёлый камень безразличия, ограниченности и животного чревоугодничества, которые его окружали; что на нём тяготеет проклятие Кассандры, обречённого вечно томиться и страдать от осознания ужасной правды, которая никого, кроме него, не интересует. Окружённый в своей прошлой жизни лишь образованными умами, теперь он не мог не испытывать невыносимой скуки, слушая исповеди людей, неспособных думать; людей, которых даже самые горячие увещевания не могли отвлечь от примитивных интересов физического существования.

Он устал от детских свар и раздоров монахов, от их ребячества, эгоизма и себялюбия, от безнадёжной пошлости их ума; был совершенно обескуражен их умением лгать и выкручиваться. Он всё сильнее погружался в уныние и безысходность, и всё суровее ограничивал свои физические потребности, надеясь, что страдания сократят его жизнь.

Но в первый же раз, когда из-за решетки исповедальни до его ушей долетел нежный голос Агнес и слова, полные неосознанной поэзии и гения, ему почудилось, что он услышал прекрасную музыку. Давно забытая дрожь пронзила его сердце; как будто невидимый ангел одним движением смахнул пыль с его ума и снял бремя с сердца.

Во время своей светской молодости он знавал женщин, и не одна чаровница вызывала в его сердце огонь, который сжигает человека изнутри и оставляет после себя лишь груду пепла. Естественно, что придя в монастырь, он оградил себя от женщин обетом безбрачия, как надёжной бронёй. Пропасть, отделявшая его от них, была глубока, как сам ад; он думал о женщинах лишь как об источнике искушения и опасности.

Но впервые в жизни женский ум дохнул на него чистотой и свежестью. Его влияние было так велико, так божественно и покойно, что он поддался ему раньше, чем успел поставить его под сомнение. Точно так же человек, находящийся в душной комнате, с облегчением вдыхает свежий воздух, едва открывают окно.

Как сладостно было обнаружить ум, который готов был принимать его наставления и советы! Более того: зачастую ему казалось, что сухие и безжизненные догматы, которыми он наставлял её, она возвращала ему живыми и полными мудрости, как жезл Иосифа, который расцвел прекрасными цветами, когда тот обручился с чистой девой. А вместе с тем, она была так скромна, так невинна, так несведуща красоты, которая скрывалась в каждом её слове и мысли! Порой ему казалось, что она – не человек, а одно из небесных существ, принявшее женский облик, как в жизнеописаниях святых.

С того дня и его опустошённая, унылая жизнь стала расцветать чудными цветами – и он не распознал угрозы, ибо цветы были небесными. Святые мысли и откровения, – весь жемчуг, растоптанный грязными ногами монахов, он снова подобрал в надежде: она поймёт. И постепенно все его мысли, как почтовые голуби, узнавшие родную голубятню, стали стремиться лишь в одном направлении.

Такова удивительная сила человеческой привязанности: встретив хотя бы одну единственную родственную душу, способную понять наш внутренний мир, мы изменяемся, как по волшебству. Каждая наша мысль, чувство и желание приобретает новую ценность от осознания того, что будет оценено и кем-то другим. И пока жив тот второй, наше собственное существование удваивается, хотя бы нас разделяли океаны. Нависшее над отцом Франческо облако меланхолии рассеялось, и он сам не заметил, как это произошло. Его наполняла скрытая радость и бодрость; его молитвы стали горячее, хвала – искреннее и чаще.

До сих пор он обычно размышлял о страхе и гневе, о пожирающем огне, о страшной участи грешников, о ужасном величии Господа. О том же были все его проповеди, которыми он пытался разбудить монахов от духовного сна. Увы! Чем больше он сгущал краски, чем страшнее описывал всю безнадёжность погибших душ и вечное пламя ада, тем с более жадным интересом они его слушали. Сожжения на кострах, пытки и истязания в те времена были повсеместны в европейской судебной практике, и оказывали губительное влияние на невежественные умы простого народа. Так и картины, которые рисовал перед своими монахами ревностный аббат, лишь разжигали их жестокость и злорадство. В то время как одни испытывали животное наслаждении от описания ужасов преисподней, другие – робкие и пугливые – увядали, как цветы, обжигаемые жарким дыханием печи.

Знакомство с Агнес – без его ведома – наполнило его душу божественной любовью; она снизошла, как золотистое облако, которое покрывало ковчег в Скинии собрания. Он стал мягче и добрее, снисходительнее к заблуждающимся, ласковее к детям. Ему случалось остановиться, чтобы погладить по голове уличного мальчишку, или поднять малыша, барахтавшегося на песке. Он начал слышать пение птиц, и оно показалось ему полным нежности. Его молитвы у постели больных и умирающих приобрели умиротворяющую силу, которой он раньше за собой не замечал… В его душе наступала весна – нежная итальянская весна, которая раскрывает бутоны цикламенов и разносит легчайший аромат первоцветов в отдалённые уголки Апеннин.

Так прошёл год – вероятно, самый лучший и счастливый год в его беспокойной жизни. Год, в течение которого еженедельные исповеди Агнес стали средоточием, вокруг которого кружилась его жизнь.

Он говорил себе, что его долг – уделять дополнительное время, чтобы оттачивать и полировать изумительный бриллиант, который неожиданно был доверен ему, пока он не станет совершенным украшением короны Господней. И если в этом лежит его прямая обязанность, почему он должен от неё уклоняться?

Он никогда не коснулся её руки, ни складок платья, когда оно соприкасалось с его монашеской рясой. Никогда, даже совершая благословение, он не позволил себе возложить руки на её прекрасную голову. Правда, изредка он не мог удержаться, чтобы не взглянуть, как она входит в церковь и, опустив глаза, скользит вдоль рядов, так кротко и бесшумно, что он задерживал дыхание, пока она не проходила мимо.

Он не ожидал, что вести, которые сообщила ему на утренней исповеди дама Эльси, так глубоко потрясут всё его существо. И это испугало его самого.

Вполне объясним был страх за Агнес, которая подверглась преследованию какого-то беспутного юнца: по собственному опыту он знал, как небезопасны могут быть для девушки намерения необузданного мужчины. Но Эльси раскрыла перед ним и свои собственные планы: поскорее отдать внучку замуж, и советовалась с ним по поводу того, не следует ли уже теперь передать её под защиту мужа. Именно эта новость вызвала у отца Франческо внутренний протест, возмущение, негодование – одним словом, целую бурю чувств, которые он напрасно пытался в себе подавить или понять.

Закончив свои утренние обязанности, он вернулся в монастырь, зашёл в свою келью, и простёршись навзничь перед крестом, начал разбираться в себе. Весь этот день прошёл в посте и одиночестве.

Наступил тёплый вечер. На плоской крыше монастыря, откуда открывается вид на залив, можно разглядеть тёмную фигуру, которая медленно ходит туда-сюда. Это отец Франческо. По его блестящим глазам и расширенным зрачкам, по красным пятнам на щеках и нервным движениям можно заметить, что он находится в состоянии крайнего напряжения. Его нервы на пределе до такой степени, что ему кажется, будто он совершенно спокоен и полностью владеет собой.

Как! Неужели все его старания и самоотречение были напрасны? Неужели он полюбил эту девушку обычной земной любовью? Неужели он испытывает ревность при мысли о её будущем муже? Что за демон-искуситель шепчет сейчас ему на ухо: «Лоренцо Сфорца мог бы защитить это сокровище от незаконного преследования и от брака с тупым крестьянином, а отец Франческо – не может?». Сладостная дрожь пронзила его от мысли, каким мог бы быть их брак. Разве он не стал бы правдивым таинством, в котором две чистые верные души поддерживают и ободряют друг друга во всех набожных предприятиях и добрых начинаниях? Он содрогнулся от ужаса, что этой мыслью – возможно! – нарушил свои обеты, страшные обеты, данные под угрозой проклятия…