Сошедшие с ковчега

ГЛАВА ПЯТАЯ

1914 год, август. Россия,

г. Санкт-Петербург

О том, что это будет последняя встреча с Дмитрием, Лазорян не знал. Правда, его заинтриговало, что в прошлый раз, когда они расставались, Румянцев попросил Георгия обойтись без авто и прибыть в наемном экипаже. Место будущей встречи тоже породило у князя некоторые вопросы. Но он не подал вида.

За прошедшие месяцы, значительно продвинувшись в постижении азов нового дела, он преуспел во многом, в том числе в умении тщательно скрывать свои истинные чувства и мысли от окружающих. Поначалу это давалось нелегко, его благородная натура, чуждая проявлению лжи и лицемерия, сопротивлялась подобному поведению. Но этого требовали интересы дела, поэтому он нехотя, но постепенно вживался в роль.

Теперь, спустя некоторое время, его уже не так терзали воспоминания о случившемся в Морском собрании. А ведь в тот день он серьезно подумывал свести счеты с жизнью. Ибо не видел иного выхода из создавшейся ситуации: задетая честь, незаслуженное оскорбление и унижение, которому он подвергся, диктовали, как тогда ему казалось, единственный вариант достойного ответа. Смыть свой позор кровью!

Вспомнив об этом, Георгий невольно улыбнулся. Но взгляд его при этом оставался грустным. С некоторых пор грусть стала его неизменным спутником. Точнее, даже не грусть, а печаль. Два крохотных, почти неразличимых озера печали разлились в самой глубине его глаз. Они были порождением тех многих знаний, что довелось ему постичь в течение последних месяцев.

Информация для ознакомления, которую предоставил в его распоряжение Румянцев, поначалу вызвала у Георгия шок, затем – неприязнь и отторжение. Проходя службу в Гвардейском экипаже, как и большинство офицеров, он был далек от политических интриг, тем более интриг международного масштаба. Цель своей жизни он видел в том, чтобы достойно служить России. Однако и представить не мог, насколько он беспомощен в этом отношении, сколь мало в достижении этой цели зависит лично от него. И единственное утешение – право умереть с честью. Он пришел к ошеломляющему выводу: такое же «право» даровано еще сотням тысяч, миллионам других людей, которых, случись что, своенравные монархи и хитрые дипломаты без всякого сожаления бросят на кровавый алтарь войны.

Но отступать поздно, он сам дал согласие ступить на одну из скрытых для несведущего человека тропинок, что вела к широкой, веками исхоженной, наезженной дороге под названием «тайная политика». Жалел ли он о своем решении? Да, бывали моменты, когда с какой-то особенно пронзительной ностальгией он вспоминал о прежней жизни. Несмотря на то, что в ней тоже присутствовали рифы и холодные течения, она, тем не менее, воспринималась, как дар Божий, бесценный и щедрый. Он дорожил каждым прожитым мгновением, вбирая не только опыт и мудрость, но еще и вдохновение, силу, опору для любви, дружбы и служения делу, которому был искренне предан.

Вместе с тем, он не раз признавал, что ему хочется большего. Правда, долгое время не мог конкретно сформулировать, чего именно, пока однажды судьба не подарила шанс принять участие в кругосветном плавании. Это было незабываемое время! Хотя к нему мало подходило определение легкого, необременительного. Скорее, очень трудная задача со многими неизвестными, изматывающая проверка на стойкость и мужество и на прочность тех нравственных устоев, какие он выбрал для себя в жизни. Ведь где, как ни в море, во время длительного плавания на корабле – этом, по сути, крошечном островке суши, наиболее ярко проявляются все качества человека. Отделенные от остального мира нескончаемыми морскими милями, вынужденные месяцами пребывать в замкнутом, тесном сообществе и при этом терпеливо сносить привычки и нравы друг друга, все они, члены экипажа, именно во время этого похода ощущали себя по-настоящему свободными.

Конечно, он очень тосковал по родным берегам. Но, стоило вернуться в Санкт-Петербург, где ждала почетная встреча, как спустя неделю Георгию захотелось повернуть время вспять, вновь очутиться среди бескрайних просторов водной стихии с пиками и вершинами океанских волн, свежим соленым ветром, шквальным, сбивающим с ног – и с этим упоительным, ни с чем не сравнимым чувством свободы…

Касательно его нынешнего положения, он не стал бы с полной очевидностью утверждать, будто новый статус – нечто из разряда совсем уж неприемлемого, противоестественного его натуре и характеру. По мере овладения новыми знаниями и навыками, он все чаще возвращался мыслями к одному высказыванию Румянцева:

– Говоря о том, что наши службы работают в интересах Российской империи, я имею в виду, прежде всего, глубокую внутреннюю убежденность каждого сотрудника в правоте и правомерности своих действий. Мы обязаны видеть себя представителями светлых, а не темных сил…

Привыкший жить честно, с открытой душой, Георгий не сразу свыкся с мыслью, что отныне его жизнь – это, скорее, обман и лицедейство. Но постепенно он стал постигать смысл предстоящей службы, как и степень ответственности, необходимой самоотверженности и немалую долю связанного с ней риска. Правда, в данный момент ничего этого от него не требовалось. Все, что было необходимо – вовремя явиться на встречу с Румянцевым. Хотя у него и вызывало некоторое любопытство место встречи.

«С другой стороны, – подумал он, – нет никакой разницы, где встречаться с Дмитрием: за городом либо в гостиничном номере. Пусть и самым респектабельным в Петербурге, – ибо речь шла об «Астории». – Если Румянцев полагает, что на этот раз нам надо встретиться в гостинице, значит, на то у него имеются веские причины», – успокоил себя Георгий.

Так как времени было достаточно, Лазорян, загодя сойдя с пролетки, оставшийся путь решил пройти пешком. И только отпустив извозчика, запоздало подумал, что при входе в «Асторию» его появление – богато, элегантно одетого господина, но прибывшего не в экипаже, может вызвать у швейцара нежелательный интерес. Но потом пришел к выводу, что этот интерес вряд ли будет иметь продолжительный характер, особенно на фоне последних событий в империи, которые теперь занимали умы представителей практически всех сословий. Какой день кряду – бурля, не умолкая – Россия живо обсуждала заявление Германии.

Война, о неминуемом начале которой втайне все знали и которую подспудно ждали, грянула! И, как это часто случается, грянула неожиданно. К сожалению, лично для Лазоряна сей факт нес в себе не только признаки общенациональной трагедии. Георгий понимал, что в сложившихся условиях их с Анастасией отъезд – дело времени. Точнее, нескольких дней.

После памятной встречи с Васильчиковым, когда тот принес весть о «высочайшей реляции», поступившей в канцелярию Гвардейского экипажа, где речь недвусмысленно шла о том, чтобы Лазоряна оставили в покое, отношение к нему переменилось. Но, опять же, эффект получился вовсе не тот, на какой стоило бы рассчитывать. И хуже всего дело обстояло с теми, кого Георгий безмерно уважал и чьим мнением действительно дорожил. Теперь при встрече с ним эти люди не демонстрировали, как прежде, отстраненное равнодушие, словно он был для них пустым местом, а, напротив, проявляли подчеркнутую вежливость, от которой за версту несло…поистине арктическим холодом. Зато он, не без некоторого удивления, обнаружил в своем новом окружении несколько личностей, которые явно старались ему угодить, не стесняясь прилюдно льстить и заискивать перед ним. В такие моменты у Георгия возникало шальное желание выступить в Морском собрании, рассказать всю правду, а после – всех же и послать к черту! Но он понимал, что никогда этого не сделает. И главным образом потому, что предстоящее дело уже захватило его. Он оказался во власти того «большего», о котором некогда размышлял. Пусть, не полностью. Пусть, в душе и оставались еще очаги внутреннего сопротивления. Но, не далее как пару дней назад, он поймал себя на мысли, что ему начинает нравиться предстоящая миссия. Наделенный чувством юмора, он отнесся к данному открытию с изрядной долей самоиронии. И все-таки не мог не признать, что где-то в глубине души ему хочется как можно скорее оказаться в Константинополе. Одному или с Анастасией – это другой вопрос. Но только поскорее!

С тех пор, как 1 августа Германия объявила войну России, он каждый день просыпался с мыслью: вот, уж сегодня точно! Но время шло, а Румянцев только понимающе улыбался, ничем не намекая на скорый отъезд. В конце концов Лазорян смирился, стараясь внешне ничем не выдать обуревавших его чувств.

С таким же выражением лица, спокойным и бесстрастным, он подошел ко входу в гостиницу «Астория».

Первое упоминание о здании на углу Исаакиевской площади и Большой Морской улицы относится к 1770 году. Здесь был построен трехэтажный особняк семьи Поггенполь. Впоследствии домом владел князь Д. Львов и его потомки. В 1903 году его выкупило страховое общество

«Россия». Оно использовалось как доходный дом. А с 1907 года особняк кн. Львова стал собственностью акционерного общества «Палас-отель», решившего построить новое здание для гостиницы.

Оно возводилось в 1910–1912 годах. В интересах бизнеса, для наибольшей вместимости и получения большего дохода, здание спроектировали намного выше соседних. Но в угловой части дом занимает угловой участок только первым этажом. Это было сделано по требованию Академии художеств, дабы строение не заслоняло вид на Исаакиевский собор.

Гостиница сразу стала считаться одной из лучших в России. Здесь были размещены 10 лифтов, световая электрическая сигнализация, паровое отопление, вентиляция, телефон. Первым ее владельцем числился немецкий подданный Отто Мейер…

У коридорного, проводившего Георгия до номера, оказалась на редкость примечательная физиономия. Это был сравнительно молодой человек, скорее всего, не так давно принятый на службу. Ибо он изо всех сил старался соответствовать уровню заведения, демонстрируя услужливость, но без угодничества. При этом, как успел заметить Лазорян, в его умных, но плутоватых глазах играли искорки жадного, нетерпеливого любопытства. Должно быть, всякий новый постоялец вызывал в нем жгучий интерес. Георгий был почти уверен, стоит ему шагнуть за порог номера и прикрыть дверь, как с той стороны к ней, пусть на мгновение, приникнет ухо коридорного. После чего он на цыпочках покинет свой пост, а потом, шествуя по коридору, вновь облачится в костюм соответствия: осанка, жесты, походка, взгляд.

– Спасибо, братец, дальше я сам, – подавая чаевые и не выходя из образа, снисходительно-дружеским тоном напутствовал его Лазорян.

– Премного благодарны, барин, – мигом, словно фокусник, смахнув деньги, поклонился коридорный. И, развернувшись, зашагал прочь неторопливым, степенным шагом, от которого любой купец пришел бы в полный восторг.

«А ведь вернется же, каналья! Ей-богу, вернется и подслушает!» – подумал про себя Георгий, распахивая дверь номера.

Впрочем, уже в следующую минуту он совершенно забыл о коридорном. Его внимание привлекло просторное, роскошно обставленное помещение. В центре его, между двух окон, находился стол, где в вазе стоял букет свежесрезанных нездешних цветов, наполнявших номер изысканным восточным ароматом. Рядом со столом, на стуле, расположился «гость». Но это был не Румянцев. Последовала продолжительная немая сцена. После чего «гость» обратился к Лазоряну.

– Только не говорите, Жорж, будто вы ошиблись номером, – уловив мимолетное смятение на его лице, проговорила, смеясь, княгиня Залесская.

Ничего не понимая, он лихорадочно подыскивал в уме более или менее достойный ответ. И когда, казалось, уже нашел его, из соседних апартаментов, справа, вышел Румянцев.

– Простите, Георгий Георгиевич, за это маленькое представление, – начал он. – Но я не мог отказать Наталье Николаевне в ее желании поприветствовать вас первой.

Лазорян напустил на себя радостно-счастливый вид. Подойдя к Залесской, он поклонился, а затем, целуя ей руку, ответил:

– И тем, несомненно, доставили мне истинное удовольствие!

– Что ж, если все так прекрасно разъяснилось, мне остается только пожелать вам, господа, всего наилучшего и откланяться, – с этими словами, она поднялась и, одарив обоих мужчин ослепительной улыбкой, покинула номер.

– Присаживайтесь, – указал на одно из кресел Румянцев.

И когда оба расположились, заметил:

– Признаться, я не ожидал, что вы так спокойно отреагируете на присутствие княгини.

– В самом деле? – усмехнулся Лазорян. Его лицо приняло ироничное выражение: – Видите ли, Дмитрий Иванович, с тех пор как мне довелось познакомиться с вами и Романом Борисовичем, я просто устал беспокойно реагировать на все, что вокруг меня происходит. Хотя, боюсь, в отношении княгини вы не правы. Ее присутствие – это было поистине потрясающее, как вы изволили заметить, представление, – с чувством произнес он.

А про себя подумал: «Теперь понятно, почему, в отличие от остальных, она могла позволить себе смелые суждения. Не говоря о выборе друзей. У контрразведки руки коротки, чтобы захлопнуть их перед вами, – вспомнились ему ее слова. – Хм, дело отнюдь не в том, что они коротки…Интересно, имеет ли также отношение ко всему этому мой любезный друг Сашенька Васильчиков? Или он все-таки искренне предан нам с Анастасией?»

– У вас есть какие-то объяснения случившегося? – донесся до Георгия голос Румянцева.

– Всего лишь догадки, – в той же ироничной манере откликнулся Лазорян. И поскольку Румянцев молчал, ожидая более полного ответа, Георгий не стал его томить. – Мне представляется, что, в недалеком будущем, в Константинополе мне предстоит встретиться не с одной только четой Макензенов… – Он намерено сделал паузу. А потом продолжал. – Но и с княгиней Залесской. Иначе чем еще объяснить ее присутствие на нашей с вами встрече? Если это так, отдаю должное вашей предусмотрительности. При других обстоятельствах, доведись нам встретиться в Стамбуле, вряд ли я позволил бы себе излишнюю откровенность. А вздумай княгиня настаивать, это пробудило бы дополнительную подозрительность. Зато теперь я знаю: княгиня Залесская – человек… – Лазорян на мгновение запнулся, подыскивая подходящее определение: – Человек, скажем так, вашего круга.

Румянцев скупо улыбнулся:

– Нашего, Георгий Георгиевич, нашего круга. Итак, не сочтите за лесть, но я не перестаю удивляться вашим способностям. Вы верно рассчитали. Наталья Николаевна действительно в скором времени покидает Россию. Боюсь, навсегда. Но это не значит, что она перестанет любить Россию. Возможно, мои слова покажутся вам излишне пафосными и высокопарными. Княгиня Залесская всем сердцем предана России. А сегодня Отечество наше как никогда нуждается в людях, которые, будучи за его пределами, питают к нему искреннюю любовь. Потому я счел своим долгом посвятить вас в еще одну тайну. Тайну княгини Натальи Николаевны Залесской. Она – тот человек, с которым вы время от времени будете встречаться за границей. И которому можете смело довериться. Не считая тех людей, с которыми, так или иначе, будете поддерживать контакты, необходимые для успешной реализации стоящей перед вами цели…

Слушая Румянцева, Георгий почувствовал, как у него сжалось сердце. Он понял, что столь необычно начавшаяся встреча, место ее проведения, как и слова Дмитрия – все это говорит о близости расставания. Расставания реального, возможно, завтра или послезавтра. Вопреки прежнему нетерпеливому желанию поскорее приступить к новой службе, ему вдруг отчаянно захотелось вернуться в тот день, когда он впервые вошел в кабинет Яхонтова. В день, полностью изменивший его судьбу. Он не смог бы с полной уверенностью ответить, каким было бы его решение, знай он наперед все, что довелось ему узнать до настоящего момента.

Георгий ощутил страх за будущее. Но он не имел ничего общего с опасением и тревогой за собственную жизнь. Ибо его с рождения готовили к воинской службе. Как таковая, смерть для воина не является чем-то ужасным. Спору нет, умирать молодым – обидно, горько, несправедливо. Но главное не это. Главное, за что умирать, во имя чего.

Итак, жребий брошен, Рубикон перейден. Ему предстоит покинуть Отечество и жить среди врагов. Мало того, всеми силами стараясь убедить их в том, что он – на их стороне, что, как и они, он тоже ненавидит Россию. А стоит сделать один неверный шаг – и прощения не будет. Его не станет. Но эта смерть придет к нему не в сражении. В лучшем случае она принесет забвение. Мы – одиночки, живем и умираем безвестным, как справедливо заметил Румянцев. В худшем случае смерть покроет его имя не просто саваном небытия, а – рубищем позора. Ведь, несмотря на все «реляции» и «высочайшие повеления», он покидает Отечество как изгой и иуда, «добровольно и намерено» сбежавший в лагерь противника. Причем в самые тяжелые для России времена…

– О чем задумались, Георгий Георгиевич? – услышал он голос Румянцева, в котором отчетливо прозвучали нотки сочувствия.

Лазорян встрепенулся, отгоняя прочь тягостные мысли.

– Вероятно, вам это покажется странным, но я думал о смерти.

С минуту Румянцев смотрел на него, затем сказал:

– А, знаете, меня не удивляет ваше признание. О чем, в сущности, может размышлять человек, когда идет война? Вдобавок война столь грандиозного масштаба, какой человечество еще не знало. Мне вдруг пришло на ум, что, если бы люди чаще думали о смерти, им меньше хотелось бы воевать. Но, увы, человеческая память коротка. Ей свойственно отгораживаться стеной забвения от горя и страданий. Ничто человечество не забывает так быстро, как мрачные, наполненные бесконечным ужасом, дни войны. Иногда я прихожу к выводу, что мир необходим людям не для того, чтобы созидать и любить, а чтобы в эти короткие передышки всеобщего спокойствия и благоденствия накопить в себе как можно больше ненависти, алчности, жестокости, – этих вечных двигателей, что приводят в действие разрушительный молох войны.

Румянцев замолчал, отрешенно глядя в пространство. После чего вскинул голову, подобрался и, резко меняя тему, проговорил то, к чему внутренне Лазорян был готов.

– Георгий Георгиевич, через четыре дня вы с Анастасией Николаевной отбываете в Константинополь.

ИНТЕРЛЮДИЯ
Из истории Османской империи

…Несмотря на то, что в X–XI веках отдельные турецкие военачальники уже обрели значительную, а временами и абсолютную власть в Месопотамии и Египте, пришествие сельджуков явило собой первое крупномасштабное проникновение турок на Ближний Восток.

Они не только создали высокоэффективную армию, но и близкими связями с персидским царским двором в Хорасане и Трансоксании сумели привлечь на свою сторону ряд способных и умелых правителей. Расширив владения от Средней Азии до византийских границ в Малой Азии, сельджуки во времена правления первых трех султанов: Тугрил-бея, Аль-Арслана и Маликшаха, основали сплоченное и хорошо управляемое суннитское государство, находившееся в формальном подчинении Аббасидских халифов Багдада.

Один из правителей, перс Низам Аль-Мульк, вошел в число величайших государственных деятелей средневекового ислама. На протяжении двадцати лет он был подлинным хранителем сельджукского государства. В дополнение к способностям талантливого управителя, Аль-Мульк являлся высокообразованным литератором, чья книга по искусству управления государством «Сийасат Намах» стала ценным источником политической мысли того времени. Более того, Низам Аль-Мульк слыл набожным правоверным мусульманином, основавшим систему медресе или духовных школ, называвшихся «низамийя» по его имени. Они давали возможность свободно получать образование в религиозных науках ислама, являвших собой наиболее передовую научную и философскую мысль того времени.

Знаменитый богослов Аль-Газали, великая работа которого «Возрождение религиозных наук» была вершиной суннитского богословия, преподавал в то время в школах низамийя в Багдаде и Нишапуре. Низам Аль-Мульк был покровителем поэта и астронома Умара Аль-Хайяма (Омара Хайяма), чьи стихи, переведенные в XIX веке Э. Фитцжеральдом, стали знакомы читателям так же хорошо, как и сонеты Шекспира.

После смерти Маликшаха в 1092 году конфликты между наследниками привели к дроблению единой верховной власти сельджуков на меньшие государства. Более мелкими областями руководили местные вожди. Но ни один из них не был способен объединить мусульманский мир перед лицом новой грозной силы на Ближнем Востоке – крестоносцев…

…Византийская империя знала турок давно. Проект турецко-византийского союза существовал еще во второй половине VI века. Турки служили в Византии как наемники, а также – в дворцовой гвардии. Их было немало в рядах арабских войск на восточных рубежах империи. Они принимали активное участие в осаде Амория в 838 году. Но все эти сношения и столкновения с турками до XI века не имели важного значения для империи. С появлением в первой половине XI века на восточной границе турок-сельджуков обстоятельства изменились.

Сельджуки (или сельджукиды) были потомками туркменского князя Сельджука, находившегося около 1000-го года на службе у одного из туркестанских ханов. Из киргизских степей Сельджук со всем своим племенем переселился в Бухарскую область, где он и его народ приняли ислам. Вскоре они настолько усилились, что два внука Сельджука во главе туркменских племен могли уже произвести нападение на Хорасан.

С середины же XI века сельджуки стали играть важную роль и в истории Византии, угрожая ее пограничным провинциям в Малой Азии и на Кавказе. В сороковых годах XI века, при императоре Константине IX Мономахе, Армения с ее новой столицей Ани была присоединена к Византии. Но последнее обстоятельство лишило бывшее Армянское царство его значения как государства-буфера между империей и турками, по крайней мере на северо-востоке. Наступая после этого на Армению, сельджуки наступали уже на византийскую территорию. Одновременно с этим они стали продвигаться и в Малую Азию.

Во время энергичного, хотя и кратковременного правления Исаака Комнина восточная граница успешно оборонялась против натиска сельджуков. Но с его падением антивоенная политика Константина Дуки ослабила военные силы Малой Азии, облегчив вторжение сельджуков в византийские пределы.

Во время семимесячного регентства Евдокии Макремволитиссы, второй по счету султан сельджукидов – Алп Арслан завоевал Армению со столицей Ани и опустошил часть Сирии, Киликию и Каппадокию. В таких обстоятельствах военная партия нашла правительнице Евдокии мужа – энергичного Романа Диогена. Новый император предпринял несколько походов против турок, из которых первые были довольно удачны. Но разноплеменное войско не было хорошо организовано и обучено, не было способно с успехом противостоять быстрым движениям турецкой конницы и системе смелых кочевых набегов. Особенно ненадежны были составлявшие легкую конницу узы и печенеги. При столкновении с турками они тотчас почувствовали с ними племенное родство.

Последний поход Романа Диогена закончился для него роковой битвой в 1071 году при Манцикерте (Маназкерт, теперь Мелазгерд) в Армении, на север от озера Ван. Геройски сражавшийся Роман Диоген был захвачен в плен, но с почетом встречен Алп Арсланом.

Между победителем и побежденным был заключен

«вечный» мир и дружественный договор. Однако Роман Диоген, после возвращения в Константинополь, нашел престол занятым Константином Х Дукой и, подвергшись ослеплению, вскоре умер.

Сражение при Манцикерте имело серьезные последствия для империи. Хотя, согласно соглашению, Византия не уступала Алп Арслану никакой территории, ее потери были велики. Армия, защищавшая малоазийскую границу, была уничтожена, а империя – не в силах противостоять последующему продвижению турок.

Поражение при Манцикерте явилось смертельным ударом для византийского господства в Малой Азии – важнейшей части империи. После 1071 года больше не было византийской армии, способной оказывать сопротивление туркам.

Один из историков называет это сражение «часом смерти великой Византийской империи»: «Хотя его последствия во всех его ужасных аспектах не проявились сразу, восток Малой Азии, Армения и Каппадокия – провинции, бывшие домом для стольких знаменитых императоров и воинов и составлявшие основную силу империи, были потеряны навсегда. Теперь турок поставил свои палатки кочевника на руинах древней римской славы. Колыбель цивилизации оказалась добычей грубой силы и исламского варварства».

После 1071 года турки пользуются беззащитностью страны и внутренними раздорами империи, где та или другая партия, не задумываясь, приглашает их на помощь, тем самым все глубже вводя во внутреннюю жизнь государства. К тому же, после смерти Романа Диогена и Алп Арслана ни турки, ни империя не считали себя связанными договором, заключенным этими правителями. Турки использовали любую возможность для грабежа византийских провинций Малой Азии. Но, как писал Ж. Лоран: «В 1080 году, через 7 лет после первого появления на берегах Босфора, турки еще нигде не утвердились. Они не основали государства и представляли собой лишь блуждающих и неорганизованных грабителей».

Преемник Алп Арслана передал командование военными силами Малой Азии Сулейману-ибн-Куталмышу, который занял центральную часть Малой Азии и позже основал Румийский или Малоазийский султанат. Ввиду того, что его столицей был красивейший и богатейший византийский город Малой Азии Иконий (Конья), это государство сельджукидов часто называется Иконийским султанатом. Благодаря центральному положению в Малой Азии новый султанат распространил власть до Черного моря на севере и до Средиземного – на юге, став опасным соперником империи. Турецкие войска продолжали продвигаться на запад, тогда как византийские не были достаточно сильны для того, чтобы противостоять им. Закат Византии и образование могущественной Османской империи были теперь лишь делом времени…

…Централизованное управление огромной Оттоманской империей требовало значительного правительственного аппарата. Руководители основных государственных ведомств, среди которых первым был великий везир, вместе с высшими сановниками империи составляли совещательный совет при султане, именовавшийся Диваном. Он обсуждал государственные вопросы особой важности.

Ведомство везира именовалось «Баби али», что означало дословно «Высокие врата». На французском языке, языке дипломатии того времени, это звучало как «La Sublime Porte», т. е. «Блистательные (или Высокие) врата». В языке же российской дипломатии французское «Porte» превратилось в «Порту». Так выражение «Блистательная Порта» или «Высокая Порта» надолго стало в России наименованием османского правительства. «Портой Оттоманской» порой называли не только высший орган светской власти империи, но и само турецкое государство.

Отсутствие прочных экономических и социальных связей внутри империи позволяет рассматривать Османскую державу как политическую общность, единство которой поддерживалось главным образом благодаря военной силе и активной деятельности административного аппарата. Она во многом напоминала другие средневековые восточные деспотии, отличаясь от них лишь четкостью военно-феодальной организации.

Всю энергию османские правители направляли на создание боеспособной армии и поддержание военно-феодальных устоев государства. Военные силы турок состояли из сухопутных войск и флота. Турецкий флот стал быстро расти с конца XV века, когда султанское правительство развернуло интенсивное строительство морских судов в портовых городах империи.

В первой половине XVI века, одержав ряд побед над испанскими, португальскими и венецианскими эскадрами, османский флот стал контролировать большую часть Средиземного моря. В ряде операций, как, например, во время осады Родоса и Мальты, султанская флотилия насчитывала до трехсот – четырехсот различных военных судов.

Еще более грозной и могущественной была сухопутная армия. Она делилась на постоянное войско и провинциальное ополчение. В постоянном войске, целиком находившемся на содержании правительства, выделялся янычарский корпус, к которому принадлежали некоторые другие воинские соединения, в частности пушкари. Турецкие султаны обращали большое внимание на состояние артиллерии. В армии Сулеймана I насчитывалось до трехсот орудий различных калибров. Помимо янычарской пехоты, имелась и султанская конная гвардия. Во время походов она обеспечивала охрану султана и великого везира, а в ходе сражений – прикрывала фланги янычар.

Стремление турецких султанов к усилению центральной власти нашло отражение и в увеличении численности постоянного войска. Если в середине XV века янычарский корпус насчитывал всего от трех до пяти тысяч человек, то при Сулеймане I он вырос до двенадцати тысяч. Всего в постоянных войсках в эти годы служило около пятидесяти тысяч человек.

До середины XVI века основной силой османской армии были провинциальные ополчения, состоявшие из сипахийской конницы и вспомогательных войск. По различным сведениям сипахийская армия насчитывала от ста тридцати до двухсот тысяч человек.

В дальнейшем стали отчетливо выявляться результаты радикальной перестройки османской армии, начатой в XV веке, в связи с широким оснащением ее огнестрельным оружием. Постепенно феодальное конное войско уступило ведущую роль пехоте, вооруженной пищалями, а позже – мушкетами. Обремененная расходами по проведению частых военных экспедиций, османская казна не могла постоянно содержать большую армию. Поэтому значительная часть отрядов турецких стрельцов – «тюфенкчи», набиралась на время похода из числа безземельных крестьян, вынужденных искать пропитание вне родной деревни…

… В первой половине XVI века османские правители добились значительного расширения границ своей державы за счет новых территорий, завоеванных в Европе, Азии и Африке. Но успехи дались им нелегко, потребовав напряжения всех имперских сил.

В начале XVI века Османидам пришлось столкнуться с новым соперником на восточных границах. Им стало только что образованное государство Сефевидов в Иране.

Его основатель – шах Исмаил, первоначально опирался на военную поддержку тюркских племен, расселившихся преимущественно в Закавказье и восточных районах Анатолии. Эти племена находились под сильным влиянием шиитских сект. В народе их называли «кызылбаши» – «красноголовые», за головные уборы с двенадцатью красными полосами – свидетельство почитания двенадцати шиитских имамов. Для упрочения своих позиций шах Исмаил провозгласил шиизм государственным вероисповеданием. Укрепление власти Сефевидов в Иране не только ограничивало османскую экспансию на Среднем Востоке, но и представляло серьезную угрозу для внутреннего спокойствия империи, где многие туркменские племена признавали Исмаила своим истинным правителем.