Прикосновение

Его благородие

Кто-то заводит себе собаку в споре с одиночеством. А она завела себе рояль.

После звонка по видеосвязи Володя как-то сильно растревожился. Он долго сидел на диване в странно неудобной позе и старался понять, что его так растревожило.

Звонок был обыкновенный, дитя рутины, он стабильно раз в неделю звонил прошлой своей жене. И не то, что бы скучал по ее домашней овсянке, а больше для того, чтобы при случае сказать бывшим общим друзьям. Дескать, все нормально, мы интеллигентные люди, остались друзьями.

Он врал и верил сам, знакомые в восторге были от его великолепного благородства. Но кого интересует эта вся житейская карьера. Он женился на новой своей Любви был рад этому, и в прошлую жизнь звонил, просто так, что бы не казаться бывшей своей – жлобом.

Она не знала о том, что они остались друзьями, поэтому говорила с ним неохотно, а то и вообще пропускала эту свою радость общения с ним.

Он даже немного побаивался непривычной резкости в ее голосе. Какого-то возникшего скрипа обиды в нем.

Но он был по-настоящему привязан своим благородством к ней и понимал, что правильнее звонить ей, чем не звонить.

Она жила одна, не работала – это всё, что он знал о ней.

Но денег у него не просила, от кого-то он узнал, что она занимается техническими переводами.

Узнал и успокоился.

Но сегодня он впервые разговаривал с ней по видеосвязи.

Но увидел похудевшее уставшее лицо в коротеньком, ну совсем коротком каре волос с незакрашенной по моде – сединой.

Изменилась конечно, они не виделись давно. Но совсем не это расстроило Владимира.

В углу экранчика, за ее стриженой головой, как в щелку, он увидел матово-благородный бок черного рояля.

Откуда у нее рояль? Зачем рояль. Почему рояль. Этот вопрос прыгал в голове Владимира опять и опять, и опять тревожил.

Казалось, что ему бывший дом бывшей жены. Дом, в котором он знал каждую неровность на дешевом паркете. И никакого рояля там быть не должно.

Владимир хотел тут же перезвонить и спросить об этом странном рояле.

Но его позвали обедать, потом ужинать. Хлопотный день получился. Гости какие-то, болтовня всякая, только Володя в этом как-то не сильно участвовал.

Он думал о рояле. И только о нем. Он понял, что инструмент в бывшем доме занимает самое лучшее и светлое место у окна. Место, где стоял его компьютерный стол и любимое кресло на легких послушных колёсиках.

И он не вставая из него, мог докатиться до дивана и обратно. Теперь этот путь прекратил рояль. Странное приобретение.

Жена бывшая играть не умела.

Зачем ей рояль? Он сильно был заинтригован увиденным в телефоне. А может ему показалось, изображение было на экране не очень внятным.

Ну, а если даже и рояль, то что меняло в жизни самого Владимира.

Он никак не мог успокоиться. И даже себе не вполне признался, что очень, ну очень, хочет перезвонить бывшей и, если наличие рояля у окна подтвердится, то он спросит, зачем ей рояль.

Глупо было думать, что она будет объяснять загадочность обновы, но Владимир тешил себя надеждой, что он ошибся, и никакого благородного рояля он там не видел.

Он с трудом дождался воскресенья, обычно он звонил в воскресенье утром. Но на видеосигнал жена не стала отвечать. Он позвонил на обычный стационарный телефон.

Она подошла. Владимир сразу без обиняков в некотором отчаянии спросил:

– Ты завела себе рояль?

На том конце была долгая тишина.

– Рояль? Какой рояль?

И Владимир с облегчением рассмеялся. Ему значит показалось.

– Шучу, – ворковал Владимир.

Они поговорили о блинах и кофе на завтрак. И поскольку Владимир успокоился, то быстро закончил разговор. – Пока-пока.

– Пока..

Жаль, что не случилось общения по скайпу, он мог бы видеть, как женщина вошла в комнату, подошла к роялю, открыла надломленную крышку – только улыбнулись ей клавиши.

Она обняла во всю ширину рук инструмент прижалась щекой и нажав робко на белую клавишу пальцем, улыбнулась родившемуся звуку.

– Откуда? Откуда. Нашла.

И она аккуратно закрыла надломленную крышку рояля. И вблизи было видно как побит и поношен инструмент.

Через щербинки крышки обнажались клавиши, как в улыбке.

А Владимир шел к себе, тревога его ушла и он дивился своей фантазии. – Почему рояль?

Было понятно, что ему померещилось.

И ревность, вдруг растревожившая его ненадолго, показалась невероятной и глупой.

Он вспомнил скучную овсянку по утрам в старом своем доме. И ему, как человеку благородному, стало жаль свою бывшую. И вполне искренне.

Жаль, что не видел он, как женщина с улыбкой и с недоумением разговаривала с роялем.

– Ну, как вы ловко здесь встали.С места не сдвинуть. Похоже – навсегда. Ваше благородие.

И отвесила роялю низкий нешутливый поклон.

26 июня 2020, Жаккардовая тетрадь.

Цокольный этаж

Он никак не понимал, почему проснувшись ночью от цоканья лошадиных копыт, вскакивал. Бежал к окну, открывал его широко и просто вдыхал, погруженный в этот серебристый ночной звук. Он жадно закуривал и смотрел сверху на проезжавшую нарядную карету, впряженную в нее пару лошадей. И все смотрел вслед сквозь табачный дым и слезы.

Он пытался не вскакивать, не вдыхать этот летний ночной туман, в котором звенело цоканье.

В детстве мама сказала ему, когда они въезжали в темную комнату, еле поднимавшуюся окнами над мостовой.

– Ничего, что цокольный, зато отдельно.

Так они въехали в новое свое жилье, которое так жаждали получить. Чтобы свое.

Володя разделял вполне мамину радость. Его ничуть не огорчил цокольный этаж.

Он даже полюбил выглядывать из низкого окна на проезжую часть. И там довольно часто проезжали лошади, возницы их стегали, дорога булыженной шла круто в гору, и Володя каждый раз хотел выскочить на улицу и заступиться за несчастную конягу.

Дело было в провинции, лошади здесь были рабочей силой. И бить кнутом их было обычным делом.

Очередной мамин поклонник принес и прикнопил к вовкиному столу, где он сражался с уроками, открытку.

На открытке было фото какого-то красивого города, вернее площади в нем. Большая, ну просто удивительно просторная. Она вызвала его восхищение еще и тем, что в самом центре этой площади стояли несколько мужчин в цилиндрах и фраках, курили сигары. Упираясь на трости – беседовали.

И на этой площади не было никаких машин, мужчины могли себе позволить занять весь ее центр своими импозантными фигурами.

Там за ними сворачивала за угол чья-то карета. В ней две белые лошади.

Но мужчин это никак видно не волновало. Они чувствовали себя хозяевами этого простора. И никто не мог помешать вкушать эту свободу и красоту.

Володя долго любовался этой фотографией.

Это была Вена позапрошлого века. И Володя крепко запомнил эту красоту. И молча тогда решил, что добьется в жизни такой же независимости и бесстрашного чувства – хозяина. И надо сказать, что фотография эта стала как бы кнутом-стимулом, заявкой на возможную новую жизнь.

Выбраться из цокольного этажа. Вверх, на праздный воздух.

И Володька вдруг понял по-своему, что и почему этаж – цокольный. Уж больно громко отдавалось в нем цоканье пробегавших по местной улице, булыжной и старой, подкованных лошадей.

И цоканье это стало частью жизни Володи, пока он, окрыленный планами, не уехал на учебу в большой город, а потом как-то разбогател. Он съездил, и не один раз, в Вену – и даже нашел эту площадь, с фото из детства. И она его сильно огорчила количеством машин, грохотом и рычанием транспорта. Конечно он не встретил там мужчин в цилиндрах и с тростью.

Но его это не напрягло и не огорчило.

Он уже любил скорость во всем, обожал стремительность времени, мало ценил в нем затишные паузы. Хотелось больше увидеть, поучаствовать, описать. Володя стал неплохим журналистом, участвовал постоянно в каких- то глупых, крикливых шоу. Вообщем, казалось ему, да и окружению, жизнь у него на службе. Навсегда.

Но почему-то он впал в бессонницу этим летом.

Он поселился в самом центре города. Окна его выходили на его центральную площадь. А площадь эта была заставлена каретами с лошадьми. Где пара, где одна лошадка. Кареты были нарасхват. Туристы набрасывались исторический – же вид транспорта. И катили себе по красотам города.

И цоканье лошадиных копыт раздавалось всю ночь. И Володя, теперь уже уважаемый Владимир Иванович, смотрел на этот каретный разъезд всю ночь. Упивался звоном цоканья. Для него это было равносильно колокольному звону, который призывал к чему-то высокому . Певшему серебристым голосом копыт, щемящему и светлому. И Владимир Иванович смотрел вниз, на широкие спины лошадок, на немытые рогожные мешки у них под хвостами. Санитарные меры соблюдены. И это очень огорчало Владимира Ивановича. Что же за лошади без навоза. Подделки какие-то. И он даже с какой-то ностальгией вспоминал свой цокольный этаж.

Там, в свое окошко, он видел только копыта и хвост лошади. Зато звук от этих копыт стоял звонкой пылью еще долго-долго.

– Ну, ты долго еще, – на балкон вышла милая заспанная женщина

– Ты знаешь что такое цокольный этаж?

– Нет, – она зевнула.

– Посмотри в ютюбе.

Владимир Иванович подумал, что не может быть такой информации нигде.

Он вдруг понял, что несмотря на то, что он смотрит лошадиное зрелище сверху, а не как в детстве – и цоканье чуть в другой тональности, потому что асфальт, а не булыжная мостовая. Володя вдруг резко почувствовал, как это неправильно – смотреть на этот лошадиный разъезд сверху.

Он ушел с балкона, хотел лечь к жене, но вместо этого взял из вазы на кухне большое, самое большое яблоко и вышел на улицу.

Он вышел на площадь и, подойдя к первой свободной лошадке, угостил ее яблоком.

– Можно? Спросил он у возницы.

– Можно – разрешила она.

Владимир Иванович сел в коляску стилизованную под тыкву

Золушкину. Они поехали.

Вот теперь все было правильно.

Володька ехал, закрыв глаза и слушал колокола цоканья.

Он попросил возницу за отдельную плату свернуть в мало освещенный переулок.. Где, возможно, низко над тротуаром живет мальчик, которого он разбудит доставленным им цоканием.

Другой возможности здесь, вдали от центра, услышать подкованную звоном лошадь – не было.

Без вариантов. А сам Владимир Иванович для себя давно понял, что утрамбован житием своим ниже цокольного этажа.

Но скрывал это. Не рассказывал. Потому что рассказать было – некому.

9 июля 2020, Жаккардовая тетрадь.

Постирушки

Она и не заметила когда это случилось с ней. Кто-то сильно ее обидел и она сильно в минорном настроении сняла с себя одежду, в которой ее обидели, и стала стирать…

И платье, и белье – все, всё сунула в тазик с проточной водой потом долго терла в мыльной пене и полоскала, полоскала. И тут поняла, что в процессе этом отмывания от скверных слов строится какая-то защита от этого ненадежного мира и тутошних людей в нем.

Уходила обида даже из памяти об этом случившимся. А уж когда всё было развешено на плечиках и сушилке, все обиды прошли и вовсе. Ничего не помнилось.

И она была готова вновь опробовать на прочность отношений новых людей.

С тех пор и превратилась в постоянную постирушку.

И не заметила как. Но потребность постирать отбелить, избавиться от очередного пятна стало основным ее увлечением, и даже лечением и защитой.

Она никогда не стирала модными средствами, а брала в руки крепкий кусок хозяйственного мыла и натирала им ткань любого состава до шика и блеска. При этом она так улыбалась, будто душу и ум ее занимала не тряпка в тазике, а отстирывала она этот мир с яростным остервенением и с надеждой, что станет он чуть чище.

Но стирать ей приходилось все чаще. Прошли обиды ее молодости, наступали обиды от детей. Вообще дефицит чистоты как-то особенно стал ощутим, когда все выросли, покинули дом, обрели свои дома и свои привычки, в них.

И можно было уже не стирать. И некому было стирать. И можно было отдохнуть. Но тут Татьяна заметила, что приходя из магазина или прогулки в парке, она немедленно переодевалась в домашнее, а уличное тут же стирала, будто хотела смыть с одежды всю агрессивность этого мира, от которой было не запереться, не отстираться, он давил на нее своей истеричной неправильностью.

Сквер, где из-за грохота машин не слышно птиц, а то еще страшнее, колоколов местного храма. И от такого хотелось отмыться, отстираться, и не навещать его.

Каждый раз она давала себе обет – не выходить, не смотреть, не участвовать. Не получалось, суета доставала повсюду. Но каждый раз, в утешение очередному походу, была постирушка.

Вот и сегодня, придя домой, она сняла с себя всю одежду, с отвращением вспоминая подвыпившего грязноватого мужчину , который стоял за ней в очереди в кассу. От него несло пивом и чем-то еще злым, в его дыхании близком и неотвратимом была какая-то вселенская угроза. И за эти минуты, пока он дышал ей в затылок, Тане показалось, что из нее сделали какие-то никудышные консервы, и закрывают её в жестянке этой навсегда.

Прибежав домой, она швырнула пропитанную чужой жизнью одежду в тазик и привычно открыла кран. Воды не было. Татьяна в ужасе крутила оба крана. Там нечто хлюпало, рычало и плевалось.

Вода отсутствовала.

Татьяна выглянула во двор. Так и есть. Крышка люка канализационного снята, рядом лениво ругались сантехники. Она ведь шла мимо них, и заметила грязные их комбинезоны. Хорошо бы им постирать, подумала она. В чистом они не посмели бы так сквернословить и отключать воду. И похоже надолго. Сантехники вели себя странно. Закрыв дырку от люка пестрой оградкой, они исчезли. А поскольку день клонился к вечеру, похоже, что работа их была отложена до завтра.

Татьяна вздохнула. Она очень расстроилась. Один вид горстки грязного белья повергал ее в такое волнение и содрогание, что она решила не оставаться дома, а пойти хоть куда.

Она позвонила подруге. Всё сложилось удачно. У Нинон пропадал билет в филармонию. И Татьяна, хоть и неохотно, пошла с ней.

Но странные дела, даже слушая Рахманинова, Татьяна с неловкостью понимала, что думает о том, как придет домой, и вдруг будет вода, и случится маленькое чудо стирки, которое ободрит её и откроет смысл свой силы над ней, Татьяной.

Закончился концерт. Татьяна с радостью оценила продуманность одежды публики, её несуетность и достоинство разъезда. Неспешное.

Сама же Татьяна наспех попрощавшись с Нинон, поспешила домой.

Во дворе всё еще не работали сантехники. Стоял оградкой легкомысленной импровизированный заборчик.

И люк валялся рядом.

Татьяна поднялась к себе. И пробежав длинный коридор, открыла кран в ванной.

Зажурчала, резво выскочила из крана прозрачная шумная струя.

Татьяна привычно бросила в таз и пивные одежды послемагазинные, и концертные платья. Все – под чистую струю, чтобы смыть впечатления ушедшего дня, потому что это давало надежду на день завтрашний. Вдруг там откроются другие, новые смыслы.

Но пока, сегодня, если спросить Татьяну о банальном и главном смысле она ответила бы: «В воде».

И глядя, с каким азартом она очищала свою одежду под струей, смывая весь негатив и радуясь этому процессу, очень легко в это было поверить. По крайней мере, она была на верном пути к этому смыслу.

24 июля 2020, Жаккардовая тетрадь.

Пустоты

Идти было решительно некуда и не к кому. Но Марина старательно и долго копалась в шкафу, придирчиво выбирая самое нужное и подходящее платье на тот самый случай, когда идти было не к кому.

Никакого себе прослабления. Каждая нескладная жиринка упаковывалась, камуфлировалась за пустячной рюшечкой, неслучайной оборочкой и другими хитростями – шейный платок для сокрытия подбородка и высоченный каблук, надежный удлинитель ног. Хотя ноги её, хоть и пухленькие, ни в каких дополнениях не нуждались, а несли ее слегка нестандартных габаритов совсем легко и стремительно.

Пробежав в своем дворике мимо старушек, будто в спину ей дул сильнейший ураган, Марина вышла сразу на центральную, оживленную прохожими, улицу. Тут включила другую скорость, сменила попыхи на величавость, она влилась в поток таких же гуляющих, как бы праздно, людей. Они все врали – Марина знала. За внешней беспечностью их пряталось, до подходящего случая, и чаяние знакомства, и желание развлечься в каком-нибудь местном уютном кафе.

И в ней это желание было. А вдруг там, из переулка, выбежит ее случай, и прямо в её распростертые, пока пустые, объятия.

Но вместо ожидаемого счастья из-за угла вышла старушенция.

Она была легкой, высохшей, как листок гербария. Но выглядела при этом очень уж независимо, и резко выделялась и нарядными белыми холщовыми брючками и белой, какого-то нетутошнего покроя, кепкой.

Старушка поставила, совсем уж неуместный, потертый рыжий портфель на лавку, а сама достала из кармана пиджака пачку сигарет.

Марина даже тормознула от этого, в чем-то нелепого, но впечатляющего действа.

Старушка изящным привычным движением прикурила от спички и вкусно втянула в себя дым.

Вся ее сухая фигурка источала такую неспешность, и её живой взгляд неравнодушно, а с интересом рассматривал проходящих горожан.

Старушке явно не было куда спешить. По её спокойному морщинистому личику распласталось наслаждение от того, что вот стоит она и курит. И не суетится ни о чем. Старушка была в этой своей независимой отдельности прекрасна.

Марина затаилась, глядя на неё, будто боялась спугнуть красивую бабку. Тихо стояла и смотрела, как старушка, докурив сигаретку над урной, аккуратно пригасила окурок. И взяв свой портфель бережно, как кого-то под- руку, пошла своей дорогой по бульвару. Попав в солнечное пятно, её белые брюки как бы зажглись, сверкнули и исчезли вместе с хозяйкой.

Марина села на лавку, которая еще помнила старухин портфель. Ей показалось, что даже легкий аромат её духов висел над урной вместе с сигаретным дымом.

Марина сидела на этой самой лавке и пыталась разобраться в этом новом впечатлении.

Она с досадой и некоторым огорчением поняла про себя нечто уж совсем неожиданное. Вот она в выходные свои дни бежала от пустоты своего дома в другую пустоту – улицы. И бегала так по кругу давно, из одной пустоты – в другую. И отчаивалась. И всё искала кого-то, что-то. И не находила.

И вот мелькнула перед ней случайная старушка, которая одним своим присутствием, своим достоинством, и отсутствием поиска пошлых никчемных приключений, расставила все смыслы в жизни Марины.

Старушка была неспешной, и понятно было, по длинному её возрасту, что, скорее, она осталась в одиночестве в силу объективных причин. Она была долгожителем.

А больше всего поразило Марину, она увидела как можно взять «под руку» портфель. С таким знанием его важности и нужности в её старушечьей жизни. Взяла портфель так, как замуж вышла.

Марине вдруг стало неловко за свои призывные рюшки и каблуки.

Она сняла косынку, скрывающую подбородок, сняла туфли и, взяв их в руку, пошла тропой старушки. В надежде тайной увидеть её и спросить, обо всем. И Марина даже прибавила шаг по теплому асфальту. Босые ноги оставляли на нем стойкие следы. И Марина специально давила мягкий асфальт широкими своими пятками, чтобы следы оставались заметнее и надолго.

2 августа 2020, Жаккардовая тетрадь.

Кстати

Пошлость висела на проводах. Застряли и болтались два шарика, исполненные в виде обручальных колец. Они тоже блестели дутой позолотой, напрасно пытаясь затмить собой купола Собора.

К Собору Илья подошел решительно. Побывать в этом старинном городе и не посетить эту государственную реликвию – было бы как-то не интеллигентно.

На соборной площади было много туристов, и всякий старался снять свою физиономию на фоне роскошных колонн, отдельно у ограды. Получилась отдельная толпа. Все смеялись и снимали на смартфоны это зрелище.

На ограде сидел молодой скворчонок и, растопырив свои еще птенячьи крылышки – пел.

Пел самозабвенно, запрокинув голову, взъерошив пушок на шейке. Из его детского горлышка выпархивали настоящие страстные рулады, разбитые на коленца, чередуясь с немыслимой красоты подсвистываниями.

Скворчонок очень старался понравиться, совсем не боялся людей, он просто подрабатывал попрошайкой. Ждал угощения. Но туристы хлеба не давали, они поскорее находили нужный ракурс и снимали.

И никто не дал даже крошки, хоть некоторые смотрели и ели. Ели не- заметно. Наверное, чтобы не смущать скворца.

Илья посмотрел на это зрелище, тоже поснимал, чтобы показать это чудо дома жене и сыну, и стал подниматься по ступенькам входа в Собор.

Илья был атеистом, но наслышанный о красоте этой достопримечательности, он решительно вошел, с трудом открыв высокую и тяжелую дверь.

Внутри был строгий полумрак. Довольно робко Илья прошел в центр, остановился у огромного паникадила. Лампочки в нем были не включены. И Илья пытался разглядеть удивительный изящный узор тяжелого этого подсвечника.

Народу было немного. Служба шла торжественно, очень тихо. И это удивило Илью. Он оглянулся. Стоял рядом, опустив голову, молодой мужчина в интеллигентной бородке. Рядом с ним скучал и не знал куда себя деть (так показалось Илье) пацан лет десяти. Худенький, длинноногий, в джинсиках, и в толстовке. Илья обратил внимание на них только потому, что пацан казался ровесником его, Ильи, сына, который был далеко отсюда и которого Илья видел крайне редко, потому как у него теперь новая семья. Так уж случилось, и никто не виноват.

Илья долго наблюдал за пацанчиком, который ходил по просторному и почти пустому залу. Отец мальчика даже не смотрел в его сторону, он всё так же стоял, опустив голову.

Вдруг громко-громко взорвал тишину хор. Их не было видно, этих хористов. Но голоса их обрушились так внезапно, что отец мальчика упал на колени как подкошенный. Илья даже испугался и отступил в сторону. Он смутился почему-то и старался не смотреть на молящихся. Но что-то не давало разрешения ему уйти. Он боялся помешать чему-то или испугать кого-то.

Он так и застыл пока хористы не замолчали.

И он увидел как отец мальчика очень медленно, как не желая этого, встал с колен. Илья, почему-то тревожась, хотел рассмотреть этого человека.

Но не тут-то было. К отцу подбежал сын, который вроде был далеко за колоннами. Он, подбежав, обнял отца сначала сбоку, потом прилепился к его груди, положил голову ему чуть выше живота. Мал еще был, он достал рукой щеку отца, его бороду, даже завязки капюшона потеребил с нежностью. И так они застыли парой.

Илья не стал больше смотреть. Он испытал желание странное, ревности и зависти к этому семейству.

Илья вышел на улицу. Скворчонок все пел и никто не давал ему хлеба, только фотографировали.

Тогда, раздосадованный тупостью толпы этой фотолюбителей, купил в ближайшем ларьке булочку. И неся её как гранату, пошел к скворчонку и накрошил ему булку, подальше от зевак со смартфонами, подальше от забора, на зеленую траву под куст.

Скворчонок тут и слетел.

Зеваки гневались и роптали на Илью.

– Мужик, ну зачем. Пусть бы пел.

Илья не удостоил их ответом и пошел себе сквозь.

Он шел и чувствовал, что находится в непонятном, ничем не обоснованном беспокойстве. Его мучил вопрос, на который он боялся ответить.

Он думал о своем сыне.

Случись с Ильей такое «падение» на колени, как у того в соборе. Что сделал бы его мальчик. Скорее всего устыдился и отошел подальше..

А еще хуже, ничего не понял, рассмеялся…

Кстати, надо будет не забыть оплатить его учебу.

Илья ускорил шаг, стараясь не смотреть вверх, чтобы не видеть пошлость надувных шаров, в виде обручальных колец, болтающихся на проводах. Зацепившихся фальшивой своей позолотой.

Илья впервые вспомнил детство и пожалел, что у него нет рогатки. В кармане были только крошки от булки, которую доедал за оградой скворчонок.

14 августа 2020, Жаккардовая тетрадь.