Этюд с вилкой
Когда идешь лицом на солнце, мелочей и подробностей всяких не наблюдаешь. Прикрываешь глаза, чтобы оно не слепило, и тут уже не до подробностей.
Олег шел по важному на сегодня делу, шел широким шагом. А был он высокого роста, и ему было легко скользить взглядом сверху по сутулым плечам идущих рядом горожан. На прищуре от яркого солнца, они казались ему лишними тенями на нужной ему дороге. Тенями-помехами.
Внезапно антисолнечный прищур Олега разорвал солнечный зайчик. Блик его был веселым и прыгающим. Олег открыл глаза пошире. Его обгонял молодой человек, в руке которого, на вывернутой вверх ладони, лежал предмет, который так приветливо и бликовал на солнце.
Олег не сразу понял, что это коробочка со слюдяным прозрачным верхом. А в коробочке он разглядел нарядное пирожное.
Паренек нес свою ношу как-то по-особенному бережно, приподняв на ладони, и был немного похож на официанта с подносом.
Паренек выделялся из толпы еще и хромотой, он подволакивал ногу, вид его слегка заношенной одежды выдавал некоторую асоциальность и тревогу за уровень его материального благополучия. И то, с каким счастьем и вдохновением, и даже с какой-то похвальбой, он нес на ладошке коробочку с лакомством – было понятно, что возможность съесть такую вот вкусность, в нарядной коробочке, приходит к нему в какие-то особые для него дни. Может у него день рождения, а может какая-то продавщица в кондитерской угостила его сердобольно, обеспечив, тем самым, довольную улыбку на еще небритом никогда личике.
Личико сияло, предвкушая лакомство из коробочки.
Олег забыл о срочном своем деле и загляделся на паренька. Он шел за ним. Тот свернул к переходу. Солнце осталось сбоку, и Олег теперь смог разглядеть того, за кем так внезапно свернул.
Олегу показалось, что пацан был немного похож на его сына. Такой же белобрысый, такая же худая бесконечная шея на острых плечах.
Но как давно он не видел у сына такого счастья на лице.
Вадим, сын, был всегда мрачен, нелюбезен. Занят своими гаджетами. Дружит только с телефоном и сообщениями в нем. И Олегу подумалось, что такую сиятельную радость на лице у сына могла вызвать лишь последняя модель телефона. Впрочем, Олег мог и ошибаться, с сыном у него был совсем незаметный контакт. Они будто бы и не нуждались друг в друге.
Тут мигнул зеленый свет, и толпа зашуршала по “зебре”.
Олег, сам себе удивляясь, пошел за пареньком. А тот сразу же зашел в ближайшее кафе, всё так же неся свою драгоценную ношу на ладони.
Олег остался на тротуаре почему-то, и стал соображать как ему вернуться на свой маршрут, с которого он сбился по странному недоумению, заглядевшись на чужого совсем для него паренька.
И тут опять, так же внезапно, пацан тот вышел из кафе, держа в другой руке одноразовую белую вилку. И Олег отметил, что руки у него – явно давно не мытые, впрочем как и босые ноги в грязных кроссовках.
Олега охватила какая-то вселенская жалость к этому чуду с белой вилкой в руке. Он не посмел есть свое нарядное пирожное руками. Он зашел в кафе за вилкой.
Это открытие просто подбросило Олега, и он с трудом сдержал себя, чтобы не пойти за пареньком дальше.
А Олегу очень хотелось увидеть, где и как съест свое пирожное этот счастливый человечек.
Но он остался и пошел уже в нужную для себя сторону. Его ждали, какие-то неотложные дела.
Вечером, возвращаясь домой, он зашел в кондитерскую и купил пирожных на все своё семейство. И ему положили их в такую же красивую коробочку. И она была нарядной и даже в каких-то белых бумажных кружавчиках.
Олег поставил коробку на стол в кухне и крикнул:
– Семья! Я пришел с сюрпризом.
На слово “сюрприз” выскочили все разом: и жена, и дочка, и даже сын.
Увидев коробку с лакомством, они были слегка разочарованы.
– Что это ты вдруг, – сказала жена. – Ты же знаешь, я сладкого не ем, да и тебе не надо.
– Ставь чайник, – приказал Олег.
И с нетерпением открыл шуршащую коробку, открыл цветочные мордашки бисквитов.
Семья послушно села пить чай.
Пили молча, жена так и не притронулась к пирожным, а сын, взяв одно в руки, ушел к себе. Дочка срезала кремные розочки ножом, и только потом положила в рот кусочек бисквита.
Чаепитие удалось не очень. Олег вскорости остался один на один с растерзанной бисквитной красотой.
Он долго смотрел на брошенные остатки пирожных, потом достал из ящика столика вилку и стал доедать, не торопясь, медленно.
И вспомнился ему опять паренек на переходе, с коробкой сладкого счастья на ладошке. И Олег понял, глядя на свое покинутое всеми застолье, что с этим что-то надо делать. Но что и как надо делать, он не знал.
И еще он думал о том человеке, который подарил заветную коробочку с пирожным тому асоциальному парнише. И о том, как он правильно поступил. И Олегу захотелось быть этим человеком. И еще хотя бы разок встретить этого пацана. Но в большом городе это маловероятно.
И Олег, с каким-то даже нетерпением, быстро вилкой доел все пирожные, будто хотел почувствовать хоть приблизительную радость от этой трапезы.
А сын Вадим, в соседней комнате, ел свое пирожное в прямом эфире перед телефоном, гримасничая и хохоча, посылая липкие воздушные поцелуи кому-то в сети.
Застёжная тетрадь,
19 сентября 2022
Хорист
Игната уволили с работы неожиданно и стремительно.
Он, получив такую проблему как безработица, сильно заскучал и долго не говорил об этом никому, даже жене. А когда сказал, то она его покинула так же стремительно, как и работа.
Игнат днем бегал по собеседованиям, а по вечерам общался только с компьютером, единственным и бесценным своим, как оказалось, другом.
Остальные “друзья семьи” как-то растворились в суете жизненной, пропали. Иногда звонили, правда, но так, бесцельно:
“Как ты?”
И Игнат так же кратко отвечал:
“Нормально”.
Врал Игнат. Ничего хорошего и нормального с ним не происходило. Он сидел у себя в комнате и с отвращением дожевывал вчерашнюю пиццу. На свежей пицце Игнат уже экономил. Деньги заканчивались. Работы никакой не предвиделось. И Игнат честно и безнадежно изучал сайт вакансий. Стыковки не происходило никакой.
Был светлый летний вечер, и Игнат открыл фрамугу окна, чтобы освежить голову вечерней прохладой. И горестно стал думать о жене. Ему рисовались все какие-то пошлые ее поступки, хотя он знал, что жена его вполне себе строгая женщина, и не допустит в своей приобретенной свободной жизни никаких непристойностей.
Ушла, потому что и впрямь денег постоянно не хватало. А у нее – потребности, и не на зарплату Игната.
Доедая пиццу, Игнат совсем загрустил, как вдруг в его комнату, разорвав тишину, ворвалось громкое пение. Пел хор. Игнат вдруг почувствовал себя в зале капеллы или оперы. Классическая тема, захватывающая своей торжественностью и душевностью, заполнила узкую и неуютную комнату.
От нее сразу стали заметнее старые обои и протечки на потолке. Обросли телесностью разбросанные бумажки, пустые упаковки холостяцкого жилья.
Заметив это, Игнат встал и захлопнул фрамугу. Где там. Звук еще усилился, перешел в “крещендо”.
Игнат глянул в окно. В стыке стен дома, в углу, светилось ярким светом открытое окно, из которого и выливалось это странное пение.
Странное, потому что эта часть дома давно пустовала, сдавалась в аренду, но желающих не было. И вот тебе – арендовали.
Игнат пытался рассмотреть происходящее, но его слабое зрение не позволяло, и тогда он пошел за отцовским военным биноклем.
Дело пошло на лад. Он рассмотрел совсем небольшое помещение, а в нем строй хора. Впереди была молодая, довольно растрепанная женщина. Наверное, регент. Сбоку была видна какая-то аппаратура, а за ней мрачный дядька, который руководил регистрами.
Игнат когда-то получил начальное музыкальное образование по классу виолончели, но из хора, обязательного для посещения, его отчислили. Он не умел слышать, и пел, все время сбиваясь на арию. И сильно мешал этим всем исполнителям.
Поэтому, сейчас этот хор, напомнивший ему о неудавшейся музыкальной стезе, вызывал некоторое раздражение.
Хор пел и пел, не давая передышки ни себе, ни Игнату. Фрамуга, плотно закрытая, ничуть не мешала доставать до Игнатова покоя, и сильно злило его это пение.
Что проще, Игнат достал из ящика стола наушники.
Но хор стремительно обошел эту звуковую лоцию и проник в дом, и стал размещаться в нем сильной темой из Свиридова.
Игнат сразу узнал её. Когда-то она его трогала и нравилась ему.
Гремели мужские голоса, просто в самое ухо Игнату. Он опять подошел с биноклем к окну. Стал рассматривать хоровое построение. Но мужчин скрывала глухая стыковочная часть стены.
Хор мешал почему-то думать о завтрашнем собеседовании в очередном офисе, он даже мешал играть в привычную антидепрессантную компьютерную игру.
Игнат встал из-за стола, и слушая пение, неожиданно для себя убрал все лишнее и разбросанное по комнате. Ненужное – выбросил в ведро, остальное – разложил по правильным местам.
А хор не унимался, все пел. И Игнат незаметно для себя, подошел к окну и опять открыл его. И стоял целиком у окна, захваченный звуковым этим хористым штормом.
Когда в хоре делали коротенькую паузу, чтобы отмикшировать на повторе звук, Игнат не сразу заметил, что он стал петь эту знакомую ему тему. Да как петь – он старательно вслушивался в чужие голоса и подпевал. С тихой осторожностью, чтобы не навредить этой красоте.
Игнат так увлекся своей партией, и не сразу заметил, что в комнате стоит вернувшаяся жена и с гневным удивлением наблюдает за хоровой этой сценой.
Игнату пришлось умолкнуть. И хор умолк вместе с ним.
Жена гневно и молча поставила сумку на диван. Поющий Игнат явно сбил её с толку.
– Поёшь, значит?
– Пою, – подтвердил Игнат. Вслушиваясь в тишину за окном.
Но хор больше не объявился. И Игнат стал помогать жене распаковывать увезенные так ненадолго ею вещи.
Потом они ужинали на маленькой кухне.
А Игнат все вслушивался напряженно в звуки за окном.
Хор больше не запел, не объявился.
Назавтра он тоже не объявился. Наверное закончилась аренда. Ведь была она очень дорогой, наверное.
На работу Игнат вскоре устроился, и очень даже неплохую и прибыльную.
Жена больше не уходила. И жизнь вроде бы наладилась.
Но каждый вечер Игнат вслушивался в уличный шум за окном и ждал яркого и красивого прилива сильных голосов, исполняющих нечто важное и нужное ему, Игнату. И он не убирал с подоконника бинокль – на всякий случай.
И ждал, когда зажжется свет в той угловой комнате за окном. И откроется вновь его капелла на дому. И под её подголоску всё будет иначе, надежнее и крепче.
Игнат скучал по своей робкой подпевке этому сюрпризному хору, он даже как-то подошел к фасаду этой части дома, думая увидеть там хоть какое-то объявление, объясняющее появление и внезапное исчезновение хора.
Но никаких объявлений и объяснений Игнат там не нашел. Двери входа были закрыты. И за ними была тишина.
Только на витринном окне первого этажа были нанесены большие буквы из желтой бумаги “Аренда”, а внизу – номер телефона, куда можно было позвонить для этой самой аренды.
Игнат на всякий случай записал его. И даже выучил на память.
И еще Игнат понял, что в хоровом пении обнаружилась им какая-то подлинность главной темы, которой ему так не хватало в жизни.
И это открытие его огорчило, потому что, он хорошо помнил, как его в детстве крепко ругали за плохое хоровое исполнение.
А теперь Игнату казалось, что он вполне бы справился с этим волшебным делом, и получил бы счастье от этого совместного пения, и это подтянуло бы его к главному знаменателю исполнителей, которым он скромно подпевал, стоя у своего окна. И это было похоже на молитву.
Застёжная тетрадь,
27 сентября 2022
Совпадение
Полинка возвращалась домой, шла пешком через весь город. Она жила в центре, шла долго, пока не увидела родную глазу маленькую рощу из берез, которые росли на крыше старых конюшен, кои никак не могло реставрировать городское начальство. А березки облюбовали разобранную, всю в дырах, крышу и стали жить там. И выросли в небольшие, но полноценные деревца, которые чудно жили в полном сезонном цикле и покрывались листвой весной, и роняли её по осени, пеструю рыжину которой хорошо было видно прохожим внизу.
Для Полинки рощица эта была своеобразным домашним маяком. Жильё Полины находилось сразу за поворотом. Несколько метров – и она уже оказывалась в своем дворике, маленьком и тесном. Темном и тихом. Всё чуть свободное пространство которого занимал огромный джип соседа. Авто это стояло прямо при входе в подъезд и, казалось, рычит и скалится на желающих войти.
Полина дом свой любила и пестовала, всё у нее было распределено и расставлено по своим местам. Она шагнула в комнату босиком, не стала надевать тапки.
И подошвы сразу обняло теплое дыхание паркета. Никаких ковров Полинка не стелила, она любила вот такую наготу паркета.
Полинка включила чайник, намыла руки и лицо, стала разбирать сумку.
Достала из нее пакет с фотографиями и стала рассматривать со вниманием и недоверчивой улыбкой.
Через весь город сегодня она шла от тетки своей, которая вбила в свою престарелую голову, что Полинке надо отдать старые фотографии. Тетка очень боялась, что их выбросят на помойку бессердечные соседи, когда ее не станет.
Полинка постеснялась отказать бедной своей родственнице в такой маленькой услуге, и вот теперь сидела у себя на кухне, хлебала чай из большой любимой кружки и рассматривала фотографии. На многих она узнавала себя разных возрастов. Вот – первоклассница, вот – свадьба ее. А вот – мама и отец. Полинка почесала переносицу, чтобы не расплакаться.
Она подумала, что хорошо бы эти фотографии вставить в рамочки и повесить на пустую стену.
Но нужны были рамочки. И Полинка пожалела, что прошла мимо лавки портретной, где можно было купить эти самые, подходящие рамочки.
Но идти обратно на улицу как-то не хотелось. Усталость только отошла из ног. И Полинка, оставив мысль о романах, сунула фотографии обратно в большой конверт, конверт забросила в письменный стол, и успокоясь сделанным, прилегла на диванчик.
Но тут позвонила ей беспокойная всегда подруга Ирина, стала звать в гости. Но Полина отказалась, очень мирно и вежливо. Не тут-то было, Ирина настаивала, и Полина, согласившись, рванула в свою гардеробную, маленькую кладовку, где на самодельном кронштейне висели все ее наряды. И тут же зацепилась за шнур от торшера, с трудом удержала равновесие, но торшер упал, зацепив широким своим верхом содержание верхней полки стеллажа, и оттуда – с грохотом посыпались книги, бумаги и еще что-то падало и падало. Громко.
Полина подошла к торшеру, подняла его, поставила на место, проверила сохранность лампочки выключателем. Зажглась, все работало.
Потом глянула на упавшую сверху на пол кучу некогда ладно сложенного ряда ненужных предметов. И вдруг среди разбросанных бумаг и книг она увидела рамочку для фотографии. Потом еще одну, и еще.
Она подняла рамочки, в полном недоумении разглядывая их, будто хотела узнать здешнее их странное появление. Она разглядывала рамочки. Они были разного размера, с неразбившимся стеклом в них. Что было совсем уж загадочно: падали с такой высоты и остались целыми и невредимыми.
Но даже не это удивило Полинку, а то, что она напрочь забыла когда и по какой причине эти рамочки появились в её доме.
Когда и для чего она купила их? Никак не вспоминалось, Полинка давно жила одна, поэтому странность появления этого декора слегка даже напугала её.
Она отменила свой визит к подруге, вытащила из стола конверт с отданными теткой фотографиями.
Разложила все это прямо на своем стерильном паркете и стала примеривать фотографии к рамочкам.
Удивление всё нарастало. Все рамочки оказались нужного размера. Все подошли к фотографиям, будто только что приобретенные специально для этой памятной процедуры.
Когда Полина вставила все фотографии в рамки, а потом все их бережно и аккуратно разместила на свободном пространстве стены при помощи шуруповёрта, получилось надежно и красиво. Лица с фотографий будто улыбнулись Полине за её трудолюбие и смекалку.
А Полинка, довольная новым таким для себя сообществом, осталась дома. Она знала, что у окружающих ее друзей она вызывает легкое недоумение и досаду.
А все из-за своей странной привычки, при поздравительных мероприятиях: дня рождения, именин или свадьбы. Она всегда желала виновнику торжества, громко, на весь стол, не здоровья и денег, как принято, а веры, надежды и любви.
Не всем это пожелание было к душе.
Её считали вычурной дурой, ну, или большой оригиналкой. А за это теперь не любят.
Позвонила опять Ирина, умоляла придти, кто-то её опять бросил, ушел в ссоре.
Полина сдалась. И пошла к заплаканной подруге.
Вечер был фиолетовым и необычайно тихим. Полина подняла взгляд на небо. Появились уже первые звезды. Их было плохо видно, потому что город давно вступил с ними в бесконечный спор на яркость своей вездешной подсветки.
Полина шла к подруге опять пешком, она любила этот способ передвижения. Шла и думала, рассказать ли Ирке свое приключение с рамочками, об их загадочном появлении. Может она объяснит совсем необъяснимое их появление? Да, конечно, это она купила их когда-то, но случайно. Больше некому. Но для чего? Как она знала, что эти рамочки пригодятся через много лет? Купила на всякий случай, конечно. Но знали где-то, что декор этот обязательно пригодится, нужен будет ей, чтобы вписаться в нужном, свободном для него месте, закрепившись на нем надолго с помощью шуруповёрта. Полина все делала ловко и нерушимо. Тетка знала, кому отдать память об ушедшем времени.
Впрочем, Полина так не думала о себе, в таком ракурсе она себя не рассматривала.
Она была довольна проделанной работой, и подходя к дому подруги, уже думала над словами, которыми будет утешать ее. Но в голову не приходило ничего нового, кроме обыкновенных слов про веру, надежду и любовь.
Однако, чувствуя, что Ирина может и не понять, поскольку она хочет, наверное, услышать только что тот, который Иру оставил, дурак. И он обязательно вернется.
С этими словами Полинка и вошла, в прокуренный тяжело и мрачно, дом подруги.
Они обнялись. Пока молча, и Полинка побежала к окну, чтобы распахнуть его в ночь с блеклыми хоть, но звездами.
Застёжная тетрадь,
2 октября 2022
Кириллица
Её звали Кирой, но за глаза в школе, где она преподавала русский язык и литературу, пришпилили ей прозвище “Кириллица”. Над ней таким образом слегка иронизировали за ее яростную борьбу за чистоту русского языка.
Она сражалась с разными “квестами”, “кластерами” изо всех своих сил сорокалетней женщины широких взглядов, но с тонким слухом. Она считала, что все эти новые слова очень похожи на собачий лай, и на звон цепи этой собаки.
“Бренд” и “тренд” – унизительные какие-то псевдонимы, клички знакомых и родных слов. С ней никто не спорил из учителей, и может быть в душе были согласны, но стараясь сократить дистанцию со школярами, все легко и дружно пользовались этими “трендами-брендами” и от этого чувствовали себя на одной ступени с учениками.
Кира не стала для детей своего класса “брендовой”, а получила название за свою неприступную стать – Кириллица. Впрочем, это было ловкая придумка директора гимназии, дети этого придумать не могли. Они и слова такого не знали.
А Кира никак не отступала и всегда на уроке старалась выправить тусклое и бедное изложение отвечавшего у доски. Это была ее работа. И работа любимая.
Она сочувствовала своим ученикам, потому как им приличный лексикон взять было и неоткуда. Книжки ими читались неохотно и с трудом, а с компьютером – что с него взять. Там даже клавиатура на латинице.
– Отстань ты от них. Пусть разговаривают как им удобно. Это их уровень. Таково их общение, – говорил ей близкий друг, и давнишний жених, Виктор. Учитель физики, правда в другой школе.
Но Кира не отставала, а все стремилась улучшить качество речи своих подопечных.
Сегодня у Киры были поздние два урока, и она с утра вышла в центр города погулять немного в его красоте, ну и посетить пару магазинчиков, приобрести чуть обнов в свой гардероб.
Она шла по проспекту, стараясь не попасть в скоротечный его ритм. Чтобы отдельно подышать его странной красотой. Прямота и ровность его очень импонировали сути самой Киры. Уже через полчаса Кира шла сильно довольная обновкой и вдруг увидела на той стороне собор. И услышала звон его колокола, и подумала с какой-то щемящей жалостью, как давно она не была в храме. Она как-то даже забыла об их существовании. Все работа, текучка. Да и не по пути как-то. Она ходила на работу в другую сторону и давно не слышала этого призывного звона.
Что ж, времени было достаточно, и она решила, что как раз сейчас и можно зайти. Она подошла к переходу. Горел красный свет. Собралась большая толпа у зебры, а красный свет всё горел и горел. Неслись бессчетно и быстро машины. Зеленого для пешеходов всё не включали.
Она смотрела на собор. Он был строг и прекрасен. И как никогда Кире захотелось дойти до него. Неожиданное препятствие, в виде неугасающего красного света, не пускало.
Народ уже стал роптать. Все стремились перейти на ту сторону, у каждого были свои неотложные дела.
И Кира смотрела вдаль проспекта, по которому красным сквозняком неслись машины, им можно было, и похоже надолго.
Кира стояла в гудящей толпе недовольных людей и из разговора двух злых мужчин поняла, что красный свет горит и будет гореть на этом переходе, и на всех других, пока не проедет по проспекту чей-то важный кортеж.
Кира с тоской посмотрела на ту сторону, где стоял величавый собор, колокола уже не звонили, наверное началась служба.
И Кира вдруг поняла, что этот красный свет зажгли только для нее. Чтобы она не вздумала вот так, между походами в магазинчики за новой одежкой, заглянуть в торжественное пространство храма.
Кира так четко осознала вдруг этот запрет для себя, что не стала больше ждать зеленого света, а резко развернулась и пошла параллельной узкой улочкой, так было быстрее дойти до школы.
И в этот день школяры заметили грустную задумчивость в строгой своей учительнице. Кто-то мямлил у доски, путая падежи, Кириллица молчала и не реагировала.
Кира никак не могла забыть запретный красный свет для себя. Её не пустили.
И когда на перемене раздолбай Ниточкин крикнул громко кому-то:
“Это уже не в бренде”.
Она не стала исправлять ученика, указывая на то, что правильно говорить надо “это уже не в тренде”.
Кира молча прошла мимо и подумала, что эти поймут друг друга, на простом и ясном для них общении на такой ступени. Также просто, как она поняла, почему ее не пустил на ту сторону красный свет.
Она как-то немного остыла к своим обязанностям строгого блюстителя правильного исполнения русского языка.
Потому, что хорошо помнила, там пока стояла у немигающего светофора, чертыхалась и ругалась, как и весь народ у зебры. Она даже почувствовала некое родство с этими людьми, которым какие-то посторонние гаишники включили запрещенный свет, перекрыв внезапно путь к их неотложным делам.
И ей так нужно было через проспект этот перейти. Звонили же, но не пустили.
И скорее всего, правильно сделали.
Кира даже боялась признаться себе, что напрасно она не дождалась тогда зеленого света на этом многолюдном переходе, дождалась – и перешла бы на нужную ей сторону. Ведь она никуда не спешила.
И Кире стало несколько досадно от этой оглядки на незначительное в её сильно насыщенной жизни приключение, в котором её не пустили в храм, и это явно были не работники постовой службы. Ведь чуть впереди был подземный переход, и она могла дойти до него и перебраться на нужную сторону.
Но она этого не сделала.
Странно было и то, что спустя какое-то время, ее в школе перестали дразнить Кириллицей, будто и не было этого прозвища, а окликали серо и просто – Кира Ивановна. А еще она стала в беседах в учительской с отвращением выговаривать слово “истеблишмент”. Потому что его часто употреблял с красивым английским акцентом директор гимназии, и ее работодатель.
Застёжная тетрадь,
7 октября 2022