Я очень позитивно оценила усилия мужа, потому что не всякий бы мужчина корячился бы с этими громоздкими штуками в поезде. И машина, и стульчик пригодились нам уже потом при вселении в вожделенную квартиру в Доме офицерского состава, а пока мы кантовались «у панов» Софы и Михала.
В ту осеннюю пору произошел интересный и непонятный случай: я вывезла Алёнку в колясочке гулять, и во двор забежала соседка, у которой дочка тоже родила мальчонку. Бедный ребенок был покрыт какими-то болячками, струпьями, лишаями, плакал дни и ночи напролет. Золотуха – так называли тогда аллергию. Соседка заглянула в колясочку и давай пританцовывать и приговаривать: «Ой, кака славна дивчинка, да кака чистенька, да кака румяненька, да кака гарненька!», – и ушла. Алёнка же действительна была как розовый пупсик и вообще пирожное с кремом. Буквально через минуту мой розовый пупсик, моя доченька залилась слезами, я её стала покачивать, уговаривать, успокаивать – плачет. Внесла в дом, распеленала, может мокренькая, нет, все нормально, может водички хочет, нет, может животик болит, сделала теплый компресс – плачет, аж синеет и закатывается, просто задыхается ребенок. Я сама уже на грани истерики, вижу дело плохо, а что предпринять не знаю. Тут вбегает моя пани Софа с солонкой, шипит сквозь зубы: «Ах, пся крев! Сглазила дитыну клятая ведюга!», – начинает бегать вокруг стола, на котором лежит в пеленках мой уже хрипящий и посиневший ребенок, что-то шептать и разбрасывать соль, потом провела вдоль тельца Алёны от головки до пяточек ладонями, что-то прошептала, стряхнула и так 3 раза. Вы не поверите, плач прекратился и ребенок почти через минуту, как я её запеленала, уснул. Пани Софа ушла, предварительно отругав меня за то, что я показываю ребенка до года всякой твари. «Это хорошо, что ты её окрестила, а то и сгинуть бы могла!», – напоследок утешительно добавила хозяйка. Вот и, пожалуйста, вот и не верь в разные сглазы, приговоры-наговоры в черную энергетику. Расстались мы с нашими хозяевами по-дружески и потом иногда навещали их.
Жить в гарнизоне сначала мне понравилось: первая собственная жилплощадь, вода в квартире, ванна, правда нагревающаяся дровяным титаном, но все-таки не в общественную баню тащиться с тазиком и мочалкой и не в бадьюшке мыться, а в собственной ванной, центральное отопление. Какое, к чёрту, центральное! Наши военные строители опять что-то где-то, то ли не так подключили, то ли не там включили, то ли просто не топили котельную, в доме была холодрыга, тем более вселялись мы осенью на зиму. Приходилось согревать постели грелкой, особенно для ребёнка, ставить в спальне рефлектор и электроплитку, причем, заметьте, все тогдашние электроприборы были с открытыми спиралями – всё равно было лучше, чем у хозяев, как-то выкручивались из проблем, и я даже не простудила ребенка.
С этим открытым огнём произошел смешной казус: рефлектор был близко подвинут к кровати и однажды в интимный момент, в самый его пик, я чувствую, что ватное стеганое одеяло, мое приданое, опустившись вниз, начинает тихо тлеть и пахнуть, причем пахнуть отвратно, как и должна вонять паленая вата. Муж этого даже не заметил, а я, как настоящая нормальная женщина, даже и не подумала сообщить, что мы сейчас, кажется, будем гореть. Вот уж действительно «да гори оно синим пламенем!» Одеяло мы потом дружно потушили, посмеялись, а я его залатала прекрасной заплаткой. В продолжение этого случая: когда в компании мы однажды рассказали об этой ситуации, наш друг так задумчиво и тоскливо произнес:
«Вы молодцы! А вот моя жёнушка в один такой момент вдруг спрашивает у меня: «Слушай, а ты керогаз на кухне выключил?» Во, блин, всё настроение к чёрту упало!» И не только настроение, думаю. Я лично его понимаю.
Когда Алёнке исполнилось 3 годика, я опять стала работать, отдав ребенка в детский садик, небольшой и очень неплохой. Воспитательницы и нянечки, жёны офицеров, дорожили своей работой и тщательно смотрели за детьми. Группы были небольшие, дети не болели и с удовольствием ходили в садик.
Алёна в 2 годика прекрасно говорила без этих умилительных шепелявостей (кроме «р»), словарь её был разнообразен и, уж, конечно, соответствовал сегодняшнему 4-5 летнему ребенку. Это я не как мама, а как педагог говорю. Но лексика ее однажды пополнилась перлом для нас, так сказать, неожиданным. Кроме того, Алёнчик была славненьким, спокойным, покладистым ребенком и редко выходила из себя. Никаких подвохов мы от неё не ждали. Одевала я её довольно мило, исходя из семейного бюджета: шила какие-то модные костюмчики, юбочки, панталончики из бумазеи, украшенные кружевцами. Однажды я скропала только-только входивший в моду для детей комбинезон (из моей юбки), со строчкой, вышивкой и прочими прибамбасами. Значит, одела я её: клетчатая рубашечка, в тон такой же бантик, лакированные ботиночки по наследству от Галюни. В общем, «фату мешковую надела и деревяшки на ногах». Однако получилась картинка! Выпустила гулять, а сама, это было воскресенье, из окна второго этажа с умилением любуюсь на своего ангела в комбинезончике. Ангел сначала садится на сломанный штакетник-забор и усиленно начинает «заводить мотололлел» (папа только что купил сей транспорт, и он тогда, видимо, потряс воображение ребенка). Дергает толстенькой ножкой воображаемую педаль, хватается ручками за поперечную перекладину, напряженно воспроизводит звук заводимого мотора… и поехала-а-а-а, наклоняясь из стороны в сторону «на виражах», не забывая имитировать звук мотора: «Ж-ж-ж…». Это продолжалось недолго. Прокатившись, она решила поиграть с более старшими девочками лет 6-7 и стала так тихо к ним втираться. Те были заняты своими взрослыми играми и даже не замечали малолетнюю втирушу. Как ни пыталась Алёнушка подольститься ко «взрослым», те её не принимали в свою компанию. Наконец, одна из них, отталкивая ангела, говорит тривиальное: «Иди отсюда, дура!» На что оскорбленный ангел невозмутимо бросает: «А ты п…да!», – и с чувством исполненного долга спокойно отходит в сторону и даже как-то победно отряхивает ладошки. Да,… я чуть не вываливаюсь из окна, бегу к Вите и заполошенно говорю: «Витя! Витя! Алёнка заругалась!» Витя, любивший конкретность, спрашивает: «Как?» А мне и повторить-то неловко, стыдно. Как это? Никогда в нашей семье подобных слов не произносилось. «Как?», – повторяет педантичный отец. Я, запинаясь, произношу: «На букву п…» Папа сразу усекает и, высунувшись из окна, гувернерским тоном зовет дочь домой. Алёнка, послушная девочка, тут же прибегает, предстает перед родителями, встревоженными и озабоченными проявляющимися дурными наклонностями дочери. Дочь же, хлопая ресницами, вопросительно смотрит на родителей. Папа, откашлявшись и сделав серьёзный вид, произносит сакраментальную фразу: «Алёнушка, ты зачем ТАК (запинается и продолжает), … ты зачем ТАК… говоришь?» Алёнушка безмолвствует и смотрит на него голубыми глазами. Пауза. Папа продолжает: «Нет, объясни мне, почему ты ТАК говоришь?» Ждём… Дочка явно ничего не понимает… Потом хватается двумя пальчиками за комбинезончик и, повернувшись на носочках, отвечает: «А мне мама класивенькие штанишки сшила!» Всё. Понимаем, что объяснение закончено. Отправляем её гулять. Больше я от неё подобного не слышала. В психологии у детей это называется «затычка памяти». Просто не нужно заострять их внимание на нежелательном эпизоде, и он забудется. По крайней мере, так предполагается у психологов.
У нас сработало…
Подобный же случай произошел уже через несколько лет, когда мы с мужем приехали из заграничной командировки и ужинали в гостях у москвичей в энном поколении, интеллигентнейших людей. Ну что такое гости в Москве – круглый стол, даже иногда самоварчик (он как раз и присутствовал), все яства к чаю, добросердечный хозяин, довольные гости, приятная беседа. Гостеприимный хозяин ведет какую-то интеллектуальную и интересную беседу. Возле стола всё время крутится кошка и надрывно мяучит. Её крутит рядом одуряющий запах колбасных изделий. Бабушка хозяев всё время хвастается своей внучкой Лерочкой, действительно очаровательной девчушкой лет двух. Хозяин говорит, гости внимают, бабушка тихонько ведает мне о достоинствах внучки, кошка продолжает гнусить противным мявом. Бабушка, отрываясь ненадолго от рассказов о достоинствах Лерочки, несколько раз отгоняет кошку Шушу от стола: «Шуша! Ну вот наказание! Только кормили! Шуша, отойди, паршивка! Отойди, негодница! Брысь» Тут очаровательная внучка произносит: «Бись, бять!» Наступает мертвая тишина… Бабушка на грани обморока, но кудахчет, почему-то обращаясь ко мне: «А всё двор! Всё двор! Уму непостижимо! Ой, мне плохо!» Все её пытаются успокоить: и дочь, и зять, и гости. А бабушка пытается выяснить у Лерочки, где и у кого она услышала такое плохое слово. Тут уж я вступаю в эту перепалку и советую бабушке ничего не выяснять у внучки, опираясь на свой опыт детской психологии. Вероятно такие казусы были во многих семействах.
Мне приходилось браться за любую работу, какая только имелась по месту службы мужа. Кем только я не работала! Бралась, не смущаясь, даже за «ст. экономиста». Но в тот момент я была «инструктором по культурно-художественной работе» при ГДО (Гарнизонный дом офицеров) г.Щучина Белорусского военного округа. Господи! И куда только не заносило! Даже в Рио-де-Жанейро. Но Щучин был далеко не Рио-де-Жанейро, это было уж потом… Работала я инструктором, организовывая различные кружки: драм-муз-танц-худ, вечера, лекции, беседы и т.д., приходилось также оформлять стенды, доски почёта, различные объявления, когда «заболевал» наш художник – еврей Ефим с необыкновенно густой и объёмной шапкой волос и длинными-предлинными черными ресницами. А «заболевал» частенько. Поэтому именно у меня, в моем «кабинете», и находились малярные принадлежности. Впрочем, меня это не смущало.
Дом офицеров располагался в весьма живописном месте, на берегу озера, как я уже говорила, в доме какого-то графа «за польским часом», с паркетом, колоннами, пилястрами, широкими лестницами, балконами и люстрами, так что кабинет был вовсе и не так уж плох. Работа моя в основном была вечерами и, если папа не мог Алёнку взять из садика (тогда ей уже было 3 годика, и садик тоже был в усадьбе графа), то я её брала с собой на работу. А там по обстоятельствам: или сажала смотреть фильм – послушная девочка сидела, смотрела и никуда не уходила, или приводила рисовать к себе. Однажды день был не киношный, и Алёнка осталась со мной в кабинете, где я опять из-за «болезни» художника писала афишу очередного фильма. Чтобы ребенок был занят, я дала ей огромный плакат, перевернула его обратной стороной, поставила банку с гуашью. Банки были широкие и вместительные, специально для больших кистей и плакатных перьев. Сказала: «Рисуй! Можешь пальчиком». Из педагогики и методики начального обучения теоретически я знала, что дети больше всего любят рисовать на огромных листах-пространствах и именно пальчиками. Что же практически из этой теории получилось на практике? А получилось вот что: сначала Алёнка, не поверив своему счастью, что-то там выписывала пальчиком, какие-то крендельки (я всё время незаметно наблюдала за ней). Потом, поглядев на меня и убедившись, что мама вроде бы и ничего не замечает, начала более глубоко засовывать в банку уже всю пятерню, выписывать крендельки и загогулины уже в пятикратном увеличении.
Я её спрашиваю, не поворачиваясь: «Что ты, дочура, рисуешь?» Она, высунув от напряжения язычок и ставши коленками на плакат, отвечает: «Кораблик». А почему кораблик она решила рисовать? А потому, что с утра я на неё надела чистенький накрахмаленный фартушек-сарафанчик с сине-белыми полосками, красными пуговками сзади и аппликацией красного кораблика впереди. Вот такие ассоциации и возникли у ребенка – море, кораблик. А гуашь-то была красная! Ладно! Я делаю вид, что всё в порядке. Алёнка начинает макать в банку весь кулачок и прямо-таки с каким-то сладострастным наслаждением размазывать краску по бумаге и по себе. Я свернула это упоительное занятие, правда, сказав, что кораблик замечательный.
Когда я вела дочку домой, встречные вздрагивали. Красная краска оставила на фартучке, на руках и на мордахе дочки ужасные багровые пятна. Какая хорошая гуашь! После этого я прекратила педагогические эксперименты по воспитанию художественного вкуса у ребенка и возвратилась к испытанному приёму – просмотру фильмов. Сажала Алёну в зале, а сама уходила работать на час-полтора.
Вот ведь не боялись оставить ребенка практически одного. А ведь в гарнизоне гораздо больше мужского контингента, чем женского. Какие-такие коллизии могли произойти с малышкой? Разве что с кресла упадет, коленку расшибет…
После каждой кинокартины, игровой, документальной, драмы, комедии, военной, социальной и прочей тематики, на вопрос, какая была картина, довольная Алёнка отвечала: «Смешная-смешная!» Ну, и слава Богу!
К этому же гарнизонному периоду относится весьма интересный момент. Так как моя работа действительно занимала меня вечерами, то получалось, что муж дома, ребенок дома, а мама, видите ли, то на литературном вечере, то на танцевальном вечере, то в драмкружке, то инспектирует, играет ли оркестр, с мольбою отпрошенный у командиров частей. И за ними нужно смотреть и смотреть – ничто человеческое солдату не чуждо. Потому что, если вдруг мои музыканты возвратятся позже или, не дай Бог, даже с подозрением на запах алкоголя, то ведь в нужный момент на концерт или в оркестр их не отпустят, и мое организационное мероприятие сорвется. Сейчас я понимаю, что можно было и не так рьяно инспектировать – солдатики были безумно рады оторваться в любойдрам-муз-танц коллектив и ни о каких запретных запахах не помышляли.
Да. Тогда служба обстояла именно так. А как ретиво командир части, полковник Головощук, проверял внезапно и неожиданно раскладку «вложение» в котле. Ого-го! Ну что это я о котелках… В общем, 2-3 раза в неделю мама регулярно работала, но, по мнению папы, развлекалась. Поэтому иногда, уложив дочку, папа тоже являлся на вечер, где мне не только развлекаться, а и оглядеться было некогда. Концерт, самодеятельные артисты, магнитофон, доморощенный оркестр из незаменимых солдатиков – люстры сверкают, графский паркет натерт, музыка гремит, погоны блестят, офицеры кружатся в вальсе. Галина Александровна с застывшей улыбкой, аж скулы сводит, всё же успевает раз другой проплыть в вальсе. Но редко – некогда. А папа скучает.
И, надо сказать, что была у нас в гарнизоне одна Шурочка (может, и не одна). Однако эту Шурочку все мужчины знали. Очень миниатюрная женщина, как говорят военные, мелкого калибра, со славненькой кошачьей мордочкой и новинкой по тем временам – химической завивкой на белокурых волосиках. Рядом с ней любой плюгавенький мужичок выглядел богатырем. Эту Шурочку жлобы-мужики рекомендовали вновь прибывающим холостым офицерам как приятную во всех отношениях женщину. Супруг её во внимание не принимался, то есть он вроде бы и был где-то в наличии, а вроде бы и нет. Во всяком случае, гарнизонные жёны были настороже.
Продолжается вечер, танцы в разгаре, мой Витя приглашает Шурочку, танцует и, как джентльмен, отводит её на место и, как верный муж, неохотно возвращается к сильно озабоченной своими инструкторскими обязанностями супруге, то бишь ко мне. Я занята и мельком говорю: «Ну что ты, иди, потанцуй!» Радостно встрепенувшись, Витя идет приглашать Шурочку; Шурочка кокетничает во всю и прижимается к партнеру. Партнер не против, а наоборот, проводив даму на место, остается на этот раз возле неё. Я занята, но всё вижу. Следующий танец. Мой муж и Шурочка, освоившись, весело , кружатся в вальсе, в общем, раскрепощены и резвятся, весело хохочут. «Белый танец!», – объявляю я в микрофон. Шурочка с нежной завлекательной улыбкой на устах приглашает нашего папу. Папа, не менее нежно осклабившись принимает её в объятья. После танца Витя, поблагодарив партнершу и, видимо, вспомнив, что он-то здесь всё же не один, подошел ко мне с отсутствующим видом и с каким-то пустяковым вопросом. Я начинаю ему долго и пространно объяснять по теме вопроса. Оркестр объявляет: «Старый и вечно юный вальс…» Витя, не дослушав моих объяснений, поворачивается ко мне спиной и один из первых через круг блистающего навощенного паркета, в котором отражается огромная хрустальная люстра, направляется в противоположный угол зала приглашать Шурочку. Когда он находится прямо под люстрой, я беру микрофон и говорю на весь зал: «Витя, ты куда?» Витя от неожиданности останавливается, как по команде «Стой!», причем резко, как стреноженный, потом поворачивается – круго-о-ом! И сомнамбулически возвращается обратно. Зал взрывается хохотом. Витя смущенно бормочет: «Ну, чего ты, Галюня?» Галюня очень даже хорошо поняла «чего». Всё. Инцидент исчерпан. Я меньше усердствую с занятиями по вечерам, Витя больше не танцует с Шурочкой.
Всего в белорусском местечке мы прожили более пяти лет. Становилось всё тоскливее и тоскливее: одни и те же люди, одни и те же беседы, одни и те же интересы или, скорее всего, отсутствие таковых.
Это ещё хорошо, что я худо-бедно работала, Витя поддерживал меня в стремлении трудиться. Здесь же я решила получить высшее образование (давно пора!), всё равно время бездарно проходит, и совершенно без труда, обычно учебники дочитывала уже в автобусе, поступила в Гродненский педагогический институт им.Я.Купалы. Маленький ребёнок, работа, учёба, муж – всё делало меня настолько занятой и, к счастью, отвлекало от гарнизонных дрязг, хотя и навесило кличку гордячки и высокомерной особы.
Однажды Витя почти с упреком сказал мне, что женщины не понимают меня (чем уж она так чванится?) и обижаются, что я их игнорирую и никогда не остановлюсь, не посижу с ними на лавочке и не побеседую. Да ничем и никогда я и не чванилась, всегда считала такое поведение недостатком культуры и старательно избегала подобных вывертов как высокомерие.
Но тут уж я вскипятилась и двинулась на мужа как танк, спрашивая, знает ли он, о чём в последнее время с жаром толкуют и обсуждают женщины на лавочках у домов, что является основной темой беседы?
«Ну, не знаю, что я с ними говорил что ли?», – растерянно пожал он плечами. Я же со злостью заорала: «А ты поговори, поговори! Тогда узнаешь, что они выясняют! Узнаешь! Узнаешь! Обсуждают, правда ли, что в Америке изобрели механический или электрический (?) член и, если так, то как же им пользуются: прикрепляют его к мужу или одной можно удовлетворяться!»
Я специально четко озвучила название прибора, пусть муженёк обалдеет, ибо щадящее наш слух лицемерное название машинки «вибратор» в нашу глубинку еще не дошло, но животрепещущая суть-то осталась!
Уж больно меня муж достал своими наставлениями, что нужно быть «как все». Чисто советское выражение – «будь как все», как оно меня злило! Витя ошеломленно отодвинулся от меня, ничего не ответил, даже не сделал замечание о злобной грубости моих выражений, но, кажется, он мне не поверил, по тем временам это было слишком нелепое предположение – «вибратор!» что за чушь! Больше разговоров о том, что нужно быть «такой как все» долго не возобновлялось.
«Скромнее надо быть». Что значит «скромнее»? Одеваться во все серенькое, немаркенькое, незаметное? Нет! Не хочу! Не надо!
Мне нравились и нравятся наряды, иногда экстравагантные и неожиданно опережающие моду. А вот скромность – понятие относительное, надо просто уверенно носить самые авангардные вещи, а для этого нужно быть уверенной в себе. Что бы ни утверждали строгие пропагандисты-моралисты насчёт «содержания», которое важнее «формы», все-таки сначала заметят «форму», как в старой умной пословице «встречают по одёжке»… А там уж видно будет, соответствует ли одно другому. В некоторых жизненных ситуациях как раз важно, чтобы сначала заметили, а там уж демонстрируй, что желаешь. А то без нужной формы, но со своим богатым содержанием будешь стоять в сторонке и не «питюкать».
В принципе, я и была самой обыкновенной «как все», но замотанной женщиной и просто не имела времени обсуждать такие волнующие и занимательные темы как американская новинка. Нет, правда интересная, хотя я тоже не верила в подобную нелепость, как электрический…, но будь у меня побольше свободного времени, поговорила бы и обсудила такую животрепещущую тему, такую «нелепость», с удовольствием, а вдруг действительно существует! Обычно я не придавала особого значения сплетням и слухам, только если это не было что-нибудь из ряда вон выходящее, ну, например, вот такое, «о механическом члене». Какая из женщин не заинтересуется подобным феноменом?!
И потом, наверное, я – эгоистка, т.к. мелкие подробности жизни знакомых меня занимают мало. Особенно меня донимают люди, считающие, что, показывая домашний фотоальбом, они развлекают гостя. У меня начинает сводить скулы от внутренней зевоты, когда хозяин, а чаще всего хозяйка, с умилением говорят: «А это вот Сашеньке-Машеньке-Дашеньке полгодика, а вот уже два, а вот мы на Кавказе, а здесь я в детстве, правда, очаровашка? (О! Да, да, прелесть!). А вот это…смотрите, смотрите… Сашенька в ванночке, вот Дашенька на горшочке, а это двоюродная сестра тети сводного брата моего мужа от третьего брака…» Учитывая, что для меня самым лучшим отдыхом было чтение занимательной книжки – а время для этого упоительного занятия нужно было выкраивать -, я редко вслушивалась в гарнизонные новости. Потом, слава Богу, я работала, потом параллельно ещё и училась, мой муж был буквально помешан на соблюдении режима питания, уже была маленькая Алёна – у меня действительно не оставалось времени на бессмысленное перемывание чужого белья, свое бы вовремя простирнуть! Не то, что я не хотела общаться с гарнизонной общиной, с женщинами. Я как раз часто разговаривала с Марией Тимофеевной Прокшиной, её муж капитан Игорь Николаевич тоже работал в Доме офицеров, и мы с ним вместе «несли культуру в массы», с Машей Барлиной да и с другими, но обсуждать «кто, что, с кем, когда и каким образом» мне просто не доставляло удовольствия.
А еще мой муж всегда говорил-требовал, чтобы я «не умничала», он имел в виду юмор. Я, например, и над собой могу с удовольствием посмеяться и над другим подтрунить. Но, моя манера шутить может не всем понравиться, это правда, потому что мои комментарии мне-то кажутся забавным, но они никогда не бывают злыми или циничными, и, как мне кажется, никого не должны обижать, т.к. я подобным образом иронизирую также и по поводу своей личности. Это действительно шутки! Никакого мрачного или ядовитого сарказма, только ирония – это ведь уже веселее… Другое дело, если у человека отсутствует чувство юмора и присутствует комплекс самоутверждения, тогда он совершенно безобидную шутку может воспринять как оскорбление. Ну, тогда это его проблемы. А в гарнизонах и шутки были армейскими и темы для разговоров были одинаковыми. Однообразие и скуку своей жизни люди восполняли перемалыванием всяческих мелких событий и дрязг.
Разжевывались самые нелепые слухи и новости, долетавшие до нашего глухого уголка. В основном же обсуждались местные новости: кто получил новое звание или получит, что купила мать-командирша и где именно, кто сшил новое платье и идет ли оно ей или как корове седло (чаще приходили к последнему выводу), кто на кого многозначительно посмотрел, кто с кем переспал или собирается… Заторможенность мысли, пошлые шутки, недаром они называются «армейские», старые и часто скабрезные анекдоты, иногда даже не договаривавшиеся до конца по причине узнавания с первых фраз. Меня на подобные эскапады не тянуло… Ну, скучно и плохо, очень плохо и очень скучно! В закрытых коллективах часто возникает возможность увязнуть в большой и тягучей скуке и совершению нелепых поступков от этой же скуки, обычно самых низменных и бессовестных. Именно бытие определяет сознание! Постепенно накапливалась усталая досада, что время проходит таким бездарным образом.
Конечно, это случилось не сразу: новые впечатления от самого замужества, интерес обустройства, новые места, как ни говори, радостное событие – рождение ребенка, но к пятому году жизни в гарнизоне я уже ясно понимала, насколько рутинная здесь жизнь и ничего нового в сущности мне не светит, если только не переезд в новый гарнизон, а ведь там то же самое… Сколько же я еще смогу сопротивляться этому болоту? Пока понимаю, пока молода, пока есть работа и я постоянно занята? А потом? Становилось неуютно, я считала, что преувеличиваю и отгоняла подобные мысли усилием воли.
Почему-то все считали и считают меня сильной и волевой женщиной. Они ошибаются. Мне просто часто приходилось вопреки себе, собственному характеру, принимать решения, разруливать какие-то жизненные ситуации быта, здоровья, работы, учебы и т.д. Но как мне хотелось, чтобы это за меня сделал глава семьи! Чтобы я почувствовала себя «ЗА МУЖЕМ», «за каменной стеной», хотелось быть слабой и беззащитной. Ни фигашеньки! То «будь как все», то требуют от тебя чисто мужских поступков и обязанностей.
Вот и возникали недоразумения, и я всё чаще решала возникающие проблемы самостоятельно, а если ошибалась, то получала по первое число. Как результат: чтобы избежать конфликтов в семье, стала понимать, что лучше не делиться с мужем ни успехами, ни неуспехами.
Виктору, впрочем, было не до бытовых проблем. Он был по горло занят и своими воинскими обязанностями инженера-ракетчика, и, как и все офицеры, часто находился сутками «на точке» – на непосредственном дежурстве на командном пункте возле ракет. В один из таких моментов приехали штабные из округа для перевода нескольких офицеров в другую часть, в распределение группы Советских войск за рубежом, в частности, в Венгрию. Эта была голубая мечта каждой семьи военнослужащих – попасть в страны демократического лагеря! Штабные назвали фамилию Курьянова, как единственного офицера с высшим военным образованием, но подсуетившийся коллега сообщил, что Курьянов-то на точке, очень апатичен и вообще не собирается от любимой ракеты никуда уезжать, а вот-де он лично готов послужить Родине на трудных заграничных рубежах. А что? Пожалуй! Можете и вы послужить. Штабным нужно было выполнить план да и домой баиньки. В общем, товарищ подложил большую подлянку своему другу и брату и стал вместо него паковать скарб для отъезда за границу. Курьянов, конечно, очень расстроился, т.к. понимал, что теперь, как ракетчик, может в ближайшем будущем загреметь в самую что ни наесть дыру: север, юг, восток, тоже около границ, т.е. еще хуже Щучина.
Но не бывает худа без добра. Ангел-хранитель спас нас от перевода в Венгрию, ведь всем известны страшные венгерские события. Это было бы гораздо хуже, чем любая наша граница…
И вдруг, буквально через пару месяцев, надо же такому случиться, мужу предложили учиться в Академии государственного разведывательного управления: подходило всё – возраст, партийность (а-а-а… я ведь тоже вступила в Щучине в КПСС и была горда непомерно, честное слово!), образование обязательно высшее, опыт работы в части, семья, моральный облик. У моего мужа были все данные, вплоть до самого высочайшего морального облика, у семьи тоже, жена тоже была скромна и моральна, даже повышала свой образовательный уровень! Нас переводили в Москву!!! Счастливы мы были безмерно.
Правда, сначала мы должны были перекантоваться пару-тройку месяцев в Минске при штабе (а вдруг офицер по каким-то параметрам не подойдет?), а потом уж пожалуйте в московскую академию.
МИНСК – интересный
Нам предоставили служебную однокомнатную квартиру на первом этаже по адресу ул.Одоевского д.1 на окраине города с прекрасным видом на кладбище. Но, Боже, какие это пустяки! Свой домашний уют хоть на год, даже центральное, на самом деле центральное, без дровяного титана, отопление и ванная с горячей водой! Первое время я принимала душ и ванну по два раза в день, что, собственно, и надо проделывать, а не, как всегда, в четверг.
Мы тут же приобрели удобную широкую тахту Минской мебельной фабрики, которая прослужила нам верой и правдой более 35 лет, и черно-белый телевизор «Рекорд». Уют состоялся, мы были в радужных надеждах и вообще в полной эйфории.
Алёнушку забрала с удовольствием мама, а уж Алёнка прямо таки вцепились в бабушку, которая в это время была у нас в Щучине, чем очень её растрогала, бабушка видела, что маленькая лапочка-внучка её полюбила. Что же удивительного – моя мама, повторяю, безоглядно любила своих внучек, а дети это, ох, как чувствуют!
Нам объяснили, что Витя побудет в штабе округа в Минске, сдаст там какие-то экзамены на грамотную устную и письменную речь (рапорты и донесения, видно, писать без ошибок!), потом поедет в Москву, там на него посмотрят, потом уж, Бог даст, и жену можно вызвать. Такое частое сито было для того, чтобы посмотреть, не стукнет ли по голове полевым офицерам свобода после гарнизонной житухи и как они будут вести себя, не закрутит ли их вольница городской, по сути дела, штатской жизни. Некоторых все-таки разворачивали назад. Да и проверяли нас все КГБешные службы до седьмого колена. Кто выдержит, тот король! Я не сомневалась, что Витя выдержит и будет, если не король, то уж хотя бы кузен короля, а я не подводила его никогда – не подведу и теперь. Поживу в Минске, естественно буду вести себя морально-морально, скромно-скромно.
Ради Бога, буду «как все», найду себе работу – уж в городе-то, надеюсь, смогу работать по специальности! Год пройдет незаметно, тем более, если открываются радужные такие перспективы, это вам не Венгрия, товарищи!
Мы решили, на всякий случай, проверить, насколько Витя не забыл русский язык и написать диктант. Показатель грамотности был ужасающий: диктант, правда, выбрали очень сложный, я буквально напичкала его самыми трудными правилами, ошибок оказалось великое множество и еще чуть-чуть. Вот что значит не читать, не писать и жить в Тьму-Таракани возле своей обожаемой ракеты. Но самое интересное то, что Витя моментально вспомнил грамматику и второй, а потом ещё один, а потом следующие диктанты написал вполне на уровне его школьного «золота», которое он заслуженно получи в своей спецшколе. Вот что значит хорошее обучение в СССР и не купленная медаль! Это очень помогло ему выделиться в группе при проверке грамотности офицеров. Один абитуриент, например, написал: «он зачесал волосы НА зад», и таких ляпов было множество.
Витя поехал в Москву в очередную академию, а я осталась в Минске.